Иные потрясения оказываются настолько мощными, что ломают нас, независимо от того, счастливые они или наоборот.
Религия не бывает ни истинной, ни ложной, она просто предлагает определённый образ жизни.
Иудейская религия настаивает на уважении, в то время как христианская - на любви. Вот я думаю: не является ли уважение чувством более основательным, нежели любовь? И вдобавок более реальным… Любить своего врага, как предлагает Иисус, и, получив пощёчину, подставлять другую щеку - это, конечно, восхитительно, но не применимо на практике. И, однако же, может ли любовь быть долгом? Можно ли приказать своему сердцу? Не думаю. А вот по мнению великих раввинов, уважение является постоянной обязанностью. Вот это уже кажется мне возможным. Я могу уважать тех, кого не люблю, или тех, кто мне безразличен. Но любить их? И к тому же есть ли необходимость в том, чтобы я их любил, если я их уважаю?
Любить - это трудно, любовь нельзя вызвать по заказу, её нельзя ни контролировать, ни продлить усилием воли.
Любить всю жизнь одну или одного - это всё равно, что сказать, что одна свечка будет гореть всю жизнь.
Дерево всегда в ответе за свои плоды, а вот плод не может отвечать за дерево.
Каждый город на земле хранит в сердце память о деревне. Не поняв, чем живет деревня, ты не поймешь и города.
---
Посмотрев на свое жилье ее глазами, я увидел, какая это жалкая развалюха. Я жил один, и она казалась мне просторной по сравнению с переполненными соседскими лачугами…
Голый земляной пол растрескался, на нем образовались волнистые неровности. В стенах зияли дыры с мой кулак, через которые моя личная жизнь вливалась в общий котел с жизнью, бурлившей в трущобах. В данный момент все дыры были заткнуты детскими физиономиями, глазевшими на нас…
---
Иногда я думаю, что величина нашего счастья обратно пропорциональна величине нашего жилища.
---
Политик - это тот, кто обещает построить мост там, где нет никакой реки.
---
Я не мог оторвать глаз от ее совершенной красоты. Я глядел на нее, и каждый вздох с трудом вырывался у меня из груди. Сердце словно тисками сдавило. Голос крови подсказывал: «Да, да, да…» В древних санскритских легендах говорится о любви, предопределенной кармой, о существовании связи между душами, которым суждено встретиться, соприкоснуться и найти упоение друг в друге. Согласно легендам, суженую узнаешь мгновенно, потому что твоя любовь к ней сквозит в каждом ее жесте, каждой мысли, каждом движении, каждом звуке и каждом чувстве, светящемся в ее глазах. Ты узнаешь ее по крыльям, невидимым для других, а еще потому, что страсть к ней убивает все другие любовные желания.
Те же легенды предупреждают, что такая предопределенная любовь может овладеть только одной из двух душ, соединенных судьбой. Но мудрость судьбы в данном случае противоположна любви. Любовь не умирает в нас именно потому, что она не мудра.
В этой стране люди не ценят утра. Через силу просыпаются под звон будильника, который разбивает их сон, как удар топора, и тотчас предаются печальной суете. Скажите мне, каким может быть день, начатый столь насильственным актом! Что должно происходить с людьми, которые вседневно с помощью будильника получают небольшой электрический ток! Изо дня в день привыкают к насилию и изо дня в день отучаются от наслаждения. Поверьте мне, характер людей формируют их утра.
Природа, опыт и размышление научили меня понимать, что мирские блага ценны для нас лишь в той степени, в какой они способны удовлетворять наши потребности, и что сколько бы мы ни накопили богатств; мы получаем от них удовольствие лишь в той мере, в какой можем использовать их, но не больше.
- Знаешь, это не очень-то вежливо, - проворчал я. - Сидеть и смотреть, как человек спит.
- Прости, Лин - ответил он спокойно. - Мы в Индии можем смотреть иногда, как каждый спит. Мы говорим, что лицо, когда оно спит, - друг всего мира.
----
Для того, чтобы познать истину, достаточно закрыть глаза.
----
Долгая привычка обдумывать все одному не дает ничего, кроме возможности смотреть на вещи глазами только одного человека.
Харуки Мураками «Мой любимый sputnik»
Вокзал представлял собой большую утрамбованную площадку, на которой столпились десятки автобусов дальнего следования. Мы примерно час мотались от одного автобуса к другому, таская за собой наш объемистый багаж. Я не мог прочитать таблички на хинди и маратхи, прикрепленные на передних и боковых стенках автобусов, а Прабакер, естественно, мог, но почему-то считал необходимым выяснять у каждого водителя лично, куда он направляется.
- Разве ты не можешь просто прочитать, что написано на табличке? - не выдержал я наконец.
- Конечно, могу, Лин. На этом автобусе написано «Аурангабад», на том - «Аджанта», на том - «Чалисгаон», на том…
- Ну так почему же надо спрашивать водителя, куда он едет?
- Как почему? - изумленно воскликнул он. - Потому что многие надписи неправильные.
- Что значит «неправильные»?
Он положил свой багаж на землю и улыбнулся снисходительно и терпеливо.
- Понимашь, Лин, некоторые водители ведут свой автобус туда, куда никто не хочет ехать. Это маленькие деревушки, где мало жителей. Поэтому они вывешивают название какого-нибудь более популярного места.
- Ты хочешь сказать, что водитель вывешивает табличку с названием города, куда многие хотят попасть, а на самом деле повезет их совсем в другое место, куда никому не надо?
- Ну да, Лин, - просиял он.
- Но почему?
- Понимаешь, когда к нему сядут люди, которые хотят ехать в популярное место, он постарается уговорить их поехать вместо этого в непопулярное. У него такой бизнес. Это бизнес, Лин.
- Это черт знает что, а не бизнес, - буркнул я.
- Ты должен снизойти к ним симпатией, Лин, к этим водителям. Если они повесят правильную табличку, никто не подойдет к ним поговорить за весь день, и им будет очень одиноко.
- Ну, теперь все понятно, - саркастически бросил я. - Мы болтаемся тут от автобуса к автобусу для того, чтобы водителям не было скучно.
- Я же знал, Лин, что ты поймешь. У тебя очень доброе сердце в твоем туловище.