По множеству пороков, свойственному современному обществу, человеку труднее войти в Церковь, которая предполагает отказ от греха, борьбу с ним. Например, в государстве с низким уровнем потребления алкоголя полный его запрет не вызовет особенного возмущения. А вот в обществе, где все пьют - это гораздо сложнее.
Лучше уж тогда сказать, что вы просто неверующий человек, и посещать храм тогда не нужно. А для верующего человека, для кого Господь - не отвлеченная абстракция, не «высший разум», не «жизненный принцип», а Христос-Спаситель, то как же это я вдруг не пойду? Это значит, я говорю: «Нет, Господи, до Тебя мне никакого дела нет, и до жертвы Твоей искупительной дела нет, и до Воскресения Твоего, основы веры нашей, тоже никакого дела нет. Мне дело есть на диване лежать и журналы листать». Ну, думается, после этого сам решай - верующий ты или неверующий.
Ученые и политики - войны.
Церковники и политики - инквизиция.
Политики и политики - хаос.
На компьютере дьячка Анатолия есть функция «Спасти и сохранить как…»
В православии это норма? Нашёл на просторах блогосферы. Офигел.
«Отец Евгений
Я даю шанс Вашим домашним любимцам на спасение вместе с вами, а так же на воссоединение на Том Свете после жизни.
Я предлагаю Вам провести обряд крещения Ваших четвероногих любимцев.
Крещение маленьких собачек, любых больших собак, кошек 100 долларов
Попугайчиков, хомячков, черепашек 50 - за душу.
Скотину и птицу не крещу! (Кроме породистых лошадей - 300 долларов).
Так же предлагаю Вам совершить таинство крещения Ваших животных через скайп. Святость от этого не исчезнет, а время сэкономите. Цены те же."
У одинокой старушки сдохла любимая собачка. Старушка пришла к батюшке с просьбой придти и отпеть ее любимицу. Батюшка возмущенно заметил, что животных отпевать- богохульство, и в шутку посоветовал обратиться к баптистам в соседнем квартале. Перед уходом старушка спросила:
- Как вы считаете, двух тысяч долларов хватит за обряд?
- А что ж вы сразу-то не сказали, что собачка православная?
Вчера случайно узнал, что Епитрахиль - это такой богослужебный атрибут.
Что я раньше думал об этом слове, вспомнить стыдно…
Вливается в душу красота неземная,
Когда мы слышим пение церковное.
К Богу наши мысли устремляются вверх,
И вера живет и надеждой питает:
О счастие высшем в раю неземном.
Ангелы смотрят на нас с высоты
И радуются нашим сердцам в чистоте.
И может не все так прекрасно у нас на Земле,
Но будем мы чище и лучше всегда!
Никогда не забуду Пасху 1946-го года. Мне тогда было 14 лет, младшей сестре Оси - 12, а старшей, Дарлин - 16. Мы жили с мамой, и все четверо научились неплохо довольствоваться малым.
Наш отец умер пять лет назад, когда нас у нашей матери было уже семеро. Средств к существованию не было. За эти пять лет старшие сестры вышли замуж, а братья уехали из дома. С мамой осталась только я и две мои сестры.
За месяц до Пасхи наш пастор объявил, что наша церковь решила собрать особое пасхальное пожертвование для одной очень бедной семьи. Пресвитер попросил прихожан откладывать деньги на пожертвование и проявить в этом щедрость.
Вернувшись домой, мы обсудили каким образом мы можем помочь этой семье. Решили, что если этот месяц мы проживем на одной картошке, то сможем сэкономить для них двадцать долларов. Можно было ещё сэкономить на оплате за электроэнергию, но для этого нужно было меньше включать свет и отказаться от радио.
Чтобы увеличить размер нашего пожертвования, моя старшая сестра Дарлин начала подрабатывать, убирая дома соседей. Я и Оси зарабатывали, присматривая за детьми знакомых.
В то время в магазине за пятнадцать центов можно было купить шерстяную веревку, из которой каждой из нас по очереди удавалось связать по одной кухонной прихватке для горячего. Каждую из них можно было продать на базаре по доллару. Так мы заработали ещё двадцать долларов.
Это был самый замечательный месяц в нашей жизни. Каждый день мы пересчитывали мелочь, желая узнать сколько мы накопили. По вечерам мы часто сидели в потемках, дружно представляя, как обрадуется эта бедная семья деньгам, собранным для них церковью.
У нас в церкви было человек под 80, и мы решили, что, сколько бы мы ни собрали, общая сумма точно будет раз в двадцать больше. Каждое воскресенье пастор напоминал прихожанам о пасхальном пожертвовании.
За день до Пасхи мы с Оси пошли в магазин, где и обменяли всю нашу мелочь на три новенькие двадцатидолларовые купюры и одну десятидолларовую. Мы неслись домой во весь дух, чтобы скорее показать их маме и Дарлин. У нас никогда раньше не было столько денег.
Нас мало волновало, что на Пасху у нас не будет новой одежды! Зато у нас было целых семьдесят долларов для по-настоящему несчастной семьи!
От возбуждения мы с трудом уснули.
Воскресным утром дождь лил как из ведра. Зонтика у нас не было. Церковь находилась на расстоянии пары километров. Добираясь до церкви, мы до нитки промокли. Дырявые туфли Дарлин с картонными стельками внутри от влаги разбухли и покрылись пятнами. В то же время, наше сердце грело осознание того, что мы сможем помочь кому-то, кто в этом очень нуждался.
Одетые с иголочки, сидящие в соседнем ряду девочки-подростки, обсуждали нашу старую поношенную одежду. Каждая из нас с особым трепетом поучаствовала в сборе пожертвований: мама положила десятидолларовую купюру, а каждая из нас, девочек, по двадцать долларов. Всю дорогу домой из церкви мы пели.
За обедом мама преподнесла нам сюрприз. Оказалась, что она купила к картошке дюжину яиц. Пасхальная жареная картошка с яичницей стала для нас настоящим праздником.
Неожиданно, в нашу дверь постучал пастор нашей церкви. Мама открыла дверь. Через минуту мама вернулась за стол, держа в своих руках конверт.
Не говоря ни слова, мама открыла конверт и высыпала его содержимое на стол. К нашему удивлению перед нами оказалось три новенькие двадцатидолларовые купюры, одна десятидолларовая и семнадцать купюр по доллару.
Мы сидели молча, уставившись в купюры. Еще минуту назад мы чувствовали себя миллионерами, а теперь - нищей, несчастной семьёй.
На самом деле, мы были по-настоящему счастливой семьёй и даже испытывали жалость к тем, у кого не было таких, как у нас, мамы с папой, и дома, полного братьев, сестер.
Присматривая за детьми в других семьях, я знала, что у других семей имеется много вещей, которых не было у нас, но мне и в голову не приходило, что мы бедные. В тот пасхальный день я это узнала - пастор принес нам деньги, предназначенные для «бедной семьи», и, стало быть, мы такими являемся.
Осознание своей бедноты мне не нравилось. Я на секунду взглянула на своё платье и поношенные туфли, внезапно, мною овладел такой стыд, что мне сразу же расхотелось ходить в церковь. Особенно учитывая то, что там нас считали бедными!
Я училась в девятом классе и была лучшей из ста учеников нашей школы. Внезапно меня начало волновать, что обо мне думали мои сверстники… Появилось желание бросить школу: «Восемь обязательных классов у меня уже есть…» - подумала я.
Тишину моих размышлений прервал шелест купюр, которые наша мама собрала обратно в конверт.
Всю следующую неделю мы, девочки, ходили в школу, особо ни с кем не разговаривая. Наконец, в субботу мама спросила, что бы мы хотели сделать с деньгами.
Никто из нас ничего не ответил: «Откуда же мы знали, что с деньгами делали бедняки? Мы же и мысли не имели о своей бедности».
Идти в церковь в воскресенье совсем не хотелось, но мама настояла на своём. Хотя день был солнечным, всю дорогу мы молчали. Мама начала было петь, но песню никто не подхватил.
На богослужении в церкви проповедовал миссионер из Африки. В своей проповеди он рассказал, как африканцы лепят и обжигают кирпичи на солнце для строительства здания своей церкви.
В заключение проповеди миссионер попросил церковь помочь их африканским братьям и сёстрам перекрыть крышу здания. Кровля здания стоила сто долларов.
Услышав озвученную сумму, мы улыбнулись - первый раз за эту неделю. Мама открыла сумочку и достала конверт. Она передала его Дарлин, Дарлин передала его мне, а я - Оси, которая и положила его в корзину для пожертвований.
Пересчитав деньги, пастор объявил, что церковь собрала ровно сто долларов. Эта новость очень удивила миссионера, который вовсе не ожидал такого большого пожертвования от нашей маленькой церкви. Растрогавшись, миссионер сказал: «Я даже и не знал, что среди вас есть столь богатые люди!»
И вдруг нас осенило - из этих ста долларов, 87 были пожертвованы нами. Так, по словам миссионера, мы оказались самой богатой семьей нашей церкви. С этого дня мы никогда более не считали себя бедняками, ведь самое большое наше богатство - это Иисус, которого мы любим!
Хмурый закат…
Солнце в тучи садится,
Между туч нет просветов -
Не пробиться лучу…
Вдруг на куполе церкви
Вспыхнул крест золотистым
Светом чистым, небесным…
Замерев в восхищеньи,
Я тихо молитву шепчу…
Мы так привыкли к этой религиозной лжи, которая окружает нас, что не замечаем всего того ужаса, глупости и жестокости, которыми переполнено учение церкви; мы не замечаем, но дети замечают, и души их неисправимо уродуются этим учением. Ведь стоит только ясно понять то, что мы делаем, обучая детей так называемому закону божию, для того, чтобы ужаснуться на страшное преступление, совершаемое таким обучением.
Чистый, невинный, необманутый еще и еще не обманывающий ребенок приходит к вам, к человеку, пожившему и обладающему или могущему обладать всем знанием, доступным в наше время человечеству, и спрашивает о тех основах, которыми должен человек руководиться в этой жизни. И что же мы отвечаем ему? Часто даже не отвечаем, а предваряем его вопросы так, чтобы у него уже был готов внушенный ответ, когда возникнет его вопрос. Мы отвечаем ему на эти вопросы грубой, несвязной, часто просто глупой и, главное, жестокой еврейской легендой, которую мы передаем ему или в подлиннике, или, еще хуже, своими словами. Мы рассказываем ему, внушая ему, что это святая истина, то, что, мы знаем, не могло быть и что не имеет для нас никакого смысла, что 6000 лет тому назад какое-то странное, дикое существо, которое мы называем богом, вздумало сотворить мир, сотворило его и человека, и что человек согрешил, злой бог наказал его и всех нас за это, потом выкупил у самого себя смертью своего сына, и что наше главное дело состоит в том, чтобы умилостивить этого бога и избавиться от тех страданий, на которые он обрек нас.
Разграблена, поругана, разрушена
Церковь в центре русского села,
Предана людей заблудщих душами
В мире, где бал правит сатана…
Но я верю - души те проснутся,
В храм придут, чтоб лучше, чище стать,
Вновь услышат тихий голос сердца,
Чтобы жить, любить и созидать.
Церковь ту отстроят люди снова,
И, как много-много лет тому назад,
Запоют малиновым там звоном
Возвращенные Руси колокола.
Пряный воздух: свечи, ладан.
Спелых яблок блеск червонный.
Кроткий Спас с лучистым взглядом
В Образе Нерукотворном.
Люди узелки с плодами
Принесли для освященья.
В этот вечер в старом храме
Суета. Столпотворенье.
Вшед на гору помолиться
И преобразился, Боже…
Хлеб, вино, елей, пшеницу
В этом граде ты умножи.
Плод земной и плод духовный -
Протяну смиренно горстку.
Небо и земля - условны,
Днесь блистает Свет Фаворский!
Лик Христов неизреченный!
Господи, добро зде быти!
Три креста, а не три сени
Кроткий Спас с Фавора видел.
Вот еще один подлинный случай. К некоему батюшке подошла женщина и попросила его помолиться об упокоении души Владимира Ильича Ленина. Священник делать это категорически отказался, а свой отказ объяснил следующим образом:
- Как известно, Ленин - вечно живой. А живых за упокой не поминают.
Мне снилась церквушка в далекой деревне,
Где тихо, спокойно и птицы поют.
И в той деревне кресты не сереют.
Минуты и годы неспешно текут.
Мне снилась церквушка и звон колокольный,
Святые иконы, святые ручьи,
А я на верхушке, мне больше не больно,
Ведь крест защищает, как святости щит.
Мне снилась церквушка, покоем всё дышит
И золотом ярко блестят купола
И в той деревне никто не услышит.
Как тихо любимой назвал ты меня
Мне снилась церквушка, а ночь отступала,
Закат поцелуем пролился святым
А солнечный лучик, согрев одеяло,
Напомнил, что каждый всё ж кем-то любим…