Редкая болезнь
Страшные есть болезни! Не приведи Господи кому-нибудь из вас. Не приведи Господи!
Сосед у меня - вот такая морда, кровь с молоком, жизнелюб редкий: бабник, ворюга, певун! Петь любил - не остановишь. Голосину ещё Бог дал!.. Слуха, правда, не было.
Улыбался двадцать четыре часа в сутки, даже во сне. Жена всё время пугалась. Тупой жутко! Поговорить с ним не о чем, но вот всё делал с радостью, с жадностью: ел, пил, хамил, целовал! А гигиену не соблюдал. Ну и подхватил где-то… Врагу не пожелаешь - аллергия на деньги!
Сперва не мог видеть крупные суммы в чужих руках - задыхался. Дальше больше - не мог смотреть на мелкие деньги… в своих руках. Потом вообще не мог думать о деньгах. Только подумает - у него мгновенно это… Не помню научного названия, если просто сказать, расстройство желудка. Очень сильное расстройство желудка.
Вот такая болезнь. А он всю жизнь только о деньгах и думал. Врач говорит родственникам:
- Надо как-то отвлечь его от поноса.
А как отвлечь?.. Сейчас же всё за деньги. Он телевизор не мог смотреть. Включит - там или секс, или убийство. То есть или за деньги, или из-за денег. Ну он посмотрит полминутки и опять мчится туда, откуда только что вышел.
А если телевизор не смотреть, чем заниматься?! Читать он не любил. Хотя не буду зря оговаривать человека. Может, любил, но не умел.
В общем, медицина оказалась бессильна. Знахарь один мог вылечить, но такую сумму заломил, что сосед как услышал, тут же и это… Не помню вот, как по-научному сказать.
Есть у нас, конечно, ещё бесплатная медицина, но это крайний случай, когда уже полное отчаяние. Это, в общем-то, у нас, считай, предпоследнее медицинское учреждение. Последнее - морг.
Главная беда - у нас сейчас, куда ни сунься, везде разговоры только о деньгах: нужно ли с пенсии откладывать на «Мерседес»; имеет ли право врач брать в долг у учителя; скоро ли миллиардеров станет больше, чем бомжей. Ну и так далее.
Вывозили его в море, оставляли посередине одного в лодке. Ну, конечно, с запасным бельём. Предупреждали: «Думай только о море, только о море». Он сидит в лодке, думает только о море: какое оно красивое, грозное, сколько кораблей погибло, сколько на дне лежит золота…
Ну и всё - и пригодилось запасное бельё.
Раз подвесили его над пропастью. Тут уж совсем не до денег, страх один. И он час висит, другой - вроде на поправку пошёл. Что же - воздух чистый, горный. Такой воздух не купишь ни за какие деньги… деньги, деньги, деньги.
Ну и всё - и уже воздух такой, что никому даром не нужен.
Тогда что придумали - поместили его голого в террариуме среди гадов. Чистый ужас! Не то что сам, мысль боится шевельнуться - тут же смертельный укус. Он замер. Одна змея обвилась ему вокруг шеи, языком в ухе щекочет. Две вокруг ног обвились, тоже щекочут, две - вокруг рук.
Он, естественно, думает: вот бы у них у всех яд выдавить. Молодец просто. Потом вдруг думает: «Выдавить бы яд и продать!»
Тут же обгадился - все твари сдохли.
Тогда врачи вывели его на расстрел. Понарошку, конечно, но он-то не знал. Кричит:
- За что?!
- За то! Только о деньгах думаешь. И так без кислорода сидим из-за озоновой дыры, тут ты ещё. Взвод, целься!
Он кричит:
- Нет! Не надо! Всё - плевал я на деньги!
И давай плеваться во все стороны. Всех заплевал, и вроде ему лучше стало. Расстрельная команда уже уходит. Последний солдат возьми и скажи ему:
- Если бы тебе за каждый плевок платили хотя бы по рублю…
И он обделался.
Голодом морили, к пушке привязывали - бесполезно. Врачи отчаялись. Который больше всех отчаялся, едет как-то в трамвае, задумался о своём и незаметно уступил место одному старичку. А старичок вдруг говорит человеческим голосом:
- Что вы мучаетесь с больным? Сделайте ему туалетную бумагу из пятитысячных купюр. Ему будет жалко тратить такие деньги на такую ерунду.
Сделали - и больной спасся. Клин клином выбили. Повезло ему. Правда, теперь такой запор имеет, что не приведи Господи кому-нибудь из вас. Не приведи Господи!
В общем, следите за гигиеной и меньше думайте о деньгах.
Дядя Алик приходит в мой магазин всегда после обеда. Он спрашивает, где его стул, садится и многозначительно молчит. Ему нравится, когда идёт бурная торговля. Он может смотреть на этот процесс долго и с удовольствием, как пьяный романтик на костёр.
- Как ваши дела? - интересуюсь я, пока нет клиентов.
- Володя, мне семьдесят пять. Какие могут быть дела, когда первая половина пенсии уходит на еду, а вторая - на её анализы? Зачем вам мои жалобы? Это не ходовой товар. Хотите услышать за чужое здоровье, идите в очередь в поликлинике и берите там все это счастье оптом. Я сегодня по другому делу.
- Я весь - одно большое ухо.
- Володя, у вас есть автомобиль?
- Есть.
- Я знаю, что есть. Но мне кажется, вам должно быть приятно, когда вас об этом спрашивают. Так вот, я имею, что предложить до кучи к вашему высокому статусу владельца «Жигулей». Я хочу практически подарить вам одну шикарную вэщь.
Он бережно разворачивает пакет, извлекает оттуда старые, потёртые часы с блестящим браслетом.
- Вам ничего не надо делать. Просто выставите локоть из окна. Пусть солнце поиграет немного на богатом ремешке. Через пять минут в машине будет сидеть орава таких роскошных ципочек, что даже я, Володя, на полчасика бы овдовел. А вы знаете, как я люблю свою Ниночку. Остальные женщины будут кидаться вам под колеса и оттуда проситься замуж.
На лице ни тени улыбки. Он почти никогда не шутит, он так мыслит.
- Вы только подумайте: часы, ципочки, машина, и со всего этого поиметь удовольствий за каких-то сто никому, кроме меня, ненужных гривен.
- Двадцаточку насыпать можно. Да и то - из большого к вам уважения. Ваш «богатый» ремешок сильно инкрустирован царапинами, - без энтузиазма верчу я в руках ненужную мне «вэщь». Дядя Алик берет паузу и задумчиво смотрит сквозь очки в окно.
- Знаете что, Володя? Я дам вам один хороший совет, и вам это ничего не будет стоить. Пойдите в наше ателье, спросите там тетю Валю и попросите пришить вам большую пуговицу на лоб.
- Зачем?
- Будете пристёгивать нижнюю губу. Двадцать гривен за почти швейцарские часы?! Даже не смешите мои мудебейцалы. Это часы высшего сорта! Сейчас этого сорта даже детей не делают. Эта молодёжь с проводами из ушей и витаминами из Макдональдса… Её же штампуют какие-то подпольные китайцы в Бердичеве. Сплошной брак.
Он делает неповторимый жест рукой, означающий высшую степень негодования.
- Володя, у меня есть пара слов за эти часы. Я всегда был человек, душевнобольной за свою работу. У меня никогда не было много денег, но мне всегда хватало. Так научил папа. Он был простой человек и сморкался сильно вслух на концертах симфонического оркестра. Но, как заработать, а главное - как сохранить, он знал. Папа говорил, что надо дружить. Так вот, о чем это я? Да, на работе я дружил с нашим бухгалтером Колей.
- Это у вас национальная забава - со всеми дружить.
- А как по другому? Слушайте дальше сюда. Сверху у этого Коли была большая голова в очках. А снизу - немного для пописать, остальное - для посмеяться. В общем, с бабами ему не везло, страшное дело. А у меня была знакомая, Зиночка Царева, с ней я тоже дружил. Такая краля, что ни дай божэ. И я пригласил её отметить вместе тридцатилетие нашей фабрики. Первого июня, как сейчас помню. И тут у нас объявляют конкурс на лучший маскарадный костюм. Ну, вы же знаете, я - закройщик, мастер на все руки. Сделал себе костюм крысы: ушки, хвост, голова. Чудо, а не крыса. Зиночке сообщил по секрету, что буду в этом костюме. Вы следите за моей мыслью?
- Обижаете.
- И знаете что? Вместо себя, в этот костюм я нарядил шлимазла Колю, показал на Зиночку и сказал «фас», а сам собрался поехать в санаторий. Бухгалтер в костюме крысы… Он смеялся с себя во все свои два поролоновых зуба.
Дядя Алик усмехается и смотрит на меня, выжидая, что я оценю всю тонкость юмора, как минимум, заливистым хохотом. Улыбаюсь из вежливости.
- И вот еду я на встречу с квартирантами, чтобы сдать на лето свою однокомнатную, заезжаю на заправку и что я вижу? В шикарном автомобиле «Жигули» первой модели с московскими номерами сидит обалденная цыпа и умирает с горя. Деньги у неё украли, а ехать надо. Эта профура просит меня заправить ей полный бак и двадцать рублей на дорогу, а за это предлагает рассчитаться очень интересным способом не с той стороны. Да, это сейчас молодежь кудой ест, тудой и любит. Володя, вы не в курсе, что они хотят там оплодотворить? Кариес? Я тогда об этом только слышал от одного старого развратника Бибиргама, ходившего в публичный дом до революции, как я на работу. В то время это считалось извращением, тем более за такие деньги.
- И вы проявили излишнее любопытство…
- Излишнее - это совсем не то слово. Там получился такой гевалт, что вы сейчас будете плакать и смеяться слезами. Отъезжаем мы с ней в посадочку. Она сама снимает с меня панталоны и тащит все, что в них болтается, себе в рот. Азохен вей, что она вытворяла! Этой мастерице нужно было служить на флоте - ей завязать рифовый узел, не вынимая концов из рота, как вам два пальца на чужой ноге описать. Я прибалдел, что тот гимназист. Приятно вспомнить, - он ненадолго замолкает, прикрывает глаза, по его лицу блуждает довольная улыбка.
- Я сейчас подумал: может, нынешняя молодёжь таки все правильно делает? Так вот. Почти в финале я вижу, как мою «Волгу» вскрывают какие-то три абизяны. Представляете? Я выскочил наскипидаренным быком и без штанов побежал спасать имущество.
- И что? Отбили ласточку?
- Володя, посмотрите на мою некрещёную внешность. Вам оттуда видно, что я не Геракл? Или вы думаете, они испугались моего обреза? Бандиты немного посмеялись, и я накинулся на них, как голодный раввин мацу. Я рвал их зубами и получал за это монтировкой по голове. Володя, там остался такой шрам, такой шрам… Я никогда не брею голову - не хочу, шобы мой верхний сосед Борис Моисеевич, дай бог ему здоровья, видя как я иду через двор в магазин, кричал со своего балкона: «Смотрите, смотрите! Залупа за семачками идёт!». Он это и так кричит, но если бы я брился, Борис Моисеевич оказался не так уж неправ. А это обидно. Остался со шрамом, зато без трусов и машины. Что интересно, эта топливная проститутка таки спасла мне жизнь.
- Как? Разве она не была в сговоре с угонщиками?
- Конечно, была. Но эти три адиёта так поспешно погрузились в мою «Волгу», как барон Врангель на последний пароход до Константинополя, и на первом же повороте расцеловали телеграфный столб. Тормоза отказали. А я в больницу попал на три месяца.
- Хорошо, что так обошлось.
- Какое обошлось? Шо вы такое говорите? Квартира несданной все лето простояла! Это были страшенные убытки. Потерянное лето шестьдесят восьмого…
- А с Колей-то что?
- А что ему сделается? Он так танцевал с Зиночкой, не снимая верхней части костюма, что ровно через девять месяцев у них пошли крысята.
- .Забавно.
- Да, Володя, кто скажет вам, что в СССР секса не было, плюньте ему в лицо. А потом киньте туда камень. Все было. Тогда женщина могла забеременеть оттого, что заходила в комнату, где пять минут назад кто-то делал детей. На каждом советском головастике стоял ГОСТ и знак качества. Отцовство подстерегало меня на каждом шагу, но я не давался. А Коля поднял белый флаг с первого выстрела. Я танцевал у них на свадьбе, как скажённый. Сейчас Коля ходит весь во внуках и говорит мне спасибо.
- Так при чем тут часы?
- Ах, да. Часы… Разве я не сказал? Их и путевку в санаторий я выменял у Коли на костюм крысы.
- Хе-хе. Получается, вы променяли Зиночку на часы.
- Вы, конечно, исказили мне картину. Но даже если и так. Я сделал это по дружбе. К тому же, Зиночка была очень советская, а часы - почти швейцарские. Улавливаете две эти крупные разницы? Вы хотите сказать, это не стоит сто гривен?! За Зиночку Цареву?! Это была такая краля…
- Думаю, стоит, - улыбаюсь и достаю деньги.
- Учтите, что сегодня я не принимаю купюры, где ноль нарисован только один раз. Мне будет стыдно покласть их в карманы моих парадно-выходных брук. Я хочу достать при моей женщине цельную сотню и пойти с обеими в кафе «Мороженое».
- Хорошо, дядя Алик, - я нахожу самую нарядную хрустящую сотню. Он с достоинством прячет деньги в карман и уходит.
А недавно, раскрутив часы, я обнаружил внутри современный механизм с батарейкой и надпись на крышке «Made in China». Ну, что сказать? Мастер.
Ходят тут всякие
Как хорошо-то! Лёгкий морозец, жёлтый блин солнца, искрящийся под его лучами, девственно белый снег, шуршание лыж, и никого вокруг!
- Лыжню! - вдруг нарушил элегическое настроение Закавыкина чей-то грубый, но конспиративно негромкий голос. Закавыкин оглянулся. За спиной у него выстроился целый отряд вооружённых и нетерпеливо дышащих людей в белых маскхалатах. Все они были на лыжах.
- Пожалуйста, - растерянно сказал Закавыкин, сходя с лыжни. Люди в маскхалатах бесшумно проскользнули мимо, лишь последний на ходу приложил палец к губам.
- Т-с-с! - прошипел он. - Никому ни слова. Мы секретное подразделение!
Война, что ли? Закавыкин испугался и побежал в ближайший лесок, с хрустом вспарывая своими лыжами снежную целину.
Как здесь было замечательно! Лес величественно стоял весь в белом, и его божественную тишину лишь время от времени нарушал дробный стук дятла. Хотя нет, дятел тут был ни при чём. Это трещали автоматные очереди! Закавыкину захотелось зарыться в сугроб и не подавать признаков жизни, пока бой неизвестно кого неведомо с кем не закончится.
Вдруг ближайшая сосна зашевелилась. С неё к ногам Закавыкина упал автомат, следом свалился рослый мужик. На груди его пятнистого комбинезона расплывалось красное пятно.
- Господи, вы ранены! - испуганно сказал Закавыкин.
- Нет, я убит, - поправил его мужик. - Закурить не найдётся?
- Да, этой «кукушке» кранты! - весело подтвердил вдруг вынырнувший из-за заснеженного куста один из давешних в белом маскхалате. - И у меня как раз патроны кончились.
Пятнистый подтолкнул ногой к Закавыкину свой странный автомат с торчащей из него воронкообразной штуковиной и мстительно сказал:
- Слышь, друг, там ещё есть с десяток шариков. Но я-то уже готов. А ты, пока жив, пристрели-ка этого вражину.
- А, так вы эти, которые играют в этот, как его…
- В пейнтбол! - подсказал Закавыкину пятнистый, прикуривая сигарету, которой его снабдил враг в белом маскхалате.
- Руки вверх! - вдруг скомандовал Закавыкин, нацелив на них подобранный автомат.
- Ты чего, мужик?
- Я беру вас в плен и объявляю конец вашей войнушке. Идите впереди меня!
- Так ты хоть скажи, куда нас ведёшь?
- А тут недалеко, - сказал Закавыкин. - На дачу ко мне. Там пересядем в машину и поедем в город.
- Зачем это?
- Сдам вас в военкомат, - сообщил Закавыкин. - Мой дядя там комиссаром. Всё жалуется, что у него недобор на военные сборы. А вы, я вижу, самый для него подходящий контингент…
Не успел он закончить, как пятнистый и белый огромными скачками, бросаясь из стороны в сторону и сбивая с деревьев снежные шапки, тут же исчезли в лесной чаще.
- Мужики-и-и, атас! - стихая вдали, разносился их тревожный клич. - Тут военкоматская засада!!!
И в лесу снова стало тихо.
- То-то, - удовлетворённо сказал Закавыкин. - А то ходят тут всякие!
И он неспешно и размашисто заскользил на лыжах обратно к себе на дачу.
Тупой
Приятель у меня есть, очень хороший человек, замечательный просто. Но тупой. Говорит:
- Нету у нас честных чиновников.
Я ему говорю:
- Есть. Он:
- Нету! Я ему:
- Есть.
Он:
- Нету! - Как баран упёрся. - Нету!
Я ему тогда говорю:
- Есть.
Он:
- Где?
Понимаешь?.. Передёр-гивает. Спор идёт вообще: есть - нету. А он конкретно спрашивает: где?.. Кто может знать где? Где-то есть. Затаился где-то, чтобы не выделяться. Выживут же мигом! А у него, может, семья, дети… Тупой. Говорит:
- Вообще нету ни одного честного!
- Один-то хоть честный должен быть.
Он:
- Нету ни одного!
И жена у него такая же. Я ей говорю:
- У нас есть честные чиновники.
Она мне:
- Ты тупой. Спрашиваю самого: - Как же ты живёшь, если не веришь в честных чиновников?
Он говорит:
- Вот так и живу. Ты же живёшь, хотя их нету.
Я ему говорю:
- Я-то верю, что они есть! Мне вера помогает жить!
Он:
- Нету доказательств, что они существуют.
Я говорю:
- Есть доказательства. Были явления честных чиновников простым людям. Один пастушок пас стадо, вдруг видит - из кустов выходит честный чиновник. Улыбнулся пастушку и исчез.
Он:
- Где пастушок?
- Пастушок вырос и спился. При чём здесь пастушок? Речь не о пастушке. Есть у нас честные чиновники!.. Если не на местах, то в высших эшелонах власти есть.
Он:
- Нету. Я ему:
- Есть.
Он:
- Нету! Я:
- Есть!
Он:
- Кто?
Передёргивает. На личности переходит, а так нельзя - это власть. Одного назовёшь, значит, остальные все нечистые на руку, все о себе только думают, всем плевать на то, как мы живём… Но один честный есть! Называть нельзя Во-первых, неизвестно кто, во-вторых, просто нельзя «Кто? - В пальто». Вот такой тупой.
Не спорьте с ним, пожалуйста. Ну нету у нас честных чиновников и нету, сделайте вид, что согласны. Вы же знаете, что есть… где-то, кто-то.
В Африку!
Слон ткнул хоботом дверь, и она вдруг подалась, открылась. Повеяло влажной прохладой недалёкой реки, и сложный всеобъемлющий запах города опьянил… И это была свобода.
Была тёплая белая северная ночь. По улице города вдоль неширокой спокойной реки, мимо деревянных двухэтажных домов, хранящих память о старой далёкой жизни, мимо уныло-однообразных пятиэтажек шёл, плавно переставляя толстые ноги, шевеля морщинистыми лопухами ушей, помахивая хоботом, старый, но немного повидавший за свою зоопарковую жизнь слон…
…Шестилетняя девочка Настя стояла на коленках на стулике у окна в своей комнате. Родители спали в соседней. И не знали они, что у их малышки есть такое странное развлечение - ночное стояние у окна, заглядывание в ночь. И Настя не знала, почему она просыпается ночью, что так тянет её к окну. Она и не думала, что в этом есть что-то необычное, поэтому и не говорила ни маме, ни папе, что просыпается по ночам. И темноты она не боялась…
Она стояла у окна и увидела идущего по улице слона.
- Слоник, - заворожённо прошептала, - ты в свою Африку пошёл?
Тому, что слон шёл по их улице, она нисколько не удивилась - вчера с мамой ходила в зоопарк и видела этого слона. Дал детям на себя посмотреть и пошёл домой, в Африку. Что ж тут такого?
А слон остановился под окном. Порылся хоботом в мусорном контейнере, отправил что-то в рот. Двинулся неторопливо дальше.
Насте очень понравился его хвостик, покачивавшийся при каждом шаге.
Слон ушёл. Настя ещё постояла у окна. Собака, маленькая, в мочалистой шерсти, лопоухая, пробегавшая по своим делам, замерла, повернула морду в ту сторону, куда ушёл слон, тявкнула зло и убежала. Настя вздохнула. Отошла от окна, легла в кроватку и, думая о слоне, уснула…
…На самом берегу - величественный, белоснежный - уже четыреста с лишним лет стоит собор. На площади перед собором - любимое место сбора молодёжи. Пиво пьют, на гитарах брякают, целуются, а бывает, и дерутся…
- Э, народ… - Длинноволосый гитарист прервал на полуслове песню.
- Ни фига…
- Клёво!
- У меня банан есть! Подманим его. Я прокатиться хочу! - заявил высокий, с презрительно опущенными углами губ, самоуверенный парень, отстраняясь от сидевшей в обнимку с ним девушки.
И, придуриваясь, стал подзывать, как овец в деревне зазывают:
- Бя-а-ша, бя-а-ша… - И банан очищенный протягивает. - Колян, суй банан ему, - дружку сказал. - Пацаны, подсаживайте!
Слон стоял, не понимая, что происходит. Он хотел взять банан, потянулся хоботом, но парень испуганно отшагнул. А в это время двое подсаживали третьего…
Слон лишь чуть повернул голову и махнул хоботом. Вся троица на асфальт покатилась. Девчонки завизжали. А слон, не оглядываясь, пошёл от них… Он был уже очень старый, спокойный слон…
- У, скотина!
Бутылка из-под пива ударилась в его заднюю ногу и, упав, разбилась. Слон не оглянулся, лишь чуть ускорил шаг.
Он прошёл, помахивая ушами и хвостом, покачивая хоботом, мимо собора. Его манила густая зелень впереди и запах стоячей воды…
…Как ни тяжело вставать, а пора, и никуда не денешься, начинать привычную утреннюю работу. Впрочем, как привычна работа, так привычно и это состояние после «вчерашнего»… И, стукнув пальцем по кнопке будильника, преодолевая тошноту, Коршунов поднялся, прямо из чайника жадно глотнул, вышагнул из вагончика на улицу. И сразу полегчало, обдуло ветерком. Опухший, в вечной, будто приросшей уж к телу тельняшке, пошёл за инструментом… И увидел распахнутую дверь… Слон ушёл!
«Только бы найти, а привести - приведу, скотинка смирная… До семи надо успеть…» - лихорадочно пролетало в мозгу Коршунова. Он взглянул на часы. В запасе у него было около двух часов. Дверь вагона запер и торопливо вышел на улицу. «Как же я забыл закрыть-то. Не бывало такого…»
Он вышел из огороженного вагончиками пространства к берегу неширокой и нечистой городской речки. «Ага. Ну вот вдоль реки и пошёл. Куда ж ещё-то, одна дорога тут…» И Коршунов устремился по пустынной улице…
А слон вошёл под зелёный свод старинных парковых дерев и вышел на берег пруда, вырытого ещё в позапрошлом веке, - в зелёной ряске с гниловатым запахом. Когда-то плавали, говорят, здесь белые лебеди… Двое бомжей - Галя и Лёха, только что вылезшие из-под беседки на утренний свет, ошалело пялились на слона.
- Мамонт! - почему-то шёпотом сказал Лёха, обросший и грязный, как охотник на мамонта с картинки в учебнике истории.
- Сам ты… носорог! - хриплым женским басом ласково отозвалась Галя и даже потрепала сморщенной чёрной ладошкой шевелюру своего друга…
А слон, постояв на травяном берегу пруда, пошёл в воду. Он входил в пруд, вдавливая столбы ног в вязкое дно, разгоняя зелёную ряску, вытесняя своей громадой воду на берег. В середине пруда вода доходила до его ушей. А когда он, набрав хоботом воды, окатил себя, - на какое-то лишь мгновение в свете восходящего солнца он перестал быть серым…
- Гляди, розовый! - толкнула Галя локтем в бок Лёху.
- Розовый! - сиплым шёпотом отозвался Лёха.
… - Отец, слона не видел? - спросил Коршунов у раннего дворника.
Тот как раз собирал мусор, вывороченный из контейнера, недовольно ответил:
- Чего?.. Какой слон? Свиньи тут, видно, были. На двух ногах.
Коршунов уже бежал дальше и не слышал, как старик дворник ещё добавил:
- Голову-то совсем пропил, слоны мерещатся…
Вдоль тротуара стояли в рядок пустые пивные бутылки, собранные дворником, восходное солнышко отражали…
…Слон, искупавшись в гниловатой воде, вышел на берег, постоял и лёг…
Галя и Лёха сидели у стенки веранды, прижавшись, положив руки на плечи друг другу, по очереди тянули один на двоих чинарик.
- Слушай, умирает он, что ли?.. - прохрипела Галя.
Слон лежал на правом боку, и видно было, как тяжко он дышит.
- Нет, живой, - радостно сказал Лёха, когда слон поднялся и всё так же неторопливо, плавно пошёл, пошёл и растворился в зелёной, искрящейся каждой росинкой листвяной дымке…
- В Африку пошёл, - сказала Галя.
Женщине может быть сколько угодно лет. Главное, чтобы она не превратилась в тётку. А эта беда случается и в двадцать.
Тётка - нечто бесполое, не имеющее возраста. Брюхо и химические перья на голове. Яркий, тщательно выраженный и выхоленный цветник разнообразных хворей, главный из коих- истерия и хронический запор. Глаза, затянутые пеленой тихого остервенения. Из уст тетки даже слово «Господи!» звучит как змеиное шипение. Однако это уже последняя стадия болезни. А начинается все вполне невинно…
Начинающая тётка никогда не скажет о вас ничего хорошего, ни в глаза, ни за глаза. Но может часами говорить плохое и получать от этого удовольствие. Начинающая тётка краснеет от злости, но не от стыда. Это чувство ей неведомо, как и чувство юмора. Впрочем, смеяться она умеет.
Если вас окатит грязью проезжающая машина или вам на голову нагадит птичка, начинающая тётка зальется счастливым девичьим смехом.
Она страшно внимательна к мелочам. Она орёт на ребёнка из-за разбитой чашки и удавится за копейку. Она сожрёт вас живьём за царапину на полированной мебели, за пятно на обоях, за место в очереди или просто так, за то, что вы принадлежите к иной породе.
Начинающая тётка, еще вполне лёгкая и очаровательная снаружи, но уже вся железная тяжеленная внутри, способна ворваться, как танк, в чужую семью, подавить мирное население гусеницами и в качестве трофея увезти на лафете жалкую тушку главы семейства.
Начинающая тётка жадина и обжора. Она плотоядна и вечно голодна. Ей жаль вкусного куска, который исчез у вас во рту, даже если ЕЁ тарелка полна. Она провожает ваш кусок внимательным взглядом и мысленно запихивает его себе в рот. Но в то же время ей обидно, если вы отказываетесь от тяжелой еды. Вы останетесь стройной, это гложет ей душу. Ей не угодишь.
Бедная тётка ! С ее гастрономическим сладострастием невозможно сохранить пристойные женские формы. Она хочет лучше выглядеть, но не может остановиться, и ест, и ест… Хочет, но не может. Это ужасно. Она готова объяснить свои проблемы чем угодно- нарушением обмена веществ, дурной экологией, сидячим образом жизни, кромешной занятостью, нервными перегрузками, сглазом, но только не жадностью и обжорством.
Котлеты с жареной картошкой, блинчики с вареньем, макароны с мясной подливкой, и ломти кремовых тортов сильней её и побеждают в ней женщину. Вам приятно признавать свои поражения? Вот и ей тоже- нет. Поэтому не вздумайте садиться с ней за стол. Если вы не едите сладкого и жирного, она спросит: «Что, боишься поправиться ?» Она умеет задать этот вопрос таким образом, что ваше невинное «Да» прозвучит как признание в тайном постыдном пороке. Безопасней будет сочинить что-нибудь о диабете, о больных почках и дурном пищеварении. В ответ она охотно расскажет вам о своих хворях, и вы найдете общий язык. Но ненадолго. У тётки, между прочим, довольно тонкое чутье на чужаков, на людей другой породы, она легко разоблачит вас. Нельзя, невозможно мирно сосуществовать с тёткой в одном пространстве, ибо конфликт, скандал - её стихия. Ей тяжело жить без отрицательных эмоций, своих и чужих. В атмосфере покоя и доброжелательности тётка чахнет - если, конечно, ей не удается эту атмосферу испортить.
Тётки, начинающие и зрелые, обитают везде, независимо от географической широты и социальной системы. Работающая тётка опасней домашней, если, конечно, домашняя не живет с вами на одной лестничной площадке.
Тётка-чиновница обязательно берет взятки, хорошо, когда деньгами и конфетами, хуже, когда вашим унижением.
Тётка-врач залечит вас, здорового, до инвалидности и заверит, что так и было.
Тётка гуманитарная, пишущая, смакует хаос кухонной свары и выдает его за художественные откровения. Она прилежно цедит из потока жизни только гнусности, доказывая вам и себе, что ничего иного там нет и быть не может, что каждый человек по сути своей дерьмо и все одинаковы.
Впрочем, тётка вовсе не злодейка. Когда у вас случается что-то плохое, она сочувствует. Если вас кто-то обидел, она терпеливо слушает ваши жалобы на обидчика. Но когда у вас всё хорошо, вы счастливы, успешны, красивы, лучше не попадайтесь ей на глаза. Она постарается испортить вам настроение, удовольствие. Уверяю вас, она это умеет !
Кстати, если вдруг чужой успех вызывает у вас резь в желудке и разоблачительный словесный понос, будьте осторожны. Замолчите на полуслове, быстро посмотрите на себя в зеркало.
Если вы женщина, то вряд ли понравитесь себе в этот момент. А если уже зрелая тётка… не знаю.
Настоящая женщина всю жизнь, по капельке, выдавливает из себя тётку, как Антон Павлович Чехов выдавливал из себя раба. Чем меньше этих мерзких капелек останется внутри, тем красивей и достойней вам предстоит стареть.
Старости боятся все- женщины и тётки, мужчины и дядьки, ангелоподобные люди и человекоподобные звери. Впрочем, человек от зверя отличается тем, что не так боится самой старости, как откровений, которые беспощадно проступают на лице. Бывают старики необыкновенно красивые, светлые, трогательные, в их лицах есть нечто детское, ангельское. Бывают совсем безобразные, как ведьмы и бесы. Это не случайные прихоти слепой судьбы, это, в конечном счете, выбор, очень личный и вполне свободный. Все дурное, что натворил человек за жизнь, лезет наружу, сочится из тусклых неприятных глаз. И ничего уже не изменишь…
А ЕЩЕ ВЧЕРА МОЖНО БЫЛО !!!
Монах
Плотников сидел у костра. Звёзды уже высыпали на небо, и луна была на своём месте. Чернела невдалеке стена леса. Белый «Запорожец» горбатился под одинокой осиной с беспокойной листвой. С реки тянуло влажным холодком, запахом ила, а от котелка, остывающего в траве, - наваристой ухой.
Нечасто удавалось Плотникову одному вырваться из города, отдышаться.
Он даже хлебнул из старой солдатской фляжки по такому случаю.
Искры внезапным салютом взметались к небу, сливались со звёздами и таяли. Вскрикивала в лесу птица.
Плотников сначала услышал, а потом и увидел идущего со стороны леса человека. Он был в длиннополой чёрной одежде, в чёрной же шапочке.
- Мир вам, - сказал.
- Здравствуйте, - ответил Плотников, понимая, что перед ним монах. Пригласил неуверенно: - Присаживайтесь.
Монах сел на валежину, стянул нога об ногу пыльные кирзовые сапоги, размотал портянки.
- Там река, - махнул рукой Плотников, и неожиданный гость, кивнув, пошёл босиком по холодной траве, и слышно было, как он плескался и фыркал.
Плотников был недоволен тем, что нарушено его одиночество, да ещё монахом, с которым и говорить-то не знаешь о чём. Но поднялся, сходил к машине и достал из рюкзака вторую ложку и пластмассовый стаканчик. Прихватил ещё чайник, спустился к реке чуть выше того места, где умывался монах, набрал воды и вернулся к костру.
Пришёл и монах, капли блестели в тёмной густой бороде.
- Чаю сделаем, - сказал Плотников, просто, чтобы что-то сказать.
Монах не ответил. Он опять сидел на валежине, глядел на огонь полуприкрытыми глазами.
Плотников установил над огнём железную треногу, повесил на крюк чайник.
Затем поставил между собой и гостем котелок, снял с него крышку, и оттуда дохнуло густым рыбным духом. Хлеб и помидоры лежали уже нарезанные на куске клеёнки.
- Спаси Господи, - сказал монах, перекрестился и принялся за уху.
Плотников встряхнул фляжку:
- Будешь?
- Нет, спасибо, - монах покачал головой.
- А я приму. - Плеснул в стаканчик, выпил одним глотком и торопливо заел.
Гость всё молчал. А в Плотникове закипало раздражение. Он с вызовом спросил:
- Монах?
Незнакомец кивнул.
- Ну и как?
- Что? - Монах вопросительно приподнял брови.
- Спас душу? - И, не дожидаясь ответа, продолжал: - Я бы, может, тоже хотел так, ушёл - и одна забота: душу спасай, молись. - Он говорил сбивчиво, торопливо, злясь уже на себя за эту торопливость, от этого ещё больше сбиваясь. - А работать? А семья…
- Простите меня, - произнёс вдруг монах, встал, подхватил свой вещмешок и ушёл в сторону.
Плотников выпил ещё из фляжки, остатки зачем-то плеснул в огонь, и на мгновение костёр взметнулся, растолкнул тьму и сразу опал, обессилел. Плотников поднялся и пошёл за монахом…
…Он стоял на коленях, склонившись, и Плотников сперва подумал, что он споткнулся и повредил ногу… В этот момент выглянула из-за тучи луна, и Плотников увидел перед ним икону, прислонённую к мешку. И он поспешно отвернулся, бесшумно ушёл. Лёг у прогоревшего костра, запахнулся бушлатом, долго ворочался, пока не забылся чутким сном. Но и во сне что-то говорил монаху, что-то втолковывал ему, о чём-то спрашивал, а тот всё молчал…
Утром он осмотрел округу, даже крикнул несколько раз. Монаха не было.
Вскоре Плотников собрался и уехал в город.
…Трепещет багровой листвой осина, путаются в жёсткой траве серебряные нитки паутины, тянет студёный ветерок.
Плотников стоит на берегу, смотрит на беспокойную воду. И пытается понять, что же произошло здесь, на этом месте, месяц назад. Почему он никак не может забыть того монаха? Да был ли он? Может, приснился?
Вон кострище, валежина, на которой он сидел. Здесь он стоял перед иконой… Кто? Кто он такой?
Потрескивают дрова, шумит на недалёком перекате вода, вскрикивает птица в лесу… Плотников думает о монахе, о себе…
«Художник любви»
Женщины с его фотографий поразительно походили друг на друга
Эти фотографии напоминали колоду карт: лежали на дне лобастого с залысинами чемодана, стиснутые серой резинкой. Разбирая чемодан, мой сосед Гоша выкладывал на колючее гостиничное одеяло старенькую электробритву («подарок Нинки»), два застиранных полотенца («от Верки остались»), несколько дорогих модных сорочек, на которых обязательно не хватало одной пуговицы - верхней, коробку из-под леденцов с глазастой и губастой рыбиной на крышке (место леденцов занимал табак), пару нижнего белья диковатого цвета.
В этом преданном своему хозяину до последней заклёпки чемодане Гоша всегда натыкался (и пальцами, и взглядом) на фотографии, стиснутые свалявшейся резинкой.
- Видал?!- сказал Гоша, едва успев выпить первый, традиционный тост «за знакомство». - Это мои бабы!
Женщины с фотографий поразительно походили друг на друга. Было в них что-то принципиально общее… Глаза? Пожалуй: усталые, укоряющие, с невысказанной нежностью и грустью. И в то же время женщины эти поразительно друг на друга не походили.
- Во! Это - Нинка! Сила! - замотал головой Гоша.
Дальше пошёл подробный рассказ про Нинку, сдобренный крепкими словечками и пикантными подробностями. Гоша клялся мне, что любил её «больше жизни», а потому даже бегал за ней в домашних тапочках по талому снегу к проруби, в которой однажды Нинка решила похоронить себя, здорово приревновав Гошу.
Гоша догнал её у самой проруби, взял на руки и понёс через весь посёлок. Клялся в верности. Плакал. И добился прощения. Но жизнь с ней не заладилась. Однажды Гоша тихонько собрал чемодан, бросил торопливый взгляд на спавшую Нинку и ушёл.
…Гоша чокался, мотал головой, пил не закусывая, больно хлопал меня по колену и, перевернув Нинку лицом к столешнице, тыкал пальцем в другую фотографию.
- Видал?! Во - сила! Это Верка. Я любил её больше жизни.
И переходил к Верке.
Гоша бравировал. Да, он был красив и удачлив. Но во всех его рассказах чувствовалась сквозящая тоска, разлад с самим собой. Он говорил, казалось, чужим голосом, с чужих слов. Называл себя «художником любви» и, заученно улыбаясь, добавлял:
- Не могу же я, Георгий Лобов, художник любви, обойтись одним произведением.
Эта фразочка у Гоши была коронной, и он любил её повторять, проверяя на собеседнике, какой эффект она произвела.
И всё-таки это был не весь Гоша. Кто-то жил в нём другой. И страдал. Вот от чего только?
Гоша залпом опрокинул очередной стопарь и вдруг внезапно потускнел, осел, как сугроб, уставился в угол стола и сказал неизвестно почему:
- Я знаю. Она меня любит и простит. Дочь у нас. Лиза. А Наталья гордая…
Он, будто испугавшись своих слов, замолчал. Но уже не хотел сдерживать внезапного откровения:
- Не поверишь, только бы она позвала, только бы пальчиком поманила… Я бы к ней приполз…
Гоша резко встал, приложил к лицу полотенце, грубо, царапая стол, сгрёб фотографии в кулак, сжал до синевы в суставах. И бросил в форточку.
…На следующий день утром Гоша, как и намеревался накануне, предстал перед начальником отдела кадров местного строительно-монтажного управления. Начальник, листая Гошину трудовую книжку, удивился.
- Тавда… Тюмень… Сургут… Снова Тюмень… Ухта… Усинск… Челябинск… А теперь, стало быть, к нам?
- Ага.
- Ну и полетал же ты, парень.
- Да какой уж там парень! 38 уже…
- Ну-у? Выглядишь на 28. Хорошо сохранился на северах…
Гоша разулыбался. Он гордился собой.
- Семья-то есть? - спросил начальник кадров.
- Была, - выдохнул Гоша. И погасил улыбку.
- Ладно. Оформляйся. Монтажники нам нужны…
Гоша снова разулыбался. Он умел улыбаться - открыто, уверенно. Гоша был отличным монтажником и, конечно, знал это. Вообще он себе сегодня здорово нравился. Утро как утро. Серый снег над карьером. Сосны под небо. Ничего необычного. А настроение - хоть пой.
…А вечером, придя в гостиницу, Гоша обнаружил телеграмму из Челябинска: «Приезжай, ты нам нужен. Лиза, Наташа».
Гоша сел на край кровати. Сидел как истукан, осмысливая произошедшее. И вдруг, вскочив, стал лихорадочно собираться. Потом спохватился:
- Поезд только утром!..
…Утром в гостинице Гоши не было. На столе под полумесяцем высохшего скрюченного сыра лежала записка: «Прощай, сосед! Я уехал домой. Извини, если что не так. Может, встретимся. Жму руку. Георгий».
Лжесвидетели
Притулившись к купейной переборке, Авдеев и не заметил, как закемарил. Поезд легонько тронулся, вагоны, дёргаясь на стыках, наполнились густым железнодорожным гулом. Вскоре он услышал шёпот, очнулся, но не вполне. Его сознание балансировало между сном и явью, звуки перетекали из одной среды в другую, слегка преламываясь на зыбкой границе. В путевом гудении появились трубные архангельские ноты, заслышались тайные имена Бога, которые и произнести-то боязно, как Тетраграмматон. Но здесь, внутри купейного пространства, всё вертелось вокруг слова «Иегова».
Авдеев осторожно открыл глаза. Перед ним сидели: пожилая, монументальная и самоуверенная бабища, молодая, зашуганная девица и третья, неприметная участница диалога. Начальственным тоном ораторствовала именно толстуха:
- Апостол Иоанн так говорил о чуде в Кане Галилейской. На свадьбе не хватило вина, и Иисус приказал наполнить водой шесть каменных водоносов. Когда было сделано, распорядитель пира позвал жениха попробовать, оказалось, что в ковше - хорошее вино. Как нам понимать эту притчу? Дело не в том, что вода стала вином. Мы - не алкоголики, слава богу. Иисус не хотел угощать пьяниц, их и так пруд пруди… - При этих словах она бросила выразительный взгляд на Сеню, который сидел с полуприкрытыми веками. - Вино надо понимать в переносном смысле. Тут имеется в виду не крепкий напиток - не зря ведь всё делается из воды, - а истинное вероучение. Долгие века человечество пребывало в заблуждении, что исповедует правильную религию, а на самом деле довольствовалось водой. И католичество, а тем более православие - и есть вода, то есть разбавленное, жидкое, ложное вероисповедание, которое сколько ни пей, а жажду познания Бога не утолишь. И католический священник-дундук, и русский пьяница-поп только и делают, что разглагольствуют вокруг да около. Они о Благой вести-то и не вспоминают. Божье слово ими разведено так, что не только подобно снятому молоку, но просто жиже воды. И только усилиями наших пастырей, основателей Общества свидетелей Иеговы удалось пресуществить воду их лжеучений в вино истины…
В купе постучался и вошёл робкий паренёк.
- Можно я с вами посижу? - спросил он.
- Конечно, Валерик. Мы как раз хотели тебя пригласить.
«Что же, у них целый вагон знакомых?» - Авдеев понял, что попал в окружение сектантов, которые возвращались домой с очередного съезда. О том, что на его родине пышным цветом расцвели объединения свидетелей Иеговы, Белого братства, церкви Иисуса, Авдеев знал и раньше. Городок некогда похвалялся своим революционным прошлым, но потом советская идеология отпала, как струп, и в эту ужасающую пустоту устремились бесчисленные сонмы миссионеров и гуру, торопясь собрать обильный урожай ничейных душ.
Сеня пока крепился, но инвективу против пьяниц всё же принял на свой счёт. Душеуловительная беседа продолжалась. Обсудив абзац, сектанты обменивались репликами о своём житье-бытье, из чего он узнал, что юная участница бдений конфузится своей сильно поддающей матери-одиночки, которая торгует мороженым на автовокзале.
- Ладно, - вернулась к привычному делу проповедница. - Теперь посмотрим, что символизируют поступки Христоса, когда он пришёл в Иерусалим («Христоса! Проповеднички, вашу мать!» - саркастически подметил Сеня).
Она раскрыла новенький Новый Завет, полученный на московском сборе, и прочла: «14. И нашёл, что в храме продавали волов, овец и голубей, и сидели меновщики денег. 15. И сделав бич из верёвок, выгнал из храма всех, также и овец и волов, и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул. 16. И сказал продающим голубей: возьмите это отсюда и дома Отца Моего не делайте домом торговли. 17. При сём ученики Его вспомнили, что написано: «ревность по доме Твоём снедает Меня». 18. На это Иудеи сказали Ему в ответ: каким знамением докажешь Ты нам, что имеешь власть так поступать? 19. Иисус сказал им в ответ: разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его. 20. На это сказали Иудеи: «сей храм строился сорок шесть лет, и Ты в три дня воздвигнешь его?»…
- Как нужно понимать этот отрывок? - ушлая проповедница обвела строгим взглядом слушателей.
- Наверное… - начал Валерик. - Волы - это Бог-отец, овцы - Иисус Христос, а голуби - Дух святой… Но если разобраться…
- Можно мне? - подхватила та, что сидела рядом с ним. - А меновщики денег, наверное, это ростовщики и банкиры, которые наживаются на людях…
- Это всё понятно, - прервала их приблизительные разглагольствования толстуха. - Но нельзя понимать слова буквально: вы ничего не сказали о главном смысле этой притчи. А он состоит в том, что торговать - это большой грех. Понимаете, есть профессии и ремёсла чистые, достойные, а есть такие, которые избирают для себя изгои человеческие. Обойтись без них пока невозможно, но они не получат божьего благословения. Ну, а храм, который будет восстановлен за три дня, - это, конечно, не какой-нибудь там лужковский храм-новодел. Храм этот - наше вероучение. Только свидетели Иеговы могут воссоздать божественные чтения через три дня после гонений. Нам не нужно ни икон, ни алтарей, ни прочей похабщины. Божье слово живёт внутри нас, а не прикрывается мишурой ряс и стихарей. Не к чему нам ни кадила, ни облатки, ни колокола, ни свечки, ни куличи, ни крашеные яйца…
-А ну прекратите! - вдруг гневно выкрикнул Авдеев. - Дайте ехать спокойно, пока я вас не разогнал к чёртовой матери!..
Неожиданно для себя он ощутил себя в роли Иисуса, выгоняющего из храма всяческую нечисть. Попутчики на миг опешили, но тут же пришли в себя.
- Молодой человек! - с пол-оборота завелась и взвизгнула свидетельница. - Что вы себе позволяете?! Мы обсуждаем Божье слово, а вы выражаетесь… Учитесь себя вести!
Остальные затараторили в том же духе. Авдеев продолжал:
- Нет, это как раз вы - не умеете себя вести. Что вы тут за чушь пороли? И какое право имели устраивать шабаш в общественном месте? Закон о культах никто не отменял, а потому отправляйте свои гнусные обряды в отведённых местах, а не в поезде…
- Да как вы смеете! Вам колет глаза истинная вера, искренние, сердечные мысли…
- Это у вас-то сердечные! Ну, маразм! Такого примитива и такой гадости век не слыхивал. И сидят, надуваются с видом докторов богословия, клуши набитые…
Последняя реплика была необязательной, но Сеню было не остановить. И тут старшая тётка втянула ноздрями воздух и радостно запричитала:
- Да он - пьяный! Лида, он - выпимши, алкаш несчастный. Этого мы так не оставим! - и они вышли из купе. Оставшись с парнем и девушкой, Авдеев почувствовал себя увереннее и заговорил:
- Эти тётки вас обрабатывают, как детей, а вы молчите. Как вам не противно в этой секте? Если тянет к вере, пойди в церковь, помолись, исповедуйся - там вера наших предков. А тут - тупые разглагольствования…
Резко открылась дверь купе, на пороге показалось встревоженное лицо проводницы, из-за её спины высовывались торжествующие пассажирки.
- Вот полюбуйтесь, - провозгласила старшая. - Не даёт спокойно ехать, кричит, угрожает. Примите меры!
- Пассажир, вы почему хулиганите?
- Я - хулиганю? - оторопел Сеня. - Это они изводят меня своими проповедями.
- А вам-то что? Пусть беседуют.
- Нет, в моём купе они не будут проповедовать.
- Вот видите! - восторжествовала мастодонтша. - Прям террорист какой-то… Да пьяный он, неужели не видно?.. Вызывайте милицию!..
- Слышите, молодой человек, или вы успокоитесь, или я приглашу сотрудников, сопровождающих поезд.
- Валяйте! - решительно заявил Авдеев. - Посмотрим, кто прав.
- Ну смотрите! - предупредила проводница. - Я вызываю наряд.
Она ушла, в купе стало тихо. Свидетели Иеговы уничтожающе смотрели на Авдеева. А он, посидев, отправился к проводнице. Та разливала чай:
- Чего вы не поделили-то?
- Да не желаю я их бред слушать… А вы что, правда, вызвали наряд?
- А куда мне деваться? Они сказали, что пожалуются бригадиру.
- ›-моё!.. И что теперь?
- Да погоди, с милиционерами сам договоришься.
- А нельзя мне перейти в другое купе или другой вагон?
- Да у нас почти весь состав - иеговисты, и свободных мест нет.
- Ну дела! Сектантам всё можно, а нормальному человеку житья нет.
Она пожала плечами, а Авдеев поплёлся в своё купе, но заходить внутрь он не стал - слишком было противно. Он встал у окна и глазел на пролетающие мимо перелески и поля. Скоро нарисовалась милиция. Двое в камуфляже и детина в гражданке нырнули сперва в купе проводников, потом деловито двинулись сюда. Взглянув на ретивых ревнителей правопорядка, Сеня приуныл, почуяв невозможность компромисса. «Сейчас подойдут: документы!»
- Документы! - и он понял: ничем хорошим диалог для него не окончится.
Началось дознание. Одинокий голос не вполне трезвого человека производил плачевное впечатление перед единым строем выступавших и сплочённых оппонентов. Авдеев скис, отстаивать правоту в таких условиях было бесполезно. А когда для составления протокола его пригласили к проводникам, он вяло и неверяще сказал: «Слушайте, парни, зачем вам это нужно? Вы же видите, что сектанты меня достали?»
- Да всё мы видим, - спокойно ответствовал тот, что заполнял протокол. - И что сектанты, и что вы - нетрезвы. А в железнодорожном транспорте находиться в таком состоянии нельзя. Но главное: заявление написали они, а не вы. Ясно?
Авдеев чертыхнулся и вышел в коридорчик. Милиционер, видимо, старший, продолжал писать протокол. Другой прошёл в соседний вагон, а парень в штатском стоял у окна. Авдеев приблизился к тому и заговорил, как можно более заговорщицки:
- Извините, и что же мне теперь будет - штраф?.. Сколько?
- Да нет. По инструкции мы обязаны ссадить вас с поезда на ближайшей станции.
- Как это - ссадить? За что? И как мне дальше быть?
- Как знаете.
- А билет? Он же пропадёт!
- Сами виноваты.
- В чём?! - отчаянно взвыл Сеня.
Одетый в штатское пожал плечами и отвернулся.
- Ну хорошо… пусть я не прав. А как-нибудь… замять это дело можно?
- Поздно! Надо было с проводницей договариваться. Или с соседями по купе. Но раз уж нас вызвали… Ваши попутчики подали письменную жалобу, что вы пьянствовали, сквернословили, грубили, короче - мешали пассажирам спокойно ехать. Да нас начальство выберет и высушит, если мы не примем меры.
- Неужели ничего сделать нельзя? - сокрушённо спросил Авдеев.
- Попробуйте договориться с соседями, попросите у них прощения, извинитесь, скажите, что больше не будете.
- Ну уж нет! Пусть мне будет хуже… - неожиданно для самого себя выдал Авдеев.
Поезд подходил к станции Грымза.
Было темно, Авдеев озирался в поисках вокзала, но вдруг обнаружил себя крепко взятым под руки всё теми же ментами.
- Это что? Теперь-то куда?
- Не бросать же вас на произвол судьбы. По инструкции надо сдать вас местной милиции.
Оборотившись к жёлто-сиреневым окнам вагона, Авдеев вдруг увидел: вдоль состава выстроилась шеренга свидетелей Иеговы, торжествующе взирающих на посягнувшего. Он ругнулся, но тут же ему тычком дали понять, что он должен не выражать эмоции, а следовать, куда скажут. Они прошли вдоль состава и остановились возле одноэтажного строения, в каких обычно бывают вспомогательные железнодорожные службы. Распахнулась дверь, и они оказались в комнатке, дальняя часть которой была забрана решёткой, а в ближней - за столом сидел рыжий, розовощёкий капитан в форме и листал гроссбух.
Встреча милиционеров прошла дружески, но почти молниеносно. Они в два счёта сдали капитану своего подопечного и отчалили: стоянка поезда в Грымзе недолгая. Сеня, едва взглянув на начальника, определил: кранты!..
- Садитесь, - сиплым голосом сказал розовомордый.
Авдеев плюхнулся на лавку, обитую изрезанным и исколотым коричневым дерматином. В окно он увидел, как дёрнулся и плавно пошёл его поезд! Среди свидетелей царило всеобщее торжество и чуть ли не народное гулянье. В других вагонах творилось то же. Ему вдруг показалось, что все свидетели Иеговы прильнули к окошкам и с наслаждением пялятся на место предварительного заточения своего незадачливого гонителя…
- Ну, что там у вас стряслось? - спросил капитан.
- Да понимаете, товарищ капитан, недоразумение. Чистое недоразумение… - он как можно убедительнее, подражая пациентам психиатрических клиник, изложил свою версию происшедшего.
- Разберёмся! А пока личные вещи, документы, ремни и шнурки на стол и…
- Да я не…
- Не возражать!
Пришлось выполнить приказание. В расхристанном виде, как разжалованный офицер, Авдеев шагнул к двери, и ключ провернулся в замке.
Когда он оказался в этой теневой стороне, его прострелила прямая, как очередь, мысль: «Да ведь я в параллельном мире!!!» А как иначе? Ещё десять минут назад он ехал, хотя и не преспокойно, в скором поезде, со своим местом, багажом и даже оплаченной постелью и вдруг в мгновение ока оказался в этой хибаре, за железными прутьями, на дощатом затоптанном и замызганном полу, перед широким грязным топчаном, на одной стороне которого холмилась какая-то бесформенная телесная груда. Захотелось крикнуть, возопить, застенать о несправедливости бытия, но он прекрасно знал, что такого рода выплески не только бесполезны, но и могут существенно ухудшить твоё состояние задержанного. Слава богу, пока что не заключённого.
Заключённый всмотрелся в полумрак, в захарканные доски и его потянуло броситься на эту плоскость, зарыться лицом в полу пиджака, забыться и заснуть. Но он одёрнул себя: если уснёшь, то останешься тут до утра. Авдеев глубоко вздохнул, шагнул к решётке и встал у двери.
- Това-арищ капитан, ну разберитесь со мной!..
Но капитан продолжал изучать развлекательно-кроссвордный журнал и даже не покосился на канючащий возглас задержанного.
«Хана!» - помыслил о своей участи Авдеев. Бесперспективность положения вынудила его смежить веки… Но тут в дежурку шумно ввалились два сержанта. Капитан зыркнул на них:
- Взяли, что ль?
- А то!
- Доставай!
На столе явилась бутылка явно сучковатой местной водяры, отчего Авдеева слегонца замутило. Капитан раскидал поллитровку по непроницаемо-мутным гранёным стаканам, покосился на соглядатая за решёткой и вдруг протянул посуду сквозь прутья:
- Дёрни, Семён Петрович!
- Не буду! - шарахнулся он от угощенья.
- Правильно. Сейчас придёт фельдшерица обследовать тебя на степень опьянения.
- Да я не пьян!
- Она проверит.
- Когда она придёт-то?
- Не успеешь оглянуться, - ответствовали милицейские чины, причастившись хмельного зелья.
Авдеев и вправду не успел. За его спиной резко завозился некто неузнанный, и плохо различимая фигура прильнула к решётке:
- Дайте похмелиться!
- Ну у тебя, Петраков, и нюх! Не успели разлить, как он тут как тут.
- Суки! Волки позорные! Скока будете держать, скока? Отпустите, козлы!..
Хриплый голос ещё не отзвучал, как один сержант спокойно шагнул к проёму клетки, вынул из кармана продолговатый цилиндр и пальцем вдавил неприметную пимпочку. В камеру с шипеньем ворвалась струя удушающего смрада. Агрессивный пыл протестующего был смят, боковые же пары взвихрились в тесном пространстве и ударили в нос Авдееву.
- Что это? - отхаркиваясь и сморкаясь, спросил он.
- «Черёмуха»! - ответствовал владелец баллончика. - Понравился дезодорант?
- Терпимо…
Сержант вернулся к столу, продолжили трапезу; теперь никто не мешал. И хотя всюду распространился резкий запах, его привычно не замечали.
«Принюхались, гады, - думал Авдеев сквозь шутки выпивающих. - Нет, ну надо же. Мало того, что сняли с поезда, сунули в кутузку, так ещё и „черёмухой“ угостили!..»
Вскоре коллектив опорного пункта пополнился - явилась неясных лет фельдшерица, по обличью напоминающая большинство медработниц, - низкорослая, подвижная тараторка с золотым зубом и рыжими кудряшками вокруг грязно-белого чепчика. Надежды Авдеева вновь воспарили, но преждевременно. Сперва Елена Мелантьевна подсела к пиршественному столу, который не отличался изысканностью и не ломился от яств, потом перебрала все новости привокзальной жизни. Авдеев попробовал намекнуть, что жаждет её освидетельствования, но медичка не вняла его призывному гласу.
Мелантьевна вынула засаленную конторскую книгу, отыскала относительно не загаженное место и принялась неторопливо её листать. Наконец она разделалась с писаниной, запахнулась в халат и собралась было восвояси, как вдруг капитана осенило:
- Мелантьевна! Посмотри-ка нашего гостя. Как он?
Авдеева выпустили из-за решётки.
Фельдшерица смерила его игривым взглядом:
- Встань-ка к дверям. Так, руки вперёд, пальцы расставить и ко мне - марш!
Авдеев отшагал по прямой.
- Садись.
Он присел и шепнул:
- Помогите выпутаться: меня с поезда ссадили!
- Как ссадили? Кто?
- Кто-кто… Лжесвидетели.
- Ну-ка расскажи, - присоединился к их диалогу капитан.
Почуяв шанс, Авдеев вложил остатки красноречия в описание конфликта. Когда он замолчал, раздалось неловкое покашливание. На миг почудилось, что даже Петраков за решёткой тоже был солидарен с Сеней.
- Так… - начал вердикт капитан. - Мужик пострадал не за хрен собачий. Мелантьевна, пиши: практически трезв. Дружище, собирайся. А вы - проводите парня к дежурному по вокзалу, пусть выпишет билет - скажите, я попросил.
- А если не будет билетов?
- Для меня найдут. Такие дела. Короче, приятно было познакомиться. Извини, если что не так. Ну, а с… сектантами этими мы ещё разберёмся, Учти: Земля - круглая, догоним!
Подручные капитана мигом спроворили для Авдеева билет на ближайший поезд, он вошёл в вагон, добрался до своего места и моментально выпал в сухой осадок.
Холодный листопад покрывает землю. Невесомый туман забирает город. И только солнце озаряет мой путь. В такие минуты трудно дышать, да и не хочется перебивать эту тишину своим дыханием. Вот уж стало светло, но солнце не греет, оно будто бы говорит :-Теперь ваша очередь согревать дни! Своей любовью… своим добром…
Кривая роста
К 2022 году в нашей стране снова произойдут великие перемены.
Резко пойдёт вверх сельское хозяйство. В деревне Огогошеньки вырастет великая и могучая Репка, которая достигнет Марса. Альпинисты-космонавты заберутся по ней на Марс и откроют там залежи чёрного золота. Нефтяники-космонавты проложат по Репке трубы и перекачают чёрное золото в опустевшие закрома Земли. Бизнесмены-интернавты продадут нефть втридорога.
Таким образом, правительству удастся наконец выплатить пенсии пенсионерам и премии бизнесменам.
Перестанут вывозить капиталы за границу российские олигархи. Они поймут, что заграница им не поможет. Потому что наши спецслужбы станут ещё сильнее и могучее заграничных. Им удастся завербовать Рембо, Терминатора и Крепкого Орешка-1, 2 и 3.
Вернутся назад в Россию лучшие научные умы планеты. Даже те, которые не знают, где эта Россия находится. Все они заселят Сибирь, Дальний Восток, Русский Север и дадут там наукоёмкое конкурентоспособное потомство.
Англия выдаст нам всех наших хулиганов, как только отыщет их в тумане.
Америка будет советоваться с нашими, какого президента ей выбрать. Кого наши скажут, того американский народ и выберет.
Великий и могучий русский язык станет ещё могучее, обогатившись совершенно новыми словами, и от него отпочкуется современный ньюрашн лэнгвидж. В вузах появятся факультеты по выпуску переводчиков с ньюрашн на русский и наоборот.
Небывалых высот достигнут наши достижения в нанотехнологиях. Мы начнём производить самые быстроразвивающие сообразительность ноутбуки в мире. Стукнешь таким ноутбуком по голове начальника, и он сразу предложит тебе выйти за него замуж.
Резко сократится поголовье одиноких людей.
Новых рубежей достигнет российское здравоохранение. Медики наконец поймут, как правильно лечить все болезни без дорогих лекарств. А некоторые даже научатся их вылечивать.
Наши спортсмены начнут наконец-то занимать только первые места на всех чемпионатах мира и Олимпийских играх. А где не займут, туда будет приезжать мобильная команда наших королей телебокса, которые быстро растолкуют в эфире всем местным, почему те не правы.
В жилищно-коммунальном хозяйстве появится новая должность техника-юмориста. Техник-юморист будет ходить по квартирам и смешить жильцов, недовольных качеством других коммунальных услуг. Народ повеселеет и перестанет пить даже водку. Наступит общее счастье и довольствие. Автору этих строк заплатят миллион американских рублей, и он перестанет писать всякие умности.
Космонавт
У него было трудное детство. Сирота. Мальчишки выбили ему молочные зубы. Потом постоянные. Отсюда дефект речи. Стиснув оставшиеся зубы, он записывал в книжечку: кто обидел, когда, чем.
Зато у парня сформировался характер. Решил стать космонавтом. С девятой попытки попал в отряд. Шесть лет учился. Двадцать раз был дублёром. И, наконец, в результате чьей-то халатности был послан в космос!
Под Новый год в прямом эфире космонавта поблагодарил за работу сам президент.
Земля дала минуту, чтобы космонавт поздравил россиян с Новым годом прямо из космоса.
Этой минуты он ждал всю жизнь. Достал потрёпанную записную книжечку и со своим дефектом речи из космоса послал обидчиков в алфавитном порядке! Попутно высказал всё, что думает о внутренней и внешней политике, ценах…
Страна прильнула к экранам. Такого рейтинга не было никогда!
Тут же отключили звук, осталось изображение. Но по губам каждый читал своё, восхищаясь смелостью космонавта. Свобода слова - это наличие изображения при отсутствии звука!
Срочно запустили в космос корабль с экипажем в штатском, но космонавт люки задраил, никого не впустил.
…До сих пор кружит вокруг Земли, режет правду-матку на всю галактику.
Если на экране телевизора возникли помехи, знайте, это вас послали из космоса.
Устрицы (не) роскошь
Вы садитесь обедать, но не успев ещё поднести ложку ко рту, вдруг видите: на столе чего-то не хватает. Чего? Витаминов? Белков? Углеводов?
Нет!.. Подумайте… Подумайте ещё… Догадались? Ну, конечно же, устриц.
Мы как-то привыкли мириться с отсутствием этих питательных моллюсков в нашем меню, считая их роскошью, гастрономическим излишеством и пережитком. А ведь это не так. Устрицы, как, скажем, трепанги, ласточкины гнёзда, лягушки и прочие головоногие, с глубокой древности являлись основным источником пропитания беднейшей части населения и лишь впоследствии стали привилегией развращённого дворянства.
К сожалению, в наше время устриц почему-то считают не рыбой и не мясом. В результате межведомственной неразберихи сейчас почти не занимаются добычей этого ценнейшего продукта. Неисчислимое население устричных отмелей осталось беспризорным - у них нет хозяина!
Между тем каждый сумеет легко и просто стать владельцем если не отмели, то отличного домашнего садка. Задумывались ли вы о возможностях, которые открывает перед человеком ванна? Её с успехом можно использовать для одомашнивания моллюсков.
Устрицы неприхотливы и не нуждаются в квалифицированном уходе. Всё, что им нужно, - это незначительное количество пищевых отбросов и слегка подсоленная вода. Кстати, концентрат морских солей можно приобрести в любой аптеке. Гораздо сложнее добыть самих устриц, но и эта проблема легко разрешима.
Устриц удобно захватить с собой, возвращаясь из отпуска. Можно попросить знакомых или родственников, живущих на морском побережье, наловить и переслать их вам почтой. Небезынтересно узнать, что устрицы могут обходиться без воды около пятнадцати суток. Эта их особенность позволит вам регулярно принимать ванну. Достаточно вытащить сетки с утрицами - и пожалуйте мыться!
Мимолётна «пора любви и страсти нежной». Уже через несколько недель от одной пары устриц вы будете иметь несколько сотен вкусных потомков.
По весьма скромным подсчётам, в ванне можно содержать одновременно до тысячи особей. Однако если сделать специальные стеллажи, то количество обитателей домашнего водоёма легко утроить. Но настоящий моллюсковод вряд ли остановится на этом. Он обязательно вспомнит ещё об одном изумительном свойстве своих питомцев. Жемчуг! Достаточно сунуть под мантию моллюска крохотную песчинку и через некоторое время вы станете обладателем жемчужины.
…Но вот вы сытно пообедали, и на вашем столе высятся груды опустошённых раковин. Не спешите их выкидывать. Раковины - ценнейшее сырьё для нашей пуговичной промышленности.
И ещё: вспомните о ракушечнике - замечательном строительном материале. Его вы сумеете изготовлять сами, отдыхая в семейном кругу. Достаточно насыпать створки раковин в форму, смочить их клеем, и вы получите кирпич, который можно пилить, строгать, забивать в него гвозди. Если каждая семья будет регулярно поставлять государству устричные отходы в виде брусков из ракушечника, это, несомненно, сыграет свою роль в современном зодчестве и преобразит облик наших городов.
В ожидании дуэли
Что несут в жёлтой прессе - уму непостижимо. Ни стыда ни совести. Читаешь - волосы дыбом. Те этих - грязью, эти тех - помоями.
Раньше дуэли были. Сходились два благородных человека, стрелялись и кровью смывали обиду.
Сейчас смывают помоями. Меня недавно один мерзавец оскорбил. Ну просто подонок! При всём народе спрашивает:
- Зачем вы по чужим карманам шарите?!
Какое твоё дело, правильно?.. Сиди себе помалкивай. Урод! Нескладный такой - руки до колен, башка набок… Ну, неважно, не про это речь. На роже трупные пятна. Сволочь редкая… Но неважно, это - детали… В перхоти весь. На ботинках перхоть! Тварь законченная.
Я ему говорю:
- А кто государство раздел догола?
Он жало высунул, а сказать нечего.
Через два дня читаю в одной жёлтой газетёнке заметку некоего Сучкина: «Вчера известный жулик Педрунов…» Это моя фамилия Педрунов. И в газетёнке, главное, фамилию набрали жирным шрифтом. Почему?.. Нормальная фамилия. Наш род из деревни Большие Педруны. У нас по улице идёшь - и слева Педруновы, и справа Педруновы.
Ну вот: «…вчера известный жулик Педрунов был схвачен за руку, когда пытался всучить в пивном ларьке фальшивую купюру достоинством в тысячу рублей. Куда мы катимся? Кто остановит Педруновых?»
Раньше бы на дуэль и пулю в лоб! А не лги, подлец! Не в пивном ларьке, а в платном туалете. И не тысячная купюра, а сотенная! И кто видел?
Просто льют грязь - и всё. На другой день в солидной неподкупной газете заметка: «Поздравляем господина Сучкина' - настоящая фамилия Су’чкин - с окончанием лечения в венерическом диспансере».
Через три дня в газетёнке… Что несут, а?! Как у людей рука поднимается?.. «Двадцатого числа сего месяца известный скандалист Педрунов…» Ни имени, ни отчества не пишут. Какой Педрунов? Откуда?.. Есть Большие Педруны, есть Задние Педруны, есть Старые Педруны… Пишут: «Будучи в состоянии сильного алкогольного опьянения, в непотребном виде бегал по площадке деского сада номер тринадцать и грязно матерился. Куда мы катимся? Кто остановит Педруновых?»
Всё - наглая ложь. Но они попались! Ой, они залетели! Сада номер тринадцать нет. А главное - меня двадцатого вообще в городе не было. Свидетелей - девять человек. Девять! Мы семнадцатого с двумя приятелями сняли семь проституток… два плюс семь… да, девять свидетелей. Мы все поехали за город, там выпили и заблудились. Блудили до двадцать второго числа.
Двадцать третьего в неподкупной газете некролог: «Вчера на сорок третьем году жизни скончался Иван Петрович Сучкин. Желающих разделить с родными покойного их огромную радость просим звонить по телефону…» И номер его мобильника. А не лги, подлец!
В газетёнке уже вечером: «Разносчик птичьего гриппа прохвост Педрунов гулял перед гостиницей „Интурист“ в женском белье и за десять рублей…» Дальше такая мерзость, что стыдно повторять. «Куда мы катимся? Кто остановит Педруновых?»
Утром в непродажной газете в разделе «Невероятно, но факт» заметка «Вампир Сучкин - американский шпион».
Ну и что вы думаете, вызовет он меня на дуэль? Никогда! Другие времена, другие нравы. Песня о бодром дачнике
Над житейским бурным морем кризис тучи собирает. Между чёрными «Вестями» проживает бодрый дачник, городской наш земледелец.
То секатором играя, то лопатой помавая, он в упор не видит кризис и спокоен, как удав.
Клерки стонут перед бурей - мечутся по коридорам, поглощая недешёвый и просроченный фастфуд.
Олигархи тоже стонут - олигархам недоступно наслажденье просто жизнью: гром указов их пугает.
Глупый брокер робко прячет тело жирное на биржах…
Только бодрый дачник смело на подержанной «копейке» за картошечкой тихонько едет в дальний свой гараж!
Всё мрачней и ближе кризис, и всё ниже жалкий рубль, а картошечка в мундире неизменно хороша. Вот охватывает кризис стаи банков хваткой крепкой и бросает их с размаху в дикой злобе на слияние, разбивая в пыль громады их фальшивых пирамид.
Бодрый дачник гол, как птица, кризиса он не боится, он плевал на эти тучи, у него запасец есть.
Вот он трудится спокойно - и смеётся, и спокоен.
…Он над кризисом смеётся, от трудов своих спокоен!
Он давно про кризис слышал, он уверен, что не скроют тучи солнца и опять свою картошку он посадит по весне!
Ветер воет… Гром грохочет…
Синим пламенем пылают все заморские валюты. Путин ловит стоны банков и своей харизмой гасит.
- Кризис! Скоро грянет кризис!
Это бодрый дачник гордо ждёт, когда поглотит кризис олигархов и банкиров и всё прочее дерьмо. Гордо рея на «копейке» между «майбахов» и «бентли», он кричит, и власти слышат радость в смелом крике дачном:
- Пусть сильнее грянет кризис!
МОСКОВСКИЕ ПИВНЫЕ
(Физиология города)
В треугольнике переулков - Ащеулов, Костянский и Рыбников, что на Сретенке, некоторое время назад стоял ржавый невзрачный ангар с крыльцом о пяти ступеньках и совершенно без окон. Ангар этот был пивным баром. Он пережил все превращения, свойственные подобным предприятиям в период с 1980-го по 1992-й.
Вот, например, «Кишка» на Красноказарменной - очень приличное заведение в старинном длиннющем трёхэтажном доме в начале улицы, ближе к Дворцовому мосту, двором примыкает к ограде Лефортовского парка. «Кишкой» пивная называлась в среде бауманцев, а местные лефортовские звали её как-то ещё, собственного имени у пивной не было. Сюда ходили люди солидные, студенты в день стипендии или по иному торжеству. Причём студенты приходили днём, когда прочий люд на работе. Вечером с семи часов на службу заступал вышибала - какой-нибудь здоровяк из местных, знавший в лицо и по одежде своих и чужих, денежных и пустых, которые напьются, а платить нечем, или хуже того - скандал учинят. В питейных заведениях милицию вызывать не любят - её ненавидят и боятся, хотя и прикармливают. Вышибала брал деньги за вход, приторговывал сигаретами и водкой. Ох как любит русский народ «ерша» испить!
Но это всё вечером, а днём - лепота! Войдёшь в предбанник - чисто, два туалета, и оба работают, замки целы. Дальше и вовсе заманчиво - анфилада из пяти сводчатых залов и зальчиков, в каждом - квадратные столики с бело-красными клетчатыми скатертями первой свежести, на столе приборы, тарелки, салфетки, соль, перец и даже уксус. Чтобы казаться частым гостем, нужно дойти до последнего зала, занять столик поуютнее (но вдоль прохода), задумчиво развалиться в деревянном кресле и непременно закурить. Тут же подбежит подтянутый, довольно молодой официант в тёмно-синем или бордовом (в зависимости от смены) костюме-двойке и белой рубашке с галстуком-бабочкой. Он вежливо примет заказ, а за рубль разрешит курить. Затем вам предложат пиво в кувшинах, холодные и горячие закуски на выбор, а не в комплексе, и если вы пожелаете усугубить, то официант не откажется сходить в соседний магазин, а на самом деле принесёт из подсобки заранее припасённую «кристалловскую» водочку или очаковское шампанское. Сюда не стыдно пригласить «цивильных» друзей, желающих угостить за свой счёт, но никак не ту нищую братию, что еле тянет на стипендию, вытаскивает тебя из неприятностей, ссужает взаймы, прикрывает спину, а кое-кто делит с тобой свой кошелёк и не имеет ни счетов, ни обид.
С этой-то братией ты ходишь по пиво в вонючий стеклянный сарай по имени «Мутный глаз» на Солдатскую, наискосок от «Петра и Павла». Как ястреб добычу, выискиваешь по чужим столам пустые кружки и, предварительно помыв их и накормив голодное чрево автомата парой двадцариков, получаешь свою дозу кисловатого пива. Прислонясь к одноногому шатучему замусоренному столику, достающему тебе до груди, жадно выпиваешь первую кружку, а между второй и третьей тешишь себя солёными баранками или хрустящим картофелем, купленным в разменной кассе. Примерно раз в час в зал, густо заполненный табачным дымом и матом, парами и испарениями, вбегает, входит или вползает (в зависимости от времени суток) женщина или кажется-женщина неопределённого возраста и пола и сгребает в пластмассовый бак всякие ненужности со столов. Она сердобольна и словоохотлива, добра и неотказлива, ей часто наливают, она благодарит… до тех пор, пока может, когда не сможет - её уложат на низкую лавку возле окна. Тут уж гадай - она, не она. Но уже темно, пиво кончилось, её закрывают в пивной до утра, а раньше она не проснётся. Утром за опохмел вымоет полы, новый день качнётся и пойдёт своим чередом.
Время шло, пивняк хирел, молодёжь ушла на Бауманскую, и мы за ними побредём. Самый большой поток потенциальных любителей пива,
Вот и Сретенка, с которой мы было начали, да отвлеклись, она лихую годину пережила под видом столовой, поначалу стеклянной, потом её заковали в железо, внутри понастроили отсеков из латышского кирпича, стены им выложили, в трёх местах почти под потолком телевизоры укрепили. Столы на двоих да на четверых, скатерти в клетку, но третьей свежести, зато на каждом столе по свечке - вот и всё освещение. Потому про скатерти да про то, что вы будете кушать и пить, знает только подающий, вам этого не увидеть.
Большой Саша стоял «на воротах» и отслеживал посетителей. Тонкосумам он объявлял, что пиво, горячие и холодные закуски подаются только в комплекте, по 25 рублей, а «сверху» любой повтор по желанию. Бывали, конечно, скромно одетые богатые люди, но они умели договориться и допускались в «рай». Когда зал заполнялся на три четверти, выходил официант с требованием «закрыть ворота». Тогда Саша приступал к другой части своих обязанностей - включал видеосистему, и ошалевшие от полумрака посетители из любой точки могли смотреть по телевизору какую-нибудь из «Эммануэлей» либо «Греческую смоковницу». Других кассет у Саши не было. Кое-кто только ради этого сюда и приходил, а некоторые ярые поклонники пива приносили из дома надоевшие им боевики, дабы не отвлекаться.
Пиво здесь подавали бутылочное, не бочковое, но разливали в графины. Разбавлять его водой официанты считали неправильным, ибо для заработка и безопасности была изобретена круговая система. Всё, что оставалось на столах, передавали в окошко посудомойке. Её обязанностью было сливать пивные остатки в свободный кувшин, ломтики сыра, колбасы или ветчины отмывать под краном от пепла и хрена, надкусанные же обрезать. То же происходило с цыплятами табака и гарниром. Всё это сортировалось по большим тарелкам. Официанты забирали старое пиво и с высоты не менее одного метра наливали его в чистые кувшины, отчего поднималась густая пена, во вчерашнее и третьего дня пиво доливали свежее. Холодные закуски поступали в холодный цех, там из них собирались «свежие» порции, в мясо криля добавлялся майонез, наполовину разбавленный водой из-под крана. А главное - никакого обвеса. Остаточные цыплята в горячем цехе разрубались на довески - не подкопаешься! Однажды ради интереса подсчитали: порция сыра, нарезанная квадратами, а не прямоугольниками, как прочие, прошла три круга! Значит, три раза за неё заплатили.
Помимо этого, официанты обсчитывали сверх комплекса, и хотя меню оговаривало стоимость набора пятнадцатью рублями с копейками, в умелых устах эта сумма увеличивалась как минимум в полтора раза.
Надо ли говорить о магазинном «Апшероне», выдаваемом за пятизвёздочный армянский коньяк, обходившийся тёпленькому уже посетителю в разлив с недоливом и разбавлением в три-четыре цены!
Официантов было трое или четверо, они работали быстро, красиво, не глядя в телевизор. Самым жадным был Мишка-хохол - он попался на контрольной закупке, долго ходил под следствием, откупался как мог, ребята выпускали его в зал подзаработать, но не спасло, сел-таки. Ромка с Серёжкой «легли на дно» в буфете на Курском вокзале. Случилось это не в один день, внешние признаки распада появились загодя: сначала запретили держать летнюю веранду для особо важных гостей, затем «органы» сняли видео, а следом и телевизоры, позже запретили музыку, а под конец зал и вовсе работал при полном освещении с неизменным легавым, ставшим завсегдатаем. Наступило новое время.
Наверное, и в нём есть свой неповторимый колорит, но об этом напишет уже кто-нибудь другой. Узнай меня, папа!
Лиловым сумрачным днём льдины рваными грязными тряпками, хлюпая, ползли, нехотя подчиняясь несильному течению Москвы-реки. День рождения безрадостно отшумел третьего дня. Настроение - выморочное, точнее не скажешь. Звонок в дверь. Стоят трое: высоченный лейтенант милиции и два сержанта. Дальше коридора я их не пускаю и загораживаю вход. Откуда они? На вопрос: «Здравствуйте, что вы хотите?» - лейтенант пытается вдвинуть меня в квартиру. Я упираюсь, припоминая какие-то школьные уроки о правах, о неприкосновенности жилища.
- Что у тебя происходит? - снова надвигается лейтенант.
- Мы с вами на брудершафт не пили, и я вас не вызывала, - остервенело-вежливо парировала я.
- Я - лейтенант Петухов. Соседи позвонили. Говорят, у вас тут безобразия творятся и шумно очень. - Они явно смягчились, перейдя на «вы».
- Лучше б эти соседи позвонили мне. Всё-таки ближе.
- Ну, а нам что делать? Других вызовов нет, пришлось ехать, - почти извинялся Петухов.
- Сами видите, у меня тихо и пусто.
- Покажите паспорт на всякий случай… И не скучно вам одной жить, Ирина Петровна? - заигрывали они, изучая быстро принесённый паспорт.
- А вы веселить приехали? Ну, проходите, кофиём угощу. - Я осмелела и стала коверкать слова.
- Нет, спасибо, мы на службе, как-нибудь в другой раз, если позовёте. Меня Сергеем зовут, - добавил лейтенант, спохватившись, - а их Вадим и Саша. - Саша порозовел и заулыбался.
Сергей протянул визитку со всеми телефонами отделения милиции:
- Звоните, если что.
- Ого, спасибо. Моя милиция меня бережёт: сначала посадит, потом стережёт. Так, что ли? - Мне уже было весело.
- Так - не так, а участковый всё равно знакомиться бы пришёл, просто у него сейчас работы много. Ладно, мы поехали, а вы постарайтесь потише, скоро одиннадцать.
- В нашем доме слышимость колоссальная. Только я не звоню в милицию, когда сосед за стенкой своим храпом спать не даёт.
На том и расстались. Порядком струхнувший приятель-с-гитарой вышел наконец из-за занавески.
- Это там ты прятался? Я уж думала - умер.
- Ладно, смейся. Я, пожалуй, домой пойду.
- Останься. Ты мне поможешь, скоро «афганец» с другом приедет. У друга ребёнок погиб, пить будем. Каково мне с ним общаться?
- Нет, надо, пора уже, - совсем трусливо заторопился приятель.
Дверь закрылась и за ним.
Я пошла готовить ужин. Дело нехитрое: разогреешь в масле макароны, в тарелке смешаешь их с половинкой куриного кубика, и организм счастлив - вроде как курочку употребил… В десять вечера - звонок в дверь. Входят трое: любимый Андрюша, бывший «афганец», самоварно сияющий колобок Володя, чего-то там снабженец, и Андрюшин одноклассник, и рыжевато-белёсый Толя, автослесарь. Всем им по двадцать шесть.
Словно из громкоговорителя времён войны, ворвался Володин голос:
- Ребята, ребята, давайте пить водку. Ирина, готовь закуску, - он радостно потёр толстенькие ладошки. - Кстати, у тебя музыка есть?
- Три гитары и старый ламповый проигрыватель в виде чемодана.
- Ладно, потом. Сначала водку.
…На самом деле всё было не так. Буйное веселье мы изображали с искренним тщанием плохих артистов. Но Толик этого не замечал. А мы не очень знали, что и как говорить. Думали, напьётся и заснёт, отойдёт от собственной окаменелости. Ещё до моего дома в него влили две бутылки водки, а он не падал - ходил, стоял и резко садился. Вот и теперь, пока я жарила чёрный хлеб и открывала последнюю банку со шпротами, Толя подходил ко мне каждые пять минут и говорил на ухо: «Ты знаешь, у меня дочка умерла…» «Да, знаю», - отвечала я как можно ласковее, и он шёл в другой угол квартиры. За столом Володя с Андреем наперебой рассказывали анекдоты дурацкие и не очень, ржали, размахивали руками, отчего иногда что-нибудь разбивалось. Толя порядком захмелел, стал криво улыбаться и гладить меня по руке. Решили завести музыку. «Джамайка» пронзительно распирала стены и просачивалась насквозь. Казалось, от частых повторов Робертино снова сорвёт голос. И точно, пластинка была безнадёжно запилена, её заедало на припеве. «Джама-а-а-йка», - повторялось двадцатый раз. Перевернули на другую сторону. Увы, ничего более весёлого у меня не нашлось. Не ставить же органную музыку. В разгаре джамаечных повторов зазвонил телефон.
- Ирина, это Петухов. Что у тебя творится? Соседи в истерике. Третий раз звонят.
- Вы знаете эту историю, как женщина своего ребёнка в Москву-реку выкинула?
- С неделю назад, да? У нас весь отдел этим занимается.
- Так вот, её муж сегодня был на опознании тела дочери, а сейчас его у меня отпаивают, он домой идти не хочет.
- Как он?
- Три бутылки уже выпил, но ещё не упал.
- Понятно. Постарайтесь потише. Мы к вам не поедем. Я ещё позвоню, как и что, можно?
- Звоните, конечно.
Водочный марафон закончился к двум часам ночи. Толик окончательно размяк и заснул.
Наутро, часам к одиннадцати, нас разбудил звонок из милиции.
- Ну как у вас, всё в порядке?
- Да, спасибо. Приходите на кофе.
- Придём попозже.
Толик проснулся тихий-тихий и позволил отвести себя домой. Жить как-то надо, двое детей осталось.
К вечеру с пивом пришли Саша с Вадимом, уже в гражданском, чтоб среди соседей сплетни не поползли. Теперь история прояснилась со всех сторон.
Толина жена за три с половиной года родила трёх девочек. Младшей - полгода. Толя вкалывал в таксопарке в две смены. Вечером приходил усталый, борща поест и спать. До последнего дня не знал о происходящем.
А какое-то время назад повелось… Жена с вечера новый костюм покажет, дескать, тебе купила. Он ей: «спасибо», деньги - на стол, костюм - в шкаф.
Когда до обновы дело дойдёт?! В шкаф он не заглядывал. Жена же и костюм пропьёт, и деньги. Да не одна, хахаль появился. Время проходит, и всё повторяется. Соседи видят, да боятся Толе сказать, всё-таки трое детей. Толина жена вроде как влюбилась. Спрашивает хахаля: «Давай поженимся?» «У тебя, - говорит, - слишком много детей…» Старшая в яслях, младшая в больнице, уже выздоровела, но мама её не забирает. А средняя… В общем, выловили её неделю спустя в Печатниках… От Коломенской течение принесло.
Но в тот самый день, когда казнь свершилась, плачущая мама звонила в милицию с воплем: «У меня ребёнок пропал!» Чуть позже в милицию позвонили из дома на Нагатинской набережной: «Мы видели, как какая-то женщина ребёнка в реку бросила». Тут её и повязали, жену Толину. Пока дело к суду шло, мама постаралась, перевели её дочку в психбольницу на освидетельствование. Сколько стоил нужный диагноз, я, конечно, не знаю. Не знаю, много это или мало - пять лет лишения свободы. Помню, как Толик кричал после опознания:
- Я убью её, сам сяду, а её убью.
Собственно, водка понадобилась для внушения, что он детям рядом нужен, а не за решёткой.
С детства помню, как на каждый мой день рождения обязательно таращилось бесшабашное солнце, сверкало отовсюду: из окон, из луж, из глаз. Девчонки играли в классики, крутили скакалки, прыгали через резинку. Мальчишки стреляли горохом из рогаток и дёргали нас за косы.
С того случая много лет прошло, но нет больше солнца на мой день рождения. И шустрая девочка больше не кричит, подпрыгивая на бегу: «Люди, у меня сегодня день рождения!»