МОСКОВСКИЕ ПИВНЫЕ
(Физиология города)
В треугольнике переулков - Ащеулов, Костянский и Рыбников, что на Сретенке, некоторое время назад стоял ржавый невзрачный ангар с крыльцом о пяти ступеньках и совершенно без окон. Ангар этот был пивным баром. Он пережил все превращения, свойственные подобным предприятиям в период с 1980-го по 1992-й.
Вот, например, «Кишка» на Красноказарменной - очень приличное заведение в старинном длиннющем трёхэтажном доме в начале улицы, ближе к Дворцовому мосту, двором примыкает к ограде Лефортовского парка. «Кишкой» пивная называлась в среде бауманцев, а местные лефортовские звали её как-то ещё, собственного имени у пивной не было. Сюда ходили люди солидные, студенты в день стипендии или по иному торжеству. Причём студенты приходили днём, когда прочий люд на работе. Вечером с семи часов на службу заступал вышибала - какой-нибудь здоровяк из местных, знавший в лицо и по одежде своих и чужих, денежных и пустых, которые напьются, а платить нечем, или хуже того - скандал учинят. В питейных заведениях милицию вызывать не любят - её ненавидят и боятся, хотя и прикармливают. Вышибала брал деньги за вход, приторговывал сигаретами и водкой. Ох как любит русский народ «ерша» испить!
Но это всё вечером, а днём - лепота! Войдёшь в предбанник - чисто, два туалета, и оба работают, замки целы. Дальше и вовсе заманчиво - анфилада из пяти сводчатых залов и зальчиков, в каждом - квадратные столики с бело-красными клетчатыми скатертями первой свежести, на столе приборы, тарелки, салфетки, соль, перец и даже уксус. Чтобы казаться частым гостем, нужно дойти до последнего зала, занять столик поуютнее (но вдоль прохода), задумчиво развалиться в деревянном кресле и непременно закурить. Тут же подбежит подтянутый, довольно молодой официант в тёмно-синем или бордовом (в зависимости от смены) костюме-двойке и белой рубашке с галстуком-бабочкой. Он вежливо примет заказ, а за рубль разрешит курить. Затем вам предложат пиво в кувшинах, холодные и горячие закуски на выбор, а не в комплексе, и если вы пожелаете усугубить, то официант не откажется сходить в соседний магазин, а на самом деле принесёт из подсобки заранее припасённую «кристалловскую» водочку или очаковское шампанское. Сюда не стыдно пригласить «цивильных» друзей, желающих угостить за свой счёт, но никак не ту нищую братию, что еле тянет на стипендию, вытаскивает тебя из неприятностей, ссужает взаймы, прикрывает спину, а кое-кто делит с тобой свой кошелёк и не имеет ни счетов, ни обид.
С этой-то братией ты ходишь по пиво в вонючий стеклянный сарай по имени «Мутный глаз» на Солдатскую, наискосок от «Петра и Павла». Как ястреб добычу, выискиваешь по чужим столам пустые кружки и, предварительно помыв их и накормив голодное чрево автомата парой двадцариков, получаешь свою дозу кисловатого пива. Прислонясь к одноногому шатучему замусоренному столику, достающему тебе до груди, жадно выпиваешь первую кружку, а между второй и третьей тешишь себя солёными баранками или хрустящим картофелем, купленным в разменной кассе. Примерно раз в час в зал, густо заполненный табачным дымом и матом, парами и испарениями, вбегает, входит или вползает (в зависимости от времени суток) женщина или кажется-женщина неопределённого возраста и пола и сгребает в пластмассовый бак всякие ненужности со столов. Она сердобольна и словоохотлива, добра и неотказлива, ей часто наливают, она благодарит… до тех пор, пока может, когда не сможет - её уложат на низкую лавку возле окна. Тут уж гадай - она, не она. Но уже темно, пиво кончилось, её закрывают в пивной до утра, а раньше она не проснётся. Утром за опохмел вымоет полы, новый день качнётся и пойдёт своим чередом.
Время шло, пивняк хирел, молодёжь ушла на Бауманскую, и мы за ними побредём. Самый большой поток потенциальных любителей пива,
Вот и Сретенка, с которой мы было начали, да отвлеклись, она лихую годину пережила под видом столовой, поначалу стеклянной, потом её заковали в железо, внутри понастроили отсеков из латышского кирпича, стены им выложили, в трёх местах почти под потолком телевизоры укрепили. Столы на двоих да на четверых, скатерти в клетку, но третьей свежести, зато на каждом столе по свечке - вот и всё освещение. Потому про скатерти да про то, что вы будете кушать и пить, знает только подающий, вам этого не увидеть.
Большой Саша стоял «на воротах» и отслеживал посетителей. Тонкосумам он объявлял, что пиво, горячие и холодные закуски подаются только в комплекте, по 25 рублей, а «сверху» любой повтор по желанию. Бывали, конечно, скромно одетые богатые люди, но они умели договориться и допускались в «рай». Когда зал заполнялся на три четверти, выходил официант с требованием «закрыть ворота». Тогда Саша приступал к другой части своих обязанностей - включал видеосистему, и ошалевшие от полумрака посетители из любой точки могли смотреть по телевизору какую-нибудь из «Эммануэлей» либо «Греческую смоковницу». Других кассет у Саши не было. Кое-кто только ради этого сюда и приходил, а некоторые ярые поклонники пива приносили из дома надоевшие им боевики, дабы не отвлекаться.
Пиво здесь подавали бутылочное, не бочковое, но разливали в графины. Разбавлять его водой официанты считали неправильным, ибо для заработка и безопасности была изобретена круговая система. Всё, что оставалось на столах, передавали в окошко посудомойке. Её обязанностью было сливать пивные остатки в свободный кувшин, ломтики сыра, колбасы или ветчины отмывать под краном от пепла и хрена, надкусанные же обрезать. То же происходило с цыплятами табака и гарниром. Всё это сортировалось по большим тарелкам. Официанты забирали старое пиво и с высоты не менее одного метра наливали его в чистые кувшины, отчего поднималась густая пена, во вчерашнее и третьего дня пиво доливали свежее. Холодные закуски поступали в холодный цех, там из них собирались «свежие» порции, в мясо криля добавлялся майонез, наполовину разбавленный водой из-под крана. А главное - никакого обвеса. Остаточные цыплята в горячем цехе разрубались на довески - не подкопаешься! Однажды ради интереса подсчитали: порция сыра, нарезанная квадратами, а не прямоугольниками, как прочие, прошла три круга! Значит, три раза за неё заплатили.
Помимо этого, официанты обсчитывали сверх комплекса, и хотя меню оговаривало стоимость набора пятнадцатью рублями с копейками, в умелых устах эта сумма увеличивалась как минимум в полтора раза.
Надо ли говорить о магазинном «Апшероне», выдаваемом за пятизвёздочный армянский коньяк, обходившийся тёпленькому уже посетителю в разлив с недоливом и разбавлением в три-четыре цены!
Официантов было трое или четверо, они работали быстро, красиво, не глядя в телевизор. Самым жадным был Мишка-хохол - он попался на контрольной закупке, долго ходил под следствием, откупался как мог, ребята выпускали его в зал подзаработать, но не спасло, сел-таки. Ромка с Серёжкой «легли на дно» в буфете на Курском вокзале. Случилось это не в один день, внешние признаки распада появились загодя: сначала запретили держать летнюю веранду для особо важных гостей, затем «органы» сняли видео, а следом и телевизоры, позже запретили музыку, а под конец зал и вовсе работал при полном освещении с неизменным легавым, ставшим завсегдатаем. Наступило новое время.
Наверное, и в нём есть свой неповторимый колорит, но об этом напишет уже кто-нибудь другой. Узнай меня, папа!
Лиловым сумрачным днём льдины рваными грязными тряпками, хлюпая, ползли, нехотя подчиняясь несильному течению Москвы-реки. День рождения безрадостно отшумел третьего дня. Настроение - выморочное, точнее не скажешь. Звонок в дверь. Стоят трое: высоченный лейтенант милиции и два сержанта. Дальше коридора я их не пускаю и загораживаю вход. Откуда они? На вопрос: «Здравствуйте, что вы хотите?» - лейтенант пытается вдвинуть меня в квартиру. Я упираюсь, припоминая какие-то школьные уроки о правах, о неприкосновенности жилища.
- Что у тебя происходит? - снова надвигается лейтенант.
- Мы с вами на брудершафт не пили, и я вас не вызывала, - остервенело-вежливо парировала я.
- Я - лейтенант Петухов. Соседи позвонили. Говорят, у вас тут безобразия творятся и шумно очень. - Они явно смягчились, перейдя на «вы».
- Лучше б эти соседи позвонили мне. Всё-таки ближе.
- Ну, а нам что делать? Других вызовов нет, пришлось ехать, - почти извинялся Петухов.
- Сами видите, у меня тихо и пусто.
- Покажите паспорт на всякий случай… И не скучно вам одной жить, Ирина Петровна? - заигрывали они, изучая быстро принесённый паспорт.
- А вы веселить приехали? Ну, проходите, кофиём угощу. - Я осмелела и стала коверкать слова.
- Нет, спасибо, мы на службе, как-нибудь в другой раз, если позовёте. Меня Сергеем зовут, - добавил лейтенант, спохватившись, - а их Вадим и Саша. - Саша порозовел и заулыбался.
Сергей протянул визитку со всеми телефонами отделения милиции:
- Звоните, если что.
- Ого, спасибо. Моя милиция меня бережёт: сначала посадит, потом стережёт. Так, что ли? - Мне уже было весело.
- Так - не так, а участковый всё равно знакомиться бы пришёл, просто у него сейчас работы много. Ладно, мы поехали, а вы постарайтесь потише, скоро одиннадцать.
- В нашем доме слышимость колоссальная. Только я не звоню в милицию, когда сосед за стенкой своим храпом спать не даёт.
На том и расстались. Порядком струхнувший приятель-с-гитарой вышел наконец из-за занавески.
- Это там ты прятался? Я уж думала - умер.
- Ладно, смейся. Я, пожалуй, домой пойду.
- Останься. Ты мне поможешь, скоро «афганец» с другом приедет. У друга ребёнок погиб, пить будем. Каково мне с ним общаться?
- Нет, надо, пора уже, - совсем трусливо заторопился приятель.
Дверь закрылась и за ним.
Я пошла готовить ужин. Дело нехитрое: разогреешь в масле макароны, в тарелке смешаешь их с половинкой куриного кубика, и организм счастлив - вроде как курочку употребил… В десять вечера - звонок в дверь. Входят трое: любимый Андрюша, бывший «афганец», самоварно сияющий колобок Володя, чего-то там снабженец, и Андрюшин одноклассник, и рыжевато-белёсый Толя, автослесарь. Всем им по двадцать шесть.
Словно из громкоговорителя времён войны, ворвался Володин голос:
- Ребята, ребята, давайте пить водку. Ирина, готовь закуску, - он радостно потёр толстенькие ладошки. - Кстати, у тебя музыка есть?
- Три гитары и старый ламповый проигрыватель в виде чемодана.
- Ладно, потом. Сначала водку.
…На самом деле всё было не так. Буйное веселье мы изображали с искренним тщанием плохих артистов. Но Толик этого не замечал. А мы не очень знали, что и как говорить. Думали, напьётся и заснёт, отойдёт от собственной окаменелости. Ещё до моего дома в него влили две бутылки водки, а он не падал - ходил, стоял и резко садился. Вот и теперь, пока я жарила чёрный хлеб и открывала последнюю банку со шпротами, Толя подходил ко мне каждые пять минут и говорил на ухо: «Ты знаешь, у меня дочка умерла…» «Да, знаю», - отвечала я как можно ласковее, и он шёл в другой угол квартиры. За столом Володя с Андреем наперебой рассказывали анекдоты дурацкие и не очень, ржали, размахивали руками, отчего иногда что-нибудь разбивалось. Толя порядком захмелел, стал криво улыбаться и гладить меня по руке. Решили завести музыку. «Джамайка» пронзительно распирала стены и просачивалась насквозь. Казалось, от частых повторов Робертино снова сорвёт голос. И точно, пластинка была безнадёжно запилена, её заедало на припеве. «Джама-а-а-йка», - повторялось двадцатый раз. Перевернули на другую сторону. Увы, ничего более весёлого у меня не нашлось. Не ставить же органную музыку. В разгаре джамаечных повторов зазвонил телефон.
- Ирина, это Петухов. Что у тебя творится? Соседи в истерике. Третий раз звонят.
- Вы знаете эту историю, как женщина своего ребёнка в Москву-реку выкинула?
- С неделю назад, да? У нас весь отдел этим занимается.
- Так вот, её муж сегодня был на опознании тела дочери, а сейчас его у меня отпаивают, он домой идти не хочет.
- Как он?
- Три бутылки уже выпил, но ещё не упал.
- Понятно. Постарайтесь потише. Мы к вам не поедем. Я ещё позвоню, как и что, можно?
- Звоните, конечно.
Водочный марафон закончился к двум часам ночи. Толик окончательно размяк и заснул.
Наутро, часам к одиннадцати, нас разбудил звонок из милиции.
- Ну как у вас, всё в порядке?
- Да, спасибо. Приходите на кофе.
- Придём попозже.
Толик проснулся тихий-тихий и позволил отвести себя домой. Жить как-то надо, двое детей осталось.
К вечеру с пивом пришли Саша с Вадимом, уже в гражданском, чтоб среди соседей сплетни не поползли. Теперь история прояснилась со всех сторон.
Толина жена за три с половиной года родила трёх девочек. Младшей - полгода. Толя вкалывал в таксопарке в две смены. Вечером приходил усталый, борща поест и спать. До последнего дня не знал о происходящем.
А какое-то время назад повелось… Жена с вечера новый костюм покажет, дескать, тебе купила. Он ей: «спасибо», деньги - на стол, костюм - в шкаф.
Когда до обновы дело дойдёт?! В шкаф он не заглядывал. Жена же и костюм пропьёт, и деньги. Да не одна, хахаль появился. Время проходит, и всё повторяется. Соседи видят, да боятся Толе сказать, всё-таки трое детей. Толина жена вроде как влюбилась. Спрашивает хахаля: «Давай поженимся?» «У тебя, - говорит, - слишком много детей…» Старшая в яслях, младшая в больнице, уже выздоровела, но мама её не забирает. А средняя… В общем, выловили её неделю спустя в Печатниках… От Коломенской течение принесло.
Но в тот самый день, когда казнь свершилась, плачущая мама звонила в милицию с воплем: «У меня ребёнок пропал!» Чуть позже в милицию позвонили из дома на Нагатинской набережной: «Мы видели, как какая-то женщина ребёнка в реку бросила». Тут её и повязали, жену Толину. Пока дело к суду шло, мама постаралась, перевели её дочку в психбольницу на освидетельствование. Сколько стоил нужный диагноз, я, конечно, не знаю. Не знаю, много это или мало - пять лет лишения свободы. Помню, как Толик кричал после опознания:
- Я убью её, сам сяду, а её убью.
Собственно, водка понадобилась для внушения, что он детям рядом нужен, а не за решёткой.
С детства помню, как на каждый мой день рождения обязательно таращилось бесшабашное солнце, сверкало отовсюду: из окон, из луж, из глаз. Девчонки играли в классики, крутили скакалки, прыгали через резинку. Мальчишки стреляли горохом из рогаток и дёргали нас за косы.
С того случая много лет прошло, но нет больше солнца на мой день рождения. И шустрая девочка больше не кричит, подпрыгивая на бегу: «Люди, у меня сегодня день рождения!»