Цитаты на тему «Рассказ»

Высший свет

День выдался жаркий. Сонно жужжали разморённые зноем мухи. В тени деревьев, лениво обмахиваясь хвостами, развалились две дворняги: тощий Тузик непонятного пегого окраса и похожий на овцу косматый Барбос со свалявшейся шерстью. Барбос любил послушать, о чём говорят люди, и слыл среди четвероногих собратьев большим учёным. В тот день он глубокомысленно заявил:
- Слышь, Тузик, говорят, среди людей тоже породистые есть. Дворяне называются.
- Нам-то что с того? - позёвывая, проговорил Тузик.
- Как что? Я вот думаю, чем мы с тобой не дворяне, если во дворе живём? А раз так, значит, мы тоже породистые, - заключил Барбос.
Вообще-то Тузик и раньше догадывался, что в его жилах течёт кровь овчарок, но, к сожалению, никто, кроме него, этого не замечал. Пёс встрепенулся, привстал, поднял одно ухо, которое в моменты крайнего душевного возбуждения и без того топорщилось вверх, и с возмущением пролаял:
- Это что же получается?! Настоя-щие дворяне носятся в поисках завалящей кости, а какое-нибудь ничтожество, которое и собакой-то стыдно назвать, каждый день «педигрипал» уписывает?
Он презрительно тявкнул на пекинеса, покорно семенившего на поводке по другой стороне улицы.
- Так-то оно так, да только всё равно тут ничего не поделаешь, - вздохнул Барбос.
Смирившись со своей участью, он положил морду на передние лапы и задремал. Однако душа Тузика взывала к справедливости. Некоторое время он молча размышлял, потом вдруг вскочил и громко пролаял:
- Придумал! Давай всех желающих в дворяне принимать. Не задаром, конечно. Тогда у нас житьё будет сытое.
- Ищи дураков! Да где же это ты желающих возьмёшь? - приоткрыв один глаз, усомнился Барбос.
- На пустыре, где же ещё! - хитро прищурился Тузик.

Вечером на пустыре, где гуляли собачники, собиралось самое изысканное общество. Среди всех выделялся поджарый дог по кличке Граф. Будучи призёром многих выставок, он смотрел на всех свысока и, даже когда хозяин спускал его с поводка, не якшался с остальной собачьей братией. Услыхав, что его окликают какие-то дворняги, Граф и ухом не повёл, но вскоре их слова заставили его остановиться.
- Эй, Граф, хочешь, мы тебя в дворяне примем, а то ведь так и пробегаешь шавкой беспородной.
Дог опешил от такой наглости. Он обернулся и, смерив Тузика презрительным взглядом, свирепо рявкнул:
- Это я-то беспородный?! Да будет вам известно: я - чистокровный английский дог!
- Подумаешь, удивил! В Англии каждая собака дог. Так что мы с Тузиком тоже доги, не хуже твоего, - со знанием дела заявил Барбос.
Спесь с Графа немного слетела. От хозяина он знал несколько английских слов и вынужден был признать, что Барбос прав. Увидев замешательство дога, Тузик подлил масла в огонь.
- Так что извини. Никакой ты не граф, а самозванец, - тявкнул он.
- Нет уж, позвольте. Я как-никак в международных выставках участвую, - обиделся Граф.
- Да хоть в межпланетных, только породистости это тебе не прибавит. Дворяне они на то и дворяне, что при дворе живут, а ты в своей квартире не больше чем комнатная собачонка. Правильно я говорю? - разошёлся Тузик и хитро подмигнул Барбосу.
- Конечно. Дворянин сам себе голова, а ты хозяину служишь. Как есть подневольный, - подтвердил Барбос.
В его словах была доля истины, и Граф окончательно растерялся.
- Но что же делать? Не могу же я бросить хозяина, дом, занятия в клубе собаководов, наконец…
- Так и быть, примем тебя почётным дворянином, - милостиво согласился Тузик.
- Только учти, без перехода титула. Это у нас с Тузиком все потомки дворянами рождаются, а твои отпрыски, так же как и ты, должны сами дворянство заслужить, - встрял Барбос.
- Каким образом? - поинтересовался Граф.
- Да таким: будешь каждый день взнос приносить. Косточку мозговую или ещё чего вкусненькое, - пояснил Тузик и, видя, что Граф колеблется, поспешно добавил: - Только не подумай, что мы тебя уговариваем. У нас очередь в дворяне записываться. Вон бульдог Рэкс тоже просит принять.
- Как?! Этот кривоногий выскочка лезет в дворяне?! - возмущённо прорычал Граф и тотчас принял решение: - Ждите завтра утром. Принесу.
Граф сдержал своё слово. В то время как он гордо прогуливался среди других новоиспечённых дворян, к Тузику с Барбосом подбежала болонка.
- Где тут у вас в дворяне записывают? - робко протявкала она и положила перед Тузиком кусочек «педигрипала».
Пёс покосился на принесённую кроху и презрительно рявкнул:
- На сегодня приём окончен!
Друзья лежали в укромном месте под кустом, с наслаждением грызли кости и наблюдали, как Граф выполняет команды хозяина.
- Нет, друг Тузик. Что ни говори, дворянство купить нельзя. Какой из Графа дворянин, если он у хозяина на побегушках? - задумчиво промолвил Барбос.
- Это верно. Никакого у него дворянского лоска, - согласился потомственный дворянин Тузик и принялся с остервенением вычёсывать блоху.

РАССКАЗИК

- Кажется, мы с вами где-то встречались, - сказал я.
- Вполне возможно, - потупила она глаза.
- Это не вам я помог выйти из «ситроена» перед «Гранд-опера» в августе прошлого года?
- В августе меня не было в Париже, - возразила она. - Может, мы встречались во время верховых прогулок по Шервурдскому лесу?
- Когда это было? - оживился я.
- Летом, два года назад, - напомнила она.
- К сожалению, нет. Тем летом я ловил крокодилов в Замбези. Наверное, мы встречались…
В это время меня перебил голос напарника:
- Хватит сачковать! Я не лошадь - за двоих выламываться!
Тяжко вздохнув, я поплёлся на склад - таскать ящики с консервами.
- Вспомнила!- крикнула она вслед.- В воскресенье вы ехали без билета в электричке, я хотела оштрафовать вас, а вы сбежали.
- Это вам в счёт штрафа! - ответил я и запустил в неё банкой с консервированными спинками минтая.

ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

-Колбасы хочу, - вдруг ни с того ни с сего заявил супружник. Глядя на мечтательное выражение его лица, Ленка догадалась, что он мечтает о колбасе элитных сортов.
- В наш магазин привезли хорошую копчёную по 39 гривен кило, - поделилась она своими познаниями.
- А ты откуда знаешь, что хорошая? - подозрительно осведомился муж. Он, видимо, заподозрил Ленку в том, что она втихаря покупала такую колбасу и ела тайком от него.
- Да по виду, - простодушно призналась Ленка.
- По виду все женщины ничего, а заглянешь в душу - крокодил. И ты тоже.
- Почему это крокодил? - удивилась Ленка.
- Откуда я знаю? Крокодил, и всё.
Дальнейших объяснений не последовало, и Ленка очень обиделась. Кем-кем, но крокодилом она себя отродясь не считала.
Однако разводиться ей сегодня было некогда, хотя руки чесались, и она отправилась на кухню строить планы коварной мести. Выбирая между убийством и изменой, она остановилась на втором. Не хватало ещё ни за что ни про что мотать срок. Обойдётся без убийства - слишком много чести для такого мужа.
Трудности возникли при выборе объекта для измены. Из всех знакомых особей мужского пола что-то её никто не прельщал, а с незнакомыми мужиками она никогда не связывалась, тем более что супруг постоянно стращал её СПИДом. Где-то она недавно прочитала, что измена в уме гораздо страшнее настоящей. Поэтому быстренько изменив мужу в уме, отомщённая и очень собой довольная, Ленка уже спокойно принялась размышлять о причинах скверного характера у мужиков вообще и у собственного мужа в частности.

Стаканов с двумя «ф»

Стаканова страшно раздражал Роман Абрамович. Особенно в последнее время.
Все эти приобретения футбольных команд и шумные разводы олигарха доводили Стаканова просто до бешенства.
Сам Стаканов развёлся тихо и всего за пятнадцать секунд, послав гражданскую жену по всем известному адресу скороговоркой и шёпотом.
А недавнее приобретение Абрамовичем яхты за триста миллионов долларов перевернуло Стаканову всю душу.
Стаканов сходил насчёт яхты тоже. В магазин «Игрушки». Одна яхта ему там приглянулась сильно. За 1356 рублей. Но для него это было дороговато.
Стаканов наклеил портрет Абрамовича на дверцу холодильника и, когда ел, вглядывался в знакомые черты и ощущал себя пролетариатом.
Вечером в понедельник в дверь Стаканова позвонили. На пороге стоял дорого одетый человек с очень дорогим чемоданом и невероятно дорого обритым черепом.
Человек смотрел на Стаканова глазами раба. С почтительной завистью у век и тихой ненавистью в глубине глаза.
- Господин Стаканов? Нотариус Чукин.
Стаканов приветливо сказал:
- Ну?
- Позвольте войти! И нижайше прошу показать мне ваш паспорт.
«Нижайше» Стаканова в последний раз просили в армии. Прапорщик Гусь. Разгрузить вагон картошки быстро и не гавкать.
Стаканов гостя впустил, усадил на кухне и ушёл за паспортом.
Когда Стаканов вернулся, нотариус Чукин показал глазами на портрет Абрамовича и сказал:
- Привыкаете? Вы как чувствовали…
Сверив лицо на паспорте с лицом на голове у Стаканова, нотариус вынул из очень дорогого портфеля недешёвую папку, встал и торжественно зачитал:
- Имею честь довести до вас последнюю волю усопшего в городе Филадельфии господина Пита Стаканофф.
Стаканов тоже встал, поскольку последнюю волю из Филадельфии до него доводили нечасто.
Нотариус продолжал, потея дорого обритым черепом:
- Отходя в иной мир, завещаю всё моё наследство внучатому племяннику Ваське Стаканову, проживающему у чёртовой матери на куличках в Бутово. Пусть поживёт как человек, ни в чём себе не отказывая.
Стаканов шёпотом спросил:
- Скока?
Нотариус хорошо поставленным шёпотом ответил:
- Я такое просто не могу произнести.
Трясущейся рукой он написал на бумажке «СОРОК миллиардов дол… «и тихо свалился со стула.
Стаканов оттащил нотариуса в совмещённый санузел, положил в ванну, залил, как огурцы для солки, холодной водой, а сам сел на унитаз и стал перечитывать завещание.
Через полчаса нотариус пришёл в себя и стал кричать.
Стаканов отнёс его обратно в кухню и стал спрашивать, что теперь надо делать.
Ничего срочного делать было уже не нужно. Нужно было расписаться в трёх местах и стать миллиардером.
И Стаканов им стал.
А через неделю купил бабочку, надел её на тёплую байковую рубаху и уехал на свою виллу под Ниццей.
Вилла ему понравилась. Сильно раздражало только то, что за забором слева загорала голая Шакира и всё время звала Стаканова выпить.
А по ночам не давали заснуть соседи справа. Анджелина Джоли всю ночь дышала, как раненая лошадь, а Брэд Питт, весь потный, изредка выходил на балкон покурить и спрашивал у Стаканова на ломаном русском языке:
- Третьим буш?
Но Стаканов третьим быть не мог. Всё это время он был страшно занят.
Перед отъездом из Москвы он купил в магазине «Игрушки» яхту. За 1356 рублей. И теперь выводил фломастером на носу яхты своё имя. По левому борту получилось ровнее, но с ошибкой. «СтаканАфф».
Уже под утро Стаканов покурил с Брэдом Питтом, от всех предложений отказался и ушёл спать.
А утром Стаканов надел тёплую байковую рубашку, шорты и бабочку, пошёл в ближайшую школу и договорился с одним рыжим пацаном. По виду полным двоечником.
С этого дня на заборе, на который выходили окна виллы Романа Абрамовича, каждое утро стала появляться загадочная для большинства французов надпись: «ABRAMOVITCH - KOZEL».
И - недорого. Всего за 100 долларов в месяц.
Только вот странное дело. Легче Стаканову не стало.
Уже второй день, как его стал страшно раздражать Билл Гейтс…

Ориентировка

- А ну стой!
- Стою.
- Документы!
- Вот только пропуск с собой.
- Так… Горшков Пётр Григорьевич?
- Да, я Горшков. А вот чтобы вы представились, я что-то не слышал.
- Слышь, сержант, он не слышал! А что, так не видно, кто мы?
- Ну, мало ли кто сегодня в форме ходит.
- На, смотри: я лейтенант Наглищев, он сержант Борзой. А ты кто?
- Ну Горшков же!
- А нам кажется, что ты не Горшков.
- А кто же тогда?
- Ну-ка, сержант, вытащи ориентировку. Ну точно. Вот усы, вот нос, волосы тёмные. Как думаешь, сержант, кто стоит перед нами?

- Особо опасный преступник Надыр-оглы Ахметнухай Карапетович!
- Какой ещё Нах… Нухай? И вовсе он на меня не похож. Тут чернота сплошная. В смысле портрет какой-то смазанный. Этот Нухай и на вас похож, товарищ лейтенант. А сержант - так вообще его копия.

- Это кто копия? Слышь, лейтенант, он ещё и оскорбляет!
- Слышу! Так, гражданин Горшков… То есть как там тебя по ориентировке… Ахметнухай Карапетович. Ну-ка ноги на капот, руки на ширину плеч! Сейчас мы тебе проведём досмотр по всей форме как подозреваемому.

- А понятые?
- Не боись, всё будет по понятиям. Так, что это у тебя?
- Деньги, разве не видите!
- Товарищ лейтенант, сдаётся мне, что это фальшак!
- Да, особенно доллары.
- Так, деньги изымаем. А это что?
- Да мобильник же!

- А мне кажется, что это преступное средство связи. Он по нему, товарищ лейтенант, со своими сообщниками общается.
- Изымаем!
- А пиджак-то, пиджак зачем с меня стаскиваете? Я его всего неделю назад как купил!
- Изымается! Партия точно таких пиджаков была похищена как раз неделю назад в магазине моей тёщи. Подтверди, сержант!

- Да, так и было. И не только пиджак, но и вот такие же часы!
- Караул, грабят! Милиция!!!

- А ты думал, мы кто? Сержант, ну-ка дай ему пару раз, чтобы не нарушал криками общественный порядок!.. Ну всё, всё, не ной, можешь идти. И больше нам на глаза такой не попадайся. Раз ты Горшков, то усы сбрей, волосы перекрась, нос укороти.

Под честное слово

Их стали выдавать в нашем городе внезапно.
Прошелестел слух: дают!
Только никто не торопился брать - все подозревали грандиозную аферу.
Прошла неделя.
Я решил полюбопытствовать.
Контора под названием «Под честное слово» помещалась в самом центре города. При входе стоял швейцар в адмиральском кителе и отдавал честь.
Я взял и… кивнул.
Интерьеры были отделаны изысканно и совсем не кричаще. Посредине огромного зала расположился японский сад камней. Интеллигентно журчала вода.
Навстречу из-за кофейного столика поднялась девушка в мини с содержательным взглядом.
- Мы рады вас приветствовать, - она улыбнулась мило, по-домашнему. - А от себя лично сделаю вам комплимент: у вас очень мужественная фигура.
Я посмотрел вниз и увидел элементарный трудовой животик. Свой.
- Благодарю! Как идут дела? Многие ли отоварились вашими кредитами?
- Чай? Кофе? Коньяк? А может быть, джакузи - с дороги?! Или расслабляющий массаж?
- Кофе по-турецки! Двойной виски! И марш «Прощание славянки»!
- Одну секунду! Всё исполним! А от себя лично добавлю - у вас очень изысканный и прихотливый вкус!
- Да-а, - протянул я, - вкус - это отменная манера… Так как же с кредитами? Берут? Что-то не наблюдаю я ажиотажа!
Девушка усадила меня за столик, а её компаньонка внесла двойной виски и кофе по-турецки. Грянула «Славянка».
- Вы так спешите! - улыбнулась девушка. - А надо жить медленно. Ведь жизнь и так слишком быстро проходит, не правда ли?
- Глубокая мысль, - я отпил кофе и запил виски, - сочиняете афоризмы?
- В свободное от выдачи кредитов время, - девушка была безукоризненна.
Я опять глотнул виски по-турецки.
- Итак, я хотел бы взять кредит… Скажем, десять миллионов евро. Что для этого надо?
- Ровным счётом никаких бумаг. Только ваше честное слово.
- О чём?
- О том, что вы его вернёте однажды. Кредит я имею в виду. Когда сможете. Когда будете бесконечно счастливы и беззаботны. Как вам наши условия?!
Я сделал ещё один судорожный глоток и твёрдо произнёс:
- Вообще-то от таких условий бежать хочется! Линять, как говорится, в дырявое пространство. Кстати, вы так и не ответили на мой вопрос: а сколько человек вообще уже взяли ваши кредиты?
- Пока… никто. Вы, надеюсь, станете первым! А от себя лично добавлю: решимости вам не занимать!
- Вы, простите, замужем?
- Увы, я слишком умна, как вы справедливо заметили. Впрочем, если вы возьмёте кредит, я могу подумать о наших отношениях. Меня влекут мужественные, умные и… сверхбогатые мужчины.
- Всех влекут! - мрачно изрёк я. - Ладно, была не была! Оформляйте! Вот вам моё честное слово! Да погромче врубите «Прощание славянки».
На глазах у девушки блеснули две хрустальные слёзы. Она улыбнулась ослепительно и вручила мне десять миллионов евро. И всё наличными, наличными…
Часть пачек я рассовал по карманам, а часть уложил в фирменный пластиковый пакет с радостной надписью «Кредиты под честное слово».
С тех пор прошло десять лет. Я живу на Мальдивских островах. Скромная вилла, райский сад, дружелюбные аборигены. Перебираю горячий нежный песок, словно секунды волшебной жизни. Пожалуй, я ещё не достиг нирваны - не созрел для возвращения кредита…
А иногда я размышляю в тени шелестящих пальм - неужели так никто и не решился последовать моему примеру?! Не решился двинуться в сторону абсолютного счастья?!

День бегуна

В пятницу утром в офисе вывесили жуткое объявление: «Завтра - городской День бегуна. Кросс по пересечённой местности. Покажем нашу фирму с лучшей стороны! Сбор в 12 часов у главного входа стадиона. Явка строго обязательна!»

Работа встала. Все ходили с немым собачьим вопросом в глазах: «За что?» Бодрее всех держались двое. Мозякин, имевший конькобежное прошлое, оживлённо двигал конечностями. Наконец-то все увидят его ноги! Пять лет жизни на них выброшено, бугрятся под брюками, а показать, кроме зеркала, некому. Вахтёр Поповский, бравый старичок, которому до пенсии оставалось две недели, горячо шевелил челюстями: «Это что! Вот я в Маньчжурии с полной выкладкой по степям бегал, как суслик. А здесь - центр города, цивилизация, буфет рядом, „скорая помощь“ опять же под боком. Хоть забегайся!» Остальные зловеще молчали.

Спортинструктор Резвых, повесивший объявление, забаррикадировался в туалете, откуда кричал: «Прогульщикам премии не видать!» Все ждали прогноза погоды. Наиболее оптимистичные предсказывали ураган, ливень и разлом земной коры. К радиоприёмнику припали как к родному. Диктор ехидно прокурлыкал, что синоптики обещают плюс 27, безоблачно, штиль. Ничего чудовищнее он сообщить не мог. Мужчины бережно, словно прощаясь, поглаживали пивные животики. Женщины жарко шептались: «Ну в чём я побегу, они себе думают? В чём мать родила? Больше не в чем!» После этих слов мужская половина решила, что, в общем-то, пробег не так ужасен, как казалось поначалу.

К обеду справку о беременности принесли пятнадцать женщин и Коровин. Поняв, что племянница-медсестра впопыхах написала не то, он держался молодцом: «Наверное, ошиблись. Но рисковать не стоит. Подожду, что покажут повторные анализы». Совершенно неожиданно сломал ногу бухгалтер Тютюхин. Причём сломал удачно - в двух местах. Ну он же сидячий, ему проще. Встал, быстро прошёлся - и готово. Срочно захотели в отпуск семеро сотрудников, но спортинструктор Резвых с боями прорвался из туалета и договорился, чтобы дезертиров попридержали до понедельника. Для этого даже посулили корпоративную вечеринку.

Ночью те, кому не удалось отмазаться, почти не спали. Бедолагам мерещились недостижимый, как линия горизонта, финиш и спортинструктор Резвых, самолично открывающий им второе дыхание.

Наутро к стадиону потянулись траурные процессии бегунов поневоле. Бывший конькобежец Мозякин горделиво выгуливал свои ноги в стрингах. Сильно постаревший за ночь вахтёр Поповский рассказывал матерные анекдоты и отчаянно хорохорился. Остальные жались друг к другу на старте с лицами приговорённых к расстрелу из стартового пистолета.

Спортинструктор Резвых обрисовал дистанцию: рванули по беговой дорожке, спустились в пойму реки, обогнули лыжную базу и с улыбками вернулись на стадион.

От хлопка стартового пистолета брякнулся наземь без пяти минут пенсионер Поповский. Его быстренько унесли, и бегуны отправились в путь, предчувствуя недоброе. По стадиону потрусили под жалобные стоны из задних рядов: «Так и скотину не мучают!» Спортинструктор Резвых издевался в радиомикрофон: «Упавших не бросать!» Уже на спуске в пойму реки мужики прокляли сигареты, пиво и телевизор, а спортинструктора предали анафеме во веки веков. Женщины, одетые в элегантные спортивные костюмы, теряли человеческий облик буквально на глазах. Начальник отдела продаж Корзяева споткнулась наверху и, колобком скатившись вниз, уютно обвила берёзу. Подчинённые злорадно пронеслись мимо.

К лыжной базе темп упал до минимума. Бегуны отваливались от общей группы с хрипом загнанных лошадей. Пойма реки была усеяна телами офисных работников. Впереди, подкидывая красивые колени, мчался бывший конькобежец Мозякин. Секретарша Стульчакова, ухватившись за мозякинские стринги, волочилась сзади, виновато хлопала ресницами, однако пальцев не разжимала. Мозякин удивлённо напрягал каменеющие мышцы и вскоре начал позорно заплетать обворожительные ноги. Он рухнул перед самым стадионом, вдавив Стульчакову в утоптанную землю.

Спортинструктор Резвых, прождав на стадионе два часа, сел писать докладную директору о саботаже городского Дня бегуна, но так и застыл с повисшей в воздухе рукой, только сейчас осознав весь ужас намёков начальника отдела продаж Корзяевой о грядущем Дне донора.

Граф Пунк, сидевший за столиком вместе с дочерью, наклонился к ней и, поникая седой головой, шепнул:
- Это была бы для тебя прекрасная пара, Мари…
- От него пахнет кнутом, - вспыхнув, ответила Мари. - Я не хочу выходить за него. Во время журфиксов он будет хлопать рукавицами и пить чай вприкуску.
- Да, но мои дела плохи. Наш фамильный мопс, который каждое утро выпивает полбутылки сливок, начинает разорять меня.
- Мопса можно зарезать и съесть, - уныло кивнула хорошенькой головкой Мари.
- Да, но я не могу зарезать и съесть семейную реликвию.
- Пригласи его к столику. Я согласна.

-Граф Пунк. Моя дочь Мари. - Машка, значит. Здорово. Егор Синягин. Легковой ‹ 372.
- У вас очень симпатичная наружность, - с трудом выдохнул старый граф.
- Без наружности в нашем деле не обойтись. Это какой ломовой, то ему всё равно, хоть свиная харя, а нам нет… Девушка-то, может, есть хочет?
- Какая девушка, pardon?
- Дочка-то твоя? Ты, старичок, не стесняйся… Малый, сыпь сюда… Неси жратвы, да девке сладкого побольше волоки… Пусть пожуёт…
- Devкa? - спросил граф - это очень мило… devka-Marie…
Посидели, поговорили. Несмотря на свои деньги, Синягин держался очень просто и, по-видимому, не стеснялся. Брал пальцами салат, вытирал лицо скатертью и даже одобрительно похлопал по плечу старого графа.
- Молодчага, старикан… Я тебя выручу. Лошадь подарю, ездить по таксе будешь.
Мари выходила из ресторана, придерживаясь за стену.
- Это чего она? - удивлённо спросил Синягин. - Прихворнула, что ли? Может, с желудком что?..
- Нет, нет!.. Она очень здорова… Она так рада этой встрече… Она так взволнованна…

Синягин сидел на козлах и думал. - Жаниться… Наше дело маленькое. Грахвиня так грахвиня. Не с лица нам воду пить и с грахфиней можно жить… К хозяйству приучу, лошадь чистить будет. Баба здоровая.
- Извозчик.
- Ну?
- Свободен?
- Занят! О бабе думаю.
- Отвезёшь, голубчик?
- А ты кто будешь?
- Заводчик… Завод у меня мыльный…
- Из купцов, значить? Низкое у тебя происхождение. Проходи…
- Я тебе домик отпишу. Отвези, голубчик…
- Домик?.. На чёрта мне твой домик!.. Разве что для Машки бадуар сделать… Садись, что ли…
Вечером Синягин сидел дома и подсчитывал:
- Два конца - триста двадцать… Да с багажом одни - четыреста наличными и под закладную… Который в цилиндре - вексель на двести…
Дневная выручка не радовала. Несколько тысяч рублей и пять-шесть не совсем верных бумаг.
- В банк завтра иттить… Опять же по дороге Марье послать гостинцев. Мармеладу что ли, орешков… Пусть пощёлкает…
Поздно вечером пришло приглашение от старого графа.
- А в чём к нему иттить? - советовался Синягин с товарищами по извозчичьему двору.
- Фрак купи, идол, - настаивали товарищи. - К фраку галстук поцветистей да кушак новый… Сапоги смажь, чтобы пахло. От запаха и уважение.

Первый журфикс у графа Синягину понравился.
- Бабьё-то какое, - восторгался он Мари, - знакомыя все твои? Здорово!.. Такую бабу не уколопнёшь… И все поди знатный… У кого там полицейский муж, у кого дворник старший.
Занимал его старый граф. Впрочем, вскоре его услуги оказались лишними. Синягин отогрелся, почувствовал себя хорошо и стал сам занимать других.
- Знаю я историю одну, - ухмыльнувшись, сказал он за ужином. - Приходит этта солдат к армянину и говорит: «Отгани загадку! Лежит, говорит, корова, жрать здорова…»
Гости долго кашляли и прятали лица в салфетки с графскими метками.
Потом Синягин танцевал русскую и окончательно запечатлелся у всех в памяти последней шуткой. Взял за угол скатерть и повёз её за собой в прихожую. Было шумно и мокро.
- Теперь я, как будто паровоз, - шутил Синягин, - а скатерть - вагоны…
Один из гостей, престарелый князь Кикин, должен был играть роль станционной собаки - бегать и лаять на гостей.
При уходе Синягин дал ему сто рублей.
- Хорошо лаешь… Трудись, старикашка.

На другой день после свадьбы избранное общество столицы передавало друг другу подробности брака.
- Мари Пунк очень счастлива… В наше время поймать миллионера…
- Говорят, что Синягин сделал ей чудные подарки…
- Да, да. Колье в сто тысяч, плитку шоколада и ситцевый платок…
- Немногие так умеют устроиться…
- У него, кажется, характер тяжёлый. Побил кнутом шофёра.
- Да, но он заплатил ему около двух тысяч рублей и подарил смазные сапоги…

«Устроились мы довольно уютно, - писала через два месяца после свадьбы Мари. - У нас несколько особняков. Жаль, что около нашей спальни отведены две комнаты под лошадей и что мой Egor носит на фраке свою бляху. Нашла хорошую прислугу, жену одного профессора. Говорит недурно по-французски. Пристроили её мужа мальчиком для посылок. Он прекрасно знает латинский язык, но не любит, когда его зовут Колькой. Известный адвокат помогает мужу чистить лошадь и, кажется, очень к нам привязан. У него хорошее бритое лицо и два университетских значка. Дела у мужа хороши. За вчерашнюю ночь выездил около шестнадцати тысяч. Хотим купить виллу, но муж требует, чтобы она была гнедая в яблоках. У него странный вкус - он любит, чтобы всё было гнедое в яблоках, и жалеет, что я не такая. Со мной обращается хорошо, часто тыкает кнутом в бок и шутит. Вкус у него несколько странный и на пищу. Едим только чёрную икру и устрицы. Последние преимущественно с чаем. Это очень невкусно.

Приезжали погостить княгиня М. и баронесса Д. Обе очень понравились мужу. Он так привязался к княгине, что называл её сивкой (sivca) и подарил ей мои старые ботинки. В общем, я, кажется, сделала довольно недурную партию".

Анти-Башмачкин

C пенсионера Крохина сняли его любимое пальто… Степан Тимофеевич горько переживал потерю. Ну хорошо, было бы оно новое и модное, как знаменитая шинель Акакия Акакиевича. Так нет же - пальтишко было старое, дряхлое, латаное-перелатаное, а всё равно обидно. Историческое это было пальто, сколько воспоминаний с ним связано…

Молодым пареньком пришёл Стёпка работать в горячий цех родного литейно-механического завода. Регулярно перевыполнял норму, трудился на совесть, как учили отец с матерью, и начальство щедро отметило его трудовой порыв, наградив… Нет, не пальто, а талоном на приобретение тёплой зимней одежды.

Радостный Степан отправился в Центральный универмаг за обновой. Его отвели в специальное помещение, куда посторонним вход был заказан, показали всё, что другим видеть было не положено. Там-то он и присмотрел это самое пальто. Было оно тёплое, с трёхслойной подкладкой ватина и, главное, с каракулевым воротником.

Сначала он надевал его редко, только по большим праздникам. Ходил в нём на демонстрации и с гордостью замечал, что выглядит в нём не хуже тех руководителей партии и правительства, которые стояли на трибуне. Душным летом и слякотной осенью он с нетерпением ждал холодов и морозов, чтобы поскорее покрасоваться в своём бесценном пальто. А когда верхний слой драповой материи совсем поизносился от времени, Степан Тимофеевич отдал его в ателье на перелицовку. Теперь молодые люди даже и не знают, что это такое. Мастера швейного дела пальто аккуратно распороли, вывернули наизнанку и вновь терпеливо сшили. И стало оно опять, как новое…

Да что говорить - все события долгой жизни были каким-то образом связаны у Тимофеевича с этим пальто. И вот его-то с пенсионера сняли. И ведь кто снял-то? Не разбойники какие-нибудь с большой дороги, не отморозки или наркоманы, не злодеи бесчувственные, нет. Насильниками оказались его же собственные дети! Как ни сопротивлялся старик, а скрутили немощного пенсионера и сняли, а потом на его печальных и мокрых от слёз глазах порезали пальто на мелкие кусочки, чтобы не смог больше надеть, да и выбросили их на помойку.

- Ты уж прости, батя, - сказали сыновья. - Но не дело тебе так нас позорить. Соседи шепчутся и ворчат, что мы, мол, приезжаем к тебе в гости на иномарках, одетые по последнему слову моды, а отец наш ходит чёрт знает в чём.
И насильно напялили на бедного деда новую канадскую дублёнку.

Свободная ладья

Последний год, разведясь наконец со вторым мужем и рассорившись с давней подругой, она всё чаще стала задерживать взгляд на субтильных юношах, коими, как выяснилось, Москва была полна. В городской сутолоке их легко было опознать по замедленным угловатым движениям, мечтательно блуждающему взору и выражению детской обиды на суматошный мир, в котором их обрекли жить.

С одним из них в сырой мартовский день, звеневший капелью, она, опоздав на электричку, оказалась за высоким столиком в тесном привокзальном кафе. Долговязый юноша грел озябшие руки, обхватив ими стакан с горячим чаем, смотрел мимо неё, но его скользящий, стесняющийся взгляд упорно возвращался к её пластмассовой тарелке с двумя бутербродами, и она в конце концов предложила:
- Хочешь? Угощайся, один - твой.
Юноша странно дёрнулся, будто его уличили в стыдном, бледное лицо пошло пятнами. Жестикулируя, он стал отказываться. Но она решительно придвинула тарелку к его стакану, и его рука словно бы сама по себе, помимо его воли, вцепилась в бутерброд с колбасой. Ел он сосредоточенно, а, закончив, произнёс вежливо:
- Спасибо вам, выручили.
- Тебя как зовут?
- Константином.
Повлажневшие после еды глаза его излучали пылкую благодарность. «Юноша бледный / со взором горящим», - усмехнулась она и сказала:
- А меня - Элиной.
На самом деле звали её Еленой, но много лет назад, публикуя первую подборку стихов, она переиначила своё имя, считая, что так оно созвучнее мелодике её юных строк.
- Студент?
Он молча кивнул и тут же, боясь показаться невоспитанным, торопливо обрисовал ситуацию: кончилась стипендия, живёт в общежитии, ждёт родительский перевод. Пытался подрабатывать - разносил рекламу по подъездам, да что-то там напутал с адресами. Прогнали. Не подскажет ли Элина, «не знаю, как вас по отчеству», где ещё можно найти приработок?.. Сообщать отчество она категорически отказалась («Зачем подчёркивать разницу в возрасте? Называй меня, как все, - Элей») и, взглянув на часы, предложила проводить её на платформу. Пожаловалась: сумка с ноутбуком для её хрупкой конституции тяжеловата.

Шли к электричке в толпе по раскисшему снегу. Взглянув снизу вверх на своего нечаянного спутника, Элина подумала, что рядом с ним должна выглядеть неплохо: короткая фасонистая дублёнка, молодёжный рюкзачок за спиной, весёлые кудряшки из-под вязаной шапки с длинно висящими ушами. Ну, а парень, конечно, не Бельмондо, выдающийся нос мог бы быть покороче, и куртка с капюшоном, кажется, жидковата, не для загородных прогулок, но зато ботинки с высокой шнуровкой, как у омоновца, штаны джинсовые не заношены, из-под зимней ворсистой кепки выбивается белёсый чуб.

Если он не торопится, сказала ему, то, может быть, проедет с ней несколько остановок? Там, от станции до дома отдыха, где у неё заказан номер, минут пятнадцать ходьбы. Нет, он как раз не торопится. За вагонным окном поплыли новые микрорайоны с высотками причудливо-ступенчатой конфигурации, потянулись пригородные посёлки.

Мартовское солнце размытым пятном пробивалось сквозь облачную пелену, сея мягкий, бледно-жемчужный свет, тревожащий сейчас Элину неясным предчувствием. В таком состоянии ожидания с ней всегда что-то случалось - перемена в жизни, удачные стихи. Что в этот раз? Любовное приключение с этим нескладным юношей?.. Элина выспрашивала подробности его жизни: ходит ли на дискотеку? В театр? Некогда? Почему? Ну да, конечно, технический вуз - дело нелёгкое, но неужели досуга совсем нет? Понятно - проблема приработка. Хотя сейчас по Интернету можно подыскать удобную почасовую работу.

Их разговор прервала бравурная мелодия - в кармане её дублёнки ожил телефон. Элина сунула мобильник под длинное ухо пёстрой шапки… «Да, в электричке. Да, конечно, в Дом творчества. На десять дней. Надеюсь, что напишу. Сколько? Не больше семи страниц? Спасибо! Вернусь - перезвоню». Спрятав мобильник, услышала вопрос своего спутника - вы кем работаете?.. Засмеялась: «Можно сказать - птицей. Пою, а мне за это платят. Нет, не певицей, зарабатываю литературным трудом. Стихи, очерки, эссе. Сколько платят? По-разному, но хотелось бы больше… Между прочим, следующая остановка наша».

От станции их вела к дому отдыха подтаявшая тропинка. Она вползла на бугристый склон, к крайним домам дачного посёлка. Извилистые улицы, стеснённые высокими заборами, похожие на ущелья, были безлюдны, неприступные каменные строения с балконами, башенками и торчащими везде камерами видеонаблюдения казались бы необитаемыми, если бы не глухо ухающий лай сторожевых псов.

- Тут обитают ну о-очень обеспеченные люди, - тоном экскурсовода, впавшего в весёлый сарказм, повествовала Элина, - из категории тех, кто не знает, что их ждёт завтра: то ли тюрьма, то ли пуля киллера. Впрочем, зачем им, как и всем остальным, это знать? Всё равно в какой-то момент у человека слово «завтра» может означать только одно - уход и небытие. Избежать такого «завтра» ещё никому не удалось, а раз так, может, и в самом деле нужно жить только «здесь и сейчас», дорожа каждой минутой?! Ты, Костик, об этом не думал?
- Пока нет.
- А напрасно, - в её словах снова прорезалась шутливая интонация наставницы. - Ощущение близости небытия освобождает душу от вериг повседневности. Душа обязана быть от них свободной!.. Есть такие весёлые строчки: «Хочу, чтоб всюду плавала / Свободная ладья. / И Господа и Дьявола / Хочу прославить я…»
- Это вы сочинили?
- Нет. Валерий Брюсов.
- Ваш друг?
- В каком-то смысле - да. Правда, в жизни мы с ним слегка разминулись, он умер в начале прошлого века.
В конце извилистого переулка возникла решётчатая ограда.
- Когда-то здесь, вон в том старинном особняке, располагался писательский Дом творчества, - продолжала пародийно-просветительским тоном Элина. - Потом построили четырёхэтажный гостиничный корпус для прочих, и муки творчества были вытеснены бурными развлечениями самых разных не пишущих людей. Хотя пишущие всё ещё сюда приезжают. По инерции.

Миновав особняк с колоннами, они прошли к гостиничному зданию, окружённому просевшими сугробами.
- Держись уверенней: ты мой гость, - проинструктировала она. - Оставим вещи - и на обед.
В просторном пустом холле, за барьером, пожилая дежурная звенела ключами, с кем-то разговаривая. Судя по всему - с котом буднично-серой масти, расположившимся на её служебном столе в позе задумчивого сфинкса. Да ещё бормотал в дальнем углу телевизор для двух дремлющих в глубоких креслах старушек. На втором этаже Элина распахнула дверь номера и, метнув на диван рюкзачок, сделала широкий жест: «Располагайтесь, принц! Чудо цивилизации - ванная с горячей водой - имеется».

Затем они пересекли сосновый парк к стеклянно-бетонному кубу, пристроенному к старинному особняку. Столовая оказалась почти пустой. («Глухой сезон», - объяснила Элина.) Только в стороне от них, за столиком у стеклянной стены, что-то шумно праздновала мужская компания. Оттуда Элину окликнули. Она нехотя встала, пересекла зал. Там её уговаривали присоединиться («Я не одна»), звали и её спутника («Его утомляет многолюдье»), наконец вернулась. И тут же, следом, подошёл тот, кто её окликнул.

- Одну новость вдогонку, - пророкотал он надтреснутым баском, слегка наклонив к Элине массивную обритую голову, но не спуская внимательного взгляда с сидящего напротив неё паренька. - У меня здесь, в Москве, через месяц-два выходит сборник стишат, ты уж не пропусти. Полистай - «во имя нашего прошлого». А я завтра отправляюсь к себе, в Гамбург, по этому случаю мы и гудим…
Он помедлил и, склонившись ещё ниже, к кудрявящимся возле её уха завиткам, понизив голос, пророкотал:
- Не слишком ли молод?

После обеда они медленно шли к своему корпусу по аллее, вдоль которой угадывались погребённые под ноздреватым снегом скамейки, и Элина, взглянув искоса на своего спутника, сказала:
- Ты, конечно, хочешь спросить, кто подходил к нашему столику.
- Нет-нет! - торопливо откликнулся Костик. И тут же, смешавшись, прибавил: - В общем-то, да.
- Это мой первый муж. Мы развелись двенадцать лет назад. Он с приятелями, к счастью, поселился в старом корпусе. Не ожидала его здесь встретить. Со вторым я развелась год назад. Ты, конечно, хочешь знать: почему?

- Нет-нет! - опять запротестовал Костик и тут же признался упавшим голосом: - Ну, в общем, да.
- Дело в том, что мне фатально не везёт. Оба моих мужа оказались монологистами - слышали только себя, говорили только о себе… Ах, какое небо!.. Очистилось. К похолоданию, наверное.

Они пересекли пустынную детскую площадку с деревянной горкой и качелями, втянулись в сумрачную аллею. Там, под старыми высокими соснами, Элина замедлила шаг («Смотри, как верхушки золотятся - им ещё видно солнце!..»). Подошли к воротам, за которыми по влажно отблёскивающему шоссе проносились с надсадным воем автомобили и сизым бликом светилась неоновая надпись на крыше невысокого строеньица: «Продукты, 24 часа». Повернули обратно. Солнечные блики на верхушках сосен гасли.

В номере Элина, запустив руку в рюкзачок, валявшийся на диване, извлекла фляжку с коньяком («Отметим внезапную нашу встречу…»), разлила по стаканам («А ведь не опоздай я на свою электричку, могли бы разминуться…»), чокнулась («Ну, смелее!»).
- Ты не спешишь? Электрички здесь частые. Но, может, я тебя утомила?
- Нет-нет! Мне… У меня… В общем, я никогда ещё…
- Ты удивительный… Умеешь слушать… Это же чудо - встретить человека, который тебя слышит!.. Плакать хочется… Извини, я слишком эмоциональна. «Как бабочка я на костёр / лечу и огненность целую…»

Ей хотелось исповедаться - сейчас, немедленно. Она рассказала, как ещё в первом замужестве сделала роковой аборт, после чего материнство стало ей недоступным. Но зато написала цикл стихов - «Крик нерождённых». Читая со сцены, видела потрясённые женские лица. Да, конечно, тысячу раз права Ахматова - стихи растут из житейского сора, с которым просто так сосуществовать невозможно. Хочешь с ним смириться - преобрази его. В мелодию строфы. В звонкую аллитерацию. И тогда становится легко. Ты свободна. Ты ладья, бороздящая морскую синь.

- Мы две ладьи, чьи пути пересеклись, не так ли?
Не умолкая, она приглаживала русый чуб Костика, опускала молнию спортивной курточки, расстёгивала пуговки рубашки, запуская под неё руки. Пустая фляжка скатилась на пол. Там же оказался и мешавший рюкзачок. Пришлось повозиться с ботинками - дрожавшие пальцы не слушались Костика, она сама расшнуровала и сняла их. Раздетый донага, он сидел, судорожно прикрыв руками междуножье, глядя, как она снимает брюки, блузку, расстёгивает, выгнув спину, бюстгальтер, как что-то ищет в рюкзачке и протягивает ему шуршащую квадратную упаковку.

В тускнеющем свете дня её ладная фигурка с небольшой грудью казалась совсем девчоночьей. Мягко толкнув, она упала с ним на диван, оказавшись сверху. И овладела им, шепча бессвязные слова в медленно нарастающем ритме, восходя к почти уже покорённой вершине. Но когда до неё оставались считаные шаги, Костик содрогнулся, исторгнув изумлённый вскрик, остановив победное восхождение Элины.
- Я что, у тебя первая?
- Нет.
- И ты всегда так торопишься?
- Я не нарочно, так получается.
- Поэтому у тебя нет постоянной девушки?
- Наверное.
Ужинать она отправила его одного («Никого не хочу видеть»), дала денег («Заплатишь официантке, я договорилась»). К тому же ей надо кое-что набросать, возникла идея одного эссе. А в Москву он может уехать завтра («Я тебе ещё не совсем наскучила?»). В зале за тем же столиком, у стеклянной стены, задёрнутой сейчас полупрозрачной шторой, сидела та же компания.

- «Я бреду своей тропой нехоженой / в странном забытье и полусне», - звучал оттуда надтреснутый басок бритоголового. - «Жизнь моя на страсть мою умножена, / обессилев, корчится на дне…»
Звякали ножи и вилки, плескался в стаканах коньяк, официантка уносила пустые тарелки, приносила полные, а бритоголовый, нависая над столом, продолжал:
- «Падая в зияющую пропасть, / не жалею ни себя, ни вас. / Можете мне вслед слегка похлопать, / остренько прищуривая глаз…»
Торопливо поедая свой ужин, Костик тревожно озирался, будто ждал оклика. Но тем, за шумным столиком, было не до него, они ждали эффектной концовки. И чтец, вскинув руку как бы в прощальном взмахе, произнёс финальное четверостишие:
- «Провожаю всех последним взглядом / из звенящего небытия. / Вы когда-то обретались рядом, / но не разглядели вы меня…»

После чего он уронил массивную голову на грудь, ожидая аплодисментов. Они последовали. После чего обладатель надтреснутого баска сел и, вооружившись ножом и вилкой, стал энергично разделывать поданный только что шницель под речитатив сплетающихся голосов. А голоса между тем спорили: цикличность истории так же ли порождает повторы поэтических мотивов? Разве не пронизана нынешняя поэзия начала двадцать первого века настроениями поэтов века Серебряного? Та же растерянность, то же декадентство, тот же аморализм.

- Но истинная поэзия, - оторвался от шницеля бритоголовый, - всегда вне морали. Стихия образов не поддаётся моральной регламентации.
Допив чай, Костик поднялся из-за стола, колеблясь: не прихватить ли с собой пару кусков хлеба. Впрок. Но, не зная, как к этому отнесётся Элина, отверг эту идею. Он уже шёл к выходу, когда услышал сзади отчётливый басок бритоголового:
- Вон мальчик, заработавший себе на ужин. Он снова пошёл к девочке - зарабатывать завтрак. Из чего следует: стихия человеческих отношений тоже не поддаётся регламентации.

Смысл фразы дошёл до него не сразу, и, только подойдя к гостиничному корпусу, он ощутил саднящую боль. Будто его ткнули в спину чем-то железным. Элина ждала его у крыльца, скользнув взглядом по его лицу, уточнила («Тебе там не нахамили?») и, услышав в ответ - «Нет-нет», взяла его под руку («Перед сном положено гулять»). Впереди, в тусклом фонарном пятне, мелькнули идущие навстречу старушки, любительницы телевизора, и Элина резко свернула в боковую аллею («Ненавижу старость»). Вверху, над тёмными сосновыми кронами, победно сиял изогнутым лезвием месяц. Он вспарывал прозрачную облачную пелену, ликовал в черноте звёздной ночи, то тускнел, то снова наливался серебряным светом, мчась сквозь облака. Элина остановилась, глядя вверх. Продекламировала: «Куда ж нам плыть?» Они стояли рядом, любуясь месяцем, и Костик сказал:
- Похоже на свободную ладью… Да?
- Скорее - на чёлн. Лунный чёлн.
- Будто из серебра сделанный.
Они пошли дальше, и Элина в такт шагам произнесла:
- «А лунный чёлн из серебра / пересекает бездну ночи…» Звучит?
- Звучит. Это тоже - Валерий Брюсов?
- Нет, это уже я. Только что.
Навстречу им, на повороте аллеи, прорисовалась шумная группа застольных полемистов («Ну, этих-то я просто презираю!»). Пришлось снова свернуть. Но вслед катился, настигая их, клубок хмельного спора. Солирующий басок запальчиво выкрикивал: «Господа, скажите мне, можно ли Пушкина назвать моральным? А Лермонтова? А Некрасова? Если, конечно, вы знакомы с некоторыми фактами их биографий…»

- Он говорит об этом уже лет десять, - зло прокомментировала Элина выкрик бывшего мужа. - Ему теперь там, в Гамбурге, кажется, что грехи великих делают его паразитарную жизнь светлее. Он все эти годы бездельничает на пособие, а перед поездкой в Москву выклянчивает подачки у разных фондов… Надо же здесь пустить пыль в глаза!..

В холле мерцал телевизор. Возле него в глубоких креслах дремала скульптурная группа, состоящая из нагулявшихся старушек и дежурной, на коленях которой угнездился всё тот же кот.
Войдя в номер, Элина выгрузила из рюкзачка на диван пачку журналов («Развлекайся»), села за письменный стол, включив ноутбук, и минут десять энергично щёлкала по его клавишам, не замечая Костика. Затем, погасив экран, сказала тихо:
- Ненавижу всех!
Засмеявшись, уточнила:
- Всех, кроме тебя.
И снова она опускала молнию его спортивной куртки, гладила его грудь, раздевалась, снимая блузку и брюки, выгибала спину, отстёгивая бюстгальтер, опрокидывала его на диван, шепча ему в ухо: «Только не торопись!» Её восхождение на этот раз шло ускоренным темпом, без поцелуев, с резкими выдохами, ронявшими одни и те же слова: «Ненавижу! Всех! Всех!» Она успела покорить эту вершину вместе с последней судорогой своего партнёра, со стоном выкрикнув напоследок: «Ненавижу!»

И ещё через десять минут снова оказалась за письменным столом, у включённого ноутбука («Ты давай укладывайся, а мне надо постучать»).

Не уехал Костик и на следующий день. Ходил в столовую один, торопливо ел, озираясь. Официантка упаковывала в одноразовые миски еду для Элины (она сказалась больной), и он нёс свёртки в гостиничный корпус. Элину заставал за ноутбуком или с мобильником в руках, расхаживающей по номеру. Он аккуратно расставлял принесённые тарелки и молча уходил. Бродил по аллеям парка, сворачивая всякий раз, когда видел впереди чьи-то фигуры. В конце концов он протоптал в снежной целине, под соснами, свою тропу - к детской площадке и обратно, сновал по ней, не останавливаясь.

Элина вышла с ним лишь к вечеру. Шла рядом, о чём-то думая, будто была одна. Они пересекли парк, подошли к стоянке автомобилей у главного входа и услышали оклик. Компания бритоголового шумно грузилась в старую «Волгу», а сам он, в меховой кепке с козырьком, в пёстром расстёгнутом пальто с хлястиком, покачиваясь, стоял, держась за распахнутую дверцу.
- Прощай, Элина, бывшая моя грёза! - кричал он. - Помяни меня в своих молитвах!

Вернувшись в номер, Элина снова говорила по мобильнику, не замечая Костика. Из её отчётливых, с металлом в голосе, реплик было ясно: речь шла о разделе квартиры с её вторым мужем, которого она называла «Господин соврамши». Ноутбук она не выключала, садилась за него, отложив мобильник, но бравурная мелодия снова поднимала её из-за стола. Телефон она не выключала - ждала чей-то звонок. И он наконец прозвучал.

Звонила её подруга Аська, та самая, ближе которой последние лет десять у неё не было. Их ссора длилась уже третий месяц, и Аська сделала первый шаг. Звонок был, казалось бы, деловой. У неё образовалось знакомство в одной редакции, где можно подработать. Стабильная зарплата, ходить через день, на случайных же гонорарах за статьи и стихотворные подборки сейчас не проживёшь. Понятно, что сюжет с подработкой был в этом звонке не главным, но Элину он зацепил, она стала уточнять и выяснила: ей предлагают должность корректора, правда, с неплохим окладом плюс премиальные. После длинной паузы, слыша в трубке тревожные Аськины - «Алё-алё! Ты куда делась?», она медленно, опустившись на самый нижний регистр своего голоса, заговорила, не останавливаясь:
- Да, ты точно прицелилась и попала в самую больную точку - у меня действительно сейчас кончаются деньги. Но как ты можешь мне, человеку с именем, пусть не громким, но - именем, предлагать какую-то там корректорскую должность?.. Ведь это же, с моей литературной квалификацией, всё равно, что хрустальной вазой забивать гвозди! Ты хотела унизить меня?.. Причём именно в тот момент, когда я написала лучшие свои стихи… Не звони мне больше никогда, слышишь?.. Ни-ког-да!

Отключив мобильник, она кинула его на диван, где сидел Костик, стала метаться по комнате, в слабом свете настольной лампы, от зашторенного окна к дверям, пнула валявшийся на полу рюкзачок, бормоча: «Какая она всё же дрянь!» Наткнувшись взглядом на Костика и словно бы удивившись его присутствию, остановилась.

- Она даже не отдаёт себе отчёта в том, кому предлагает эту жалкую должность!.. Хоть бы спросила вначале, что я здесь сотворила… Такого ещё не было! Настроение, ритм, образы! В этих строчках спрессовано всё, понимаешь, всё!.. Я их прочту, послушай…
На пёстром фоне штор её девичья фигурка в светлой блузке и тёмных брюках окаменела со сцепленными позади руками. Низкий голос звучал напряжённо-молитвенно, словно заклинал кого-то:

- …А лунный чёлн из серебра
Пересекает бездну ночи.
И судеб странная игра
Свой тайный смысл раскрыть не хочет.

Мой белый март, откройся мне,
Что затаил ты в шуме сосен,
Что прячешь в сумрачном окне,
Куда ведёшь - во мглу иль в просинь?

Туманна даль. Неведом путь.
Но ветер свеж. И снег не вечен.
Капель уже звенит чуть-чуть,
Мой жребий ею был отмечен.

Откройся мне, мой белый март,
Что в песне сосен я услышу?
О чём с тобою говорят
Своей капелью эти крыши?

Куда мой чёлн из серебра
Несёт меня - к какой развязке?
…А судеб странная игра
Нет, не снимает с тайны маски.

Последнюю строфу она произнесла, расцепив руки, подняв их вверх, а затем - уронив. Глубоко вздохнула:
- Звучит?
- Очень! - откликнулся с дивана Костик. - Просто - очень!
- Если бы те, кто раздаёт литературные премии, воспринимали поэзию так же непредвзято. Но они тупы и глухи!.. Как же я их всех ненавижу!.. Нет, надо что-нибудь выпить, иначе сойду с ума.
Она нашла в углу комнаты зафутболенный рюкзак, нашарила в нём кошелёк, и, вышелушив из него деньги, протянула Костику:
- Сбегай через дорогу, там, в магазинчике, всегда были фляжки. Возьми одну. Нет, лучше две.
Он странно замешкался - там, в магазине, до которого было минут пять ходьбы. Прошла первая четверть часа, затем - вторая, его не было. Она не выдержала, накинув дублёнку, вышла. Пересекла парк по безлюдным аллеям к центральному входу, вышла на тускло освещённое шоссе. Напротив, у магазина с сизо светящейся рекламой, у самой обочины были припаркованы два милицейских автомобиля с включёнными мигалками. Возле них чернели люди в бушлатах. Чуть в стороне, на гребне смёрзшегося сугроба, маячила знакомая фигурка продавщицы, выбежавшей из магазина в накинутом пальто.

Движение по шоссе здесь ослабило свой темп - скоростные иномарки и отечественные «Жигули», проезжая мимо милицейских автомобилей, резко сбрасывали скорость. Пропустив джип, слегка замедливший ход, Элина перебежала шоссе, поднялась на бровку, прошла, стараясь не поскользнуться, к автомобилям. Там, между ними, на шоссе лежал накрытый брезентом продолговатый предмет. Люди в бушлатах курили, о чём-то негромко переговариваясь. Продавщица, переступая с ноги на ногу, дрожа от холода и волнения, сказала подошедшей Элине с возмущением:
- Сбил и даже не остановился! Ну что за люди, никакого сочувствия…
- Кого сбил?
- Парня какого-то. Насмерть. У меня окна в другую сторону, марку машины не видела, только слышу - удар и тормоза завизжали. Выбежала, машины уже нет. И вот он - лежит, не шевелится. Хорошо хоть милиция по моему звонку сразу приехала, теперь «скорую» ждут.
Спустившись с крутой бровки на шоссе, Элина подошла к людям в бушлатах. Попросила откинуть брезент.
- Вы из этого дома отдыха? Ну, взгляните, не ваш ли. Если, конечно, нервы крепкие.
Край брезента подняли, посветили фонариком. Элина увидела чёрное пятно загустевшей крови, а в нём - неловко повёрнутую, прильнувшую к асфальту щекой голову Костика. Его ворсистая кепка лежала рядом.
- Не узнаёте?
- Не узнаю. А документы при нём были?
- Петро, дай, что там у него нашёл. Вот студенческий билет: Малышев Константин Савельевич. Не ваш?
Малышев - такая, оказывается, фамилия была у Костика.
- Нет, не наш. У нас в основном народ пожилой.
- Да, далековато забрёл студентик на ночь глядя.
- Может, он ещё живой?
- Череп расколот. Травма, несовместимая с жизнью. Его, видимо, подбросило вверх, а потом - головой об асфальт.
Элина нерешительно отошла и остановилась. Не было сил уйти сразу.
Продавщица, вздохнув, поделилась с ней:
- Я тоже его не узнала. Не был он в магазине, у меня память на лица хорошая… Зайдёте, что-нибудь брать будете?
- Нет, я передумала.
Она перебежала шоссе обратно, пошла по сумрачным аллеям к своему корпусу. Верхушки сосен шевелил зябкий ветер, а в небе опять, как накануне, вспарывал прозрачную ткань облаков серебряный месяц. Он казался сейчас Элине ненужной, нелепой декорацией, мешающей думать.

Думала же она о том, что будет завтра: работающие здесь в обслуге женщины - сменные дежурные, горничные, официантки - будут пересказывать подробности ночного происшествия, вспоминать долговязую фигуру парня, любившего гулять в парке по протоптанной им самим тропинке. Будут провожать её, Элину, заинтересованными взглядами. А может, и надоедать сочувственными вопросами. Не исключено, кто-то ретивый из администрации затеет следствие: где именно и по какому праву жил здесь погибший?..

Нет, это было бы невыносимо! В номере она упаковала в сумку ноутбук, закинула за спину рюкзачок, спустившись в холл, отдала ключ дежурной, сказав, что уезжает по неотложному делу, остановила на шоссе попутный «жигуль» и уже через четверть часа ехала в электричке в Москву.

В полупустом вагоне дремали пассажиры. Стук колёс успокаивал. Огни проплывающих за окном спальных микрорайонов располагали к размышлениям о тщете человеческой жизни, будили неясные воспоминания. «Всё-таки какой же он тюха!.. - подумала вдруг Элина о Костике с раздражением. - Так нелепо погибнуть, так глупо!..» Она уже готова была отдаться этому раздражению, переходящему в состояние ненависти ко всем и вся, но в перестуке колёс ей послышался знакомый ритм, прорезались слова, ожила и заискрилась картина: «А лунный чёлн из серебра / пересекает бездну ночи». Элина шёпотом повторяла эти строчки, и случайно оборвавшаяся рядом с ней жизнь отодвигалась, уменьшаясь до размеров пылинки, бесследно растворяясь в пространстве.

Я была свидетельницей одной сцены стою в очереди в магазине передо мною женщина …
- Мне булку хлеба и бутылку водки…
П.- Вам не хватает…
Покупатель- Тогда бутылку водки…
когда она вышла женщина говорит, а там трое деток… как поступить???

Хочу в Грецию

С самого утра в голове Вани Лаврушина засела мысль. Вначале он не обращал на неё внимания - мало ли какая блажь придёт в воскресный день. Да и сама мысль была настолько невнятной, отдалённой, что отнестись к ней всерьёз Ваня никак не мог. Но когда дело пошло к обеду, вдруг обнаружилось, что она не только не исчезла, не затерялась в хлопотах, она окрепла, а он, Ваня, уже свыкся с нею, сроднился.

Ваня прогулялся по двору, обошёл свой грузовик, оборудованный под перевозку мебели, попинал скаты, заглянул в кабину. Она нагрелась на солнце, внутри было душно и жарко, а знакомые запахи казались сильнее, чем обычно. Потом Ваня долго возился в сарае, нашёл молоток, гвоздь и вбил этот самый гвоздь в калитку. Попробовал, как она открывается, как закрывается. Гвоздь мало что изменил, но Ваня остался доволен своей работой.

Тут он оплошал - попался Маше на глаза, и она сразу поняла, что ему нечем заняться. И тут же велела отрубить курице голову. Ваня долго собирался, вздыхал, искал топор, прилаживал под плаху какую-то доску, и вся эта доска ему не нравилась, казалась жидкой, кривой, грязной. Ваня надеялся, что жена, потеряв терпение, сама зарубит курицу, как это обычно и бывало. Но сегодня Маша собиралась к родне, и молчаливых страданий мужа попросту не замечала.

Всё-таки отрубил Ваня голову курице, поспешно отбросил пыльное трепыхающееся тело и пошёл не оглядываясь, стараясь быстрее забыть и курицу, и окровавленный пенёк её обезглавленной шеи, и осквернённый топор. Он долго смотрел на искривлённую телевизионную антенну, наслаждаясь слепящим синим небом, медленно плывущими облаками, длинным белым следом, оставленным сверхзвуковым самолётом. Потом закрыл глаза и стоял просто так, подставив солнцу загорелую лысину.

Вообще Ваня казался человеком вполне положительным, он им и был - водитель тяжёлого грузовика, семьянин, отец двоих детей, уже почти взрослых. И если позволял себе в этот день так вызывающе ничего не делать, то виною тому были воскресенье и всё та же мысль, посетившая его утром. Маша общипывала, сыновья возились с чем-то, хохотали резко и громко, а Ваня, слыша взрывы глупого юношеского смеха, морщился, отворачиваясь, чтобы не заметили его раздражения. Привык Ваня скрывать свои чувства и от начальства, и от жены, и от самого себя. Так бывает. Почти со всеми. Даже самому себе Ваня признавался в чём-то, когда уже не оставалось никакой возможности таиться и прикидываться дурачком.

Ваня долго сидел на тёплой скамейке, и солнечные лучи беспрепятственно скользили по его лысине, придавая ей здоровый преуспевающий цвет - будто он с моря приехал, а то и с океана. Маша тем временем сварила курицу и собралась с нею проведать какую-то свою заболевшую родственницу. Ваня даже уточнять не стал, кто он ей. Только махнул тяжёлой ладонью: ладно, мол, навести, если она уж так плоха.

Едва Маша вышла за калитку, Ваня сразу почувствовал, что мысль его набрала силу. Теперь это было уже не просто умственное колебание или непонятное томление души, нет. Он даже поёжился от предвкушения скорого осуществления своей затеи, хотя законченной формы она ещё не обрела и к действию пока не позвала. Поглаживая светлые волосёнки за ушами, Ваня ощущал, как растёт в нём радость, вызывая озноб и холодок в лопатках.

- Папа! - отрывисто крикнул старший сын. - Я пойду!
- Куда? - спросил Ваня, стараясь наполнить свой голос заботливой строгостью.
- Гулять.
- Ну, иди, - разрешил Ваня и подумал, что всё идёт правильно, Игорю действительно можно пойти погулять. - Ты один идёшь?
- А что?
- Роман остаётся? - спросил Ваня и тут же понял, что вопрос его плохой, неосторожный, нельзя вот так сразу выдавать себя.
- Да! - ответил Игорь. - Он кого-то ждёт, к нему должны прийти.
- Роман, ты кого ждёшь?
- А! Ребят… Мы договорились в парк сходить.

- Ну, сходите, - протянул Ваня. - Когда-то я тоже ходил… Уже не тянет почему-то… А надо бы…
Вскоре к Роману пришли соседские ребята. Разговаривали громко, грубовато, будто хотели друг друга в чём-то уличить. Сколько ни прислушивался Ваня к их разговору, никак не мог понять, о чём идёт спор. Слова, которые он слышал, не соединялись в наполненные смыслом фразы. Иногда ему казалось, что ребята ссорятся, но тут же раздавался надсадный смех. Потом шло тихое невнятное бормотание, тоже ни о чём и опять хохот. Ваня последнее время стал замечать, что и с ним, и с Машей сыновья разговаривают вызывающе, обиженно. Мы ни на кого не обижались, подумал Ваня озадаченно. А тут всё с вывертом, с кандибобером каким-то, всё себя берегут, как бы кто чего не сказал про них, как кто не посмотрел на них без уважения. Глядишь, такими и останутся. Ну ладно, жизнь, она всё на место поставит, она вам этих вывертов поубавит, куда все кандибоберы денутся… Наконец все ушли.

Ваня ещё некоторое время слышал с улицы их затихающие голоса, хриплый рык, смех, и постепенно ему становилось всё легче, свободнее. Он всё так же сидел на солнце, закинув голову и подставив лицо горячим лучам, сидел не двигаясь, будто знал наверняка, что кто-то хитренько подсматривает за ним, затаившись на чердаке или в ветвях яблони, следит, надеясь, что Ваня неосторожным движением выдаст себя и мысль свою заветную разоблачит.

Убедившись, что из темноты сарая никто на него не смотрит и в доме никто не ходит, не дышит, Ваня, крякнув, поднялся, обошёл на всякий случай двор, выглянул на улицу, всё это время осторожно посматривая во двор соседнего дома. И дождался. За забором появился хозяин Петя в растянутой майке, синих тренировочных штанах и в шлёпанцах, сделанных из старых босоножек.
- А, Петя, - скучающе произнёс Ваня, вроде нечаянно увидел соседа. - Как жизнь молодая? - спокойно спросил, равнодушно.
Петя медленно обернулся, нашёл среди пёстрой листвы поблёскивающую Ванину лысину, вяло махнул рукой.
- Привет.
- Что-то давно тебя не видно. - Ваня подошёл к забору, давая понять, что не торопится и не прочь немного поболтать. Петя подошёл к забору со своей стороны, и Ваня, протянув руку, поздоровался уже со всем почтением.
- Будто сам не знаешь, - ответил Петя тонким сипловатым голосом, так не подходящим к его большой рыхловатой фигуре. - Хозяйство… Работа… Жена…
- Да, - сочувственно протянул Ваня и понял, что пора. Наступило время, когда он должен провернуть дело, ради которого проснулся сегодня. - Слушай, Петя… это… Деньги у тебя есть?
- А что? - насторожился Петя. - Зачем тебе?
- Одолжи пятёрку, а?
- Зачем?
- Нужно.
- Зачем нужно? - допытывался Петя с таким упорством, будто Ваня просил у него не пятёрку, а дом.
- Да бутылку хочу купить! Вот пристал!
- Бутылку? Сказал бы сразу… А то вертится вокруг да около… Я уж подумал чёрт знает что… Надо у Надьки спросить.
- А чего у неё спрашивать? - заволновался Ваня. - Ты что, без разрешения и пятёрки дать не можешь?
- Дать-то могу, - неопределённо протянул Петя. - Да вот только знаешь, как это бывает… По-всякому может получиться… - Недоговорив, он размеренно зашагал по кирпичной дорожке в дом. Ваня проводил его тоскливым взглядом и уже хотел было вернуться к себе, но, подумав, повздыхав, остался. Петя вернулся минут через десять, постоял молча, обломив с яблони сухую ветку, отбросил её, посмотрел, куда она упала, и наконец заговорил, глядя на эту сухую ветку: - Ты это… В общем, Надька говорит, что если он хочет купить бутылку, то пусть у нас и покупает.
- Это у тебя, что ли?
- Почему у меня? - Петя повёл округлыми плечами, поправил майку, сбившуюся на локоть. - У Надьки. Она её делает… Говорит, если купит, то дай ему пятёрку.
- А если я возьму в магазине?
- Тогда, говорит, пусть одолжит у кого-нибудь другого.
- Эх! - Ваня с отчаянием обвёл взглядом двор, помолчал, затаптывая в себе чистое и светлое пламя обиды. - Ладно. Давай. Куплю у твоей Надьки бурду её вонючую. - Ваня попытался как-то восстановить уважение к самому себе, однако Петя не заметил злых и оскорбительных слов. В кармане своих обвислых штанов он долго вылавливал зелёную поллитровку, заткнутую пробкой из газетной бумаги.

Ваня осторожно скосил глаза в сторону его дома и увидел за остеклением веранды напряжённо изогнутую женскую фигуру. «Наблюдение ведёт», - подумал Ваня, и стало ему не то чтобы противно, а как-то паршиво. Он увидел, что жидкость в бутылке слегка мутноватая, а на дне клубится молочный осадок.
- Процедила бы она её, что ли…
- Не хочешь - не бери.
- Да беру, беру!
- Нет, погоди. - Петя зажал бутылку под мышкой и протянул деньги. - Вот тебе пять рублей. Смотри… Трояк, рубль и ещё один рубль, железный. А теперь отдавай обратно.
- Зачем? - не понял Ваня.
- Ты просил в долг? Я дал. Ты мне должен пятёрку. Согласен? Вот… А сейчас покупай у меня эту… Так… - Петя опять сгрёб деньги и вручил Ване бутылку.
Ваня уже жалел, что затеял всё это дело. Светлая утренняя мысль, не успев исполниться, оказалась загаженной и обесчещенной, а тихий праздник, который, казалось, становился всё ближе, исчез, оставив после себя кисловатый дух самогонки.
- Эй, сосед! - окликнул Петя обеспокоенно. Неужели сам будешь пить?
- А тебе-то что? Могу сам выпить. Тебе-то что?
- Угостил бы… Посидим, покалякаем.
Ваня остановился, помолчал, пытаясь осознать происходящее. Он, конечно, мог поступить как угодно, сосед вёл себя дёшево, однако его сбивала с толку простая и ясная мысль - Петя его как-никак выручил, он держит в руках бутылку с вонючей, но всё-таки достаточно крепкой жидкостью, и пить её в одиночку действительно нехорошо, получается, что вроде он ничуть не лучше того же Пети…
- А у тебя что, и выпить не осталось? - спросил Ваня.
- У Надьки есть, но не даёт, паразитка. Ругается.
- Так… - Ваня с тоской посмотрел на листву, на покосившуюся антенну, скользнул взглядом по бутылке, ставшей вдруг тяжёлой и несуразной. - Ладно. Пошли.
Петя с неожиданной ловкостью перемахнул через забор и настиг Ваню у порога, подтягивая на ходу штаны.

Сообразили всё очень быстро. Ваня поджарил яичницу, нарезал толстой влажной колбасы, на огороде выдернул из грядки две луковицы, поставил стаканы. Петя суетливо резал хлеб, смахивал крошки со стола, чистил лук да ещё находил время потирать ладонями так сильно и яростно, будто хотел избавиться от нестерпимого зуда.

- Ну? - спросил он. - Поехали? Чего ждём-то? Так ведь и дождаться кого-то можно, делиться придётся!
Ваня вздохнул. Вместо затаённого таинства, неспешной и уважительной беседы с самим собой, когда можно вспомнить что-нибудь несбывшееся, что до сих пор теплилось в душе, вышла самая обыкновенная пьянка с постылым соседом. Едва выпив, Петя тут же начнёт жаловаться на свою Надьку, а сам будет поглядывать в окно, чтобы не пропустить, когда на дворе появится эта самая Надька. Тогда он, бросив всё, побежит к ней, теряя на ходу шлёпанцы и подтягивая обвислые штаны…
- Ну ладно, - сказал Ваня. - Будем живы. - И выпил.
И Петя выпил. Схватив кусок хлеба, он яростно внюхался в него, всасывая ноздрями мелкие крошки, хрустнул луковицей, подцепил вилкой жареное яйцо и зажевал, урча и постанывая. Звуки, издаваемые Петей, действовали угнетающе, создавали картину ещё более паскудную, чем она была на самом деле. И Ваня сидел, отвернувшись к окну, чтобы не видеть мерно ходящих небритых щёк соседа. Потом на него накатила хмельная волна, и всё в мире стало проще и печальнее. Петя уже не вызывал столь сильной неприязни, ему стало жаль соседа, который маялся всю жизнь со своей Надькой…
- Послушай, Петя, а ты бабу свою любишь?
- Чего? - Петя от неожиданности перестал жевать.
- Бабу свою, Надьку, любишь?
- Чего это я должен её любить? Живём и живём.
- А она тебя?
- Бог её знает, - совсем растерялся Петя. - Дети растут, и ладно. Чего ещё?
Разговор не получался, и Ваня, поковыряв в остатках яичницы вилкой, выронил её на стол. Встряхнул бутылку, но, кроме белой мути на дне, ничего не увидел. Вообще-то по законам приличия Петя, увидев такой жест, должен был предложить добавку. Однако, несмотря на выпитое, бдительности он не потерял. Едва только Ванина рука потянулась к бутылке, он быстро отвернулся и уставился в окно, словно увидел там невесть какое происшествие. И спиной, толстой своей спиной почувствовал, когда Ваня снова поставил бутылку на место. И лишь тогда отвернулся от окна.

- Тебе шифер нужен? - спросил Петя заботливо.
- Нужен, - кивнул Ваня, но продолжать разговор о шифере, спрашивать, какой он, сколько Петя за него хочет, не стал.
- Могу достать.
- Достань.
- Хоть завтра!
- Давай завтра… - Ваня помолчал. - Слушай, Петя… А на фига ты живёшь?
- Чего?!
- На кой чёрт ты живёшь на белом свете? Зачем тебе это нужно? Можешь сказать?
- Советуешь отказаться? - враждебно спросил Петя.
- Да ничего я тебе не советую! Нашёл советчика! Я о другом спрашиваю: какая тебе от этого радость?
- Ну как… - Петя растопырил мясистую ладонь и уставился в неё, будто хотел прочитать там ответ. Так же напряжённо он рассматривал вторую ладонь, но, видимо, и там ответа не нашёл, не смог разобраться в переплетениях линий, впадин, бугорков. Вопрос разозлил его, и он посмотрел на соседа недобро. - Хочешь сказать… зря живу?
- Почему зря… - Ваня снова поболтал мутноватую жидкость на дне бутылки. - Сам говоришь… Дети растут, жена, хозяйство… Дом вон под шифером…
- А спрашиваешь, - примирительно сказал Петя. - Машину вот куплю, ездить буду, жену катать по улице… К родне поеду, пусть знают. - Петя помолчал, представив свой потрясающий приезд к родне. Он хмыкнул, потёр кулаком под носом. - Ох и врежу, ох врежу родственничкам любимым промежду глаз! Ну хорошо… А ты зачем? Зачем живёшь?
- Не знаю. - Ваня растерянно посмотрел Пете в глаза. - Понятия не имею, представляешь… Даже страшно. Будто и не я вовсе живу, а кто-то другой… Или я вместо кого-то… Вот жена пошла тётку свою проведать, ребята гуляют, а я дома остался… Ну и что? Как и нет меня. Как и не живу…
- Ну и не живи! - опять разозлился Петя. - Тоже ещё, напугал!
- А я и не живу. Идёт что-то такое… Может, это и жизнь, а может, что-то совсем другое. А жизнь… Кто её знает, какая она. - Ваня обвёл взглядом опустевший стол, луковую шелуху, корки хлеба, бутылку с сивушным осадком…
- Ха! - рассмеялся Петя. - А выпить не дурак! Ну ладно, а шифер-то берёшь?
- Беру, - кивнул Ваня.
- Сколько листов? - напирал Петя, пытаясь вывести соседа из непонятной печали.
- Сколько дашь.
- Сто!
- Давай сто…
- Давай по три… Крышу всё равно менять…
- Деньги сразу.
- Рассчитаемся, - неопределённо ответил Ваня. - Ты вот машину купишь… Наверное, к морю поедешь?
- На кой? Я к родне поеду. Пусть знают.
- А я в Грецию хочу, - неожиданно сказал Ваня.
- На фига?
- Хочу, и всё. Там эти… статуи, вазы, острова… Вот спросили бы у меня: куда хочешь? И не задумался бы - в Грецию.
- И надолго?
- Вернусь. Статую себе привезу. Вот здесь и поставлю возле сарая. И пусть стоит…
- Бабу? Голую?!
- А чего… какая разница… Баба, она и есть баба. Хоть голая, хоть какая. Вот взять твою Надежду…
- Ну, ты вот что! - неожиданно трезво сказал Петя. - Бери кого-нибудь другого, Надьку не трожь. Понял?!
- Значит, любишь, - рассмеялся Ваня.
- Не твоё дело. - Петя поднялся. - И всё тут. Иди вон статуи лапай.
- Да сядь ты! Чего забеспокоился… Сядь.
- Петя оскорблённо сел, вылил в стакан остатки самогонки и как бы в волнении, как бы не замечая, что делает, выпил. И решил, что это даже справедливо, поскольку он простил Ване обиду. Прислушался - со своего двора его звала Надька.

- Надежда забеспокоилась, - сказал Ваня, чувствуя, что, как только сосед уйдёт, свободнее станет в комнате, дышать будет легче. Петя давил его своей постоянной готовностью обидеть, будто всё вокруг делалось с одной целью - чем-то уязвить его, Петю. Когда он слышал смех, ему казалось, что это над ним смеются, над его секретами, его животом, над его женой, и поэтому всегда был настроен дать отпор. - Надежда зовёт, - повторил Ваня, видя, что сосед не собирается уходить.

- Да слышу! - отозвался Петя с раздражением, чтоб Ваня понял: недоволен он Надькой, не нравится ему, что она вмешивается в их беседу. Но Ваня чутко уловил, что недовольство Пети напускное, на самом деле он уйдёт охотно, однако что-то держало Петю, не позволяло ему подняться и уйти. Окинув взглядом стол, Ваня догадался. Выплеснув в стакан самогонки, Петя неосторожно поставил бутылку слишком далеко от себя, и теперь дотянуться до неё было нелегко. Чтобы проверить свою догадку, Ваня отошёл к другому окну, а обернувшись, увидел, как Петя спешно заталкивает пустую бутылку в безразмерный карман синих трикотажных штанов.

- Ещё сгодится! - хохотнул он, стараясь скрыть неловкость, но было в его голосе и довольство своей смекалкой. - Как думаешь, а, сосед?
- Тебе виднее. - Ваня вышел на порог проводить гостя.
- Только ты это, - Петя обернулся от калитки, - не забудь про пятёрку-то, верни на неделе. Надька скандалить начнёт, к Марии твоей заявится…
- Верну, верну. - Ваня старался побыстрее закончить разговор.
- В случае чего - заходи. Выручу.
- Зайду.
- И насчёт шифера подумай.
- Подумаю.
- А то ведь и опоздать можешь.
- Авось. - Ваня нырнул в темноту коридора, закрыл за собой дверь и задвинул щеколду. Потом прошёл в комнату, лёг на кровать и, заложив руки за голову, закрыл глаза. Сначала ему привиделась Лиля, которая приезжала в эти места к своей бабке лет двадцать назад. Всегда в белом платье, сама светлая, она смотрела на Ваню с интересом, но снисходительно, как бы жалеючи. «Видно, тогда уже поняла, что, кроме шофёрюги, ничего из меня не получится», - горько подумал Ваня и до того ясно увидел смеющиеся Лилины глаза, шалые её губы, перемазанные не то малиной, не то вишней, загорелые руки, покрытые золотистым пушком, что даже стон вырвался из его широкой груди.

Думая о Лиле, он незаметно заснул, и приснилась ему тёплая страна Греция. Он шёл по улице во всём белом, и штаны у него были белые, и рубашка, и даже почти забытые свои волосы увидел Ваня в этом сне - светлые, чуть вьющиеся. Он проходил мимо какой-то большой витрины и увидел в ней себя. Из стеклянной глубины на него смотрел почти незнакомый парень, молодой, радостный, счастливый. И Ваня разволновался, растревожился вернувшейся молодостью. Но с щемящей болью понял: сон это, ничего от него не останется, проснётся он лысым, старым и будет смотреть в провисший потолок с дождевыми пятнами и думать о шифере…

Однако сон продолжался, и Лилия шла по залитой солнцем улице, и он, Ваня, был рядом, касался её загорелого локтя, её плеча. Вроде они незнакомы, но улыбались друг дружке. А среди прохожих попадались невозможной красоты мраморные статуи - и мужчины, и женщины. Они шли нагишом, просвечиваясь насквозь солнечными лучами. Никто не обращал внимания, и Ваня тоже особенно не смотрел на шагающие по улице статуи, потому как понимал - Греция.

Под честное слово

Их стали выдавать в нашем городе внезапно.
Прошелестел слух: дают!
Только никто не торопился брать - все подозревали грандиозную аферу.
Прошла неделя.
Я решил полюбопытствовать.
Контора под названием «Под честное слово» помещалась в самом центре города. При входе стоял швейцар в адмиральском кителе и отдавал честь.
Я взял и… кивнул.
Интерьеры были отделаны изысканно и совсем не кричаще. Посредине огромного зала расположился японский сад камней. Интеллигентно журчала вода.
Навстречу из-за кофейного столика поднялась девушка в мини с содержательным взглядом.
- Мы рады вас приветствовать, - она улыбнулась мило, по-домашнему. - А от себя лично сделаю вам комплимент: у вас очень мужественная фигура.
Я посмотрел вниз и увидел элементарный трудовой животик. Свой.
- Благодарю! Как идут дела? Многие ли отоварились вашими кредитами?
- Чай? Кофе? Коньяк? А может быть, джакузи - с дороги?! Или расслабляющий массаж?
- Кофе по-турецки! Двойной виски! И марш «Прощание славянки»!
- Одну секунду! Всё исполним! А от себя лично добавлю - у вас очень изысканный и прихотливый вкус!
- Да-а, - протянул я, - вкус - это отменная манера… Так как же с кредитами? Берут? Что-то не наблюдаю я ажиотажа!
Девушка усадила меня за столик, а её компаньонка внесла двойной виски и кофе по-турецки. Грянула «Славянка».
- Вы так спешите! - улыбнулась девушка. - А надо жить медленно. Ведь жизнь и так слишком быстро проходит, не правда ли?
- Глубокая мысль, - я отпил кофе и запил виски, - сочиняете афоризмы?
- В свободное от выдачи кредитов время, - девушка была безукоризненна.
Я опять глотнул виски по-турецки.
- Итак, я хотел бы взять кредит… Скажем, десять миллионов евро. Что для этого надо?
- Ровным счётом никаких бумаг. Только ваше честное слово.
- О чём?
- О том, что вы его вернёте однажды. Кредит я имею в виду. Когда сможете. Когда будете бесконечно счастливы и беззаботны. Как вам наши условия?!
Я сделал ещё один судорожный глоток и твёрдо произнёс:
- Вообще-то от таких условий бежать хочется! Линять, как говорится, в дырявое пространство. Кстати, вы так и не ответили на мой вопрос: а сколько человек вообще уже взяли ваши кредиты?
- Пока… никто. Вы, надеюсь, станете первым! А от себя лично добавлю: решимости вам не занимать!
- Вы, простите, замужем?
- Увы, я слишком умна, как вы справедливо заметили. Впрочем, если вы возьмёте кредит, я могу подумать о наших отношениях. Меня влекут мужественные, умные и… сверхбогатые мужчины.
- Всех влекут! - мрачно изрёк я. - Ладно, была не была! Оформляйте! Вот вам моё честное слово! Да погромче врубите «Прощание славянки».
На глазах у девушки блеснули две хрустальные слёзы. Она улыбнулась ослепительно и вручила мне десять миллионов евро. И всё наличными, наличными…
Часть пачек я рассовал по карманам, а часть уложил в фирменный пластиковый пакет с радостной надписью «Кредиты под честное слово».
С тех пор прошло десять лет. Я живу на Мальдивских островах. Скромная вилла, райский сад, дружелюбные аборигены. Перебираю горячий нежный песок, словно секунды волшебной жизни. Пожалуй, я ещё не достиг нирваны - не созрел для возвращения кредита…
А иногда я размышляю в тени шелестящих пальм - неужели так никто и не решился последовать моему примеру?! Не решился двинуться в сторону абсолютного счастья?!

Жила-была девочка. Ну такая добрая, такая приветливая, такая хорошая, такая-претакая… Учителя в школе не могли нарадоваться на её знания и поведение, мама с папой не могли нарадоваться на её трудолюбие и аккуратность… На туфельках у неё не было ни единого грязного пятнышка, на платьице - ни единой мятой складочки. Она и уроки вовремя приготовит, и в магазин за продуктами сходит… В кормушку, что за окошком висела, всегда свежих крошек для птичек насыплет; пожилым людям всегда место в общественном транспорте уступит… Если куда-нибудь придёт, обязательно: «Здравствуйте». Если откуда-нибудь уходит, всякий раз: «До свидания». А уж такие слова, как «извините», «спасибо», «пожалуйста», у неё прямо от зубов отскакивали. В общем, не девочка была, а вылитый ангелочек.

А в соседнем доме жил мальчик - ну такой мерзопакостный, мерзопакостнее некуда. И учился он на одни двойки, и школу прогуливал, и всем подряд хамил, начиная с родителей и заканчивая участковым милиционером… Врал на каждом шагу и пакостил тоже на каждом шагу. Если идёт, к примеру, мимо скамейки, то обязательно высморкается на сиденье, чтоб кто-нибудь в его сопли вляпался. И от зубов у него тоже одни «сопли» отскакивали, в виде ругательных слов и выражений.

В общем, не мальчик был, а форменный гадёныш.
И вот этот самый мальчик-гадёныш начал брать то, что плохо лежит. Проще говоря - воровать. Сначала шоколадку из магазина стянул… ему это сошло с рук… Потом из другого магазина мобильник спёр… опять ему с рук сошло… Он и в третий раз украл… и в четвёртый… и в пятый… В общем, упорно нарывался. И в конце концов - нарвался. На охранников. И хоть был он ещё несовершеннолетний, охранники разобрались с ним как с совершеннолетним… Короче, угодил он на больничную койку, весь в переломах, синяках и ссадинах. А в соседней палате, тоже вся в переломах, синяках и ссадинах, лежала та самая девочка, которая вылитый ангелочек. «А она-то как тут оказалась?» - спросите вы. Да очень просто - переходила дорогу на зелёный свет и попала под машину, которая ехала на красный.

И вот вам парадокс («парадокс» в данном случае - это неожиданная и невероятная ситуация): два ну совершенно разных человека - девочка-ангелочек и мальчик-гадёныш - лежат на одинаковых больничных койках с одинаковыми переломами, ссадинами и синяками. О чём это говорит, мои маленькие читатели и читательницы? А вот о чём. Не надо попадать и не надо нарываться. Есть ли жизнь на Марсе?

Она прилетела с Марса. Она так сказала. И я поверил. Я не мог не верить.
У неё были беспомощные руки и красивая грудь. На Земле это редкость.
Правда, немного смущало то, что она совершенно не могла говорить по-марсиански и желания её были очень земными.

Зато она умела летать. И часто улетала далеко-далеко - видимо, на неё не действовало земное притяжение. А когда возвращалась, всё кругом меняло краски. Она была великим Художником.
И ещё она могла читать чужие мысли. Мои мысли. Это было не совсем так, но я ей верил…

Однажды она сказала, что любит меня. Потом она много раз говорила об этом. Видно, по-марсиански это означает нечто другое. Что-то вроде «здравствуй» или «спасибо». Но я тогда ещё не знал об этом.

За ней должны были прилететь с Марса и увезти на родную планету. Видно, она очень ждала, потому что сразу бросилась ему навстречу. И забыла всё на свете…
Они долго не могли вылететь. Не было фанеры.

Когда её достали, понадобился ещё кафель. Видно, для внутренней отделки корабля. Затем они хотели поставить в нём камин. Правда, были трудности с дымоходом…
Потом они ещё что-то придумали, потом ещё.

Потом выяснилось, что сам марсианин - всего-навсего дефектолог в районной поликлинике, Марс - не огромная планета Солнечной системы, а маленькая мечта ничем не примечательной девчонки…
Вот и всё.

В чём соль?

Попала душа благородного рыцаря в рай. И очень удивилась: - За что? - искренно задала она вопрос встретившему её ангелу-хранителю. - Да, я был рыцарем. Но я не сделал ни одного великого поступка за свою жизнь! И чтобы так сразу в рай? Не поверишь, добрый архангел, вспоминаю прожитую жизнь и думаю, зачем я жил?

- Как зачем? - удивился, в свою очередь, ангел-хранитель. - В твоей жизни был очень большой смысл!
- Какой? - не поверил благородный рыцарь.
- Помнишь, несколько лет назад ты, будучи ещё молодым, сидел за столом среди гостей в замке по приглашению тоже благородного рыцаря? И тебя одна дама, не менее благородная, попросила передать ей соль?
- Да, помню… Она была прекрасна!
- И ты передал ей?
- Да, помню…
- Вот для этого ты и жил!
- Ты шутишь, ангел!
- К сожалению, ангелы никогда не шутят, - опечалившись, произнёс ангел.
- Тогда объясни?
- Дама, на которую ты засмотрелся, на красоту её, тоже засмотрелась на тебя и переданную тобой соль рассыпала! Помнишь?
- Конечно, как такое забыть?
- Вот-вот… Причём рассыпала прямо в тарелку своего мужа, благороднейшего из рыцарей. И они поссорились, помнишь?
- О да… Как я тогда переживал!
- Благородный муж начал её оскорблять при всех. Вспоминай, вспоминай! За неё вступился брат, ещё благороднее рыцарь, чем благороднейший из благородных! Чуть до поединка не дошло, помнишь? Все гости тогда разделились - кто за мужа, кто за брата…
- О да, даже вспоминать такое не хочется!
- А зря! Знаешь ли ты, для чего все эти благородные гости съезжались? За тем круглым столом они должны были договориться, как им объединиться и пойти войной на соседнее благородное княжество. Но все эти благороднейшие рыцари тогда рассорились и разъехались в злобе друг на друга. Теперь понял? Благодаря тому, что ты передал за этим столом соль прекрасной даме, одной войной на свете случилось меньше!
- Ты шутишь?! - во второй раз воскликнула душа благородного рыцаря.
- Если бы ангелы умели шутить, войн бы никогда не было… - с неангельским сожалением вздохнул ангел.
- А та дама благородная, которая соль рассыпала, она тоже здесь, в раю?
- Конечно! Она же за свою жизнь много войн предотвратила среди благородных рыцарей! Пойдём, я тебя с ней познакомлю. Ваши души давно ищут друг друга. На земле они встретиться не могли - тела мешали!

«Ах, как он курит трубку!»

Начальство - это особая каста рода человеческого. Их участь сродни актёрской, они точно так же, как и актёры, ежедневно исполняют свою роль для зрителей-подчинённых. В самом деле, чьи косточки чаще всего перемывают на корпоративных кухнях клерки среднего звена, притулясь к микроволновой печи? Да его же, шефа.

Ах, как он курит трубку! Как проносится по этажам, презирая лифт, перескакивая через четыре ступеньки! Как нежно разговаривает с любимой женщиной по общему телефону, участливо спрашивая: «А тебе куда укольчик делали? Больно было? Бедненькая ты моя!» Как спесиво взирает поверх очков, которые невесть что делают на его державном кончике носа!

А застали бы его те же клерки дома, на диванчике рядышком с любимой собакой, вот удивились бы: совсем другой человек. Куда только спесь подевалась?

За мою жизнь мне приходилось частенько менять работу. Начальников всех мастей и окрасов довелось повидать предостаточно. Поневоле начнёшь сортировать их по разным категориям. Герой «Кондуита и Швамбрании» Льва Кассиля считал, что начальство бывает в трёх видах: твёрдом, жидком и газообразном.

У меня сложилась несколько иная классификация.
Патрон. Это почти сакральное существо, вечно окутывающее себя таинственной дымкой. Эдакий «неуловимый Джо», которого никто не ловит. Найти его на месте в рабочее время удаётся так же редко, как сыроежку в зимнем лесу. Вечно он то ещё не появился, то уже «отъехал». Счастливейшее мгновение, когда руководитель всё же обнаруживается в кабинете, выпадает подчинённым примерно раз в месяц. При этом секретарша неизменно объявляет: «Иван Петрович работает с бумагами и просит не мешать», хотя на самом деле шеф просто просматривает свежие газеты. Сообщения докладчика он обычно прослушивает вполуха, витая в заоблачных сферах. Его нельзя обвинить в излишней вредности или интриганстве, но и жаловаться ему на кого-то из зарвавшихся коллег бесполезно: он слишком занят, чтобы снисходить до всяких пустяков.

Босс. Вот этот персонаж как раз очень даже в курсе того, что происходит в коллективе. Даже слишком в курсе. Он требует армейской дисциплины и сам готов стоять рядом с вахтёром, чтобы ловить подчинённых, опоздавших на полминуты. По вечерам он с дозором обходит вверенные ему владения, чтобы выловить из кабинетов работников, пожелавших дёрнуть пивка перед уходом. Он должен знать всё, что говорится о нём и его начинаниях в коллективе. Поэтому он не прочь создать в офисе маленькое «министерство правды», то есть нанять парочку слухачей и платить им зарплату на порядок больше, чем остальным.

Такая практика позволяет боссу создавать имидж всемогущего и всезнающего невидимки. Среди боссов частенько попадаются сущие вампиры, отравляющие жизнь подчинённым и от этого испытывающие райское наслаждение.

Подобные типы стараются выместить негативные эмоции на коллегах, отыгрываясь за детские обиды, полученные от учителей или товарищей по классу. Я бы ввела на предприятиях специальные комиссии по типу космических, чтобы психологи определяли: годен человек к тому, чтобы руководить людьми, или нет.

Мамаша-наседка. Пол тут не имеет значения - мамаша может быть и мужчиной. Такое явление распространено в маленьких, но независимых и гордых учреждениях: предприятиях малого бизнеса или некоммерческих организациях. Для мамаши любой коллектив - это семья, и она автоматически переносит в него отношения, принятые в собственной семье. Со всеми вытекающими последствиями - скандалами с битьём общественных тарелок, сплетнями, «любимыми» и «нелюбимыми детьми», никчёмными житейскими советами, двухчасовыми обедами с совместным нарезанием салатов среди бумаг и компьютеров.

Мамаша погладит по головке и приголубит, если она в настроении. Но берегитесь! Пряник и кнут - это постоянный набор инструментов, с помощью которых она разделяет и властвует в своём мини-королевстве. Ведь над ней никто не стоит! Она может довести вас до слёз, и тут же сунет в рот конфетку вперемешку с валокордином. Лучше не доверяться её кажущейся доброте и не рассказывать ничего сокровенного: на следующий день всё тайное станет явным для окружающих.
Учтите: никто не может так изощрённо унизить, как мамаша! Она, например, может скомандовать сотруднице почтенного возраста: «Эй, Тань, сбегай-ка в магазин за пирожками», хотя тут же в комнате - три юные секретарши и две практикантки…

Слуга царю, отец солдатам. Начальник, которому неохота включать себя в первые три категории, может пользоваться четвёртой, придуманной специально для него. Шутка! Конечно, и такие редкие представители руководящего племени встречаются в природе. Мне повезло: на моём веку попались целых два таких начальника, вернее, начальницы.

Правда, одну впоследствии сгубили большие финансовые возможности, а вторая не удержалась в кресле из-за мягкости характера и неподдельной доброты. Вот она-то как раз старалась быть дипломатом, всегда разбиралась в случившемся, прежде чем делать выводы, а если мы её подводили, никогда не повышала голос - только огорчалась. И как не хотелось её огорчать!

Уверена, моя классификация далеко не полная. Идеальных руководителей не бывает, равно как и идеальных людей вообще. Пройти дорогу жизни, минуя перевал под названием начальство, никому ещё не удавалось. Поступая на новое место службы, осторожно расспросите у подчинённых, что за птица ваш будущий шеф.