Мудрый халдей, даже не осматривая подробно фараона, дал следующий совет:
- Надо найти в Египте человека, молитвы которого доходят до престола всевышнего, и, когда он искренне помолится за фараона, повелитель обретет свое здоровье и будет жить долгие годы.
Услыхав эти слова, фараон посмотрел на группу окружавших его жрецов и сказал:
- Я вижу здесь столько святых мужей, что, если кто-нибудь из них захочет позаботиться обо мне, я буду здоров…
И чуть заметно улыбнулся.
- Все мы только люди, - заметил чудотворец Бероэс, - и души наши не всегда могут вознестись к подножию предвечного. Я дам, однако, твоему святейшеству безошибочный способ найти человека, который молится искренне и молитвы которого достигают цели.
- Так найди его, и да будет он моим другом в последний час моей жизни.
Получив согласие повелителя, халдей потребовал, чтобы ему отвели нежилую комнату с одной дверью. И в тот же день, за час до заката солнца, велел перенести туда фараона.
В назначенный час четверо высших жрецов одели фараона в новую льняную одежду, произнесли над ним чудотворную молитву, которая отгоняла злые силы, и, посадив своего господина в простые носилки из кедрового дерева, внесли его в пустую комнату, где стоял один только маленький стол. Там уже был Бероэс; обратившись лицом к востоку, он молился.
Когда жрецы вышли, халдей запер тяжелую дверь, возложил на плечи пурпурный шарф, а на столик перед фараоном поставил черный блестящий шар. В левую руку он взял острый кинжал из вавилонской стали, в правую жезл, покрытый таинственными знаками, и описал в воздухе круг этим жезлом вокруг себя и фараона. Затем, обращаясь по очереди ко всем четырем сторонам света, стал шептать:
- Аморуль, Танеха, Латистен, Рабур, Адонай… Сжалься надо мной и очисти меня, отец небесный, милостивый и милосердный… Ниспошли на недостойного слугу твоего святое благословение и защити от духов, строптивых и мятежных, дабы я мог в спокойствии обдумать и взвесить твои святые дела!
Он остановился и обратился к фараону:
- Мери-Амон-Рамсес, верховный жрец Амона, видишь ли ты в этом черном шаре искру?
- Я вижу белую искорку, которая кружится, подобно пчеле над цветком.
- Мери-Амон-Рамсес, смотри на эту искру и не отрывай от нее глаз, не смотри ни направо, ни налево, что бы ни появилось по сторонам. - И снова зашептал: - Бараланенсис, Балдахиенсис, - во имя могущественных князей Гению, Лахиадаэ, правителей царства преисподней, вызываю вас, призываю данной мне верховной властью, заклинаю и повелеваю.
При этих словах фараон вздрогнул от отвращения.
- Мери-Амон-Рамсес, что ты видишь? - спросил халдей.
- Из-за шара выглядывает какая-то ужасная голова… Рыжие волосы встали дыбом… Лицо зеленоватого цвета… Зрачки глаз опущены вниз, так что видны одни белки… Рот широко открыт, как будто хочет кричать…
- Это страх, - сказал Бероэс и направил сверху на шар острие кинжала.
Вдруг фараон весь съежился.
- Довольно! - вскричал он. - Зачем ты меня мучаешь? Утомленное тело хочет отдохнуть, душа - отлететь в страну вечного света. А вы не только на даете мне умереть, а еще придумываете новые муки… О… не хочу!
- Что ты видишь?
- С потолка поминутно спускаются как будто две паучьи ноги, ужасные, толстые, как пальмы, косматые, крючковатые на концах… Чувствую, что над моей головой висит чудовищный паук и опутывает меня сетью из корабельных канатов…
Бероэс повернул кинжал кверху.
- Мери-Амон-Рамсес! - произнес он опять. - Смотри все время на искру и не оглядывайся по сторонам… Вот знак, который я поднимаю в вашем присутствии… - прошептал он. - Я, вооруженный помощью божией, неустрашимый ясновидец, вызываю вас заклинаниями… Айе, Сарайе, Айе, Сарайе, Айе, Сарайе… именем всемогущего, вечно живого бога.
На лице фараона появилась спокойная улыбка.
- Мне кажется, - промолвил он, - что я вижу Египет… Весь Египет. Да, это Нил… пустыня… Вот тут Мемфис, там Фивы…
Он и в самом деле видел Египет, весь Египет, размерами, однако, не больше аллеи, пересекавшей сад его дворца. Удивительная картина обладала, впрочем, тем свойством, что, когда фараон устремлял на какую-нибудь точку более пристальный взгляд, точка эта разрасталась в местность почти естественных размеров.
Солнце уже спускалось, заливая землю золотисто-пурпурным светом. Дневные птицы садились, чтобы заснуть, ночные просыпались в своих убежищах. В пустыне зевали гиены и шакалы, а дремлющий лев потягивался могучим телом, готовясь к погоне за добычей.
Нильский рыбак торопливо вытаскивал сети, большие торговые суда причаливали к берегам. Усталый земледелец снимал с журавля ведро, которым весь день черпал воду, другой медленно возвращался с плугом в свою мазанку. В городах зажглись огни, в храмах жрецы собирались к вечернему богослужению. На дорогах оседала пыль и смолкали скрипучие колеса телег. С вышек пилонов послышались заунывные звуки, призывавшие народ к молитве. Немного спустя фараон с изумлением увидел как бы стаю серебристых птиц, реявших над землей. Они вылетали из храмов, дворцов, улиц, мастерских, нильских судов, деревенских лачуг, даже из рудников. Сначала каждая из них взвивалась стрелой вверх, но, повстречавшись с другой серебристоперой птицей, которая пересекала ей дорогу, ударяла ее изо всех сил, и обе замертво падали на землю.
Это были противоречивые молитвы людей, мешавшие друг дружке вознестись к трону предвечного.
Фараон прислушался.
Вначале до него долетал лишь шелест крыльев, но вскоре он стал различать слова.
Он услышал больного, который молился о возвращении ему здоровья, и одновременно лекаря, который молил, чтобы его пациент болел как можно дольше; хозяин просил Амона охранять его амбар и хлеб, вор же простирал руки к небу, чтобы боги не препятствовали ему увести чужую корову и наполнить мешки чужим зерном.
Молитвы их сталкивались друг с другом, как камни, выпущенные из пращи.
Путник в пустыне падал ниц на песок, моля о северном ветре, который принес бы ему каплю воды; мореплаватель бил челом о палубу, чтобы еще неделю ветры дули с востока. Земледелец просил, чтобы скорее высохли болота; нищий рыбак - чтобы болота никогда не высыхали.
Их молитвы тоже разбивались друг о дружку и не доходили до божественных ушей Амона.
Особенный шум царил над каменоломнями, где закованные в цепи каторжники с помощью клиньев, смачиваемых водой, раскалывали огромные скалы. Там партия дневных рабочих молила, чтобы спустилась ночь и можно было лечь спать, а рабочие ночной смены, которых будили надсмотрщики, били себя в грудь, моля, чтоб солнце никогда не заходило. Торговцы, покупавшие обтесанные камни, молились, чтобы в каменоломнях было как можно больше каторжников, тогда как поставщики продовольствия лежали на животе, призывая на каторжников мор, ибо это сулило кладовщикам большие выгоды.
Молитвы людей из рудников тоже не долетали до неба.
На западной границе фараон увидел две армии, готовящиеся к бою. Обе лежали в песках, взывая к Амону, чтобы он уничтожил неприятеля. Ливийцы желали позора и смерти египтянам, египтяне посылали проклятия ливийцам. Молитвы тех и других, как две стаи ястребов, столкнулись над землей и упали вниз в пустыню. Амон их даже не заметил. И куда ни обращал фараон утомленный свой взор, везде было одно и то же. Крестьяне молили об отдыхе и сокращении налогов, писцы о том, чтобы росли налоги и никогда не кончалась работа. Жрецы молили Амона о продлении жизни Рамсеса XII и истреблении финикиян, мешавших им в денежных операциях; номархи призывали бога, чтобы он сохранил финикиян и благословил скорее на царство Рамсеса XIII, который умерит произвол жрецов. Голодные львы, шакалы и гиены жаждали свежей крови; олени, серны и зайцы со страхом покидали свои убежища, думая о том, как бы сохранить свою жалкую жизнь хотя бы еще на один день. Однако опыт говорил им, что и в эту ночь десяток-другой из их братии должен погибнуть, чтобы насытить хищников.
И так во всем мире царила вражда. Каждый желал того, что преисполняло страхом других. Каждый просил о благе для себя, не думая о том, что это может причинить вред ближнему.
Поэтому молитвы их, хотя и были как серебристые птицы, взвивавшиеся к небу, не достигали цели. И божественный Амон, до которого не долетала с земли ни одна молитва, опустив руки на колени, все больше углублялся в созерцание собственной божественности, а в мире продолжали царить слепой произвол и случай.
И вдруг фараон услышал женский голос:
- Ступай-ка, баловник, домой, пора на молитву.
- Сейчас! Сейчас! - ответил детский голосок.
Повелитель посмотрел туда, откуда доносились голоса, и увидел убогую мазанку писца на скотном дворе. Хозяин ее при свете заходящего солнца кончал свою дневную запись, жена его дробила камнем пшеничные зерна, чтобы испечь лепешки, а перед домом, как молодой козленок, бегал и прыгал шестилетний мальчуган, смеясь неизвестно чему.
По-видимому, его опьянял полный ароматов вечерний воздух.
- Сынок, а сынок! Иди же скорее, помолимся, - повторяла мать.
- Сейчас! Сейчас - отвечал мальчуган, продолжая бегать и резвиться.
Наконец женщина, видя, что солнце начинает уже погружаться в пески пустыни, отложила свой камень и, выйдя во двор, поймала шалуна, как жеребенка. Тот сопротивлялся, но в конце концов подчинился матери. А та втащила его в хижину и посадила на пол, придерживая его, чтобы он опять не убежал.
- Не вертись, - сказала она. - Подбери ноги и сиди смирно, а руки сложи и подними вверх. Ах ты, нехороший ребенок!
Мальчуган знал, что ему не отвертеться от молитвы, и, чтобы поскорее вырваться опять во двор, поднял благоговейно глаза и руки к небу и тоненьким, пискливым голоском затараторил прерывающейся скороговоркой:
- Благодарю тебя, добрый бог Амон, за то, что ты сохранил сегодня отца от бед, а маме дал пшеницы на лепешки… А еще за что? За то, что создал небо и землю и ниспослал ей Нил, который приносит нам хлеб. Еще за что? Ах да, знаю! И еще благодарю тебя за то, что так хорошо на дворе, что растут цветы, поют птички и что пальма приносит сладкие финики… И за то хорошее, что ты нам подарил, пусть все тебя любят, как я, и восхваляют лучше, чем я, потому что я еще мал и меня не учили мудрости. Ну, вот и все…
- Скверный ребенок! - проворчал писец, склонившись над своей записью. - Скверный ребенок! Так небрежно славишь ты бога Амона!
Но фараон в волшебном шаре увидел нечто совсем другое. Молитва расшалившегося мальчугана жаворонком взвилась к небу и, трепеща крылышками, поднималась все выше и выше, до самого престола, где предвечный Амон, сложив на коленях руки, углубился в созерцание своего всемогущества.
Молитва вознеслась еще выше, до самых ушей бога, и продолжала петь ему тоненьким детским голоском:
«И за то хорошее, что ты нам подарил, пусть все тебя любят, как я…»
При этих словах углубившийся в самосозерцание бог открыл глаза, и из них пал на мир луч счастья. От неба до земли воцарилась беспредельная тишина. Прекратились всякие страдания, всякий страх, всякие обиды. Свистящая стрела повисла в воздухе, лев застыл в прыжке за ланью, занесенная дубинка не опустилась на спину раба.
Больной забыл о страданиях, заблудившийся в пустыне - о голоде, узник - о цепях. Затихла буря, и остановилась волна морская, готовившаяся поглотить корабль. И на всей земле воцарился такой мир, что солнце, уже скрывшееся за горизонтом, снова подняло свой лучезарный лик.
Фараон очнулся и увидал перед собой маленький столик, на нем черный шар, а рядом халдея Бероэса.
- Мери-Амон-Рамсес! - спросил жрец. - Ты нашел человека, молитва которого доходит до престола предвечного?
- Да, - ответил фараон.
- Кто же он? Князь, воин или пророк? Или, может быть, простой отшельник?
- Это маленький шестилетний мальчик, который ни о чем не просил Амона, а только за все благодарил.
- А ты знаешь, где он живет? - спросил халдей.
- Знаю. Но я не хочу пользоваться силой его молитв. Мир, Бероэс, это огромный водоворот, в котором люди кружатся, как песчинки, а кружит их несчастье. Ребенок же своей молитвой дает людям то, чего я не в силах дать, - короткий миг забвения и покоя… Забвения и покоя… Понимаешь, халдей?
Бероэс молчал.
Мастер вздохнул устало, погладил рукой тетрадь
Стопка бумаги, да несколько сломанных перьев
Взглядом окинул стол, печку, дрова, кровать…
Зябко повел плечами - Нервничаю, наверно!
Была здесь еще с утра, запах духов чуть слышен,
Со стука её каблучков начинался день.
Роман закончен вчера, как будто ребенок вышел,
Забрав с собой поиграть важный ингредиент.
Вспомнил как вился локон, и оголенные плечи,
Мелькание узких ладоней, и губы у губ своих.
Строки написанных глав страстно звучали вечером,
Мастер хотел покоя… забыв разделить на двоих…
Сила никогда не проявляется в шуме и крике - она в покое
Чтобы жить спокойно, не сори деньгами,
не трать ума на споры с дураками.
Когда навалился тяжёлый день,
И хочется отдохнуть,
Шмыгнёт в твою комнату серая тень
И ляжет к тебе на грудь.
Урчащий комочек живой любви,
Несущий в себе покой.
По имени нежно её назови,
Погладь её спинку рукой.
Рука затекла. Повернуться бы рад,
Да кошку тревожить жаль,
Ведь чуткие ушки, как будто бы спят,
Но слышат твою печаль.
А в лунном сиянье от кошки видна
Лишь зыбкая серая тень.
Свернется клубком и прогонит она
Твой самый тяжёлый день.
Иногда счастье - это когда ничего не происходит.
Я опускаюсь в темноту,
И мне здесь хорошо.
Не холодно, не горячо
Спокойно и легко.
Здесь только звезд,
Неясный свет, напоминает о тебе.
Он дарит сладостный момент
Воз зреть на лик во мгле.
Прекрасный лик такой родной
И нежно-озорной.
Он сил дает и веселит
И радость придает.
Я в нем живу, я в нем пою.
Я в нем не знаю бед.
Тобою только я живу,
Ты радости мой свет!
(Бr)
ЖМ 08 августа 2012
Если из жизни исчезает кто-то занимавший в ней важное место, в душе образуется болезненно-сосущая пустота, которую время терпеливо лечит, заполняя покоем. Но эта лечебная заполненность, принеся облегчение, затем сопротивляется чему бы то ни было другому, оберегая сама себя.
…твой покой я, возможно, нарушу,
Закружу, растревожу словами,
Отогрею застывшую душу,
И осыплю цветов лепестками,
Распахну закрытые дверцы,
Разобью в твоих окнах стекла,
Обжигая холодное сердце,
Ветер страсти в душу ворвется.
Промелькнет пред твоими глазами
Все, о чем ты мечтать не смела,
И предчувствие перемен
Странной дрожью охватит тело.
И затянутся старые раны,
Отомрет змеиная кожа,
И под тихий шепот тумана,
Ты восстанешь, с звездою схожа.
Может, выпадет доля иная,
И тебе улыбнется счастье,
И уйдут, как ночные тени,
Все обиды, страхи, несчастья.
Будет вновь на губах улыбка,
Будет небо в глазах отражаться,
И, забыв о прошлых ошибках,
Будешь ты беззаботно смеяться!..
Алекс Семери, 2004
Ухожу. Снова тянет туманом и льдом.
Сильный голос, окутанный эхом,
Обрекает на вечность… И где-то потом
На холщовых провинциях смеха
Будет пальчиков сплетен морозный узор -
В эту изморозь, вязь, филлигранность
Незаметно осяду душою босой,
Покидая кипящие страны…
Ухожу. Но какой серебристый покой!
Там, чего мы пугаемся глупо, -
Она встретит меня и лучисто, легко
Поцелует в холодные губы…
И в звенящем сияньи взойдёт бирюза…
И в святом ясновиденьи слуха
Прослежу, как почти растворяясь в глазах,
Опускаются белые мухи…
Хочу немного тишины, хочу покоя
Проснувшись утром выпить чашку чая
И не смотреть бы на луну, по-волчьи воя
И смс на телефон - «я так скучаю».
Хочу немного тишины, я так устала
Проблемы что-то разом навалились
А раньше я о них совсем не знала
А раньше мне они всегда лишь снились.
Я стала старше, вихрем жизнь несется
Прошу у Бога хоть немного передышки
И сердце по-особенному бьется
Давно забросила читать стихи и книжки.
Хочу проснуться утром на час позже
С сынишкой поиграть в конструктор «Лего»
А он совсем еще малыш, мы так похожи
Ему не объяснишь, что время нету.
Хочу немного тишины, я так устала
Устала засыпать всегда под утро
И смс послать любимой маме:
«Мамуль, привет. Ты ждешь? Я скоро буду»
Но нету времени совсем, одна усталость
Улыбка на лице, сама по краю
А мне б немного отдохнуть, хотя бы малость
А большего не надо, обещаю.
Если хочешь оказать благодеяние человеку - оставь его в покое, именно эта часть добродетели дается труднее всего.
Если тебе хорошо одному, то ты нашел хорошее общество.
Уже я безопасна в отношении любви…
Так, разве что, порою, что-то вспомнится…
Или взбунтуют ошалевшие мечты…
И жизнь моя теперь покоем полнится,
Положенным по жизненным законам.
Но что-то в сердце защемит, когда взгляну
На первоцвет… или листок зелёный…
Да… сила жизни неподвластна ничему.
Да будет в вашем доме СЧАСТЬЕ и ПОКОЙ… пусть в вашей жизни не ТУСКНЕЮТ КРАСКИ… пусть в вашем доме будет ДОМОВОЙ -- дом не живёт, когда в нём нету СКАЗКИ!