Взрослые дети всегда помнят какими словами называли своих родителей. С этими словами строят свою взрослую жизнь.
По мере взросления детей, жизнь родителей легче не становится.
Пришли вдвоём. Муж и жена. Первый раз у меня. Я уставшая (5-я консультация), голодная и от этого, почему-то спокойно-невозмутимая.
- Я первый раз у психолога! - говорит раздражённо мужчина. Желваки ходят.
- Меня жена уговорила!
- И?
- Что и?!! Сын у нас. У меня. Дебил! - распаляется он.
- Дебил - это психиатрический диагноз, - устало говорю я. - Ваш сын в этом смысле дебил?
Мужчина уже на меня смотрит, как на дебилку. Потом переводит взгляд на жену с немым вопросом: «Ты к кому меня привела, ваще!!!»
Она съёжилась, сидит на краю стула, глаза отводит. Руки, зажала между коленями.
Он досадливо морщится, поворачивается ко мне, молчит. Я тоже. Не выдерживает. Злится ещё больше.
- Вот вы ж как бы психолог, так? Хм. Ну так объясните мне тогда, что мне с ним делать?
- С кем?
- С сыном!!!
- А что с ним?
Мужчина округляет глаза, удивляясь моей тупости и неспособности читать мысли. Опять поворачивается к жене с выражением: «Где ты эту дуру нашла?» Но жена опытный боец, сидит не поднимая глаз, и лишь по тому, как бледнеет её лицо, я понимаю - все силы у неё ушли на то, чтобы привести мужа ко мне.
- Он берегов не видит, понимаете. Сопляк. 14 лет, а ведёт себя как, как…
- Как?
- Прихожу домой. После работы. Ботинки посреди коврика стоят. Я ему: «Ты хоть что-нибудь в этой жизни умеешь? Ботинки хотя бы на место поставить». Сто раз говорил ему, ставь ботинки сбоку, так нет, как дебил, ничего не понимает. Всё в жизни легко достаётся. Телефон вот сломал. Не ценит. Не делится ничем со мной. Матери вон хамит. Дома ничего не делает. Все слова, как об стену горох. Ни стыда, ни совести. И вот, как, как себя с ним вести?! Как общий язык найти. Вы ж психолог, ну так посоветуйте!!! Есть у вас рецепт?
- Есть, - отвечаю, нарушая все каноны психологической консультации.
- И решение есть?
- Есть, - обалдеваю от своей наглости ещё больше.
Понимаете, есть алгоритм психологической консультации. Особенно первой. И меня учили, что первая встреча - это сбор информации, определение запроса, налаживание контакта. Ни о какой терапии речи нет. Тем более о каком бы то ни было решении. Что на меня нашло…
- Я правильно поняла, что Вы не знаете как разговаривать с сыном и не можете найти с ним общий язык?
- Ну да, сказал же!
- Решение есть, очень простое. Но не знаю справитесь ли вы с ним, - с абсолютно искренним сомнением говорю я.
- Ну? Говорите!
- Это не говорить, это сделать необходимо.
- Чего сделать-то?
- Как имя вашего сына?
- Антон.
И тут я совсем борзею (коллеги меня поймут, о чём я), достаю лист бумаги, маркер пишу на нём «сын Антон, 14 лет», кладу в дальний угол кабинета и предлагаю мужчине представить своего сына, стоящим на этом листе.
- Получилось? - спрашиваю.
- Да.
- А сейчас медленными шагами подойдите к листу, встаньте на него, войдите в образ сына и станьте им.
С явным сомнением на лице, он делает это. Закрывает глаза.
- А теперь скажите что чувствуете?
- Одиночество страшное. Слёзы в горле. Плакать хочу.
- От чего?
- От обиды. Все дёргают, шпыняют. То не так, это. Жить не хочется. Я как урод какой-то для всех.
- Для кого для всех?
- Ну для всех.
- Для кого?
- Ну, отца.
- А чего бы хотелось от него?
- Чтобы хоть раз похвалил. Спросил как дела. Чтобы не орал. Чтобы… я же тоже мужчина, чтобы гордился мной.
- Сделайте вдох и на выдохе выходите с листа.
Мужчина молча подходит к стулу, садится. Тишина. Женщина вытирает слёзы.
- Я всё понял, - вдруг тихо почти шепотом он. - Всё понял. Я себя так же маленький чувствовал. А от отца одни попрёки. Теперь я так же. Я понял всё. Спасибо.
Глаза у него и у жены зелёные. Ясные. И уши у него какие-то добрые, трогательные…
18 минут всё длилось. Первый раз в моей жизни.
История одной свадьбы.
Своего отца я с десяти лет называю батей. Потому что он так называл деда. Батя закончил Куйбышевский мед, создал семью, прошёл путь в Калмыкии от ординатора до главного врача крупнейшего района и, пережив предательство друзей, поклёпы, комиссии и, как выяснилось, «заказное» увольнение, ближе к полтиннику рванул «на Севера».
Спустя полгода вызвал маму; мне, как единственному сыну, не оставалось делать ничего, как уехать за ними в Анадырь. Спустя ещё полгода приехала моя девушка; свадьба, наша первая с женой квартира. И вот однажды, ближе к празднованию Нового 2005-го, обнаруживаю в почтовом ящике тугой конверт. Дома вскрыли, почитали, не поняли ничего. Назавтра за ответами пошёл к отцу.
- Батя, тут открытка пришла, с опозданием на полгода. Вас с мамкой на свадьбу приглашают. Рустам и Залина какие-то.
- Дай гляну, - отец раскрыл открытку, долго смотрел на приглашение, имена, подписи. Вернул, - а, не успели, так не успели.
- Так бать, это же в Дагестан вас приглашали, в Махачкалу! Кто это такие вообще? Тут видел, приписано: «перелёт и проживание за наш счёт». Бать, расскажи, а!
Отец поотнекивался. Потом недолго помолчал.
- Это сторона невесты приглашала.
- Ну?
- Ну… Это было в 85-м году, под новый год как раз. Тогда аномалия случилась - всю республику снегом засыпало. На улицу выйдешь - заборов не видно, только крыши торчат. По радио объявили ЧС, корм для скота на чабанских стоянках сбрасывали с вертолётов, чтобы падежа большого не было. Дороги расчищали военные, но и их усилий не хватало.
Я работал заведующим инфекционкой; помню, что поздравлять пациентов собирались. Стою у зеркала, креплю ватную бороду, медсестры и санитарки режут салаты. Вдруг за окном с надрывным рокотом и снежным скрипом остановился КРАЗ. Ну, знаешь, грузовик здоровенный такой…
- Да знаю, конечно.
- Ну вот, мы в окно выглянули, оттуда к нам вышли двое. Через пару минут пришли ко мне в кабинет. Молодая дагестанская семья, жили и работали на чабанской стоянке, километрах в пятидесяти от райцентра. Стоят у двери, переминаются, уставшие, серые от дороги. Я их приглашаю присесть - стоят.
Начинает говорить муж.
- Валера, - говорит, - дочка умерла. Полгода всего дочке, понос был две недели, неделю назад дышать перестала. Всё. Нам справка о смерти нужна, на святую землю повезём, хоронить будем.
Тут я заметил, что в руках он держит небольшой чемодан. Жёлтый. Ставит его на стол, раскрывает, а там грудничок лежит. Синяя вся девочка.
- Что же вы, - ругаться начинаю, - терпели до последнего? Почему сразу не привезли?
- Хотели, Валера! Не могли прорваться через снег. Вот большую машину нашли, приехали.
Отец осёкся, помолчал. Достал бланк, начал вносить записи, автоматически прослушивая тело ребёнка фонендоскопом.
- Я, - батя говорит, - не надеялся ни на что тогда. Это процедура необходимая, их вообще много. Но тут слышу - шум. Не стук сердца, как все привыкли, а шум.
«Всем тихо!» - крикнул, приложил мембрану плотнее. Через две минуты в фонендоскопе снова неясное «шууууух».
- Как сейчас помню, - батя рассказывает, - сбрасываю со стола всё, что было, чемодан этот тоже, ребёнка укладываю, ору главной медсестре, та - бегом за реанимационным набором. Через минуту вгоняем в подключичку лошадиную дозу лекарства с одновременным массажем сердца. Там много всего, ты не поймёшь. Ребёнок начал на глазах розоветь, а потом вдруг как закричит… Громко так, на всё отделение…
Я ошалело смотрю по сторонам - мама её без сознания по стене сползает. Папа бледный стоит, за стол держится. Элисту вызываю, санавиацию. Девчонку вертолётом увезли, вместе с родителями. Да ты помнишь, наверное. Они часто к нам потом приезжали, постоянно гостинцы везли.
- Дядя Рамазан? - говорю.
- Да! Рамазан, точно. Ну вот. Эта Залина - дочь его и есть. Ты смотри, помнят…
В июне бате стукнуло 60. Не празднует он дни рождения, не знаю почему. Но телефон его не замолкал. Родня, коллеги звонили, пациенты бывшие, студенты его, из медколледжа, где он преподавал. Дозвонился и Рамазан, конечно. Говорили долго, за внуков, в основном. А я снова забыл спросить, пока они говорили - как он адрес нашёл? Мы ведь уехали на Север в неизвестность. В квартире жили с супругой вдвоём. А нашли через нас.
Я не раз вспоминаю эту историю, когда пытаюсь сооценить то, чем я занимаюсь, с тем, что делал в мои годы батя. И никак даже близко не приближусь к его результатам. А при этой истории отец всегда скромно улыбается:
- Да… Много таких было.
- Пап, а пап, а чего мама с бабушкой недовольны тем, что мне нравится соседская Машенька, говорят, что у неё уже стёклышко треснутое?
- Да не парься ты, сына, я когда твою маму в жёны брал - так у неё не только стёклышка не было вообще, да ещё и рама ушатанная наглухо была!
Одна из главных вещей для родителей -это понять, что дети, это хоть и частица тебя, но это уже не ты. хоть мы и пытаемся оградить их от ошибок и от всего плохого, но проживать за них полностью жизнь, мы не должны. это не честно. искать нужно баланс между заботой и тиранией. ,.
Виктор Ерофеев, писатель в цикле «Отцы и дети»
…Я встретил папу в аэропорту, я подъехал на черной шикарной «Волге» прямо к трапу самолета, было холодно, январь 1979 года, я взял ему шапку. Поднялся в салон 1-го класса, все как полагается, как в фильме, от него пахло коньяком, он посмотрел на меня и сказал: «В этот раз я приехал из-за тебя» - папа умел говорить коротко.
…
Виктор Ерофеев: Счастливым, можно быть привилегированным человеком, но не счастливым, и детство может быть привилегированным, но не счастливым, я думаю что дети политбюрошников, которых охраняли, были не очень счастливыми. У меня было счастливое детство, которое раскололось на два счастливых детства: у меня было счастливое сталинское детство до 1955 года, то есть это было детство семьи, где папа мой, Владимир Иванович Ерофеев работал помощником Молотова, помощником по внешнеполитическим делам и он был достаточно высоким чином тогда в Министерстве иностранных дел и в Кремле тоже, потому что Молотов был премьер министром, а с другой стороны он был официальным переводчиком Сталина с французского языка, он на самом верху крутился у нас были машины, два шофера, няни, дачи.
Фекла Толстая: Все-таки можно назвать привилегированным? Счастливым - это другая категория, но привилегированным.
Михаил Козырев: А какие машины?
Виктор Ерофеев: Ну машина, сначала у нас была шоколадная Победа, это было красиво. У меня есть фотография, где мне 4 года и я сижу за рулем этой Победы, естественно мы едем все в путешествие по жизни.
Фекла Толстая: Простите, это была ваша собственная машина? Или это служебная?
Виктор Ерофеев: Это была служебная машина, а потом папа удостоился ЗИМа и мы ездили на чером ЗИМе, это уже большая, как американская машина, самая большая была ЗИС, а мы все-таки ездили на ЗИМе, и это продолжалось до 1955 года, а в 55 году папа получил назначение в Париж и мы потихоньку двинулись в Париж. Потихоньку, потому что не летели, а ехали на поезде. Это тоже путешествие, которое запомнилось на всю жизнь. И приехали в Париж и жили там, они жили там 4 года, я жил там 3 года. Вот случилось счастливое парижское детство, вот теперь не знаю, сами Фекла, решайте привилегированное оно было или нет. Другом моего детства был, только не смейтесь - Пикассо, который нарисовал портрет моей руки
Фекла Толстая: Где сейчас этот портрет? В музеи Дансе? Продается на аукционах?
Виктор Ерофеев: Не знаю, но хотите с этого начать рассказ? Мой папа был в Париже советником по культуре, имел миссию возить деньги в чемодане французским коммунистам, это так полагалось, тогда не было карточек, а банки не принимали деньги из Советского Союза. Это не легенда, это абсолютно объективная история. Ну как вот отвезти деньги французским коммунистам? Надо было что-то придумать, и вот было придумано довольно хитро, вот папа везет деньги Пикассо, как бы за картины или за цикл картин, оставляет и уезжает. Однажды мы ездили с папой вдвоем, ехали на Peugeot, если вас интересует марки машин, то на Peugeot 304 мы проехали всю Францию, это была одна из очень красивых машин нового поколения, когда фары не вынесены на крылья, а уже были внутри крыльев, такие внутрикрыльные фары, и мы проехали всю Францию. И вот где-то недалеко от Антибов на юге, это Франция середины 50-х годов, она тогда была еще эссенциалиская: Сартр, Камю там жили, мы подъезжаем и сидим в кафе. За меленьким столиком, за которым помимо нас двоих еще сидят Пикассо, Арагон, Морис Терез, председатель французской компартии. И они о чем-то говорят бурно, папа с чемоданом, но я не знаю может быть чемодан уже передали, по крайней мере чемодан мы привезли и мне уже скучно, потому что они обсуждают всякие истории, вероятно обсуждали культ личности Сталина, потому что все это прогремело уже. А я взял салфетку, положил свою руку и обводил карандашом как это принято у детей, просто мне делать было нечего. И вот представьте себе, Пикассо, который сидел справа от меня, взял эту салфетку, а все пили красное вино, засунул палец в бокал, и стал красным вином разукрашивать мои пальцы и ладонь. Он меня очаровал, а он был необычный человек, он был в полосатой тельняшке, матроске, у нас даже сохранились фотографии того времени, и он стал это так делать. Я, который не очень хорошо знал его, но я понял что он очень удивительный человек. Все были очарованы, что он пальцем разукрасил, где-то сильнее, где-то слабее, ставил кляксы винные и получился просто шедевр, тогда Арагон ему сказал: «Подпиши, пусть это будет ему на всю жизнь». И у него не особенно были колебания, но все-таки пауза была, потом он затребовал некую ручку и мне подписал, так вот не поверите, но мы не знаем куда делся этот рисунок. Папа был бескорыстным человеком, он возил чемоданы денег и ни разу не попросил у Пикассо какую-нибудь там картиночку в то время когда наш посол, товарищ Виноградов, у него дома скопилось огромное количество работ Пикассо, у нас только остались фотографии и еще он где-то что-то папе подписал, а вот это самое главное на что, наверное, можно было жить полжизни, мы это благополучно потеряли. …
… У родителей в квартире большая библиотека сохранилась, конечно же, было бы бессмысленно все книжки перелистывать, но может быть где-то в какой-то книге - не знаю, но вот осталась такая загадка, как часть моего детства.
Михаил Козырев: С этим чемоданчиком, я думаю, ушел не великий французский художник, а великий французский коммунист.
Виктор Ерофеев: Да, конечно, если бы была передача. Но, я думаю, что там за столом чемоданчик уже как-то уплыл, вряд ли бы мы там сидели в кафе с чемоданчиком, я видел папа открывал и там было большое количество французских денег, это тоже производило впечатление, казалось что мы в каком-то Чикаго.
Михаил Козырев: Прям кинемотографический сюжет.
Виктор Ерофеев: Да, да, но надо сказать, что по книге «Хороший Сталин» мы целый год объяснялись с Голливудом, они хотели поставить, в конце концов этого не состоялось, но там много было с точки зрения кино «вкусных» деталей, но и это тоже не такая плохая деталь. …
Михаил Козырев: А возвращаясь к той части детства, которое было связано с жизнью в Москве… Вы часто приводите образ того, что вам давали баночку черной икры на завтрак, что тоже мягко говоря не характерно для большинства детей той поры.
Виктор Ерофеев: Верно, да, моя мама, которая тоже работала в МИДе, в отделе печати, она осуществляла такую советскую функцию, она читала американские газеты и журналы, представляете это начало 50-х годов, она каждый день уходила на работу читать американские газеты и журналы для того, чтобы понять кто из американских корреспондентов втихаря пишет антисоветские статьи живя здесь. Тогда запрещалось посылать нецензуированные статьи в Америку, то есть американские корреспонденты должны были пройти через МИД, залитовать текст, а некоторые посылали втихаря, думали, что их не поймают за руку.
Фекла Толстая: Мама как раз ловила?
Виктор Ерофеев: Я не могу сказать, что мама мне давала отчеты в жизни сколько она поймала, но она читала и докладывала вот такой текст где-то там появился. Отсюда у нас были полные сведения об американской жизни. Дома мы обсуждали такие вопросы: в Америке как раз началась мода на бритье женских ног, хорошо помню, кто о чем, а мы о бритье женских ног.
Фекла Толстая: Это вы говорили за столом? Вместе с родителями?
Виктор Ерофеев: За столом вместе с родителями.
Фекла Толстая: И какие позиции высказывали ваши родители?
Виктор Ерофеев: Все были за гигиену, конечно, вот, за бритье. Мама работала в отделе печати МИДа, бабушка моя Анастасия Аникандровна, замечательный по энергетике человек, удивительной силы, она решила сделать из меня толстого, покорного мальчика и кормила меня по утрам икрой черной, но прямо скажем, что икра черная в те времена не была уж таким деликатесом, конечно, не так как сегодня, но каждый день ее не ел. И она звонила маме, это тоже была такая легенда. Это рассказывали и мама и папа, она звонила и докладывала о том, что Витя сегодня съел целую баночку черной икры. Это считалось как достижение. Я не хотел есть, альтернативой был рыбий жир, но черная икра тоже годилась. Это считалось большим достижением бабушки, она считала, что она все делает правильно. И это вошла в семейную легенду, у нас разные легенды в семье, это как Сталин и папа. Сталин папу любил как перспективного советского человека, как красивого, яркого, знающего языки
Фекла Толстая: Как часто ему приходилось непосредственно переводить с французского и на французский?
Виктор Ерофеев: По разному, было он переводил делегации французские, между прочим переводил не только французские, переводил и албанские, потому что не было человека, который был разрешен в Кремле, надо же было иметь статус официального переводчика.
Фекла Толстая: А он знал албанский?
Виктор Ерофеев: Нет. Лидер албанских коммунистов, он же был учителем танцев в Париже - Хаджа, и он говорил по-французски, вот папа ему тоже переводил, и де Голлю переводил. И еще папа переводил Сталину фильмы. Вот знаменитый фильм «Под крышами Парижа» Сталин видел с синхронным переводом моего отца.
Михаил Козырев: Сталин любил смотреть фильмы французские?
Виктор Ерофеев: И французские в частности. Когда папа перевел этот фильм, то Сталин налил бокал шампанского и передал отцу. Отцу было тогда… Ну вот смотрите, он начал переводить Сталина в 24 года, он вернулся из Швеции, всю войну пробыл с Коллонтай, у нас там действительно очень красивые истории. Он был личным политическим секретарем Коллонтай и писал с ней мемуары на французском языке для мексиканского издательства во время войны, ну все замечательно, а потом его вызвали в Москву. Не было у Сталина переводчика с французского, его назначили переводчиком с французского и он соответственно стал переводить Сталину достаточно часто. Возвращаясь к фильму, после фильма Сталин налил ему бокал шампанского, дал ему и папа сказал: «Товарищ Сталин, я на работе не пью». И Сталин так усмехнулся и говорит: «Молотошвили не позволяет?». Он звал Молотова Молотошвили. Подскочил Молотов, а он ему говорит: «Ты что не разрешаешь выпить человеку шампанского?». Он говорит: «Конечно разрешаю». И папа как мне рассказывал, он залпом выпил шампанское за здоровье товарища Сталина. Вот такие у нас были истории.
…
Виктор Ерофеев: У нас действительно была неожиданно детская жизнь, потому что, имейте ввиду, что папа был советником по культуре, в те времена, когда началась оттепель.
Фекла Толстая: Он был послом при ЮНЕСКО?
Виктор Ерофеев: Нет, потом он был вице-перезидентом ЮНЕСКО, но это уже потом, а так он был советником по культуре советского посольства. До приезда папы советский посол во Франции, товарищ Павлов в отчетах писал, что он не провел ни одного приема, это считалось положительно, то есть он этим французским империалистам, гадам, не дал ни одного бокала вина, ни рюмки водки. В посольство входили одни коммунисты. А мы приехали в 1955 году и началась бурная весна, даже не оттепель отношений. Через папу прошли все наши музыканты, сначала отсюда была наша дружба и с Растроповичем, и с Гелисом, и с Коганом. Они особенно близко дружили с Коганами, надо сказать и мы все их знали. И отсюда был и Эренбург и все. Вот такая у нас была клумба. А дальше, когда папа стал вице - президентом ЮНЕСКО, понятно, что они и с Шагалом общались, и с кем только не общались. Но были тоже вещи, которые я им никогда не прощу, потому что в 50-е годы в Париже в бедах жили Гончарова и Ларионов. Ничего не стоило пойти туда и приобрести их картины просто за копейки. Папа общался с вдовой Бунина, он получил распоряжение из Москвы, чтобы архив забрать. Но вот, например, с Анненковым, который был великий рисовальщик и художник портретист - отец не общался. А сколько там тоже можно было, все они жили в нищете. И мы встречались с русской иммиграцией на концертах, которые папа устраивал в огромных залах. Иммиграция плакала, но общения с ними не было.
Михаил Козырев: Общение было, как я понимаю, строго регламентировано. Просто так не пойдешь к опальному артисту.
Виктор Ерофеев: Вы знаете, несколько человек в посольстве имели возможность реально соприкасаться с теми, с кем хотел там посол и советники, дальше это было уже ни то чтобы криминально, а просто это не входило в их обязанности. Папа имел эту возможность, но самое интересное, что папа не хотел быть советником по культуре, он хотел быть советником по политике, и когда папа в конце концов написал свою книгу «дипломат», то надо сказать, что воспоминания о политике были, его потом назначили и он был вторым человеком в посольстве, и это все было неинтересно, он вспоминал Ги Молле, ну кто это такой Ги Молле - глава социалистической партии Франции в те годы, а когда он начинал рассказывать о Пикассо, я был мальчиком мало с ним пересекался, и все знали, что с его подачи Ив Монтан приехал в Москву в 1956 году после Венгерской революции, они же не хотели ехать с Симоной Синьоре. И у нас есть фотографии где Симон Синьоре, Ив Монтан и мама с папой сидят на даче у Монтана и обсуждают эти вопросы. Мама с папой близко дружили с Монтанами. Они фактически засылают Монтана в Москву, объясняя что это будет правильно. И там (В Москве - здесь) происходит невероятная вещь: советское правительство думает использовать для разблокировки, в которую попала страна после подавления венгерского восстания, а здесь (В Москве они были 2 месяца) это производит такое впечатление что целая плеяда наших певцов потом пела под Монтана. Да взять Андрея Миронова даже одежда, черная одежда, это был Монтан, но не только Андрей Миронов. Получилось что все опрокинулось в другую сторону. Хрущев вместе с политбюро специально пришел на первый концерт в зале Чайковского чтобы показать - вот настоящие французы с нами, а выяснилось что настоящие русские с французами. © Виктор Ерофеев
Как страшно жить,
когда забыли,
те, для кого мы жизнь прожили.
Меня не удивляет, когда «цыплята» учат «куриц».Меня удивляет то, что они делают это со знанием дела.
Было у отца три сына … Пока анализы на ДНК не сделал… Сейчас восемь.
Но они все не дома. Что делать? Нужно дома бывать чаще. Нужно дома бывать не гостем …
&
Некоторые молодые люди вместо вопроса «что делать?» задаются вопросом «с чего бы поржать? »
Отчаявшийся отец назвал восьмую дочь ИБРАГИМОМ и отдал в секцию БОРЬБЫ.
&
Каждый, настоящий отец любит своих детей так, как не дано ни одному человеку на свете! Каждая любящая дочь, подсознательно, больше тянется к отцу, чем к матери… и, даже, при выборе себе спутника жизни сравнивает его с отцом, ища сходства.
…Когда папа во второй раз прислал мне на Днюху с орбиты чётки и нарды… я начал понемногу подозревать, что он ни хера не космонавт…
-Папа, ну сколько можно уже пить?
-Это мои проблемы
-Люди, что уже будут говорить?
-Это их проблемы