Ливней серо-дымчатая штора нити распустила до земли,
площади прошив резным узором, улицы, неброские дворы.
Скверики промокли, перекрёстки в листьях клёна, осень здесь - внутри,
дождь в асфальте выскоблил бороздку, тонут щепки в грохоте /реки/.
Небо отражается зеркально, облако мустангом понесло,
жестко, монотонно, инфернально душу разрывая полотном.
Вскользь упала капля дождевая, струны сердца чувствами задев,
что сорвались к небу дикой стаей, раздразнив порывом тонкий нерв.
Образы, в гербарии картинном, связаны не только парой фраз,
день-деньской чеканят капли мило, в строках тают ноты в стиле джаз.
Пусто … ностальгия-недотрога, сдавливает памятью висок,
выпить, что ли, пару стопок рома, растворяя сдавленный комок…
Ссорятся чеканные секунды тикая без устали в часах,
тренькают навязчиво-абсурдно молотом по темечку стуча…
Тает сплин дымком … и над камином свечи в бронзе с яшмой зажжены,
жаль, что ты ушла неуловимо узенькой тропою тишины…
На тот свет гонит одиночество, а не пускает любовь близких людей.
Кто не смог привыкнуть к людям - привыкает к одиночеству.
Нам одиночество дается, как спасенье,
Как обновленье смысла бытия,
Как редкий шанс морального прозренья
В той ситуации, В который Вы и я.
Ошибок прошлых горечь осмысленья,
Не может вкус надежды отравить.
Нам одиночество дано, как избавленье,
И как связующая между нами нить.
И как возможность, не спуская флага,
Во глубь себя однажды заглянуть,
Со дна души не поднимая муть,
И вновь идти, не убавляя шага.
(Николай ЛЯТОШИНСКИЙ)
Чем глубже в раковины ночи
Уходишь внутренней тропой,
Тем строже светит глаз слепой,
А сердце бьётся одиноче…
Дата написания: 1915 год
Силишься справиться малыми средствами:
Вместо «Люблю» - выдох дыма на лестнице,
Напоминающий бренное облако,
Что проплывает над сумрачным городом
В смятых эскизах, не ставших картинами,
Вместо «Прощай» - размышленья над книгами,
Блики свечей на улыбках фарфоровых
Муз ненасытных… И сердцем надорванным
Бьешься над образом, вжиться стараешься,
Голос дрожит, непослушными пальцами
Пробуешь клавиши на неподатливость,
В звуках пытаясь подсказки угадывать,
И сублимируешь, внешне бездействуя.
Пляшет перо оскверняющим лезвием
По одиночеству, по неизбежности
Пошлых клише, распиаренных в вечности,
По непристойности строк недописанных
Полунамеками, скрытыми смыслами,
Массой причуд, паранойей, капризами,
Рваной бумагой, чернильными брызгами…
Падаешь в утро жар-птицей израненной.
Непродуктивны, напрасны старания.
Давно года 3 назад идя на работу рано утром я заметила как одна впередиидущая женщина машет кому-то всё время на одном и том же месте. Я никак не могла понять кому же, но вскоре нашла то самое окно где ждали этого приветствия каждое утро. Однажды я даже услышала телефонный разговор. Какой-то набор стандартных вопросов, как здоровье, как Муся и всё такое. Время шло и каждое утро светилось это окно и ждало взмаха руки, когда кто-то точнее конкретно женщина помашет. Но вот одно утро я иду и нет этих приветственных взмахов, конечно первой реакцией было взглянуть в то самое окно, к моему сожалению оно не светилось. И больше уже никогда не ждало того приветственного взмаха. Прошло время я однажды подняла глаза и мне просто стало понятно я не помню какое это было окно. И тут мне вспомнилось. Будучи первоклашкой я жила в доме где окна не выходили во двор, в котором никогда не было света. Родители уходили гораздо раньше чтобы успеть дойти до работы. И я одна выходила в эту темноту и шла по дорожке в школу, а чтобы мне не было так страшно я оборачивалась и махала рукой пока да никому просто так. И только сейчас я подумала, а может этот кто-то тоже стоял и ждал возле окошка когда помашу ему я. Быть может та бабуля, которую дети запирала в комнате чтоб она не набедокурила, а может та одинокая что жила на 4 этаже, а может и ещё кто-то.И только сейчас я поняла я каждый раз махала своему одиночеству и оно отступало. Пусть лишь в моей голове, но отступало. А вполне возможно кто-то согревался от этого взмаха, думая что я машу именно ему. Не стесняйтесь иногда помахать рукой и не важно кому.
Сижу я в комнате, набитой
Бардаком и тишиной.
И настукиваю ритмы,
Чтоб ко мне пришел покой.
Покоя нет, и, как ни странно,
Голова - туда-сюда.
На душе больная рана
И на родинке - слеза.
Сижу одна и наблюдаю -
Щебечут птицы за окном.
Думаю и понимаю -
Сегодня хочется мне в дом,
В котором родилась давно.
Хочу в забытое «кино».
Придумать одиночество нельзя,
Как невозможно выдумать разлуку,
Как невозможно возвратить назад
Слова, казавшиеся просто звуком.
У одиночества нелёгкая судьба,
В нем есть осеннее седое благородство,
Оно тоске оставит право первородства
И все права сбежавшего раба.
(Николай ЛЯТОШИНСКИЙ)
Никогда не возможно встретить «живой идеал» Мы сами не идеальны. Всё время меняемся. Другие тоже. Мы слишком многое ожидаем от другого человека, а он порой даже не знает что именно. Потом мы испытываем разочарование от того, что этот человек не оправдал наших ожиданий. Но обманываем однако мы сами себя. Так как разочаровываемся в своих собственных иллюзиях, нами же создаваемых постоянно.
Думаю, что чувство одиночества знакомо всем. Так как мы очень всё же чужие друг другу глубоко в душе.
Всё уже было. Но кануло в лету.
Она всё мечтала и помнила это …
Жизнь проходила, и днями, ночами
Она, как и прежде, о нем лишь скучала..
Года пролетали… менялась природа,
Она всё сильней становилась от года…
Верила в чудо, надежду лелея…
Но где же ты, где? Моя ты потеря…
Где же ты, счастье моё заплутало?
Нам осень надежду с тобой обещала?
Пророчели весны любовь неземную.
Пол жизни прошло, я тебя не забыла.
Цветок, что тобой был подарен когда-то,
Храню, как гербарий, в странице двадцатой.
Люди, судачат ей вслед:-" Одиночка,
Принца не жди.. . не бывает их точка".
Им не понять, что она очень любит,
Сердце стучит, значит ждать его будет.
Нет у любви, ни инструкций, ни годности.
Пусть и душа, в тупике безысходности.
Не поддается любовь обьяснению,
Логики нет. .Проверяется временем.
Силу любви не измерить в амперах,
Жизнь измеряет её только, верностью!
Copyright: Наталья Жукова-Бабина,
Вы в памяти остались смутным сном,
Мечтою, вдребезги разбитой,
Сумбурным неотправленным письмом,
Сюжетом, временем размытым.
Ваш образ стёрся вереницей дней,
Став тенью, блёклой и бесплотной,
Фантомным звуком скрипнувших дверей,
Ночным звонком в тиши дремотной.
Вы - прошлого полузатёртый след,
Судьбы моей вираж опасный,
А ныне - призрак, миф, в шкафу скелет…
Любимый, как же я несчастна!
Медленно уходил я от старушки, зная, что больше её не увижу…
На улице Весенней часто встречалась мне старушка и её собака. Они сидели в небольшом закутке между аптекой и книжным магазином.
Старушка, маленькая, худая, в потрепанном пальтишке, она сидела там в любую погоду. В дождь, жаркий летний день и морозный вечер. Сидела тихо, не крича и не поднимая головы, а рядом с ней, на асфальте, было расстелено небольшое ватное одеяло, с лежащими на нем вещами.
На коленях старушки всегда сидела собака, старая дворняжка, которая думала о чем-то своем и слабо жмурилась, когда хозяйка решала почесать её за ушком. Старушка никого не зазывала, лишь улыбалась и смотрела подслеповатым взглядом на прохожих, решивших остановиться возле ее нехитрых товаров.
Я часто проходил мимо нее, не задерживаясь, а в этот день будто что-то екнуло в груди.
- Здравствуй, мать, - улыбнулся я, присаживаясь на корточки и беря с одеяла потрепанную книжонку, на которой было написано одно слово. «Сказки».
- Здравствуй, сынок, - тихо ответила старушка, кутаясь в ветхое пальто.
- Хорошая книга, бери. Деткам своим почитаешь, а они внукам, те - своим внукам. Я своим всегда читала. Темными и холодными вечерами.
- Хорошие сказки?
- Как и все хорошее в нашей жизни, сынок. Этой книге больше лет, чем мне. Ее страниц касались тысячи пальцев, а слова читали тысячи губ. Да и сказки эти, хорошие они, сынок. В них добро всегда побеждает зло, девушки находят любовь, а рыцари сражают злых королей. Возьми, а?
- Сколько стоит? - спросил я.
- Сколько не жалко, сынок. Давно я тут сижу. Ежели человек хороший, то пусть берет за сколько есть. Негоже мне, старой, просить что-то. А нам с Жучей и того хватит, - сказала старушка, ласково почесывая собаку по голове. Дворняжка подняла на меня взгляд и коротко тявкнула, словно подтверждая слова хозяйки.
- А это что? - я отложил книгу в сторонку и взял в руки резную шкатулку, на которой были изображены разные зверушки и цветы.
- Сынок мой делал когда-то, - тяжело вздохнула старушка, с любовью смотря на шкатулку. - Любил он это дело. Вырезал часто что-то. Сядет и стругает дерево, только опилки летят да смолой горячей пахнет. Хранила я в ней украшения свои сначала, а потом их детям отдала. Все отдала, веришь?
- Верю, мать.
- Кольца отдала, серьги, браслеты. Все, что было. Им-то нужнее, чем мне. Нам с Жучей хлеба только да супа жидкого. Много чего в этой шкатулке лежало. Украшения мои, деньги, бумаги всякие. Много она повидала, а лак с нее так и не сошел, хоть и открывалась часто. Возьми, сынок, а?
- Сколько?
- Сколько не жалко. Чего мне, старой, просить-то? Давно я тут сижу, и никогда ничего не просила. Кто хочет, купит, кто хочет так возьмет. Или вот, кольцо возьми.
- Это? - я поднес к глазам простое медное колечко, внутри которого находились полустертые цифры и обрывок надписи. «17.3.45. Da… h…u».
- Это, сынок. Медное оно. Не золотое, но дороже золота.
- Почему, мать?
- Свадебное кольцо сестры моей. Отдала она мне его перед тем, как уйти. А я сохранила. А сейчас вот продаю. Пусть другие его хранят, а я старая уже. Потерять могу.
Тут я более внимательно окинул взглядом одеяло старушки. Не простые вещи она продавала, а жизнь свою. Память. Потому и не кричала, не звала людей смотреть товар её. Лишь сидела тихо, да гладила старую дворняжку.
Сдавило что-то мое сердце. Будто холодная ладонь в него вцепилась. Я не мог говорить, мог только смотреть на то, что лежало на ватном одеяле.
Старые часы на цепочке, резная шкатулка сына старушки, медное колечко, хранившее память, потрепанная книга сказок, детские ботиночки, которые ни разу еще никто не надевал.
И в уголке, рядом с ногой старушки, фотография. Простая фотография, немного помятая и с надорванным уголком, на которой была запечатлена красивая девушка с черными, как смоль, волосами, полными губами и добрыми глазами.
- Это я, сынок. Когда-то я была красивой, а потом года свое взяли, - улыбнулась старушка, продолжая поглаживать собаку. - Старая фотография. Я ее не продаю, но если хочешь, я тебе отдам. Хороший ты. Вижу.
- Что же случилось, мать? - тяжело сглотнув, спросил я. Вздохнула старушка, промокнула серым платком усталые глаза, всхлипнула немного. - Почему ты продаешь все это?
- Одна я осталась, сынок.
- А где дети, сын, сестра?
- Ждут меня. Недалеко от Мюнхена, ждут, сынок. Там они остались, одна я выжила, да Жуча моя. Давно это было.
- Дахау? - тихо промолвил я, стараясь не причинить старушке боли. Зажмурилась та в ответ и губы закусила.
- Да, сынок. Ушли они, одна я осталась. А вещи? Стара я, сынок, а камень протирать надо, цветочки поливать, сорняки выдирать.
- Камень?
- Да. Холодный камень, где имена их выбиты. Черный камень. Все, что осталось, не считая этих вещей, - грустно улыбнулась старушка, обводя морщинистой рукой свой товар.
- Купи, сынок, а?
- Куплю, мать, - кивнул я, бережно укладывая вещи в рюкзак и вытаскивая из кошелька всю наличность.
- Все куплю. - Ты только не выбрасывай их, сынок, - тревожен ее голос. Дрожит, как стекло. Грозится лопнуть и засыпать серебристыми осколками то, что дорого старушке.
- Это жизнь, мать. Её не выбрасывают.
- Спасибо, сынок. Спасибо.
- Тебе спасибо, мать. Тебе спасибо.
Медленно уходил я от старушки, зная, что больше её не увижу. Оглянулся лишь раз. Она смотрела на небо, где бежали серые тучи. Такие же серые, как и её глаза, наполненные болью. Было что-то еще в её взгляде. Я знал, что именно. Это была надежда. Надежда на то, что всё, рассказанное мне, никогда не будет забыто.
*Дахау - один из крупнейших и зловещих концлагерей смерти нацистской Германии. По непроверенным данным через лагерь прошло около 250 000 человек и более 70 000 погибли. Во время освобождения лагеря все охранники из числа немецких солдат были расстреляны.
Петь хором, может, и веселее, зато в одиночку песню выбираешь сам.
Когда говорят об одиночестве, не все точно, понимают, что это. А ведь истинное одиночество- это не только тогда, когда ты один и рядом нет никого. Настоящее одиночество- быть рядом с тем, кто не понимает и не принимает тебя. Можно быть вполне счастливым в уединении, но нет ничего ужаснее, чем задыхаться в обществе близких, но таких далёких тебе людей. Быть окружённым родными, но по сути совершенно тебе чужими людьми- гораздо хуже, чем быть просто одному…