Повесь скрижаль где изголовье,
чтоб дважды в день с неё прочесть -
«Нет друга лучше, чем здоровье.
Врага нет хуже, чем болезнь».
Охреневаю с нашей страны. Воруются десятки миллионов, а помочь больным детям не кому. Предлагаю каждому кто ворует и берет взятки (я про чиновников и прочих) хотя бы часть своих «честно» украденных, детишкам на операции давать. Инвестировать надо в будущее, а не в дачи на Мальдивах!!! :(((
Мы все в той или иной мере психи. Но шансы на выздоровление есть лишь у тех, кто это понимает.
Люди шагнули в бескрайность космоса,
Достигли огромных морских глубин…
А где-то в больнице, в кроватке маленькой
Умирает ребенок… Такой не один…
Ему не увидеть морского берега,
Хотя его жизни не вышел срок,
Но нет у родителей столько денег,
Чтоб оплатить еще жизни глоток…
Мать почернела, а ей только двадцать,
Мнет в худеньких пальцах промокший платок,
Отец зубы сжал, чтоб на крик не сорваться --
Где взять для ребенка жизни глоток ?!
Давно уже продано все до нитки,
Отец от работы уж валится с ног…
Нет на земле страшнее пытки,
Когда нет денег на жизни глоток…
Анализы сдала… Увы, больна не вами…
Шестилетний Дилан Сигел из Лос-Анджелеса написал книгу, чтобы помочь своему больному другу Джону Пурназаряну. У семилетнего мальчика редкое наследственное заболевание печени - болезнь Гирке.
Чтобы спасти Джона, его младший товарищ продает экземпляры своей книги. 16-страничное произведение назвается «Шоколадка», что для юного писателя является словом, обозначающим высший восторг.
Публикацию книги оплатили родители Дилана, а в привлечении внимания помог супермаркет Whole Foods, который пожертвовал несколько сотен шоколадок. Их Дилан продает вместе с книгой. Ему удалось собрать уже более 30 тысяч долларов, а также привлечь внимание к редкой болезни своего друга.
Сейчас не существует лекарства от этого заболевания, поэтому деньги, собранные Диланом, были отправлены в фонд ребенка в Университете флоридской школы медицины в Гейнсвилл для изучения болезни. Теперь цель Дилана - собрать миллион долларов.
Он будет жить до мая… с папой в одной палате
, Кто-то кладет на столик крестик с цветной цепочкой.
Папа угрюмо шепчет:"Хватит молиться, хватит!"
Мальчик приехал в хоспис.
Мальчик умрет и точка.
Он временами весел, строит шалаш из пледов
И со своей болезнью в очень глубокой ссоре
-Пап, а пираты злые? Сколько у них корветов…
Хватит уже об этом! Я не увижу моря…
Лучше купить корабль, в лодке не много проку,
Карты сокровищ нету-плохо, но мы начертим! Помнишь, меня под праздник ты отпросил с уроков…
Я не увижу моря-Пап, отпроси у смерти…
Ночью мальчишке душно, боль раздирает шею:
Самый жестокий хищник-смерть на ночной охоте.
Старый мужчина плачет так, что врачи бледнеют:
«Мальчик устал бороться! Господи он уходит!»…
Яростно верить в чудо-каждый имеет право:
Сжать в ледяных ладонях-крестик с любой цепочкой…
Сонный июльский ветер бродит по Коста-Брава,
Мальчик глядит на море. Мальчик живет и точка.
Свою таблетку ты съел гораздо раньше, чем подумал об этом. Общество больно. И лечить его бесполезно. Лечение начинается с тебя самого, смотрящего на список вычеркнутых из твоего сердца людей.
Всякая любовь - болезнь, но не всякая болезнь - любовь.
…И вот она ушла далеко-далеко, в те края, где уже нет ни горя, ни слез, ни болезней. С больничной кровати она поднялась, легкая, помолодевшая, и, конечно, первое, что она ощутила, - это полное и абсолютное отсутствие боли. Я почувствовал это, потому что держал ее за руку в ту таинственную минуту, которую мы на земле называем «смертью». На самом деле, как я теперь понимаю, это что-то совсем-совсем другое.
Мы знали оба, что она уходит, что страшную болезнь победить невозможно. Мне хотелось удрать, спрятаться, исчезнуть - сбежать от жены, чтобы где-то в стороне от ее мучительно-тихой белой палаты, от капельниц, от деловитых сестер, от увядающих в вазах ненужных цветов, принесенных нашими друзьями и родственниками, от скорбного и мучительного ожидания неизбежной минуты расставания, - от всего этого уединиться и просто завыть, напиться, выкричать свой ужас, протест и горе. Но уйти из палаты мне было некуда, а вернее - нельзя…
Как трудно любить, когда, кажется, совершенно нечем проявить, доказать, выказать свою любовь! Не нужны уже ей были ни редкие дорогие лекарства, ни подкрепляющие деликатесы, ни ложные надежды. Ничего ей было не нужно - только моя любовь. Это я видел по ее гаснущим глазам - говорить она уже не могла, только чуть-чуть шевелила губами и иногда пыталась улыбнуться мне. Если я видел тень ее улыбки - я сразу же улыбался ей в ответ и говорил о своей любви.
Приходил священник, иеромонах отец Алексей из ближайшего к больнице монастыря. Он соборовал ее, ей стало чуть легче: видимо, боли перестали так мучить ее, она уже не смотрела на сестру, приходившую делать обезболивающие уколы, с таким напряженным ожиданием. Она даже сделала однажды знак - «Не надо укола!», но сестра все равно ввела обезболивающее по расписанию, у них был свой порядок. Отец Алексей пришел еще раз, читал молитвы над женой, что-то ей говорил - напутствовал, наверное: я на это время вышел из палаты. Потом он позвал меня и причастил ее уже при мне. Она сразу же спокойно уснула. Мы вышли с ним в коридор.
- Батюшка, хоть что-нибудь я могу сейчас для нее сделать? - спросил я.
- Можете. Молитесь.
- А еще?
- Окружите ее своей любовью, как облаком. Забудьте о себе, о своем горе - потом отгорюете, а сейчас думайте только о ней, поддерживайте ее. Помните, умирать - это нелегко и непросто! Да укрепит вас Господь. - Он благословил меня и ушел.
После этого разговора я старался перестать думать о себе. Если подступали ужас, тоска, отчаянье - я обрывал свои мысли и глушил чувства батюшкиными словами: «Потом отгорюешь! Сейчас думай только о ней!»
Я старался чаще прикасаться к ней: отирал пот, смачивал водой ее постоянно пересыхающие губы, что-то поправлял и как можно чаще целовал легонько - ее лицо, лоб, бедную облысевшую головку, ее исхудавшие голубоватые руки… Мы много разговаривали. Вернее, говорил я один, а она слушала. Я вспоминал милые и смешные эпизоды из нашей жизни, вспоминал подробно, не торопясь, со всеми деталями. Я даже пел ей тихонько песни, которые мы когда-то любили. А когда я уставал говорить, то ставил какой-нибудь диск с хорошей спокойной музыкой, с книгами. Ей нравилась запись пушкинской «Метели» в исполнении Юрского, с музыкой Свиридова. Мы ее слушали раз десять, не меньше. Отец Алексей тоже оставил мне диск - монастырские песнопения о Божьей Матери. Сначала я боялся его ставить - вдруг она испугается, услышав монашеское пение, но однажды решил попробовать. Она слушала спокойно, лицо ее как-то посветлело, а когда пение кончилось, она посмотрела на меня выжидающе напряженно - и я понял, что она хочет услышать все с начала. Потом я купил еще несколько таких же дисков в монастыре, с другими песнопениями. А еще, запинаясь на незнакомых словах, я читал молитвы по молитвеннику, который мне оставил и велел читать жене отец Алексей. Она их слушала с тем же просветленным лицом, что и монастырские песнопения, хотя ничего такого особенного в моем неумелом чтении не было. Но молитвы ей явно помогали. Да и мне они помогали тоже.
Уходила она тихо, поздним вечером. Сначала, на очень короткое время, я даже не успел испугаться как следует, она вдруг задышала трудно, с хрипом, а потом стала дышать уж? тише и все реже… реже… реже… Я держал ее за руку и молчал. И вот, когда перерывы между вдохами стали совсем редкими, она вдруг выдохнула, - а вдоха я уже не дождался. Все в ее лице остановилось, рот приоткрылся, и я понял, что душа ее покинула тело. Вдруг я ощутил в наступившей полной тишине какое-то смятение, что-то похожее на страх, заполнивший маленькую палату до краев. И тут я нашел правильные слова - или кто-то мне их подсказал.
- Любимая моя, не бойся - я с тобой! - сказал я тихо. - Я знаю, что ты здесь, что ты слышишь меня. Я люблю тебя, милая моя, как любил - так и люблю! Я знаю, что это тело - не ты. Я любил его, я привык к нему, и я буду, конечно, плакать и горевать над ним, ты уж прости меня. Но я знаю, что настоящая ты - не бедное это тело, на которое мы с тобой сейчас оба смотрим. Ты - не в нем, но ты здесь. Не бойся ничего, только молись как умеешь. Просто говори: «Господи, помилуй!». И я тоже буду молиться о тебе, дорогая. Вот прямо сейчас и начну!
Отец Алексей заранее посоветовал мне купить «Псалтырь» на русском языке, церковно-славянского я тогда не знал, и велел сразу после «отшествия души», как он выразился, начать читать «Псалтырь» - и читать по возможности до самых похорон. «Это очень важно, это будет огромная помощь ее душе!» - сказал он. Палата у нас была отдельная, заплачено за нее было вперед, и потому мне разрешили остаться с моей женой до утра, не увезли ее сразу. Я сидел и читал вслух псалмы, и мне казалось, что она прильнула к моему плечу и внимательно слушает.
Предпохоронная суета и сами похороны заняли меня полностью, и я не знаю, что было бы со мной, если бы у меня оставалось хоть какое-то свободное время. Но у меня его совсем не было: я читал «Псалтырь» каждый свободный час, а когда выдавались только минуты свободные - читал молитвы. На отпевании и во время похорон я молился беспрерывно и… продолжал говорить ей о своей любви.
Поминки прошли очень спокойно и были недолгими. Когда моя и ее мать начали убирать стол после гостей, я сразу же принялся читать «Акафист за единоумершего» - как велел мне делать каждый вечер отец Алексей в течение сорока дней. Дочитав со слезами акафист, я, наконец, свалился и крепко уснул.
На следующий день я проснулся с ощущением пустоты во всем теле, в мозгу, в душе - и во всей моей жизни. «Вот оно, начинается…» - подумал я. Хотел ехать на кладбище, но по дороге раздумал и поехал в монастырь, На мое счастье, отец Алексей в этот день успел уже посетить больницу, мы с ним встретились и с полчаса ходили по монастырским дорожкам и разговаривали.
- Кончину вашей супруге Господь даровал христианскую, непостыдную, а болезнь, с кротостью переносимая, послужила ей к очищению от грехов. Будем надеяться, что она в Раю. Но кто из нас свят? Поэтому помните, что на вас лежит устроение вечной жизни вашей жены и там. Помогите ей сейчас обустроить свой вечный дом!
- Чем, как? Что я могу теперь, батюшка? Это здесь я мог работать для нее, квартиру купил…
- Помогайте молитвой, милостыней и добрыми делами, творимыми во спасение ее души. Заказывайте сорокоусты, подавайте поминания в монастырях и храмах. Вы были хорошим мужем для вашей жены на земле, продолжайте же им быть и теперь, когда она ушла из этой временной жизни. Помните о том, что вы встретитесь в Вечности. И как же хорошо будет, когда ее душа приблизится к вашей душе, просияет от радости и скажет: «Спасибо за все, что ты для меня сделал не только на земле, но и здесь. Какой чудесный дом ты для меня построил своими молитвами и добрыми делами!»
Я думал весь этот день до самого вечера. Ходил по Москве, заходил в храмы, ставил свечки, заказывал сорокоусты и поминания… Вечером я прочитал опять «Акафист за единоумершего» и решился: буду строить для жены дом, как сказал отец Алексей!
И я начал строить небесный дом для моей любимой. Я объехал и обошел все монастыри Москвы и везде заказал годовые поминания об усопшей рабе Божией Анне. Нищим я подавал только мелочь - кто их разберет теперь, этих нищих… Зато когда видел по-настоящему бедную старушку в храме, то подходил к ней, давал уже приличные деньги и просил молиться за новопреставленную Анну. Я нашел людей, которые помогают онкологическим больным детям, и тоже начал участвовать в этом добром деле. А потом мне крупно повезло. Совершенно случайно я узнал адрес бедного прихода, строящего храм в деревне М-ке, под Тулой, и стал посылать туда деньги с просьбой молиться о моей жене, а летом, во время очередного отпуска, поехал туда и помогал стройке своими руками. И сорок дней я каждый вечер читал «Акафист за едино умершего», заменяя «его» на «ее», хотя отец Алексей мне ничего об этом не сказал - так мне на сердце легло.
Иисусе, верни душе ее благодатных силы первозданный чистоты.
Иисусе, да умножатся во имя ее добрыя дела.
Иисусе, согрей осиротевших Твоею таинственною отрадою.
Иисусе, Судие Всемилостивый, рая сладости сподоби рабу Твою.
Потом стал читать реже, обычно по субботам, а еще в годовщину нашей свадьбы и в ее день рожденья.
Прошел год. Выйдя из храма после панихиды в первую годовщину смерти, я шел в раздумье. Вот и год прошел… Жизнь незаметно стала входить в какую-то новую спокойную колею. И только тут я вспомнил, что собирался после смерти жены полностью отдаться своему горю, выплакаться-выкричаться-напиться, впасть, быть может, в какой-нибудь загул с тоски. А ведь ничего этого не было! Да я даже и не вспомнил ни разу о своем «отложенном горе»… Горе было, но оно сливалось с молитвой, с постоянными мыслями о любимой, с заботами о ее посмертной судьбе, да и просто некогда мне было с ума сходить от горя - надо было ей помогать! А это значило - помогать другим, тем, кто нуждается в помощи. У меня не было времени думать о себе, несчастном, потому что я продолжал весь этот год думать о ней, о ее душе. Я хотел помочь спастись ее душе - а спас, сам того не ведая, и самого себя!
Я часто размышляю о том, в каком состоянии сейчас находится строительство небесного дома для моей любимой. Построил я только фундамент дома или он уже возведен под крышу? Но как бы ни сложилась в дальнейшем моя жизнь, я все равно эту стройку не брошу…
А на нашем храме в деревне М-ке уже возводятся купола и скоро будут установлены кресты.
Медики, у меня к вам вопрос! Два дня валялась с температурой, гриппую, ничем не сбивалась. Вчера лежка надоела, уже бока болят, решила лечится трудотерапией, не могу так без дела на диване валяться. Загрузила стиралку, полила цветочки, покроила и пошила себе костюм к 8-му марта, и все с температурой 38. Сегодня с утра выше 36 не поднимается. А теперь суть вопроса. Я остываю и к вечеру стану комнатной или трудотерапия помогла?
Мы все болеем: каждый в свою меру.
Один - простудой, второй - головой,
третий - гордыней, гневом, маловерьем,
четвёртый - ленью, пятый же - тоской.
Мы все больны, истощены хандрою,
бывает, что недугов весь букет,
и оттого так хочется порою
больничный взять на много-много лет.
Да вот беда: болезнь не излечима
примочками, микстурой или сном.
Одно лекарство здесь необходимо:
жизнь изменить - но мы кричим: «Потом!»
«Потом, потом исправлюсь, обещаю,
сейчас - нет сил, уж лучше поболеть!»
Так к своему недугу привыкаем,
что излечиться можем не успеть…
Спорят миллионеры-
Кто гламурней и круче
В дорогих интерьерах
И с часами от Гуччи.
Лимузины и джипы,
Бриллианты, рубины,
Номера- только Vipы,
Лишь французские вина.
Олигархи, банкиры
И с обложек модели
Жить привыкли красиво,
Отдыхать в Куршавеле.
Загорать депутаты
Ездят в Канны и Ниццу,
А в холодной палате
Соседней больницы
Умирает Наташа,
Ей лишь восемь годочков…
Денег нет у мамаши
На лекарства для дочки.
Вся в долгах и кредитах,
Только вести плохие-
Очень дорого нынче
Химиотерапия.
Тянет Ната ручёнки
Со следами уколов,
Боль в огромных глазёнках:
-Я поправлюсь, мам, скоро?
Мать тихонько заплачет,
Ведь никто не поможет,
Хоть костюм от Версаче
У кого-то дороже.
Говорят они много
О добре, долге, чести…
Но стоит у дороги
Новый маленький крестик
И букетик ромашек…
Но ещё много рядом
Таней, Саш и Наташек,
Кому помощь так надо.
Мы бедны ли, богаты,
Но давайте, чем можем,
Отложив все дебаты,
Этим детям поможем.
Мне кажется, что лекарства действуют медленнее, чем болезни… а может так оно и есть… (((
Я хочу тебя.
Я хочу неделю проваляться с тобой в постели.
Я хочу чтоб тело твое горело, чтоб тебя трясло!
Ты будешь только моим.
Твой Грипп.