одной тобой сейчас живу
лишь о тебе, весь день мечтаю
и ночку лунную я жду
ведь я любить тебя
Желаю
как можно долго так светить
у солнца, я спросить пытаюсь
ведь без любимой мне не жить
хоть иногда порой,
Пытаюсь
и вот закат уж за горой
я мчусь к тебе
я весь пылаю
О ночка будь же подлинней
я об одном сейчас
Желаю!
Каждый раз, испытывая боль от потери, чувствую, как закрывается еще одна дверка в моей душе. Закрывается, а ключ выбрасывается мною. Боюсь - скоро ни один человек не сможет войти в мою душу, а взломать все замочки будет чрезвычайно сложно… Надо, наверное, оставить запасной ключик от самой маленькой дверцы, так, на всякий случай, чтобы был шанс взломать остальные изнутри - из души…
Тебе тепло я протяну в ладонях,
Оно не обожжет, бери.
Прости меня за то что я все помню,
Прости за то, что не могу забыть…
Я не прошу тебя - забыть!
И даже хорошо, что помнишь,
Ошибок чтоб не повторить…
Надеюсь, ты меня не гонишь???
****
Полетела в мусорник пачка смятая.
Распечатую еще одну, кажется пятую.
Прикурю от плиты, спички кончились.
Струйки дыма к потолку взвили’сь.
Хороводы дум, спать мне не’дали.
О тебе. А тебе оно надо ли?
Я сидел и долго прикидывал,
То жалел себя, то завидывал.. .
И понять пришлось вещь простую,
Сомневаюсь в любви в пустую.
Если жизнь моя тебе вверена,
Не страшусь ничего, будь уверена.
Никаких обещаний не надо,
Я с тобой, я всегда буду рядом.
Сквозь любые поверь, растояния,
Ты услышишь мое дыхание.
Я молю! Ты отринь сомнения.
ДЛЯ ТЕБЯ ЭТО СЕРДЦЕБИЕНИЕ.. .
Пусть я снова его не найду,
Пусть мне будет в сто раз еще хуже;
Он придет, потому что я жду.
Он ПРИДЕТ, потому что мне НУЖЕН.
Просто живу… Иду по жизни с Верой. Знаю не легко нам часто бывает. Но все разрешимо. Где есть вопрос, там же Вы найдете и ответ. Понимаю сложно, хочется плакать, жаловаться на Судьбу. Иногда стоит жертвовать собой, а как иначе?! Здесь я имею ввиду потраченное время, силы, нервы и др. Так, собираем волю в кулак и действуем! Там за горой препятствий нас ждет зеленая равнина, озеро надежд и чистый воздух Свободы!)
Родная моя! Поздравляю!
Ты - счастье моё и вся жизнь…
Удачи тебе, дорогая!..
Пусть солнце твой путь осветит!..
Я в праздник Весны пожелаю
Любви и согласья в семье…
Беречь своё счастье, лелеять!
О внуках мечтаю во сне!..
В семейной размеренной жизни
Пусть будет согласье и лад!..
Главой будет муж, ты же - шея…
За вас я спокойна тогда!..
Я буду уверена точно,
Что ты за надёжной стеной!
Здоровья тебе, золотой мой,
Котёночек! Ангел ты мой…
Он будет жить до мая… с папой в одной палате
, Кто-то кладет на столик крестик с цветной цепочкой.
Папа угрюмо шепчет:"Хватит молиться, хватит!"
Мальчик приехал в хоспис.
Мальчик умрет и точка.
Он временами весел, строит шалаш из пледов
И со своей болезнью в очень глубокой ссоре
-Пап, а пираты злые? Сколько у них корветов…
Хватит уже об этом! Я не увижу моря…
Лучше купить корабль, в лодке не много проку,
Карты сокровищ нету-плохо, но мы начертим! Помнишь, меня под праздник ты отпросил с уроков…
Я не увижу моря-Пап, отпроси у смерти…
Ночью мальчишке душно, боль раздирает шею:
Самый жестокий хищник-смерть на ночной охоте.
Старый мужчина плачет так, что врачи бледнеют:
«Мальчик устал бороться! Господи он уходит!»…
Яростно верить в чудо-каждый имеет право:
Сжать в ледяных ладонях-крестик с любой цепочкой…
Сонный июльский ветер бродит по Коста-Брава,
Мальчик глядит на море. Мальчик живет и точка.
Неважно, насколько призрачна наша надежда. И даже, если нам уже не во что верить… я никогда не сдамся!
Не смей давать надежду если не сможешь её оправдать.
Прикоснулся к душе… и ты уже за неё в ответе!
ИСКАНИЕ ЛЮБВИ.
Люблю, люблю уже давно
И верить хочется. Во что?
Сама я не могу понять
Что может мне любовь та дать?
Фигня случается довольно часто.
Кто не отчаялся, тот будет счастлив!
У пятилетнего Данилки случилась самая большая беда, какая только может случиться мальчика или девочки, - у него умерла мама. Болела, болела и умерла. Сначала Данилка ходил как пришибленный: он как-то понять не мог, что же такое случилось с его мочкой, почему ее больше нет ни дома, ни больнице, ни на улице возле дома? Он все вглядывался и прислушивался, и никак не мог поверить в то, что это его настоящая мама лежала в том длинном коричневом ящике с оборочками, который чужие дяденьки накрыли крышкой, заколотили гвоздями, а потом зарыли в землю. Он чувствовал, что это не так, что это неправда, но спорить со взрослыми он не умел и не хотел - не до того было Данилке. Он просто сидел часами на одном месте и все ждал и ждал, что его позовут и повезут к маме в больницу. Или она сама появится, подойдет к нему, сядет рядом, обнимет его и скажет:
- Данилка, это же неправда! Я не умерла!
Но мама все не приходила и не приходила.
Иногда он начинал плакать, но тут кто-нибудь из взрослых, даже папа, говорил ему:
- Не плачь, Данила, будь мужчиной! Слезами горю не поможешь!
Данилка и сам изо всех сил крепился и не плакал. А для этого лучше всего было сидеть на одном месте, смотреть в одну точку и стараться ни о чем не вспоминать и даже ни о чем не думать. А это было неправильно! Но некому было объяснить бедному Данилке, что он делает не так и почему это неправильно.
И вот тогда, видя эту беду, решил Данилкин Ангел Хранитель, что пора ему вмешаться. Взял он и приснился как-то ночью Данилке. Встал перед ним - лицо светлое, крылья белые, стихарь - это форма такая ангельская - переливается всеми цветами радуги.
- Здравствуй, Даниил! - говорит во сне Ангел Хранитель Данилке. «Даниил» - это было Данилкино полное имя, данное ему при Крещении.
Здравствуйте, - отвечает, тоже во сне и вежливо, как его мама с папой учили, Данилка. - А вы кто?
- Я твой Ангел Хранитель. Пришел говорить с тобой.
Данилка в ответ промолчал - он не знал о чем можно с Ангелами разговаривать.
- Слышал я, Данилка, что тебе взрослые советуют о маме твоей не плакать.
- Они… Они говорят, что я маму слезами огорчаю. А я вовсе не хочу ее огорчать! Только это очень трудно и вот тут, - он погладил себя по груди, - очень больно - не плакать, когда хочется, - ответил честно Данилка, и слезы тут же подступили у него к глазам и к горлу, да так близко, что он и во сне чуть не заплакал в голос. Но сдержался - как обычно старался сдерживаться. И ему опять стало больно в груди и в горле.
- А как ты думаешь, Данилка ты мой, для чего даны человеку слезы? - спросил Ангел.
- Не знаю… Раньше я думал, что это для того, чтобы показать, что тебя пора пожалеть.
- Правильно ты думал, Даниил. Когда один человек, особенно маленький, плачет, а другой, тем более взрослый, его жалеет - сразу половина боли проходит. Так?
- Так. Я когда совсем маленький был, никогда не плакал сразу, чтобы слезы зря не тратить. Я сначала бежал к маме, добегал до нее и тогда уже начинал плакать. Мама брала меня на руки, жалела, дула на коленку - разбитая коленка сразу переставала болеть.
- Вот видишь, получается, что слезы вызывают жалость и сочувствие - и этим снимают боль. Как будто смывают ее. Так вот и в горе, Даниил. Слезы тебе для того и даны, чтобы без всяких слов сказать другим людям: помогите мне! Чтобы близкие помогли тебе своим сочувствием. Когда горе настоящее, слез не надо стыдиться. Ты меня понимаешь?
- Не очень, - честно ответил Данилка.
- Ну хорошо. Тогда я тебе просто покажу, что такое твои слезы о маме. Давай мы вот что сделаем, Данилка, - мы с тобой поплачем о твоей мамочке вместе! Вставай с постели!
Данилка послушно встал.
- Хорошо, что у тебя в комнате висит икона Божьей Матери, нам далеко идти не надо! - одобрительно сказал Ангел. - Становись рядом и давай плакать вместе. Ну, плачь, не бойся и не стесняйся! - и Ангел обнял Данилку за плечи и прижал к себе. И, конечно, Данилка сразу же заревел, а слезы побежали у него по щекам и закапали… Но не на пол они закапали, а прямо в подставленную ладонь Ангела.
Данилка плакал и приговаривал:
- Мамочка моя! Ты куда ушла? Мне без тебя так плохо-плохо, мамочка!
И хотя он жаловался и говорил о том, как ему плохо, на самом деле ему становилось все легче и легче! То ли потому, что уж очень много невыплаканных слез у него внутри накопилось, то ли потому, что Ангел его так ласково гладил по плечам. Он плакал и плакал… А потом стал переставать, потому что слезы у него как-то кончились, и он уже только всхлипывал да вздыхал.
И тут Ангел протянул ему ладонь и показал в ней горсть маленьких светлых жемчужинок.
- Знаешь, Даниил, что это?
- Нет.
- Это твои слезы о маме - святые и невинные детские слезы. Вот они и превратились в драгоценный жемчуг. Видишь, какое чудо?
Данилка кивнул и осторожно, одним пальчиком, потрогал удивительные жемчужинки.
- Но это еще не все, Данилка! - сказал Ангел. - Теперь давай мы с тобой помолимся о твоей маме Господу. Видишь, вот Он на иконе сидит на коленях у Своей Мамы - у Божьей Матери. Повторяй за мной: «Упокой, Господи, в светлом Твоем Раю мою мамочку. Даруй ей прощение и утешение! А мои слезы прими, Господи, как молитвы о ней!» Данилка старательно и доверчиво повторял слово за словом все, что сказал ему Ангел. А пока они молились, Ангел откуда-то взял серебряную нить и стал нанизывать на нее одну слезную жемчужинку за другой. И получались бусы! И когда они кончили молиться, Ангел связал концы серебряной нитки и сказал:
- Ты, Даниил, будешь плакать о своей маме, а я стану собирать жемчужинки и нанизывать их на нить твоей молитвы. Представляешь, какое замечательное ожерелье для мамы у нас получится?
Данилка поднял глаза на Ангела. Ангел правильно понял его удивленный взгляд.
- «Ожерелье», Даниил, - это так по-старинному называются бусы.
Данилка кивнул.
- А знаешь, что мы сделаем с этим ожерельем, когда ты выплачешь все свои слезы и они превратятся в жемчуг?
- Ты отнесешь эти бусы моей маме?
Да. Я скажу, что ты плакал о ней, пока были слезы и хотелось плакать. К тому времени ты перестанешь плакать. Но перестанешь не потому, что будешь по-глупому крепиться изо всех сил, а потому что выплачешь слеза ми самое горькое свое горе. И останется только любовь к маме, светлая печаль о ней и молитва. А мама твоя в Раю будет носить драгоценное ожерелье из твоих жемчужинок и тоже помнить о тебе и молиться. И вот когда она будет проходить райскими садами, а Пресвятая Богородица увидит ее, Она скажет святым девам, сопровождающим Ее: «Вот идет счастливая мама! Видите, какое на ней чудное жемчужное ожерелье? Это значит, что ее дитя плакало о ней святыми слезами, соединяя их с молитвой к Моему Сыну. Слезы превратились в жемчуг, молитвы - в серебряную нить, вот и получилось такое дивное украшение, подарок от любящего сына». - Ангел погладил Данилку по голове и спросил: - Ты все понял, Данилка?
- Я понял, - сказал Данилка. - Про слезы понял и про бусы для мамы. Так получается, что я правильно думал и мама моя не умерла?
- Нет, не умерла. Это тело ее спит там, в могилке под цветами. А сама она жива.
- Она у Бога?
- Ну, конечно!
- Я так и знал! - сказал Данилка и улыбнулся, и при этом еще две невыплаканные самые маленькие слезинки выкатились с его глаз, прокатились по щекам и упали на пол. Но Ангел наклонился и подобрал две последние жемчужинки. После этого он подвел Данилку к кровати, уложил его, подоткнул со всех сторон одеяло, поцеловал его в макушку, перекрестил и улетел. А Данилка уснул.
Проснулся он рано-рано, когда в доме все еще спали. Оделся, умылся, подошел к иконам, вздохнул… и заплакал. Поплакал-поплакал, а потом вспомнил, что без молитвы из одних только слез красивые бусы для мамы не получатся, и стал прилежно молиться.
…И вот она ушла далеко-далеко, в те края, где уже нет ни горя, ни слез, ни болезней. С больничной кровати она поднялась, легкая, помолодевшая, и, конечно, первое, что она ощутила, - это полное и абсолютное отсутствие боли. Я почувствовал это, потому что держал ее за руку в ту таинственную минуту, которую мы на земле называем «смертью». На самом деле, как я теперь понимаю, это что-то совсем-совсем другое.
Мы знали оба, что она уходит, что страшную болезнь победить невозможно. Мне хотелось удрать, спрятаться, исчезнуть - сбежать от жены, чтобы где-то в стороне от ее мучительно-тихой белой палаты, от капельниц, от деловитых сестер, от увядающих в вазах ненужных цветов, принесенных нашими друзьями и родственниками, от скорбного и мучительного ожидания неизбежной минуты расставания, - от всего этого уединиться и просто завыть, напиться, выкричать свой ужас, протест и горе. Но уйти из палаты мне было некуда, а вернее - нельзя…
Как трудно любить, когда, кажется, совершенно нечем проявить, доказать, выказать свою любовь! Не нужны уже ей были ни редкие дорогие лекарства, ни подкрепляющие деликатесы, ни ложные надежды. Ничего ей было не нужно - только моя любовь. Это я видел по ее гаснущим глазам - говорить она уже не могла, только чуть-чуть шевелила губами и иногда пыталась улыбнуться мне. Если я видел тень ее улыбки - я сразу же улыбался ей в ответ и говорил о своей любви.
Приходил священник, иеромонах отец Алексей из ближайшего к больнице монастыря. Он соборовал ее, ей стало чуть легче: видимо, боли перестали так мучить ее, она уже не смотрела на сестру, приходившую делать обезболивающие уколы, с таким напряженным ожиданием. Она даже сделала однажды знак - «Не надо укола!», но сестра все равно ввела обезболивающее по расписанию, у них был свой порядок. Отец Алексей пришел еще раз, читал молитвы над женой, что-то ей говорил - напутствовал, наверное: я на это время вышел из палаты. Потом он позвал меня и причастил ее уже при мне. Она сразу же спокойно уснула. Мы вышли с ним в коридор.
- Батюшка, хоть что-нибудь я могу сейчас для нее сделать? - спросил я.
- Можете. Молитесь.
- А еще?
- Окружите ее своей любовью, как облаком. Забудьте о себе, о своем горе - потом отгорюете, а сейчас думайте только о ней, поддерживайте ее. Помните, умирать - это нелегко и непросто! Да укрепит вас Господь. - Он благословил меня и ушел.
После этого разговора я старался перестать думать о себе. Если подступали ужас, тоска, отчаянье - я обрывал свои мысли и глушил чувства батюшкиными словами: «Потом отгорюешь! Сейчас думай только о ней!»
Я старался чаще прикасаться к ней: отирал пот, смачивал водой ее постоянно пересыхающие губы, что-то поправлял и как можно чаще целовал легонько - ее лицо, лоб, бедную облысевшую головку, ее исхудавшие голубоватые руки… Мы много разговаривали. Вернее, говорил я один, а она слушала. Я вспоминал милые и смешные эпизоды из нашей жизни, вспоминал подробно, не торопясь, со всеми деталями. Я даже пел ей тихонько песни, которые мы когда-то любили. А когда я уставал говорить, то ставил какой-нибудь диск с хорошей спокойной музыкой, с книгами. Ей нравилась запись пушкинской «Метели» в исполнении Юрского, с музыкой Свиридова. Мы ее слушали раз десять, не меньше. Отец Алексей тоже оставил мне диск - монастырские песнопения о Божьей Матери. Сначала я боялся его ставить - вдруг она испугается, услышав монашеское пение, но однажды решил попробовать. Она слушала спокойно, лицо ее как-то посветлело, а когда пение кончилось, она посмотрела на меня выжидающе напряженно - и я понял, что она хочет услышать все с начала. Потом я купил еще несколько таких же дисков в монастыре, с другими песнопениями. А еще, запинаясь на незнакомых словах, я читал молитвы по молитвеннику, который мне оставил и велел читать жене отец Алексей. Она их слушала с тем же просветленным лицом, что и монастырские песнопения, хотя ничего такого особенного в моем неумелом чтении не было. Но молитвы ей явно помогали. Да и мне они помогали тоже.
Уходила она тихо, поздним вечером. Сначала, на очень короткое время, я даже не успел испугаться как следует, она вдруг задышала трудно, с хрипом, а потом стала дышать уж? тише и все реже… реже… реже… Я держал ее за руку и молчал. И вот, когда перерывы между вдохами стали совсем редкими, она вдруг выдохнула, - а вдоха я уже не дождался. Все в ее лице остановилось, рот приоткрылся, и я понял, что душа ее покинула тело. Вдруг я ощутил в наступившей полной тишине какое-то смятение, что-то похожее на страх, заполнивший маленькую палату до краев. И тут я нашел правильные слова - или кто-то мне их подсказал.
- Любимая моя, не бойся - я с тобой! - сказал я тихо. - Я знаю, что ты здесь, что ты слышишь меня. Я люблю тебя, милая моя, как любил - так и люблю! Я знаю, что это тело - не ты. Я любил его, я привык к нему, и я буду, конечно, плакать и горевать над ним, ты уж прости меня. Но я знаю, что настоящая ты - не бедное это тело, на которое мы с тобой сейчас оба смотрим. Ты - не в нем, но ты здесь. Не бойся ничего, только молись как умеешь. Просто говори: «Господи, помилуй!». И я тоже буду молиться о тебе, дорогая. Вот прямо сейчас и начну!
Отец Алексей заранее посоветовал мне купить «Псалтырь» на русском языке, церковно-славянского я тогда не знал, и велел сразу после «отшествия души», как он выразился, начать читать «Псалтырь» - и читать по возможности до самых похорон. «Это очень важно, это будет огромная помощь ее душе!» - сказал он. Палата у нас была отдельная, заплачено за нее было вперед, и потому мне разрешили остаться с моей женой до утра, не увезли ее сразу. Я сидел и читал вслух псалмы, и мне казалось, что она прильнула к моему плечу и внимательно слушает.
Предпохоронная суета и сами похороны заняли меня полностью, и я не знаю, что было бы со мной, если бы у меня оставалось хоть какое-то свободное время. Но у меня его совсем не было: я читал «Псалтырь» каждый свободный час, а когда выдавались только минуты свободные - читал молитвы. На отпевании и во время похорон я молился беспрерывно и… продолжал говорить ей о своей любви.
Поминки прошли очень спокойно и были недолгими. Когда моя и ее мать начали убирать стол после гостей, я сразу же принялся читать «Акафист за единоумершего» - как велел мне делать каждый вечер отец Алексей в течение сорока дней. Дочитав со слезами акафист, я, наконец, свалился и крепко уснул.
На следующий день я проснулся с ощущением пустоты во всем теле, в мозгу, в душе - и во всей моей жизни. «Вот оно, начинается…» - подумал я. Хотел ехать на кладбище, но по дороге раздумал и поехал в монастырь, На мое счастье, отец Алексей в этот день успел уже посетить больницу, мы с ним встретились и с полчаса ходили по монастырским дорожкам и разговаривали.
- Кончину вашей супруге Господь даровал христианскую, непостыдную, а болезнь, с кротостью переносимая, послужила ей к очищению от грехов. Будем надеяться, что она в Раю. Но кто из нас свят? Поэтому помните, что на вас лежит устроение вечной жизни вашей жены и там. Помогите ей сейчас обустроить свой вечный дом!
- Чем, как? Что я могу теперь, батюшка? Это здесь я мог работать для нее, квартиру купил…
- Помогайте молитвой, милостыней и добрыми делами, творимыми во спасение ее души. Заказывайте сорокоусты, подавайте поминания в монастырях и храмах. Вы были хорошим мужем для вашей жены на земле, продолжайте же им быть и теперь, когда она ушла из этой временной жизни. Помните о том, что вы встретитесь в Вечности. И как же хорошо будет, когда ее душа приблизится к вашей душе, просияет от радости и скажет: «Спасибо за все, что ты для меня сделал не только на земле, но и здесь. Какой чудесный дом ты для меня построил своими молитвами и добрыми делами!»
Я думал весь этот день до самого вечера. Ходил по Москве, заходил в храмы, ставил свечки, заказывал сорокоусты и поминания… Вечером я прочитал опять «Акафист за единоумершего» и решился: буду строить для жены дом, как сказал отец Алексей!
И я начал строить небесный дом для моей любимой. Я объехал и обошел все монастыри Москвы и везде заказал годовые поминания об усопшей рабе Божией Анне. Нищим я подавал только мелочь - кто их разберет теперь, этих нищих… Зато когда видел по-настоящему бедную старушку в храме, то подходил к ней, давал уже приличные деньги и просил молиться за новопреставленную Анну. Я нашел людей, которые помогают онкологическим больным детям, и тоже начал участвовать в этом добром деле. А потом мне крупно повезло. Совершенно случайно я узнал адрес бедного прихода, строящего храм в деревне М-ке, под Тулой, и стал посылать туда деньги с просьбой молиться о моей жене, а летом, во время очередного отпуска, поехал туда и помогал стройке своими руками. И сорок дней я каждый вечер читал «Акафист за едино умершего», заменяя «его» на «ее», хотя отец Алексей мне ничего об этом не сказал - так мне на сердце легло.
Иисусе, верни душе ее благодатных силы первозданный чистоты.
Иисусе, да умножатся во имя ее добрыя дела.
Иисусе, согрей осиротевших Твоею таинственною отрадою.
Иисусе, Судие Всемилостивый, рая сладости сподоби рабу Твою.
Потом стал читать реже, обычно по субботам, а еще в годовщину нашей свадьбы и в ее день рожденья.
Прошел год. Выйдя из храма после панихиды в первую годовщину смерти, я шел в раздумье. Вот и год прошел… Жизнь незаметно стала входить в какую-то новую спокойную колею. И только тут я вспомнил, что собирался после смерти жены полностью отдаться своему горю, выплакаться-выкричаться-напиться, впасть, быть может, в какой-нибудь загул с тоски. А ведь ничего этого не было! Да я даже и не вспомнил ни разу о своем «отложенном горе»… Горе было, но оно сливалось с молитвой, с постоянными мыслями о любимой, с заботами о ее посмертной судьбе, да и просто некогда мне было с ума сходить от горя - надо было ей помогать! А это значило - помогать другим, тем, кто нуждается в помощи. У меня не было времени думать о себе, несчастном, потому что я продолжал весь этот год думать о ней, о ее душе. Я хотел помочь спастись ее душе - а спас, сам того не ведая, и самого себя!
Я часто размышляю о том, в каком состоянии сейчас находится строительство небесного дома для моей любимой. Построил я только фундамент дома или он уже возведен под крышу? Но как бы ни сложилась в дальнейшем моя жизнь, я все равно эту стройку не брошу…
А на нашем храме в деревне М-ке уже возводятся купола и скоро будут установлены кресты.
Новая весна - еще одна надежда на лучшее…