«Мой сын, из дальних сизых гор к тебе взывает мать.
Мольбу, объятья и укор стремлюсь тебе послать.
В родимом доме на холме ты не был много лет,
И перед матерью своей тебе держать ответ".
«В глухих горах мой старый дом, и ты уже стара.
На что теперь твоё нытьё? Скорей бы померла!"
«К тебе взываю я, мой сын, сквозь мглу прожитых лет.
Молю: гордыню усмирив, послушай мой совет.
В разврате, сын беспутный мой, великой славы нет.
И перед любящей женой тебе держать ответ".
«Что знаешь ты? В постелях дам, моя старуха-мать,
Я славу, равную богам, могу себе снискать!"
«Ты стал рабом своей мечты, святой поправ обет.
И перед кланом должен ты теперь держать ответ".
«Мой клан - собранье слабаков, где каждый
трус и лжец.
И мне отныне всё равно, что с ними быть, что без".
«Твой друг, поверженный тобой, лежит в сухой траве.
Перед богами, бедный мой, тебе держать ответ".
«А что мне боги? За глаза накажут и простят.
Не бойся, мать: мне Молог сам - и лучший друг,
и брат".
«Отвергнув бога и людей, презрев жену и мать,
Перед самим собой тебе теперь ответ держать".
И тут умолк беспутный сын, потупив дерзкий взор,
И для ответа слов найти не может до сих пор.
БАЛЛАДА О ПИАНИСТЕ
Лёгкость на пальцах по клавишам пела…
Здесь он поймал кураж.
Чувством протеста дышало всё тело
И извлекало демарш.
Вызовом грозным кричали аккорды,
Как переливы в судьбе,
Ноты солёные… Вздулась аорта…
Скрючены пальцы в борьбе…
Немец, с едва уловимым дыханием,
Весь вдруг напрягся струной,
Чувствуя будто всю силу страдания:
«- Это ж… калека…, больной…»
Частью фаланги сковал он пол зала -
Невероятный трагизм…
Слёзы в глазах, напряженье финала…
В воздухе жил драматизм.
Не соглашаясь с судьбой пианиста,
Что находился в плену,
Чуждая нация слушала гения…
Ставка была на кону.
Болью незримой, какой не бывало,
Он исполнял их каприз.
Музыка Вагнера, как покрывало
Над головами завис.
Шорох одежды, прикованность взглядов,
Пауза и тишина…
И с придыханием, в лёгком качании,
Тень пианиста видна.
Вот он привстал и откланялся скромно,
Всем улыбнулся, и вдруг…
Рухнул на сцену с разорванным сердцем,
Молча замкнув жизни круг.
Налей еще вина, мой венценосный брат,
Смотри - восходит полная луна;
В бокале плещет влага хмельного серебра,
Один глоток - и нам пора
Умчаться в вихре по Дороге Сна…
По Дороге Сна - пришпорь коня; здесь трава сверкнула сталью,
Кровью - алый цвет на конце клинка.
Это для тебя и для меня - два клинка для тех, что стали
Призраками ветра на века.
Так выпьем же еще - есть время до утра,
А впереди дорога так длинна;
Ты мой бессмертный брат, а я тебе сестра,
И ветер свеж, и ночь темна,
И нами выбран путь - Дорога Сна…
По Дороге Сна - тихий звон подков, лег плащом туман на плечи,
Стал короной иней на челе.
Острием дождя, тенью облаков - стали мы с тобою легче,
Чем перо у сокола в крыле.
Так выпьем же еще, мой молодой король,
Лихая доля нам отведена;
Не счастье, не любовь, не жалость и не боль -
Одна луна, метель одна,
И вьется впереди Дорога Сна…
По Дороге Сна - мимо мира людей; что нам до Адама и Евы,
Что нам до того, как живет земля?
Только никогда, мой брат-чародей, ты не найдешь себе королеву,
А я не найду себе короля.
И чтоб забыть, что кровь моя здесь холоднее льда,
Прошу тебя - налей еще вина;
Смотри - на дне мерцает прощальная звезда;
Я осушу бокал до дна…
И с легким сердцем - по Дороге Сна…
Над болотом туман
Волчий вой заметает следы
Я бы думал что пьян
Так испил лишь студёной воды
Из кувшина что ты мне подала
Провожая в дорогу
Из которой я никогда не вернусь
Жди не жди никогда не вернусь
И не сомкнуть кольцо седых холмов
И узок путь по лезвию дождя
И не ищи ты не найдёшь следов
Что воин вереска оставил уходя
Словно раненый зверь
Я бесшумно пойду по струне
Я не стою поверь
Чтоб ты слёзы лила обо мне
Чтоб ты шла по следам моей крови во тьме
По бруснике во мхе
До ворот за которыми холод и мгла
Ты не знаешь там холод и мгла
Ты однажды вдохнёшь
Терпкий ладан октябрьской луны
В сердце сдвинется нож
Боль подымется из глубины
Отчего же ты ждёшь воплощенья беды
Духа сумрачной стали
Чтобы снова дать мне напиться воды
Этой пьяной хрустальной воды
Так кончается сказка и сага:
хлад и зыбкий туман Авалона,
блик воды - как рассыпанный сахар,
и великий король в утлой лодке.
Так кончается сказка и сага.
Петь и плакать - себе же дороже,
безрассудный прощаться не смеет.
Долгий путь вьётся света дорожкой
мимо ликов привычной нам смерти.
Петь и плакать - себе же дороже.
Пожалей брата, озера дева
и пусть сон его будет спокоен
под напевы без боли, без гнева,
пусть волна одеялом укроет.
Пожалей брата, озера дева.
Пусть текут облака алой лентой,
и пусть ветви у древ стонут тише…
Пусть он спит у камней на коленях.
Не буди же его, не буди же.
В одной, позабытой Богами стране,
Где скалы, озёра и лес.
Предание есть о седой старине
И силе влюблённых сердец.
Там синие ели глядят в небеса,
Столпившись у сонных озёр,
И чистые реки, как божья роса,
Стекают с заснеженных гор…
За буковой рощей, прижавшись к скале,
Как будто явившись из сна,
Не замок могучий, простое шале -
Дубовая дверь, два окна.
Но в доме не спят и отводит беду
Не старец, но и не юнец…
Он деве прекрасной, горящей в бреду
Не муж, не жених, не отец.
Оплывшие свечи дыханьем огня
Над девой в молитве сплелись
И ждёт вороньё с нетерпением дня,
Когда же угаснет в ней жизнь.
Но он ворожит, чуть касаясь плеча
И гонит коварную смерть.
Любовью своей, как ударом меча,
Сметая судьбы круговерть.
И как заклинание в звенящей тиши,
Ресницу сжигает слеза,
Он шепчет: «Любимая, только дыши…»
Вдруг… дева открыла глаза.
И видит она, но не дом свой родной,
На сердце закралась тоска.
Мужчина склонился над ней молодой,
Лишь локон седой у виска.
«Где я?» - задаёт с удивлением вопрос,
Скрывая улыбкой свой страх.
«В лесу я нашёл тебя, в дом свой принёс.
Теперь у меня ты в гостях».
«Я помню лишь ночь и как стая волков
Поужинать мной собралась,
И был бы мой жребий жесток и суров,
Но кто-то меня всё же спас…»
Услышав вопрос, почему-то поник,
Отвёл на секунду свой взгляд,
Нe парень уже, но еще не старик…
Над ней проводивший обряд.
Он смотрит в глаза неземной красоты
И молвит: «Hе стоит о том…
А если остаться осмелишься ты -
Мы станем сильнее вдвоем.
Слаба ты еще отправляться домой,
Боюсь приключится беда…
Вот скромный мой дом. Пожелаешь? Он твой».
Она тихо молвила: «Да».
Он слов о любви своей не говорил,
Но разве так сложно понять,
Что в жёлтых глазах его пламя горит
Любви, что сильнее, чем страсть.
И пламенем этим она сожжена,
Всего лишь за пару недель,
Влюбилась в него и недолго она
Отдельно стелила постель.
Но только вопрос её мучил порой:
«Мой милый, скажи, почему
Уходишь ты в ночь вслед за полной луной,
Меня оставляя одну?»
Он, взгляд опустив, на колени упал,
И шепчет: «Родная, поверь…
Я должен идти. Там в лесу волчий бал.
Запри понадёжнее дверь».
Шептались в те дни по углам в деревнях,
Что кровью окрасил холмы
Огромнейший волк, всем внушающий страх,
И чёрный, как смех Сатаны.
Она обнимает его вновь и вновь:
«Мне страшно, останься! Постой!»
«Не бойся тебя охраняет Любовь,
И помни - я рядом с тобой».
На травы рассветные росы легли,
Но дева ещё не спала.
Вдруг слышит звук рога раздался вдали,
И крики, и бешеный лай.
Ватага охотников, дом окружив,
Кричат: «Выходи, Чёрный Зверь!»
Блестят жадно копья, мечи и ножи
И дева открыла им дверь:
«Ошиблись Вы, люди! Неверен был след.
Коль нужно - пожалуйте в дом.»
Ликует главарь:"Если чудища нет,
Подругу его мы убьём!?"
Схватили, скрутили и вот на суку
Верёвку готовит палач.
И радостно вешать её волокут,
Не слушая девичий плач.
Но вдруг из чащобы ужасная тварь
Как смерч появилась, рыча.
И первым ударом убит был главарь,
А рядом лёг труп палача.
Огромные когти, из пасти слюна,
Чернее, чем стая ворон.
И вроде она испугаться должна,
Но сердце твердит: «Это он…»
Не дрогнули воины, вскинув клинки,
Хоть стало их меньше на треть,
И в вихре смертельном мечи и клыки
Смешались, приветствуя смерть.
Она замерла, жёлтый свет волчьих глаз
Ей память вернул наконец,
И вспомнила кто от беды её спас,
Не старец, но и не юнец…
Неравная схватка «один к четырём»,
Пощады никто не искал,
Но Зверь одолел и с последним врагом,
Израненный рядом упал.
От крови набухшую жёсткую шерсть
Она нежно гладит рукой
И шепчет, гоня ненасытную смерть:
«Ты только дыши, дорогой…»
Она не умела творить колдовство,
Волшебных в ней не было сил.
Лечила Любовью своею и вот
Глаза её милый открыл.
Едва первый луч, разбудивший рассвет
В кровавой траве заиграл,
Как сгинуло чудище, было - и нет,
Он вновь её суженым стал.
Но полнятся жёлтые очи тоской,
Печально отводит он взгляд.
Она же ликует: «Мы живы с тобой,
Так что ж ты, любимый, не рад?
Ты всех победишь, кто на нас посягнёт
И целая жизнь впереди…»
Он взял её руку, холодный как лёд,
И тихо шепнул ей: «Прости…
Недолгий отмерен для счастья нам срок,
Не можем быть вместе никак.
Не могут быть счастливы Дева и Волк,
Красавица и вурдалак…»
Застыла она, словно он невзначай
Словами доставил ей боль,
Но твёрдо рванула сорочку с плеча
Не дрогнувшей белой рукой:
«И в горе и в радости ношу нести
С тобой я готова, поверь».
С улыбкой плечо обнажив: «Укуси,
Смелее, любимый мой зверь».
…
Покрепче, ребята, заприте замок
Ведь ночью, под полной луной,
Идёт на охоту король Чёрный Волк
С Волчицею Белой - женой.
Предание есть о седой старине
И силе влюблённых сердец,
В одной, позабытой Богами стране,
Где скалы, озёра и лес…
подарило ей солнце косы цвета мёда и янтаря.
«та, что отроду не смеётся» - говорили в селе не зря.
«та, что звонких не любит песен, не становится в хоровод.
ей понятен и интересен шёпот леса да омут вод.
полумрак заповедной чащи, синеву колдовских озёр
она видит, пожалуй, чаще, чем родимых своих сестёр.»
та сбирала такие травы - им названий порою нет,
а целительства дивный навык средь сельчан был всегда в цене,
только взгляд, словно уголь жгущий и хлеставший точь-в-точь кнутом
вмиг отвадил в селе живущих не по делу ходить к ней в дом.
мать молила: «смири свой норов, не броди где-то до утра.
ты девица уже, и скоро выйти замуж придёт пора.
отвечала ей дочь на это: „будет воля моя тверда,
с задушевным своим секретом не расстанусь я никогда.
вы простите мне эти речи, знать, дурная я дочка Вам.
только если того я встречу, кто не станет бежать, едва
пересуды узнав и толки, обо мне что твердит народ,
а такую, как есть - и только - сердцем примет и скажет :"Вот
та, кого я искал по свету, сквозь метели, туман и зной“.
лишь тогда подчинюсь обету, верной стану тому женой.»
и такой появился вскоре: чёрны кудри да весел взгляд.
он в соседнем селе на взгорье жил с минувшего февраля.
заприметив девицу, стал он пропадать под её окном.
сердце юноши волновало и терзало тогда одно:
«отчего не поёшь ты песен, чем их звон для тебя не люб?
и улыбка как тонкий месяц почему не затронет губ?»
так спросил он однажды прямо и услышал такой ответ:
«не боишься узнать секрет мой? нет? тогда расскажу, как есть.
я улыбки свои и песни все оставила лесу в дар,
чтоб любые уметь болезни исцелять у людей всегда.
ведать также, что шепчут травы на полянах к исходу дня,
и за это вполне по праву взяли плату давно с меня.
улыбнусь иль спою позвонче, выплетая узор из нот,
и услышавший это точно больше дня уж не проживёт.
и сама я тогда истаю да рассыплюсь в золу и пыль.
вот поэтому неспроста я избегаю всегда толпы.»
только юноша был упорен, даже после всех этих слов
не ушёл он, и этим вскоре заслужил он её любовь.
ну, а дальше финал известен - после свадьба была в селе.
молодым жить желали вместе много долгих счастливых лет.
только жизни под общим кровом им не вышло познать сполна.
оставляя лишь пепел с кровью, вдруг нежданно пришла война.
и пришлось отправляться мужу в войско, дать чтоб врагу отпор.
что с ним стало, никто не может вызнать как-нибудь до сих пор.
докатились бои рекою до границы того села,
и «колдунья» тогда с семьёю в плен врагами взята была.
странный норов её известен командиру войск вражьих стал.
пожелал он услышать песен, что скрывали её уста.
привели ту девицу в избу, где знать вражья вся собралась
и сказали: «ты спой нам, либо в жуткий муках умрёшь сейчас.»
отвечала она им: «что же. отчего бы не спеть для вас?
не забудьте лишь только позже: сами дали вы мне приказ.»
тут за окнами закричало, залетало вдруг вороньё.
та, что отроду не смеялась, улыбаясь теперь поёт.
Соберу небольшую балладу -
Из тяжелых свиных пятаков,
Малахитовой капельки яду,
Ну и прочих семейных штрихов.
Непорочной свидетельской хвои,
Из ореховых прутьев живых,
Из забытого золота Трои -
Перестрои, на ножках кривых.
И пойдут наши старые дачи
На своих совладельцев - стеной.
И одержат победы - иначе
Не тащились бы так, за спиной,
Как проклятые ржавые санки,
Про которые думать то - боль.
Мы француженки или испанки?
Кто же мы тут, собака, с тобой?
День ушел, как будто скорый поезд,
Сядь к огню, заботы отложи.
Я тебе не сказочную повесть
Рассказать хочу, Омар-Гаджи.
В том краю, где ты, кавказский горец,
Пил вино когда-то из пиал,
Знаменитый старый стихотворец
На больничной койке умирал.
И, превозмогающий страданья,
Вспоминал, как, на закате дня
К женщине скакавший на свиданье,
Он загнал арабского коня.
Но зато в шатре полночной сини
Звезды увидал в ее зрачках,
А теперь лежал, привстать не в силе,
С четками янтарными в руках.
Почитаем собственным народом,
Не корил он, не молил врачей.
Приходили люди с горным медом
И с водой целительных ключей.
Зная тайну лекарей Тибета,
Земляки, пустившись в дальний путь,
Привезли лекарство для поэта,
Молодость способное вернуть.
Но не стал он пить лекарство это
И прощально заявил врачу:
- Умирать пора мне! Песня спета,
Ничего от жизни не хочу.
И когда день канул, как в гробницу,
Молода, зазывна и смела,
Прикатила женщина в больницу
И к врачу дежурному прошла.
И услышал он:
Теперь поэту
Только я одна могу помочь,
Как бы ни прибегли вы к запрету,
Я войду к поэту в эту ночь!
И, под стать загадочному свету,
Молода, как тонкая луна,
В легком одеянии к поэту,
Грешная, явилася она.
И под утро с нею из больницы
Он бежал, поджарый азиат.
И тому имелись очевидцы
Не из легковерных, говорят.
Но дивиться этому не стали
Местные бывалые мужи,
Мол, такие случаи бывали
В старину не раз, Омар-Гаджи.
И когда увидят все воочью,
Что конца мой близится черед,
Может быть, меня однажды ночью
Молодая женщина спасет.
Ольга Киевская
Баллада о матери
Сорок первый - год потерь и страха
Заревом кровавым пламенел…
Двух парней в растерзанных рубахах
Выводили утром на расстрел.
Первым шёл постарше, тёмно-русый,
Всё при нём: и силушка, и стать,
А за ним второй - пацан безусый,
Слишком юный, чтобы умирать.
Ну, а сзади, еле поспевая,
Семенила старенькая мать,
О пощаде немца умоляя.
«Найн, - твердил он важно, - растреляйт!»
«Нет! - она просила, - пожалейте,
Отмените казнь моих детей,
А взамен меня, меня убейте,
Но в живых оставьте сыновей!»
И ответил офицер ей чинно:
«Ладно, матка, одного спасайт.
А другого расстреляем сына.
Кто тебе милее? Выбирайт!»
Как в смертельной этой круговерти
Ей сберечь кого-нибудь суметь?
Если первенца спасёт от смерти,
То последыш - обречён на смерть.
Зарыдала мать, запричитала,
Вглядываясь в лица сыновей,
Будто бы и вправду выбирала,
Кто роднее, кто дороже ей?
Взгляд туда-сюда переводила…
О, не пожелаешь и врагу
Мук таких! Сынов перекрестила.
И призналась фрицу: «Не могу!»
Ну, а тот стоял, непробиваем,
С наслажденьем нюхая цветы:
«Помни, одного - мы убиваем,
А другого - убиваешь ты».
Старший, виновато улыбаясь,
Младшего к груди своей прижал:
«Брат, спасайся, ну, а я останусь, -
Я пожил, а ты не начинал».
Отозвался младший: «Нет, братишка,
Ты спасайся. Что тут выбирать?
У тебя - жена и ребятишки.
Я не жил, - не стоит начинать».
Тут учтиво немец молвил: «Битте, -
Отодвинул плачущую мать,
Отошёл подальше деловито
И махнул перчаткой, - расстреляйт!»
Ахнули два выстрела, и птицы
Разлетелись дробно в небеса.
Мать разжала мокрые ресницы,
На детей глядит во все глаза.
А они, обнявшись, как и прежде,
Спят свинцовым беспробудным сном, -
Две кровинки, две её надежды,
Два крыла, пошедшие на слом.
Мать безмолвно сердцем каменеет:
Уж не жить сыночкам, не цвести…
«Дура-матка, - поучает немец, -
Одного могла бы хоть спасти».
А она, баюкая их тихо,
Вытирала с губ сыновних кровь…
Вот такой, - убийственно великой, -
Может быть у Матери любовь.
Таинственной истории значенье,
Преданье давних лет пересказать
Я вам хочу. И, веря вдохновенью,
Скорей начну. С чего ж начать?
О времени трагических событий
Упомянать не буду, - не решусь.
Но в жизни нет стихийных перипитий, -
Я в этом убежден и вам клянусь.
Преданье это я нашел в подвале
Средь груды книг, забывших счет.
В пыли тетради там лежали, -
Сколь долго? - Помнит только черт.
Где я нашел подвал сей дикий,
Как, наконец, туда попал?-
А дело в том, что Мир Безликий
Привел меня в огромный зал.
Судьба дала мне наважденье, -
Попутал бес: в дорогу звал.
Собрал я вещи без волненья,
И… всю дорогу прозевал.
Однако ж приключенья ждали, -
Без них мне жить не суждено.
В дороге ночью мы не спали,
А пили крепкое вино.
В тот час нам Роком свыше данный
Сверкнула молния и в миг
Пред взором нашим замок странный,
Старинный, мрачный вдруг возник.
Природа тот час изменилась,
Пролив с небес потоки вод:
На все, однако ж, Божья милость,
Всесилен милостивый Бог.
Все дело в том, что непогода
Дорогу сделала рекой.
Машину нашу, словно лодку,
Теченье понесло с тоской.
Не знаю, как вообще я выжил!
Очнулся утром у ворот.
Глаз чуть открыл, и тут увидел
Перед собою двух господ.
Один был видом очень складен,
Лицом красив, довольно юн.
Другой, - урод, без всяких басен,
Ужасен видом, но молчун.
Лишь только это я приметил,
Как вновь сознанье потерял.
Очнувшись позже, я заметил, -
Лежу под грудой одеял.
Кругом прекрасная картина
Открылась взору моему:
Как барин, на диване мило
В огромной комнате лежу.
Высокий потолок и люстра
Висит на нем из серебра,
На стенах всех довольно густо
Навешаны - ковры, меха…
А на коврах: мушкеты, сабли
И пистолеты всех систем.
Перечислять не знаю, надо ль?
Был поражен я тем, что зрел.
Тут распахнулась дверь входная,
Вошел слуга и пригласил:
«Пройдемте кушать!». Я, не зная,
Что ждет меня, благодарил.
- Что занесло вас в эти дали?-
Спросил красивый молодец.-
- Признаться честно, мы не ждали
Гостей. Вы ешьте холодец!
Мы за столом сидели чинно
Втроем - хозяева и я, -
Один урод, другой красавец
В огромном зале к часу дня.
Я рассказал им злоключенья
Подкинутые мне судьбой,
Как я под гнетом наважденья
Собрался в путь, скуча собой.
- Что ж, вам, должно быть, повезло,
Что вас настигла непогода
Близ наших мест, и, верно, зло
Без добрых дел не знает хода.
- Я откровенно вам скажу, -
Согласен полностью я с вами.
Однако вы, как погляжу,
Живете здесь давно и сами?
- Интересуетесь прошедшим?
Вам явно замок по душе.
А наш род древний. Быстротечно
Летят года, даже в глуши.
- Я, знаете ли, стихотворец.
Пишу, влекомый новизной.
Историй мало, а народец
Все гонится за простотой.
- Библиотека в этом замке
Хранит те книги, что в миру
Давно уж сгнили. Так что рамки
Здесь много больше. Но молчу.
- Ну что ж? - Скажу вам откровенно, -
Идея душу теребит:
Род ваш старинный несомненно,
А значит записи хранит.
Уродец, что молчал все время,
Вдруг оторвался от еды,
И молвил: «Подарю вам бремя.
Хотите если? - Для беды».
Так я попал в подвал тот дикий,
Что в запустенье пребывал
Веков уж пять. Там видел лики
Усопших, привидений бал.
Со мной спуститься не решились
Ни тот хозяин, ни другой.
Однако за меня молились,
Пока не вышел к ним с книгой.
Вот, наконец, пришел к развязке.
Теперь я вам перескажу
Все по порядку. Связка к связке
Событий цепь на свет сложу.
ИСТОРИЯ ЗАМКА
В том замке, где я пребывал
После случившихся несчастий,
Лет восемьсот тому назад
Герцог с женою жили в счастье.
Его жена, и имя ей - Кристина,
Блюла порядок в замке десять лет,
Пока не родила герцогу сына, -
Урод-младенец встретил Божий свет.
С утра до вечера и снова до утра
Его холили, - он наследник трона.
И десять лет была ему пора
Не знать препятствий жизни и закона.
Его отец любил своих крестьян,
Налог не поднимал до поднебесья,
Да только был все ж у него изъян:
Кристину он любил любовью бесью.
Ее хранил, как библию хранят,
Не смел бранится с ней, и даже боле, -
Что если скажет, так и поступят,
Так сразу станет по женовьей воле.
Однако ж, забегаю я вперед.
Нетерпелив, должно быть, от рожденья.
Но строки стихотворца любят счет, -
Уверен в этом без предубежденья.
Кристина, мучась долго, родила
Второго сына мужу своему.
И первому с тех пор пришла пора
За книги сесть, учась уму.
Второй младенец погружен был в негу -
Любила мать его, забыв себя.
А первый сел с монахами в телегу,
И в монастырь поехал, мать кляня.
В монастыре Георгий суть науки
И слово Бога каждый день зубрил,
Хотя скучал по дому, и без скуки
В душе его ни один день не проходил.
Уезд Георгия никак не отразился
На тех, кто в древнем замке обитал.,
Хотя любил родных он, и молиться
За них в монастыре не уставал.
Пятнадцать лет прошли как дней пятнадцать,
И Аполлон - Георгия младший брат,
Красавцем вырос, в роскоши купался,
Любил златые горы и разврат.
Не проходило дня, чтоб в замке древнем
Не пировали в злате и вине,
И Аполлон слыл греховодцем верным
Уже не только в герцога стране.
Его отец старался в меру сил
Влиять на Аполлона благотворно.
Ему в противовес женовий пыл
Поставлен был, - он уступил покорно.
Кристина все Аполлу дозволяла, -
Любила без оглядки на предел.
И потому такого не бывало,
Чтоб в чем-то отказать ему кто смел.
Естественно, что выросли расходы,
Когда на каждый день готов был пир.
С крестьян уж брали большие налоги, -
Меж замком и народом ослаб мир.
Но это не мешало Аполлону
Все больше развращаться и грешить.
К людскому горю глух он, и закону
Не подчинялся, - стала рваться нить.
Сии противоречья приводили
В политике большой к большой войне.
И герцога враги теперь творили
Походы мощных войск к его земле.
И накануне, пред началом битвы,
Меж мужем и женой был разговор.
Настолько острый, как и лезвье бритвы,
Георгию внесен был приговор.
Его я приведу без обрезанья,
Не видя оснований в монтаже.
Довольно уж урезал я преданье,
Но Бог простит - я Бога протеже.
Кристина начала невозмутимо:
- Нам всем, мой муж, неведома судьба.
А потому весьма недопустимо
Тебе погибнуть, не писав письма.
- Любимая, о чем ты говоришь?
Никак я не пойму твои слова.
Я верю, эту глупость мне простишь,
Да только объясни, - о чем дела?
Невозмутимость у жены исчезла,
Речь с уст ее текла рекой,
Как будто под влияньем беса,
Она забыла в миг покой.
- О чем ты думаешь, любимый?
Кому ты оставляешь трон?
Что, будешь править из могилы?
В могилах спят все вечным сном!
Пора писать уж завещанье,
Чтоб ясно было, - что к чему,
И лишь к войне ведет молчанье.
Так что ты скажешь по сему?
Ей герцог отвечал спокойно:
- О чем писать, я не пойму?
Георгий - первенец мой родный,
По праву трон даю ему.
- Помилуй, что ты говоришь?!
Твоим словам мне верить больно.
Георгий твой в монастыре,
К тому ж урод. С меня довольно!
Трон в праве ты отдать Аполлу.
Любимый сын наш заслужил
Такой подарок, и к престолу
Уже готов, на нем он мил.
Подумай только, - Аполлон,
Красив и статен. Его власть
Была б прекрасна. Так что он Ей должен насладиться всласть!
А что Георгий? - Он урод,
К тому ж далече, слава Богу!
Ему не продолжать наш род! -
К такому я свожу итогу.
Ум герцога был затемнен
Любовью к красоте жены.
И хоть он все же был умен,
В том, ясно, нет его вины.
Кристина, радуясь победе,
Лишь только мужа убедив,
Спешила к сыну, чтоб при встрече
Сказать о деле, удивив.
В разум ее столь хитрый дьявол
Подкинул план, достойный зла.
Сей план гласил: накиньте саван
На герцога, закрыв сполна.
И этим планом поделилась
С Аполлом мать его, спеша
Все рассказать скорей, чтоб слилась
Со тьмой и злом его душа.
Покинув замок свой родимый,
Стал полководцем герцог наш.
И, победив в войне не милой,
Зашел в свой боевой шалаш.
Вина на радостях налил,
Что давеча Аполл прислал.
Бокал лишь только пригубил,
Так сразу же на землю пал.
Так зло достойно победило,
Трон Аполлону даровав.
Так, тучами закрыв светило,
Торжествовала тьма в нравах.
Узнав, что мертв его отец,
Георгий был в смятенье лютом.
И он решился, наконец,
Покинуть родину на утро.
Так, может года два, а может боле,
Скитался он по свету как монах.
По родине скучал, но был доволен
Тем, что не знал грехов, но ведал страх.
В монастыре воспитан он был строго,
И лишнего себе не дозволял.
Людей он повстречал довольно много,
И всякий раз в добре их оставлял.
Он слово Бога нес в смирении покорном,
И всякая обитель - дом ему
Была и в непогоду, и в дне ровном, -
Он нес свой крест и презрел суету.
А в это время в стороне родной,
Что так была Георгием любима,
Аполл взошел на трон, и стал войной
Владеть народом с гнетом нетерпимым.
Он пировал и поклонялся злу,
Один лишь Дьявол был ему судьею.
И потому, естественно, страну
Он сделал нищей, опоясав тьмою.
Он к людям относился, как к скоту.
Он мог убить за непокорный взгляд.
В душе о злате он берег мечту,
И денег кучи греб со всех подряд.
В конце концов, уж даже и Кристина
Пыталась недовольство проявлять.
Однако, она, видимо, забыла,
Что Аполлон не муж ей, чтоб внимать.
- Ты, мать, бы помолчала! Мне противно
Твой бабий вопль слушать здесь.
А если не унять тебя мне мирно,
Так я насильно уйму спесь!
Не выдержав такого отношенья
Родного сына к матери своей,
Кристина в тот же день, без промедленья,
Покончила собою поскорей.
Смерть матери никак не омрачила
Сознанье Аполлона, так как он К смертям привык, и только мило
Ей улыбнулся, сев на трон.
Прослышав о творившихся несчастьях
В столь близкой его сердцу стороне,
В Георгии в миг вспыхнули те страсти,
Которых он давно предал земле.
И он решил скорее возвратиться,
И нанести решительный удар
Злу, что в земле его гнездится,
И потушить огня пожар.
И только он на родину вернулся,
Как сразу начал войско собирать.
Он нищете царящей ужаснулся,
Но с каждым днем росла Георгья рать.
Народ к нему проникся уваженьем,
Ища спасенья за его спиной.
Он это чувство чтил со всем значеньем,
И вскоре был готов идти войной.
И вот настал тот час, столь долгожданный,
Когда две мощных армии сошлись.
Меж ними завязался бой кровавый,
И плоть, и сталь в объятиях сплелись.
И армия Аполла побеждала,
Уже победа грезилась ему,
Когда меж ними молния упала, -
С небес знамение в толпу.
И хлынул ливень, молнии сверкали,
И гром небесный стоны заглушил
Тех воинов, что с ранами лежали.
И вот тогда Георгий завопил:
- Господь, Всевышний, помоги!
Нуждаюсь я в Твоей защите!
Ты Люцифера войско разгроми!
Не дай потокам крови литься!
И армия Аполла побежала.
Сам Аполлон раздавлен был толпой.
Но добивать не стали, - мести жало
Остановил Георгий пред рекой.
Когда ж Георгий на трон сел,
То правил мудро, справедливо.
Власть не испортила его. И дел
Вершил он много и счастливо.
Да, внешне был уродлив он,
И тело было не красиво,
Но душу освещал Закон
Священный, как само Светило!
из 2 альбома (1996 год)
Он рожден был героем, почти что былинным,
Медициной, кудесницой той,
Что играет геномом, как мягкою глиной
И не знал что идти ему в бой.
Воевать предстояло за землю родную,
За людей, общий дом наш и край.
Уничтожить, сказ: Надо, лишь расу чужую,
Вот такая задача - сыграй!
И играл Эндер страстно, и волей могучей,
Побеждал он врага, и не раз.
Только Эндер то думал, что урок просто учит,
Но всерьез все там было подчас.
На обман недостойный решились вояки…
Сказав парню, что это финал,
Подготовки конец и учебные драки
Нужно пройти, чтоб экзамен он сдал.
В итоге: Победа! Ликуют все люди,
Не понятно ему почему…
Тут всю правду раскрыли - что боев были будни
И не дал совсем шансов врагу.
Ксеноцид! …Совершил совсем маленький мальчик,
Истребив на корню всех жуков.
Убивать он учился, а вот гонять мячик…
Не позволено, то для Богов!
Думы такие… думал Эндер, когда он страдая,
У себя в каюте «плыл»,
Разум гас и опять оживал, чуть «мигая»,
Когда понял что он совершил…
БАЛЛАДА О БОРЬБЕ
Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от детских своих катастроф.
Детям вечно досаден
Их возраст и быт
И дрались мы до ссадин,
До смертных обид.
Но одежды латали
Нам матери в срок,
Мы же книги глотали,
Пьянея от строк.
Липли волосы нам на вспотевшие лбы,
И сосало под ложечкой сладко от фраз,
И кружил наши головы запах борьбы,
Со страниц пожелтевших слетая на нас.
И пытались постичь -
Мы, не знавшие войн,
За воинственный клич
Принимавшие вой, -
Тайну слова «приказ»,
Назначенье границ,
Смысл атаки и лязг
Боевых колесниц.
А в кипящих котлах прежних боен и смут
Столько пищи для маленьких наших мозгов!
Мы на роли предателей, трусов, иуд
В детских играх своих назначали врагов.
И злодея следам
Не давали остыть,
И прекраснейших дам
Обещали любить;
И друзей успокоив
И ближних любя,
Мы на роли героев
Вводили себя.
Только в грезы нельзя насовсем убежать:
Краткий век у забав - столько боли вокруг!
Попытайся ладони у мертвых разжать
И оружье принять из натруженных рук.
Испытай, завладев
Еще теплым мечом,
И доспехи надев, -
Что почем, что почем!
Разберись, кто ты - трус
Иль избранник судьбы,
И попробуй на вкус
Настоящей борьбы.
И когда рядом рухнет израненный друг,
И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
И когда ты без кожи останешься вдруг
Оттого, что убили - его, не тебя, -
Ты поймешь, что узнал,
Отличил, отыскал
По оскалу забрал -
Это смерти оскал! -
Ложь и зло, - погляди,
Как их лица грубы,
И всегда позади -
Вороньё и гробы!
Если, путь прорубая отцовским мечом,
Ты соленые слезы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал что почем, -
Значит, нужные книги ты в детстве читал!
Если мяса с ножа
Ты не ел ни куска,
Если руки сложа,
Наблюдал свысока,
И в борьбу не вступил
С подлецом, с палачом -
Значит, в жизни ты был
Ни при чем, ни при чем!
БАЛЛАДА О ВРЕМЕНИ
Замок временем срыт и укутан, укрыт
В нежный плед из зеленых побегов,
Но развяжет язык молчаливый гранит,
И холодное прошлое заговорит
О походах, боях и победах.
Время подвиги эти не стерло,
Оторвать от него верхний пласт
Или взять его крепче за горло,
И оно свои тайны отдаст.
Упадут сто замков и спадут сто оков,
И сойдут сто потов целой груды веков,
И польются легенды из сотен стихов,
Про турниры, осады, про вольных стрелков.
Ты к знакомым мелодиям ухо готовь
И гляди понимающим оком,
Потому что любовь, это вечно любовь,
Даже в будущем вашем далеком.
Звонко лопалась сталь под напором меча,
Тетива от натуги дымилась,
Смерть на копьях сидела, утробно урча,
В грязь валились враги, о пощаде крича,
Победившим сдаваясь на милость.
Но не все, оставаясь живыми,
В доброте сохраняли сердца,
Защитив свое доброе имя
От заведомой лжи подлеца.
Хорошо, когда конь закусил удила,
И рука на копье поудобней легла,
Хорошо, если знаешь откуда стрела,
Хуже, если по подлому из-за угла.
Как у вас там с мерзавцами? Бьют? Поделом.
Ведьмы вас не пугают шабашем?
Но, не правда ли, зло называется злом,
Даже там, в добром будущем вашем.
И во веки веков, и во все времена,
Трус, предатель - всегда презираем,
Враг есть враг, и война все равно есть война,
И темница тесна, и свобода одна,
И всегда на нее уповаем.
Время подвиги эти не стерло,
Отодрать от него верхний пласт,
И дымящейся кровью из горла
Чувства вечные хлынут на нас.
Ныне, присно, вовеки веков, старина,
И цена есть цена, и вина есть вина,
И всегда хорошо, если честь спасена,
Если другом надежно прикрыта спина.
Чистоту, простоту мы у древних берем,
Саги, сказки из прошлого тащим,
Потому что добро остается добром
В прошлом, будущем и настоящем.
Баллада о вольных стрелках
Если рыщут за твоею непокорной головой,
Чтоб петлей худую шею сделать более худой,
Нет надежнее приюта - скройся в лес, не пропадешь,
Если продан ты кому-то с потрохами ни за грош.
Бедняки и бедолаги, презирая жизнь слуги,
И бездомные бродяги, у кого одни долги, -
Все, кто загнан, неприкаян, в этот вольный лес бегут,
Потому что здесь хозяин - славный парень Робин Гуд!
Здесь с полслова понимают, не боятся острых слов,
Здесь с почетом принимают оторви-сорви-голов,
И скрываются до срока даже рыцари в лесах:
Кто без страха и упрека - тот всегда не при деньгах.
Знают все оленьи тропы, словно линии руки,
В прошлом слуги и холопы, ныне - вольные стрелки.
Здесь того, кто все теряет, защитят и сберегут.
По лесной стране гуляет славный парень - Робин Гуд!
И живут да поживают всем запретам вопреки
И ничуть не унывают эти вольные стрелки.
Спят, укрывшись звездным небом, мох под ребра подложив.
Им, какой бы холод не был, жив - и славно, если жив.
Но вздыхают от разлуки, - где-то дом и клок земли, -
Да поглаживают луки, чтоб в бою не подвели.
И стрелков не сыщешь лучших. Что же завтра, где их ждут -
Скажет первый в мире лучник - славный парень Робин Гуд!