Автобиография от 14 мая 1922 г.
Я сын крестьянина. Родился в 1895 году 21 сентября в Рязанской губернии. Рязанского уезда. Кузьминской волости.
С двух лет, по бедности отца и многочисленности семейства, был отдан на воспитание довольно зажиточному деду по матери, у которого было трое взрослых неженатых сыновей, с которыми протекло почти все мое детство. Дядья мои были ребята озорные и отчаянные. Трех с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку.
Потом меня учили плавать. Один дядя (дядя Саша) брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня белье и, как щенка, бросал в воду. Я неумело и испуганно плескал руками, и, пока не захлебывался, он все кричал: «Эх, стерва! Ну куда ты годишься?» «Стерва» у него было слово ласкательное. После, лет восьми, другому дяде я часто заменял охотничью собаку, плавая по озерам за подстреленными утками. Очень хорошо я был выучен лазить по деревьям. Из мальчишек со мной никто не мог тягаться. Многим, кому грачи в полдень после пахоты мешали спать, я снимал гнезда с берез, по гривеннику за штуку. Один раз сорвался, но очень удачно, оцарапав только лицо и живот да разбив кувшин молока, который нес на косьбу деду.
Среди мальчишек я всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах. За озорство меня ругала только одна бабка, а дедушка иногда сам подзадоривал на кулачную и часто говорил бабке: «Ты у меня, дура, его не трожь. Он так будет крепче».
Бабушка любила меня изо всей мочи, и нежности ее не было границ. По субботам меня мыли, стригли ногти и гарным маслом гофрили голову, потому что ни один гребень не брал кудрявых волос. Но и масло мало помогало. Всегда я орал благим матом и даже теперь какое-то неприятное чувство имею к субботе.
По воскресеньям меня всегда посылали к обедне и. чтобы проверить, что я был за обедней, давали 4 копейки. Две копейки за просфору и две за выемку частей священнику. Я покупал просфору и вместо священника делал на ней перочинным ножом три знака, а на Другие две копейки шел на кладбище играть с ребятами в свинчатку.
Так протекало мое детство. Когда же я подрос, из меня очень захотели сделать сельского учителя, и потому отдали в закрытую церковно-учительскую школу, окончив которую, шестнадцати лет, я должен был поступить в Московский учительский институт. К счастью, этого не случилось. Методика и дидактика мне настолько осточертели, что я и слушать не захотел.
Стихи я начал писать рано, лет девяти, но сознательное творчество отношу к 16−17 годам. Некоторые стихи этих лет помещены в «Радунице».
Восемнадцати лет я был удивлен, разослав свои стихи по журналам, тем, что их не печатают, и неожиданно грянул в Петербург. Там меня приняли весьма радушно. Первый, кого я увидел, был Блок, второй - Городецкий.
Когда я смотрел на Блока, с меня капал пот, потому что в первый раз видел живого поэта.
Городецкий меня свел с Клюевым, о котором я раньше не слыхал ни слова. С Клюевым у нас завязалась, при всей нашей внутренней распре, большая дружба, которая продолжается и посейчас несмотря на то, что мы шесть лет друг друга не видели.
Живет он сейчас в Вытегре, пишет мне, что ест хлеб с мякиной, запивая пустым кипятком и моля бога о непостыдной смерти.
За годы войны и революции судьба меня толкала из стороны в сторону. Россию я исколесил вдоль и поперек, от Северного Ледовитого океана до Черного и Каспийского моря, от Запада до Китая, Персии и Индии.
Самое лучшее время в моей жизни считаю 1919 год. Тогда мы зиму прожили в 5 градусах комнатного холода. Дров у нас не было ни полена.
В РКП я никогда не состоял, потому что чувствую себя гораздо левее.
Любимый мой писатель - Гоголь.
Книги моих стихов: «Радуница», «Голубень», «Преображение», «Сельский часослов», «Трерядница», «Исповедь хулигана» и «Пугачев».
Сейчас работаю над большой вещью под названием «Страна негодяев».
В России, когда там не было бумаги, я печатал свои стихи вместе с Кусиковым и Мариенгофом на стенах Страстного монастыря или читал просто где-нибудь на бульваре. Самые лучшие поклонники нашей поэзии проститутки и бандиты. С ними мы все в большой дружбе. Коммунисты нас не любят по недоразумению.
За сим всем читателям моим нижайший привет и маленькое внимание к вывеске: «Просят не стрелять!»
14 мая 1922
Автобиография от 1923 г.
Родился 1895 г. 4 октября. Сын крестьянина Рязанской губ., Рязанского уезда, села Константинова. Детство прошло среди полей и степей.
Рос под призором бабки и деда.
Бабка была религиозная, таскала меня по монастырям. Дома собирала всех увечных, которые поют по русским селам духовные стихи от «Лазаря» до «Миколы». Рос озорным и непослушным. Был драчун. Дед иногда сам заставлял драться, чтобы крепче был.
Стихи начал слагать рано. Толчки давала бабка. Она рассказывала сказки. Некоторые сказки с плохими концами мне не нравились, и я их переделывал на свой лад. Стихи начал писать, подражая частушкам. В бога верил мало. В церковь ходить не любил. Дома это знали и, чтоб проверить меня, давали 4 копейки на просфору. которую я должен был носить в алтарь священнику на ритуал вынимания частей. Священник делал на просфоре 3 надреза и брал за это 2 копейки. Потом я научился делать эту процедуру сам перочинным ножом, а 2 коп. клал в карман и шел играть на кладбище к мальчишкам, играть в бабки. Один раз дед догадался. Был скандал. Я убежал в другое село к тетке и не показывался до той поры, пока не простили.
Учился в закрытой учительской школе.
Дома хотели, чтоб я был сельским учителем.
Когда отвезли в школу, я страшно скучал по бабке и однажды убежал домой за 100 с лишним верст пешком.
Дома выругали и отвезли обратно.
После школы с 16 лет до 17 жил в селе. 17 лет уехал в Москву и поступил вольнослушателем в Университет Шанявского. 19 лет попал в Петербург проездом в Ревель к дяде. Зашел к Блоку, Блок свел с Городецким, а Городецкий с Клюевым. Стихи мои произвели большое впечатление.
Все лучшие журналы того времени (1915) стали печатать меня, а осенью (1915) появилась моя первая книга «Радуница». О ней много писали. Все в один голос говорили, что я талант.
Я знал это лучше других.
За «Радуницей» я выпустил «Голубень», «Преображение», «Сельский часослов», «Ключи Марии», «Трерядницу», «Исповедь хулигана», «Пугачев». Скоро выйдет из печати «Страна негодяев» и «Москва кабацкая».
Крайне индивидуален.
Со всеми устоями на советской платформе.
В 1916 году был призван на военную службу. При некотором покровительстве полковника Ломана, адъютанта императрицы, был представлен ко многим льготам. Жил в Царском недалеко от Разумника Иванова.
По просьбе Ломана однажды читал стихи императрице. Она после прочтения моих стихов сказала, что стихи мои красивые, но очень грустные. Я ответил ей, что такова вся Россия. Ссылался на бедность, климат и проч.
Революция застала меня на фронте в одном из дисциплинарных батальонов, куда угодил за то, что отказался написать стихи в честь царя. Отказывался, советуясь и ища поддержки в Иванове-Разумнике.
В революцию покинул самовольно армию Керенского и, проживая дезертиром, работал с эсерами не как партийный, а как поэт.
При расколе партии пошел с левой группой и в октябре был в их боевой дружине.
Вместе с советской властью покинул Петроград.
В Москве 18 года встретился с Мариенгофом, Шершеневичем и Ивневым.
Назревшая потребность в проведении в жизнь силы образа натолкнула нас на необходимость опубликования манифеста имажинистов. Мы были зачинателями новой полосы в эре искусства, и нам пришлось долго воевать.
Во время нашей войны мы переименовывали улицы в свои имена и раскрасили Страстной монастырь в слова своих стихов.
1919−1921 годы ездил по России: Мурман, Соловки, Архангельск, Туркестан, Киргизские степи, Кавказ, Персия, Украина и Крым.
В 22 году вылетел на аэроплане в Кенигсберг. Объездил всю Европу и Северную Америку.
Доволен больше всего тем, что вернулся в Советскую Россию.
Что дальше - будет видно.
1923
Почитала раннего Есенина… Поняла, что булки - переулки и любовь - кровь вполне себе нормальные рифмы. И чего я их так стеснялась?
Шаганэ ты моя Шаганэ,
Ты - крылатый призыв к вышине.
Безысходно туманная - ты
.Словно бледные в прошлом мечты.
Недотрога, тихоня в быту,
Недоступна в Своём терему.
Я в тревоге, в тоске и в мольбе
…О тебе, о тебе, о тебе.
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
Друг мой, друг мой,
Он очень и очень болен.
Мы не знаем, откуда взялась эта боль.
То ль айфон звенит
Над безлюдным нью-йоркским полем,
То ли выбор в октябрь,
Осыпает мозги.попаболь.
Голова его машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный Президент
На шею России садится,
Черный таракан
Спать не дает нам всю ночь.
Черный Президент
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя над нами,
Как над усопшим монах,
Читает нам жизнь
прохвостов и забулдыги,
Нагоняя России тоску и страх.
Нечеловек
Черный, черный
«Слушайте, слушайте, -
Бормочет он нам, -
В Америке много прекраснейших
Мыслей и планов.
Я Великий Таракан
Проживаю в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.
В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И Конгрессе заводят
Веселые прялки.
Был Президент тот авантюрист,
Но самой низкой
И просроченной марки.
Был он изящен,
К тому ж Президент,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то Хиллари,
Шестидести с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою
Демократия, - говорил он, -
Есть ловкость ума и рук.
Русских - неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.
В бури пустыни,
В кровавую стынь,
При людских потерях
Когда страшно и грустно,
Казаться улыбчивым и простым -
Самое дьявольское в мире искусство".
«Черный Таракан!
Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе
Живешь водолазовой.
Что России до жизни
Скандальной Америки.
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай»
Черный Президент
Глядит на Россию в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой, -
Словно хочет сказать нам,
Россия жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то
«Слушайте, слушайте! -
Хрипит он, смотря нам в лица,
Сам все ближе
И ближе клонится. -
Я знаю, как много
Убийц подлецов
Так ненужно и глупо
Сидят в Вашингтонской столице
«Черный Президент!
Ты прескверный гость.
Это слава давно
Про тебя разносится».
Я взбешен, разъярен,
И летит «Сатана»
Прямо к морде его,
В переносицу…
.. .. .. .. .. .. .
…Месяц умер,
Синеет нью-йоркский рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Он в цилиндре стоит.
Никого то с ним нет.
Он один…
И разбитое зеркало.
А в Петербурге вновь мосты разводят,
И время вдруг застыло налету.
Сегодня память здесь былому верховодит,
Собою, заполняя пустоту.
Сегодня многие уже не помнят.
Откуда им? «Букварь» уже не тот!
Преданья старины из сердца гонят,
Народным песням, закрывая рот.
А ведь когда-то, в далинЕ далекой,
По этим улочкам бродил поэт.
Походкой чуть подпитой, легкой
Прошел, в истории оставив след.
Село забытое Рязанского уезда,
Потом Москва, за ней и Петроград,
Безоблачное, радужное детство,
Война, больничных коек двухэтажный ряд.
Прошел огонь с водой и трубы с желтизною.
Эх! С позолотой бы! Но просто медь.
От домика с околицей резною,
До осознания бесстрашно умереть.
Он дам любимых очи воспевал с восторгом,
По кабакам без просыху кутил.
Бес тени страха резким длинным слогом
Про тамошних бояр шутить любил.
Свою поэзию во слух он нес красиво,
Вставая на высокий пьедестал,
Перебирая образы в стихе игриво,
Для многих женщин представляя идеал.
«Отговорила роща золотая», «Осень»,
«Плясунья», «Сукин сын», «Метель».
На книгах толстым слоем проседь,
В библиотеках скрип дверных петель.
Ушел так рано, в тридцать лет! Повеса,
Угодник женский, дамский сердцеед,
Не приоткрыв таинственной завесы,
Оставил за собой столетий след.
Резистос (А.А. Сумцов)
В моей душе Есенина порывы,
Разгульных дней в ней вековая страсть.
Любовь всей жизни брошена с обрыва
В угоду гордости, - ей не даю пропасть!
В твой век, Есенин, мне б родиться:
Узреть Россию накануне перемен,
Культуры бурным взрывом поразиться,
За это многое готова дать взамен.
Твои послушать пламенные речи,
И насладиться глубиной бездонных глаз.
Как ты любил, страдал, лелеял вечер.
Но затонул мечты твоей баркас.
Москвой кабацкой пролиты все слезы,
Земля твоя родная стонет и кричит!
И на морозе декабря застыли розы…
В могиле молодой поэт лежит!
Хромой красноармеец с ликом сонным,
В воспоминаниях морщиня лоб,
Рассказывает важно о Буденном,
О том, как красные отбили Перекоп.
«Уж мы его - и этак и раз-этак, -
Буржуя энтого… которого… в Крыму…»
И клены морщатся ушами длинных веток,
И бабы охают в немую полутьму.
С горы идет крестьянский комсомол,
И под гармонику, наяривая рьяно,
Поют агитки Бедного Демьяна,
Веселым криком оглашая дол.
Вот так страна! Какого ж я рожна
Орал в стихах, что я с народом дружен?
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.
В том краю, где желтая крапива
И сухой плетень,
Приютились к вербам сиротливо
Избы деревень.
Там в полях, за синей гущей лога,
В зелени озер,
Пролегла песчанаая дорога
До сибирских гор.
Затерялась Русь в Мордве и Чуди,
Нипочем ей страх.
И идут по той дороге люди,
Люди в кандалах.
Все он убийцы или воры,
Как судил им рок.
Полюбил я грустные их взоры
С впадинами щек.
Много зла да радости в убийцах,
Их сердца просты,
Но кривятся в почернелых лицах
Голубые рты.
Я одну мечту, скрывая, нежу,
Что я сердцем чист.
Но и я кого-нибудь зарежу
Под осенний свист.
И меня по ветряному свею,
По тому ль песку,
Поведут с веревкою на шее
Полюбить тоску.
И когда с улыбкой мимоходом
Распрямлю я грудь,
Языком залижет непогода
Прожитой мой путь.
Видно, так заведено навеки -
К тридцати годам перебесясь,
Все сильней, прожженные калеки,
С жизнью мы удерживаем связь.
Милая, мне скоро стукнет тридцать,
И земля милей мне с каждым днем.
Оттого и сердцу стало сниться,
Что горю я розовым огнем.
Коль гореть, так уж гореть сгорая,
И недаром в липовую цветь
Вынул я кольцо у попугая -
Знак того, что вместе нам сгореть.
То кольцо надела мне цыганка.
Сняв с руки, я дал его тебе,
И теперь, когда грустит шарманка,
Не могу не думать, не робеть.
В голове болотный бродит омут,
И на сердце изморозь и мгла:
Может быть, кому-нибудь другому
Ты его со смехом отдала?
Может быть, целуясь до рассвета,
Он тебя расспрашивает сам,
Как смешного глупого поэта
Привела ты к чувственным стихам.
Ну и что ж! Пройдет и эта рана.
Только горько видеть жизни край.
В первый раз такого хулигана
Обманул проклятый попугай.
- Ты где был???
- Читал стихи проституткам и с бандюгами жарил спирт.
- Хм, странно, а дом совсем не ссутулился, а старый пес не издох.
В этом году День Рождения Есенина выпал на пятницу, если бы он был жив, то сейчас бы он пьяный читал стихи непоступившим девушкам.
Отец по молодости Есенина выжигал.
А ведь я даже никогда не смогу сказать тебе, что люблю тебя.
- Есенин!, какого чёрта ты так далеко во времени?
морозно, чисто, ангельски светло
в душе моей с израненной надеждой…
я не какой-нибудь наивный лох,
но не ношу я белые одежды
а встретимся - цилиндры не ношу.
обманывать себя не буду тоже…
но лишь в одном тебя я по-прошу -
прими меня - романтика под кожей…
есенинскою лирой полон я
а в сердце мглисто залегла забота…
а в небе заискрилась полынья -
у Ориона звёздные ворота…
* * *
в глупой страсти сердце жить не может…
лишь одна Любовь спасает вечно…
как и я ты одиноко тоже
видишь Путь - витает в небе млечно…