Ночь, улица, фонарь, аптека,
Как уберечься нам от бед?
Гадают вновь два человека,
Появится ли кто на свет.
В кровати мысли все сначала,
Жена узнает и печаль.
Я изменил, не будет мало,
И будут шишки и фонарь.
ВЕСЕЛАЯ (ОПТИМИСТИЧЕСКАЯ) ВЕРСИЯ
Роддом. Университет. Больница.
Полёт. Вокзал. Аэродром.
А время быстро, быстро мчится
И позабыт родимый дом.
Роддом. Университет. Больница.
Река. Каналы и причал.
Мечта любая может сбыться,
Коль очень сильно ты мечтал.
Роддом. Университет. Больница.
Озёрная скупая гладь.
А если по ночам не спиться,
Овечек нужно посчитать.
Роддом. Университет. Больница.
Автобус, лайнер и трамвай.
Луч солнца в небе так искриться,
Ты новый день с лучом встречай.
ПЕЧАЛЬНАЯ (НЕГАТИВНАЯ) ВЕРСИЯ
Роддом. Университет. Больница.
И вдаль идет речной канал.
Ах, нужно нам к чему стремиться,
В вине ты тайну не узнал.
Роддом. Университет. Больница.
Река. Унылый магазин.
Ах, разве можно веселится,
Повсюду пустота витрин.
Роддом. Университет. Больница.
Мосты. Вода. Дверной проём.
Ах, нужно нам чему учиться,
Спасенья в знаньях не найдем.
Роддом. Университет. Больница.
Так часто хмурый, серый дождь.
Ах, нужно в этот свет родится,
Ведь все равно, увы, умрешь.
Ты из шопота слов родилась,
В вечереющий сад забралась
И осыпала вишневый цвет,
Прозвенел твой весенний привет.
С той поры, что ни ночь, что ни день,
Надо мной твоя легкая тень,
Запах белых цветов средь садов,
Шелест легких шагов у прудов,
И тревожной бессонницы прочь
Не прогонишь в прозрачную ночь.
Май 1903
Утихает светлый ветер,
Наступает серый вечер,
Ворон канул на сосну,
Тронул сонную струну.
В стороне чужой и темной
Как ты вспомнишь обо мне?
О моей любови скромной
Закручинишься ль во сне?
Пусть душа твоя мгновенна -
Над тобою неизменна
Гордость юная твоя,
Верность женская моя.
Не гони летящий мимо
Призрак легкий и простой,
Если будешь, мой любимый,
Счастлив с девушкой другой…
Ну, так с богом! Вечер близок,
Быстрый лёт касаток низок,
Надвигается гроза,
Ночь глядит в твои глаза.
21 августа 1905
Ушла. Но гиацинты ждали,
И день не разбудил окна,
И в легких складках женской шали
Цвела ночная тишина.
В косых лучах вечерней пыли,
Я знаю, ты придешь опять
Благоуханьем нильских лилий
Меня пленять и опьянять.
Мне слабость этих рук знакома,
И эта шепчущая речь,
И стройной талии истома,
И матовость покатых плеч.
Но в имени твоем - безмерность,
И рыжий сумрак глаз твоих
Таит змеиную неверность
И ночь преданий грозовых.
И, миру дольнему подвластна,
Меж всех - не знаешь ты одна,
Каким раденьям ты причастна,
Какою верой крещена.
Войди, своей не зная воли,
И, добрая, в глаза взгляни,
И темным взором острой боли
Живое сердце полосни.
Вползи ко мне змеей ползучей,
В глухую полночь оглуши,
Устами томными замучай,
Косою черной задуши.
Дата написания: 1907 год
Свобода смотрит в синеву.
Окно открыто. Воздух резок.
За жолто-красную листву
Уходит, месяца отрезок.
Он будет ночью - светлый серп,
Сверкающий на жатве ночи.
Его закат, его ущерб
В последний раз ласкает очи.
Как и тогда, звенит окно.
Но голос мой, как воздух свежий,
Пропел давно, замолк давно
Под тростником у прибережий.
Как бледен месяц в синеве,
Как золотится тонкий волос…
Как там качается в листве
Забытый, блеклый, мертвый колос…
10 октября 1902
Я не люблю пустого словаря
Любовных слов и жалких выражений:
«Ты мой», «Твоя», «Люблю», «Навеки твой».
Я рабства не люблю. Свободным взором
Красивой женщине смотрю в глаза
И говорю: «Сегодня ночь. Но завтра -
Сияющий и новый день. Приди.
Бери меня, торжественная страсть.
А завтра я уйду - и запою».
Моя душа проста. Соленый ветер
Морей и смольный дух сосны
Ее питал. И в ней - всё те же знаки,
Что на моем обветренном лице.
И я прекрасен - нищей красотою
Зыбучих дюн и северных морей.
Так думал я, блуждая по границе
Финляндии, вникая в темный говор
Небритых и зеленоглазых финнов.
Стояла тишина. И у платформы
Готовый поезд разводил пары.
И русская таможенная стража
Лениво отдыхала на песчаном
Обрыве, где кончалось полотно.
Так открывалась новая страна -
И русский бесприютный храм глядел
В чужую, незнакомую страну.
Так думал я. И вот она пришла
И встала на откосе. Были рыжи
Ее глаза от солнца и песка.
И волосы, смолистые как сосны,
В отливах синих падали на плечи.
Пришла. Скрестила свой звериный взгляд
С моим звериным взглядом. Засмеялась
Высоким смехом. Бросила в меня
Пучок травы и золотую горсть
Песку. Потом - вскочила
И, прыгая, помчалась под откос…
Я гнал ее далёко. Исцарапал
Лицо о хвои, окровавил руки
И платье изорвал. Кричал и гнал
Ее, как зверя, вновь кричал и звал,
И страстный голос был - как звуки рога.
Она же оставляла легкий след
В зыбучих дюнах, и пропала в соснах,
Когда их заплела ночная синь.
И я лежу, от бега задыхаясь,
Один, в песке. В пылающих глазах
Еще бежит она - и вся хохочет:
Хохочут волосы, хохочут ноги,
Хохочет платье, вздутое от бега…
Лежу и думаю: «Сегодня ночь
И завтра ночь. Я не уйду отсюда,
Пока не затравлю ее, как зверя,
И голосом, зовущим, как рога,
Не прегражу ей путь. И не скажу:
«Моя! Моя!» - И пусть она мне крикнет:
«Твоя! Твоя!»
Июнь - июль 1907, Дюны
В день холодный, в день осенний
Я вернусь туда опять
Вспомнить этот вздох весенний,
Прошлый образ увидать.
Я приду - и не заплачу,
Вспоминая, не сгорю.
Встречу песней наудачу
Новой осени зарю,
Злые времени законы
Усыпили скорбный дух.
Прошлый вой, былые стоны
Не услышишь - я потух.
Самый огнь - слепые очи
Не сожжет мечтой былой.
Самый день - темнее ночи
Усыпленному душой.
27 апреля 1901, Поле за Старой Деревней
«ДЛЯ ПОЭТА ЕСТЬ ПОТРЕБНОСТЬ ВЫСКАЗАТЬ СВОЕ, А ОНО МОЖЕТ БЫТЬ ИЛИ СЛУЧAЙНЫМ, ИЛИ ИЗМЕНЕННЫМ ОТРАЖЕНИЕМ ТЫСЯЧИ СРЕД - ВОДНЫХ, ВОЗДУШНЫХ, ГДЕ ПРОХОДИТ ЛУЧ ПОЭЗИИ.» Варлам Шаламов, «Блок и Ахматова»
Блок осенью 1913 года увидел в спектакле петербургского театра Музыкальной драмы
* * *
Как океан меняет цвет,
Когда в нагроможденной туче
Вдруг полыхнет мигнувший свет, -
Так сердце под грозой певучей
Меняет строй, боясь вздохнуть,
И кровь бросается в ланиты,
И слезы счастья душат грудь
Перед явленьем Карменситы.
4 марта 1914
***********
Бушует снежная весна.
Я отвожу глаза от книги…
О, страшный час, когда она,
Читая по руке Цуниги*,
В глаза Хозе метнула взгляд!
Насмешкой засветились очи,
Блеснул зубов жемчужный ряд,
И я забыл все дни, все ночи,
И сердце захлестнула кровь,
Смывая память об отчизне…
А голос пел: Ценою жизни
Ты мне заплатишь за любовь!
18 марта 1914
*) ЦУНИГА-персонаж оперы Ж. Бизе «Кармен"-Капитан Цунига, забыв неудачу с Кармен, покупает очередной красотке сладости
********************************
Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь.
Так вот что так влекло сквозь бездну грустных лет,
Сквозь бездну дней пустых, чье бремя не избудешь.
Вот почему я - твой поклонник и поэт!
Здесь - страшная печать отверженности женской
За прелесть дивную - постичь её нет сил.
Там - дикий сплав миров, где часть души вселенской
Рыдает, исходя гармонией светил.
Вот - мой восторг, мой страх в тот вечер в тёмном зале!
Вот, бедная, зачем тревожусь за тебя!
Вот чьи глаза меня так странно провожали,
Ещё не угадав, не зная… не любя!
Сама себе закон - летишь, летишь ты мимо,
К созвездиям иным, не ведая орбит,
И этот мир тебе - лишь красный облак дыма,
Где что-то жжёт, поёт, тревожит и горит!
И в зареве его - твоя безумна младость…
Всё - музыка и свет: нет счастья, нет измен…
Мелодией одной звучат печаль и радость…
Но я люблю тебя: я сам такой, Кармен.
31 марта 1914
__________________
Любовь Александровна Дельмас (Андреева)(урождённая Тыщинская или Тещинская; 1884 - 1969) - оперная (меццо-сопрано) и концертная певица, вокальный педагог, выступавшая под фамилией матери Дельмас.
Обладала красивым звучным голосом, её отличала яркая внешность. Создала на оперной сцене ряд запоминающихся музыкально-сценических образов. Репертуар Андреевой-Дельмас насчитывал свыше 60 партий, различных по характеру.
Её супруг Павел Захарович Андреев также с успехом выступал в опере. А. Блок посвятил любимой певице лирический цикл «Кармен» (1914).
Родилась 17 сентября (29 сентября по новому стилю) 1884 года в Чернигове в семье банковского служащего Александра Амфиановича Тещинского и Зелины Францевны Дельмас.
С детских лет училась музыке под руководством матери, преподавательницы музыки и иностранных языков. Пению обучалась в 1898 - 1905 годах в Петербургской консерватории (класс Н. Ирецкой), была принята в петербургскую «Новую оперу» (антрепренёр А. А. Церетели), где пела один сезон. В это же время совершенствовала своё мастерство под руководством М. Славиной.
В 1907 году гастролировала в Казани, Екатеринбурге, Самаре. В 1908 - 1909 годах пела в Киевской опере (вместе с мужем). Киевский художник А. Мурашко написал портрет певицы (частная коллекция, Санкт-Петербург).
В 1909 - 1911 годах Андреева блистала на сцене петербургского Народного дома (антреприза Н. Н. Фигнера). Её выступления производили неизгладимое впечатление на Александра Блока, который в марте 1914 года писал:
«Я смотрю на Вас в „Кармен“ третий раз, и волнение мое растет с каждым разом. Прекрасно знаю, что я неизбежно влюблюсь в Вас… Ваша Кармен совершенно особенная, очень таинственная.»
В 1913 - 1919 годах Андреева-Дельмас была солисткой петроградского Театра музыкальной драмы, в 1919 - 1922 годах - ГАТОБа. В 1923 гастролировала по городам Сибири: Ново-Николаевск, Иркутск, Минусинск, Красноярск, Минусинск, в 1926 году - в Уфе и Самаре. В 1928 принимала участие в гастрольных концертах с артистами МХАТа, в 1930 году - с артистами московского Большого театра.
Важное место в биографии Андреевой-Дельмас занимала педагогическая деятельность, которой она посвятила 16 лет своей жизни. Начиная с 1933 года она преподавала сначала в Музыкальном училище при Ленинградской консерватории, а с 1934 года - в самой консерватории, куда была зачислена ассистентом на кафедру профессора Андреева Павла Захаровича. Работая в качестве сотрудницы профессора, Андреева-Дельмас одновременно вела собственный класс пения и подготовила к выпуску ряд одаренных студентов, которые затем пели во многих известных театрах СССР. Наиболее выдающиеся из них - профессор
В 1938 году Любовь Александровна получила звание доцента, была награждена почетными грамотами за активное участие в массовой работе.
В годы Великой Отечественной войны принимала участие в организации шефских концертов для солдат. В 1944 году была награждена медалями «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны» (за непрерывные занятия со студентами во время блокады Ленинграда).
Умерла 30 апреля 1969 года в Ленинграде, пережив супруга на 19 лет; похоронена на Красненьком кладбище.
___________________________
АЛЕКСАНДР И ЛЮБОВЬ БЛОК И ДЕЛЬМАС
Такое бывает: поэт способен провидеть то, что его ждет, может, скажем, напророчить себе встречу с женщиной. Так случилось, например, с Александром Блоком. Еще в ранних его стихах возникает образ цыганки, слышатся звон монист, удары в бубен. Он словно ждал момента, когда плясунья кочевая, «как отзвук забытого гимна», вспыхнет перед ним звездой в ночи и войдет в его судьбу.
Предчувствие не обмануло. Она пришла, явилась в образе Карменситы, влекущая, как колдунья, с жарким взглядом, полоснувшим насмешкой, с песней нежных мраморных плеч - до ужаса знакомая, далекая и близкая.
Прежде чем он разглядел ее. Блок услышал ее меццо-сопрано - она пела на сцене Музыкальной драмы, пользуясь особым успехом в роли Кармен.
Когда это случилось? Скорее всего, осенью 1913 года. А в начале следующего произошла их встреча. Ему шел тридцать четвертый год, столько же было и ей.
До этого Блок написал Любови Александровне Дельмас - так звали певицу - несколько писем. Удивительные по искренности любовные послания. Поэт говорил о том, что не влюбиться в нее невозможно, хотя он не мальчик, знает эту адскую музыку влюбленности, от которой стон стоит во всем существе, ибо «много любил и много влюблялся». И еще признался, что, как гимназист, покупает ее карточки, стоит дураком под ее окном, смотря вверх, ловит издали ее взгляд, но боится быть представленным, так как не сумеет сказать ничего, что могло бы быть интересным для нее. И мечтает лишь поцеловать руку, которая бросила ему цветок, и он, как Хозе, поймал его. В эти дни он пишет и отсылает Карменсите первые посвященные ей стихи.
Наконец в последних числах марта они встретились.
В ту ночь, после свидания, Блок написал два стихотворения, обещая в одном из них:
Ты встанешь бурною волною
В реке моих стихов,
И я с руки моей не смою,
Кармен, твоих духов…
Так случилось, что оба они жили на Офицерской - судьба! - почти на краю города. Его дом, где Блок поселился два года назад, стоял в самом конце улицы, упиравшейся в этом месте в мелководную Пряжку - речушку с грязными, размытыми берегами.
Ее дом, угловой, находился чуть ближе. Она занимала квартиру в последнем, четвертом этаже, «там, под высокой крышей», было ее «окно, горящее не от одной зари».
После знакомства Блок и Дельмас виделись чуть ли не ежедневно. Пешком возвращались из театра на Офицерскую. Или белыми ночами бродили по закоулкам старой окраины, по Заводской, Перевозной, мясной… И шли к Неве по набережной Пряжки, через мост, который он назвал «Мостом вздохов», - пояснив, что есть такой же, похожий, в Венеции. Ужинали в ресторанах, пили кофе на вокзале, ездили на Елагин остров, гуляли в парке, ходили в кинематограф, катались с американских гор.
Дельмас - это сценический псевдоним, по фамилии матери. Она же урожденная Тишинская. Ее отец, Александр Амфианович, был видным общественным деятелем в их родном Чернигове и скончался, едва она окончила гимназию. Любовь к музыке родилась еще в семье, главным образом благодаря матери, от которой получила первые уроки пения и игры на фортепьяно. Она же привила вкус, серьезное отношение к вокалу. Впрочем, у них у всех в семье были хорошие голоса. А про Любу кругом только и твердили, что грешно с такими данными не учиться. По правде говоря, она и сама мечтала о театре. И вот поступила в Петербургскую консерваторию. Причем конкурс прошла блестяще. Еще во время учебы спела партию Ольги в «Евгении Онегине». Пела в Киевской опере, в петербургском Народном доме, вместе с самим Шаляпиным участвовала в заграничном турне и исполняла партию Марины Мнишек в «Борисе Годунове». Это была огромная школа - выступать с таким корифеем. Потом пела в «Риголетто», «Пиковой даме», «Аиде», «Снегурочке», «Парсифале», «Царской невесте» и, наконец, в «Кармен» - это, пожалуй, лучшая ее партия. Весной прошлого года ее пригласили в Музыкальную драму - театр молодой, ищущий новых путей в искусстве. Она согласилась и пришла сюда на второй сезон его работы.
Те, кому доводилось их видеть в ту пору вместе, в фойе ли театра, на концерте или на улице, с удивлением отмечали, как они поразительно подходят, гармонически дополняют друг друга. Особенно это было явно, когда Блок и Дельмас выступали вдвоем со сцены. Так было, например, на литературном вечере, состоявшемся в годовщину их знакомства - Блок читал свои стихи, она пела романсы на его слова, и в зале Тенишевского училища, где они присутствовали на первом представлении «Балаганчика» и «Незнакомки». Она тогда была особенно ослепительна в своем лиловом открытом вечернем платье. «Как сияли ее мраморные плечи! - вспоминала современница. - Какой мягкой рыже-красной бронзой отливали и рдели ее волосы! Как задумчиво смотрел он в ее близкое-близкое лицо! Как доверчиво покоился ее белый локоть на черном рукаве его сюртука». Казалось, вот оно, его счастье, которое нашел однажды в Таврическом саду, где они вместе выискивали на ветках сирени «счастливые» пятиконечные звездочки цветков.
История их любви запечатлена в его письмах и многих стихах: ей посвящены циклы и книги «Кармен» «Арфа и скрипка», «Седое утро», многочисленные записи в дневниках и записных книжках. Поэт подарил ей поэму «Соловьиный сад», которую завершил осенью 1915 года, с надписью: «Той, что поет в Соловьином саду». Но еще раньше, на излете тревожного четырнадцатого года, опубликовал стихотворный цикл «Кармен».
К сожалению, свои письма к поэту (он вернул их ей) Любовь Александровна сожгла незадолго до своей смерти в апреле 1969 года. Подумать только: она, знавшая великого Блока, была нашей современницей! К счастью, некоторые литературоведы успели побывать у нее, ознакомились с архивом, письмами, фотографиями, записали воспоминания.
В своей известной книге о Блоке В. Орлов пишет, что по сохранившимся ее снимкам довольно трудно догадаться о бушевавшей в ней когда-то «буре цыганских страстей». Но и в самой Л. А. Андреевой-Дельмас (она вышла замуж за известного певца), к тому времени уже далеко не молодой, грузной женщине, от блоковской Кармен остались разве что медно-рыжие волосы.
Была ли она вообще красива? Скорее, привлекательна. Блок имел свое представление о женской красоте. «Все его женщины, - отмечает В. Орлов, - были некрасивы, но прекрасны, - вернее сказать, такими он сотворил их - и заставил нас поверить в его творение».
Блок невольно сравнивал то чувство, что переживал теперь, с чувством, которое испытывал прежде.
В молодые годы, до женитьбы на
Однако сквозь жизнеутверждающие звуки его строф зазвучали тревожные ноты, отражая жизненные перипетии их романа. Над «страстной бездной» стали витать «обрывки мыслей о будущем».
Наступил июнь. Блок должен был ехать в Шахматове. Любовь Александровна - к себе на родину в Чернигов. Он подарил ей на прощанье свою фотокарточку, она оставила адрес и просила писать.
В конце июня пришло наконец от него письмо. Она уж было думала, что он забыл ее.
Нет, не забыл, но его терзает мысль и он хочет знать: когда, как и что будет с ними? Что станет с их счастьем, которое нашли тогда в сирени?
С этих пор беспокойство его росло. И вот Блок уже с горечью сознает, что надо расставаться, но расстаться все труднее. «Никогда, никогда не поймем друг друга мы, влюбленные друг в друга», - приходит он к печальному заключению.
Они резко расходились во взглядах на искусство. Для него - оно там, где ущерб, потеря, страдание, холод. Художник не может быть счастлив. Ей, жизнерадостной по мироощущению, эта мысль была противопоказана. Она не желала соглашаться.
Но «таков седой опыт художников всех времен», -. настаивал Блок, считая себя ничтожным звеном длинной цепи этих отверженных.
По-своему он переживал древнюю, как мир, коллизию борьбы любви и долга, под которым разумел служение поэзии. Блок писал ей: «Я не знаю, как это случилось, что я нашел Вас, не знаю и того, за что теряю Вас, но так надо. Надо, чтобы месяцы растянулись в годы, надо, чтобы сердце мое сейчас обливалось кровью, надо, чтобы я испытывал сейчас то, что не испытывал никогда, - точно с Вами я теряю последнее земное. Только Бог и я знаем, как я Вас люблю».
И все же, сколь ни трудно, он пытается найти в себе силы для мучительной разлуки. И находит.
Отныне в их отношениях наступает период отлива, хотя иногда еще и случаются приливы. То ее звонок разжалобит и он согласится на свидание, то она напомнит о себе корзиной красных роз, то проявит заботу о его полухолостяцком быте.
Эти ее знаки внимания будили в нем восп оминания о прошлом. И однажды, поддавшись им, он достал забытый «ящик, где похоронена Л. А. Дельмас», и начал его разбирать.
В нем оказались какая-то груда лепестков, сухие цветы, розы, ветки вербы, ячменные колосья, резеда; какие-то листья шелестели под руками.
«Боже мой, какое безумие, что все проходит, ничто не вечно. Сколько у меня было счастья („счастья“, да) с этой женщиной». Пальцы перебирали шпильки, ленты, цветы и слова на бумажных клочках, что сохранились и не были им сожжены при получении.
«Бедная, она была со мной счастлива…»
.
1
Весь день - как день: трудов исполнен малых
И мелочных забот.
Их вереница мимо глаз усталых
Ненужно проплывет.
Волнуешься, - а в глубине покорный:
Не выгорит - и пусть.
На дне твоей души, безрадостной и черной,
Безверие и грусть.
И к вечеру отхлынет вереница
Твоих дневных забот.
Когда ж морозный мрак засмотрится столица
И полночь пропоет, -
И рад бы ты уснуть, но - страшная минута!
Средь всяких прочих дум -
Бессмысленность всех дел, безрадостность уюта
Придут тебе на ум.
И тихая тоска сожмет так нежно горло:
Ни охнуть, ни вздохнуть,
Как будто ночь на всё проклятие простерла,
Сам дьявол сел на грудь!
Ты вскочишь и бежишь на улицы глухие,
Но некому помочь:
Куда ни повернись - глядит в глаза пустые
И провожает - ночь.
Там ветер над тобой на сквозняках простонет
До бледного утра;
Городовой, чтоб не заснуть, отгонит
Бродягу от костра…
И, наконец, придет желанная усталость,
И станет всё равно…
Что'? Совесть? Правда? Жизнь? Какая это малость!
Ну, разве не смешно?
11 февраля 1914
2
Поглядите, вот бессильный,
Не умевший жизнь спасти,
И она, как дух могильный,
Тяжко дремлет взаперти.
В голубом морозном своде
Так приплюснут диск больной,
Заплевавший всё в природе
Нестерпимой желтизной.
Уходи и ты. Довольно
Ты терпел, несчастный друг,
От его тоски невольной,
От его невольных мук.
То, что было, миновалось,
Ваш удел на все похож:
Сердце к правде порывалось,
Но его сломила ложь.
30 декабря 1913
3
Всё свершилось по писаньям:
Остудился юный пыл,
И конец очарованьям
Постепенно наступил.
Был в чаду, не чуя чада,
Утешался мукой ада,
Перечислил все слова,
Но - болела голова…
Долго, жалобно болела,
Тело тихо холодело,
Пробудился: тридцать лет.
Хвать-похвать, - а сердца нет.
Сердце - крашеный мертвец.
И, когда настал конец,
Он нашел весьма банальной
Смерть души своей печальной.
30 декабря 1913
4
Когда невзначай в воскресенье
Он душу свою потерял,
В сыскное не шел отделенье,
Свидетелей он не искал.
А было их, впрочем, не мало:
Дворовый щенок голосил,
В воротах старуха стояла,
И дворник на чай попросил.
Когда же он медленно вышел,
Подняв воротник, из ворот,
Таращил сочувственно с крыши
Глазищи обмызганный кот.
Ты думаешь, тоже свидетель?
Так он и ответит тебе!
В такой же гульбе
Его добродетель!
30 декабря 1912
5
Пристал ко мне нищий дурак,
Идет по пятам, как знакомый.
«Где деньги твои?» - «Снес в кабак». -
«Где сердце?» - «Закинуто в омут».
«Чего ж тебе надо?» - «Того,
Чтоб стал ты, как я, откровенен,
Как я, в униженьи, смиренен,
А больше, мой друг, ничего».
«Что лезешь ты в сердце чужое?
Ступай, проходи, сторонись!» -
«Ты думаешь, милый, нас двое?
Напрасно: смотри, оглянись…»
И правда (ну, задал задачу!)
Гляжу - близь меня никого…
В карман посмотрел - ничего…
Взглянул в свое сердце… и пла’чу.
30 декабря 1913
6
День проходил, как всегда:
В сумасшествии тихом.
Все говорили кругом
О болезнях, врачах и лекарствах.
О службе рассказывал друг,
Другой - о Христе,
О газете - четвертый.
Два стихотворца (поклонники Пушкина)
Книжки прислали
С множеством рифм и размеров.
Курсистка прислала
Рукопись с тучей эпи’графов
(Из Надсона и символистов).
После - под звон телефона -
Посыльный конверт подавал,
Надушённый чужими духами.
Розы поставьте на стол -
Написано было в записке,
И приходилось их ставить на стол…
После - собрат по перу,
До глаз в бороде утонувший,
О причитаньях у южных хорватов
Рассказывал долго.
Критик, громя футуризм,
Символизмом шпынял,
Заключив реализмом.
В кинематографе вечером
Знатный барон целовался под пальмой
С барышней низкого званья,
Ее до себя возвышая…
Всё было в отменном порядке.
Он с вечера крепко уснул
И проснулся в другой стране.
Ни холод утра,
Ни слово друга,
Ни дамские розы,
Ни манифест футуриста,
Ни стихи пушкиньянца,
Ни лай собачий,
Ни грохот тележный -
Ничто, ничто
В мир возвратить не могло…
И что поделаешь, право,
Если отменный порядок
Милого дольнего мира
В сны иногда погрузит,
И в снах этих многое снится…
И не всегда в них такой,
Как в мире, отменный порядок…
Нет, очнешься порой,
Взволнован, встревожен
Воспоминанием смутным,
Предчувствием тайным…
Буйно забьются в мозгу
Слишком светлые мысли…
И, укрощая их буйство,
Словно пугаясь чего-то, - не лучше ль,
Думаешь ты, чтоб и новый
День проходил, как всегда:
В сумасшествии тихом?
24 мая 1914
7
ГОВОРЯТ ЧЕРТИ:
Греши, пока тебя волнуют
Твои невинные грехи,
Пока красавицы колдуют
Твои греховные стихи.
На утешенье, на забаву
Пей искрометное вино,
Пока вино тебе по нраву,
Пока не тягостно оно.
Сверкнут ли дерзостные очи -
Ты их сверканий не отринь,
Грехам, вину и страстной ночи
Шепча заветное «аминь».
Ведь всё равно - очарованье
Пройдет, и в сумасшедший час
Ты, в исступленном покаяньи,
Проклясть замыслишь бедных, нас.
И станешь падать - но толпою
Мы все, как ангелы, чисты,
Тебя подхватим, чтоб пятою
О камень не преткнулся ты…
10 декабря 1915
8
ГОВОРИТ СМЕРТЬ:
Когда осилила тревога,
И он в тоске обезуме’л,
Он разучился славить бога
И песни грешные запел.
Но, оторопью обуянный,
Он прозревал, и смутный рой
Былых видений, образ странный
Его преследовал порой.
Но он измучился - и ранний
Жар юности простыл - и вот
Тщета святых воспоминаний
Пред ним медлительно встает.
Он больше ни во что не верит,
Себя лишь хочет обмануть,
А сам - к моей блаженной двери
Отыскивает вяло путь.
С него довольно славить бога -
Уж он - не голос, только - стон.
Я отворю. Пускай немного
Еще помучается он.
10 декабря 1915
И вновь - порывы юных лет,
И взрывы сил, и крайность мнений…
Но счастья не было - и нет.
Хоть в этом больше нет сомнений!
Пройди опасные года.
Тебя подстерегают всюду.
Но если выйдешь цел - тогда
Ты, наконец, поверишь чуду,
И, наконец, увидишь ты,
Что счастья и не надо было,
Что сей несбыточной мечты
И на полжизни не хватило,
Что через край перелилась
Восторга творческого чаша,
Что все уж не мое, а наше,
И с миром утвердилась связь, -
И только с нежною улыбкой
Порою будешь вспоминать
О детской той мечте, о зыбкой,
Что счастием привыкли звать!
1912
Запевающий сон, зацветающий цвет,
Исчезающий день, погасающий свет.
Открывая окно, увидал я сирень.
Это было весной - в улетающий день.
Раздышались цветы - и на темный карниз
Передвинулись тени ликующих риз.
Задыхалась тоска, занималась душа,
Распахнул я окно, трепеща и дрожа.
И не помню - откуда дохнула в лицо,
Запевая, сгорая, взошла на крыльцо.
____________
Сентябрь-декабрь 1902
В 1905 году была издана дебютная книга Блока - «Стихи о Прекрасной Даме». Она рождалась под влиянием философских идей Соловьева и эстетики символизма. Посвящен сборник Менделеевой - возлюбленной поэта, которая в 1903-м сочеталась с ним законным браком. Именно Любовь Дмитриевна - прототип Прекрасной Дамы, символа Вечной Женственности. Первая книга Александра Александровича представляет собой своеобразный поэтический дневник. Читая ее, можно понять, как развивались отношения Блока и Менделеевой. Сборник включает в себя несколько разделов. Первая часть называется «Неподвижность». В нее вошли произведения, обращенные непосредственно к Прекрасной Даме. Имя раздела выбрано не случайно. Александр Александрович с помощью понятия «неподвижность» выражал идею рыцарского служения любимой женщине, верности, постоянства. В первую часть книги попали стихотворения самые лирически сильные, наиболее резко звучащие. Среди них - «Запевающий сон, зацветающий цвет…».-картина свидания героя с возлюбленной.
В ночи, когда уснет тревога,
И город скроется во мгле -
О, сколько музыки у бога,
Какие звуки на земле!
Что буря жизни, если розы
Твои цветут мне и горят!
Что человеческие слезы,
Когда румянится закат!
Прими, Владычица вселенной,
Сквозь кровь, сквозь муки, сквозь гроба -
Последней страсти кубок пенный
От недостойного раба!
1898
_ _За всё, за всё тебя благодарю я:
_ _За тайные мучения страстей,
_ _За горечь слез, отраву поцелуя,
_ _За месть врагов и клевету друзей;
_ _За жар души, растраченный в пустыне.
______ Лермонтов
1
О, весна без конца и без краю -
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!
Принимаю тебя, неудача,
И удача, тебе мой привет!
В заколдованной области плача,
В тайне смеха - позорного нет!
Принимаю бессонные споры,
Утро в завесах темных окна,
Чтоб мои воспаленные взоры
Раздражала, пьянила весна!
Принимаю пустынные веси!
И колодцы земных городов!
Осветленный простор поднебесий
И томления рабьих трудов!
И встречаю тебя у порога -
С буйным ветром в змеиных кудрях,
С неразгаданным именем бога
На холодных и сжатых губах…
Перед этой враждующей встречей
Никогда я не брошу щита…
Никогда не откроешь ты плечи…
Но над нами - хмельная мечта!
И смотрю, и вражду измеряю,
Ненавидя, кляня и любя:
За мученья, за гибель - я знаю -
Всё равно: принимаю тебя!
24 октября 1907
2
Приявший мир, как звонкий дар,
Как злата горсть, я стал богат.
Смотрю: растет, шумит пожар -
Глаза твои горят.
Как стало жутко и светло!
Весь город - яркий сноп огня,
Река - прозрачное стекло,
И только - нет меня…
Я здесь, в углу. Я там, распят.
Я пригвожден к стене - смотри!
Горят глаза твои, горят,
Как черных две зари!
Я буду здесь. Мы все сгорим:
Весь город мой, река, и я…
Крести крещеньем огневым,
О, милая моя!
26 октября 1907
3
Я неверную встретил у входа:
Уронила платок - и одна.
Никого. Только ночь и свобода.
Только жутко стоит тишина.
Говорил ей несвязные речи,
Открывал ей все тайны с людьми,
Никому не поведал о встрече,
Чтоб она прошептала: возьми…
Но она ускользающей птицей
Полетела в ненастье и мрак,
Где взвился огневой багряницей
Засыпающий праздничный флаг.
И у светлого дома, тревожно,
Я остался вдвоем с темнотой.
Невозможное было возможно,
Но возможное - было мечтой.
23 октября 1907
11
И я опять затих у ног -
У ног давно и тайно милой,
Заносит вьюга на порог
Пожар метели белокрылой…
Но имя тонкое твое
Твердить мне дивно, больно, сладко…
И целовать твой шлейф украдкой,
Когда метель поет, поет…
В хмельной и злой своей темнице
Заночевало, сердце, ты,
И тихие твои ресницы
Смежили снежные цветы.
Как будто, на средине бега,
Я под метелью изнемог,
И предо мной возник из снега
Холодный, неживой цветок…
И с тайной грустью, с грустью нежной,
Как снег спадает с лепестка,
Живое имя Девы Снежной
Еще слетает с языка…
8 ноября 1907