Может в копилку, может, в корзинку,
нам все равно.
Или однажды змеем бумажным
через окно
Вылетит лист мой, где строчки-цветочки -
калейдоскоп
То рифмы слагают, то просто играют
в пряталки слов.
Они на свободе теперь, и в природе
этого нет:
могут распасться, а после собраться в пышный букет.
Света напьются, смехом зальются,
ну, а потом:
буковки-игры весело прыгнут
в Солнечный дом.
На подоконнике резвые коники -
эти слова
Смирно присядут, ушками прядут,
их не сломай!
Лучше погладь их, и кружевным платьем
станут они.
Жемчугом-бисером, хрупкими письмами -
не урони.
До величального звона венчального
их не вскрывай.
Что там изложено - знать не положено,
и не гадай.
Эти секреты в душистых конвертах
чья-то Рука
Ни много ни мало - с любовью писала
тебе, а пока:
Слова-паутинки, сказки-картинки
лягут на лист
вязью прощальной, светло-печальной…
ну, улыбнись!
Вот эти строчки, матери-дочки
сели в кружок,
ладною речью молитовку шепчут,
тихо, дружок.
Крестиком вышиты слова молитвы той.
Нам не дано
Знать, зачем там они знаками тайными
вытканы, но…
Сложится лист мой голубем чистым,
ринется ввысь.
Азбука-птица, в облако скрыться
не торопись!
Слети незамечена, Богом отмечена.
Белым пером,
Легкой пушинкой, словом-слезинкой,
ну, а потом:
Серою мышкой в терем-домишко
ты через дверь
тихо проникни, жалобно пикни,
ну, а теперь:
Сладкою сказкою, шепотом ласковым
льется мотив.
Ангельской песнею из поднебесья:
мы - прилетим!
Глазки слипаются, ночь начинается -
сонная синь.
Спи до утра, дитя. Ангел хранит тебя.
Скажем: аминь!
Капну каплей радости на твое окошечко, ты поймай, слови её, хоть чуть-чуть немножечко! Смехом пусть наполнится комнатушка серая, радость приумножится, превратит все в белое! Белое-пушистое, как перо воздушное, лейся, лейся капелька, из души да в душеньку!
Спешите делать добрые дела,
Ведь жизни так торопятся часы…
Чтоб в страшный день Великого Суда
Нам было что поставить на весы…
Сколько бы ты не видел в жизни зла, нельзя терять доброжелательности к людям…
История любви.
***
Мне было десять лет. Однажды осенним вечером я вернулся из школы домой и почувствовал, что заболел. Температура росла день ото дня, становилось все хуже, и, наконец, всего меня охватил жар. Я лежал, закрыв глаза, и просил только пить. Мама моя бегала на рынок за виноградом, гранатами, а потом все стояла на кухне, выдавливая для меня прохладный сок… Я ждал его, «оживал» на минуту, выпивал сок одним огромным, жадным глотком, но вскоре уже вновь закрывал глаза и вытягивался на постели.
Это была инфекционная болезнь крови, к счастью, не самая опасная. Мне стали делать уколы, и как только состояние позволило - отвезли в детскую больницу на Русаковку.
Я помню вечернюю дорогу в «Скорой помощи», помню, как простился с мамой и вслед за какой-то женщиной долго поднимался по больничной лестнице с этажа на этаж. Помню желтые лампы инфекционного отделения: оно было переполнено.
- Проходи сюда, - сказала сестра. - Другого места все равно нет.
Меня ввели в палату, где я увидел одну свободную койку.
Я прошел прямо к ней, лег под одеяло, посмотрел на белый потолок, на кафельные стены палаты, мысленно, про себя позвал «мама, мама» - и беззвучно заплакал…
***
Палата оказалась «девчачья»: моими соседками были две пятиклассницы и очень тихая русоголовая девятилетняя Оля.
Старшие девочки отнеслись ко мне как-то враждебно, и вскоре я понял, что быть один на один со «взрослыми» (как мне тогда казалось) пятиклашками - непростое дело.
В школе у них была, наверное, какая-то война девчонок с мальчишками, и мне от них доставалось. Они все время следили за мной, подражая взрослым, делали замечания, дразнились. Больше всего их раздражало, что я в ответ молчал. Они ждали какого-нибудь скандала, - а его все не было.
***
Ночью я плохо, долго засыпал. В это время я все тосковал о доме - и смотрел, смотрел на желтую полоску света, протянувшуюся из коридора.
Наконец, глаза начали слипаться, тоска стала забираться куда-то глубоко-глубоко, желтый свет потихоньку задрожал, расплылся…
Вдруг я почувствовал, что по голове течет какая-то холодная жижа - и проснулся. Попробовал рукой - и тут же услышал испуганно-радостный шепот на соседних койках. Я отнял руку. В волосах и на подушке была зубная паста, почти целый тюбик.
Девчонки затихли и следили, что будет дальше. Я встал, подошел к умывальнику. Молча вымыл голову, потом застирал, как умел, подушку, лег в кровать и стал ждать продолжения… Но в палате была тишина.
Случилось так, что на следующий день пятиклассниц куда-то перевели. Однако не прошло и часа, как открылась дверь. Вошла санитарка, со странной интонацией сказала: «Ну, готовьтесь».
И не успели мы с моей соседкой как следует обдумать ее слова, как увидели и услышали НЕЧТО.
***
Двух-с-половиной-летняя Зоя сразу вернула себе свое «постоянное» имя - Детдомовская. Ее приволокли к нам и повалили на свободную кровать.
- Она - Детдомовская, так что смотрите., - как-то неопределенно сказала нам сестра.
- А она хоть разговаривать-то умеет? - спросила Оля.
- Я же сказала - она ДЕТДОМОВСКАЯ!
Мы с ужасом смотрели, как извивается, борясь с санитарками, детдомовская - бритое наголо, истерично воющее существо, как изо всех сил пытается сползти на пол…
- Ты что! На кровать спать?!
Детдомовскую мгновенно выпускают, она мочится на линолеумном полу и воет сорванным, как будто даже прокуренным голосом - но все равно очень громко и жутко. Полы ее казенного халата темнеют, намокая. Она сидит прямо в луже мочи и колотит ногами и руками.
- Чего же делать-то с ней? - спрашиваю я санитарку.
- Да ничего. Скоро или надоест ей или устанет."
Детдомовскую поднимают и кладут на кровать, пол вытирают. Та затихает на пять минут. Но как только взрослые уходят, Зоя снова сползает вниз, опять мочится и опять воет. Борьба возобновляется раз за разом и тянется до отбоя. Когда к ней подходят - сестры, санитарки - унылый вой сменяется истошным, диким визгом.
- Ее там, наверное, били, - говорит Оля.
- Где? В детдоме?
Детдомовская, сидя в луже, начинает раскачиваться и ныть, как бы причитая. Она будет сидеть так каждый вечер, до и после отбоя. Спать она почему-то привыкла днем.
***
Глухая ночь. Медперсонал давно устал возиться с Зоей, и она теперь «поет» по-волчьи «спокойно», без помех, сидя на линолеуме в своей луже.
Я не могу заснуть, точнее, я просто не в состоянии спать в то время, когда не спит она. Я равнодушно смотрю на желтый свет, проникающий в палату, и уже ни о чем не думаю: ни о доме, ни о больнице. Я только хочу, чтобы она перестала плакать, чтобы ЭТО когда-нибудь кончилось!
Ольга из своего угла что-то говорит мне. Я не могу понять - что. Я устал. Я не могу заснуть. Ольга в темноте встает и зачем-то подходит к луже. Я верчусь на кровати и отчаянно пытаюсь закрыть глаза и заснуть. Но глаза не смыкаются, и я смотрю на желтые фигуры посреди палаты.
Оля сидит на корточках и тихонько-тихонько шепчет. Потом слышится какая-то мелодия - поет что ли?
Оля пытается говорить с детдомовской - та отвечает тоскливым, печальным воем. Звуки сплетаются: то унылые рыдания Зои, то тихий Олин голос, спокойный, переходящий в шепот, снова поскуливание, и опять - очень ласковый голос Оли.
Один только тихий Олин голос…
Я никогда до того времени не знал, что у девчонки может быть такой хороший голос!..
Я чувствую, что я сам тоже очень хочу слушать, КАК она говорит все это: «Маленькая моя… Малышка моя… Самая лучшая девочка… Хорошая моя, Зоенька, радость моя… Хорошая наша девочка, самая любимая - хочешь ко мне?.. хочешь на ручки? На ручки пойдешь? Пойдешь к нам с Андреем?»
Зоя неподвижно смотрит Оле прямо в лицо, как зачарованная. Оля осторожно протягивает руки и осторожно берет девочку на руки. И поднимается. И поворачивается ко мне.
В комнате становится удивительно тихо.
Потом Оля говорит:
- Можно мы сядем к тебе? Без тебя нельзя.
И садится ко мне на кровать. И ребенок лежит в ее руках… «Ей нужны мы двое, оба, - у нее ведь нет ни мамы, ни папы». Оля опускает взгляд и смотрит в девочкины глаза.
- Кто ты у нас? - спрашивает она Зою.
- Зоя, - старательно выговаривает Зоя.
- У тебя есть мама? - спрашивает Оля.
- Нет, - отвечает Зоя, глядя на Олю.
- А папа? - Это кто? - Ты не знаешь?
- Нет, отвечает Зоя и вопросительно смотрит на Олю.
Та прижимает Зою к себе, крепко-крепко, и девочка обнимает Олину шею. А Оля поворачивается ко мне и долго, долго и пристально смотрит на меня. А я? А я - видит Бог, я не помню!.. Желтый свет дергается и дрожит в ресницах. Желтый коридорный свет…
***
Мы сидим за столом в нашей палате, все трое. Я во главе стола - и справа, рядышком - Оля с девочкой, рядком. Мы обедаем. Зоя крепко держит ложку и ест. Сама, - внимательно и серьезно глядя, как едим мы.
- На компот, - Оля помогает Зое держать кружку, чтобы не лилось мимо.
- Зоя, что нужно сказать? - говорю я внушительным тоном. - Сьпасиба, - пыхтя, отвечает Зоя. И мы все улыбаемся друг другу.
- Интересно, а как это будет, когда мы станем взрослыми? - спрашивает Оля. Я пожимаю плечами.
***
Как Зою выписали, я не помню. Меня перевели в палату для мальчиков - и Зоя исчезла вдруг, незаметно. А потом, однажды, наша дверь отворилась, заглянула Оля и поманила меня к себе. Я вышел в коридор. Был ровный, серый день.
- Меня выписывают, до свидания, - сказала Оля.
- До свидания, - легко ответил я, поглядев в ее глаза…
Часто я думаю: что стало с нашей Зоей? Жива ли она? Как вернулась она в свою прежнюю, «обычную» жизнь? И не могла ли эта внезапная любовь обмануть, еще более изранить ее?
В жизни случается много-много плохого, но мы об этом почти ничего не помним. Может быть, и у Зои все плохое сотрется из памяти, может, она давно уже не помнит своего детства?
А меня иногда навещает та осень…
Из больницы, с дежурства, возвращается моя жена.
- Помнишь того парнишку, у которого саркома? Его сегодня выписали… умирать. Домой. Мать просила выписать - все же дома лучше. Ему девятнадцать.
Моя жена садится поближе.
- А он в Бога не верит… Мы подарили иконку. А дома все-таки лучше?
- Лучше. Будем ужинать?
- Что? Да, будем. А он заплакал! Его мужики всей палатой пошли провожать, говорят «ну ты не болей, поправляйся». А он на них посмотрел так - и вдруг взял и заплакал…
- Но ты… Оля. Все же не плачь, ладно?
Учусь ждать… я учусь прощать и не мстить, учусь любить даже тогда, когда не любят меня… учусь видеть в людях хорошее, даже когда в человеке преобладает его темная и злая часть… учусь быть лучше)…
Что такое добро? Это счастья кусочек, Это свежего воздуха, ветра глоточек. Ты его подари, и оно развернется, У кого-то сильней просто сердце забьется. Не купить это слово и не продать, Подарить его можно иль просто отдать…
Как же приятно творить добро :-)
Любой ребёнок с самого раннего детства может различить шаги мамы от других шагов, голос мамы от других голосов, может понять всё: страдания мамы, мысли, чувства всего лишь только взглянув на неё.
Мама с самого детства дороже всех на свете. Она тебя всегда поймёт, подскажет что делать, посочувствует, подбодрит, защитит, приласкает… Недавно я прочитала статью о том, что ребёнок за день до дня рождения впервые видит Бога. Бог говорит, что со дня твоего рождения тебя по всюду будет сопровождать твой Ангел-хранитель. Он о тебе позаботится, поможет, поймёт… Это будет твоя Мама.
Бывают случаи, когда ты провинился, и мама на тебя кричит, но при этом она тебя любит и хочет только хорошего, чтоб в дальнейшем ты избежал этих ошибок. Она для ребёнка всегда остаётся идеалом, никакая другая женщина: бабушка, сестра её не заменит. При ней можно капризничать, хулиганить, веселиться, хныкать, «без умолку болтать»… Даже, когда тебе 13 лет она сделает всё, что ты захочешь, потому что она тебя любит. Не зря есть такое выражение «ты ангел во плоти». И это выражение всегда будет относиться именно к Твоей Маме. Твоя Мама будет всегда лучше всех, умнее всех, красивее и добрее всех.
Любите свою Маму и никогда не обижайте Её, ведь только она никогда не при каких обстоятельствах не отвернётся от вас. Она всегда будет рядом с тобой. Даже находясь за 1000 км от неё тебе все равно будет казаться, что она где-то здесь, она где-то рядом…
ОДЕЖДА ДЛЯ ДУШИ
Андрей вышел из дома и зябко поежился, ругая себя за такую непредусмотрительность.
Из окна девятого этажа казалось, что на улице совсем тепло и безветренно. Причиной тому было сияющее солнце.
Но оказалось, что внизу был мороз, и с Невы дул холодный, пронизывающий насквозь ветер.
Надо было еще зимнюю куртку надевать. А он, устав от долгой зимы, поторопился и перешел на весеннюю.
«Хорошо, хоть свитер догадался пододеть… С ним не замерзну!» - поленившись возвращаться, подумал он, отправился в путь.
И вскоре пожалел об этом.
Погода, несмотря на яркий солнечный день, действительно, была на редкость обманчивой.
Куртка не столько грела, сколько холодила Андрея.
И, если б не свитер, ему пришлось бы совсем туго.
Хотя и он не особо спасал от проникавшего до самого сердца ледяного дыхания ветра.
Пройдя два квартала, Андрей совсем закоченел.
К счастью, на полпути от дома к метро был Андреевский собор.
Он бы и так зашел в него. Ведь здесь находилась большая частица святых мощей апостола Андрея Первозванного. И он, по раз и навсегда заведенному правилу, благословлялся здесь на дорогу и любое дело, которое предстояло сделать, у Бога и просил помощи и поддержки у своего небесного покровителя.
Но сегодня он не просто зашел - а прямо-таки заскочил в собор. И, приложившись к иконе с частицей святых мощей, блаженно щурясь, встал перед иконостасом, вдыхая знакомые с детства родные запахи украшавших его больших, старинных и, как почему-то всегда казалось ему - теплых икон.
Благодарное от того, что ему так помогли, тело быстро согрелось.
«Еще бы! - довольно подумал Андрей. - Мало того, что здесь хорошо натоплено, так еще и благодать греет душу. Хотя, - строго оборвал он себя, - не хватало мне еще в прелесть впасть! Как может согреться бестелесная душа, когда ей и одежды никакой не надо?»
Окончательно отогревшись, Андрей вышел из собора, стараясь не думать о том, что после получаса езды в теплом метро ему предстоит длинный холодный переход до железнодорожной станции и затем еще более долгая дорога в холодной электричке.
«Ничего, как-нибудь перемогусь!» - подумал он.
И вдруг увидел тех, кому было еще тяжелей.
Это были мужчина и женщина.
Они стояли на углу ветреного проспекта, словно не решаясь войти в его ледяной поток.
Судя по их одежде и лицам - голодные и холодные.
Особенно мужчина.
На женщине была куртка явно с его плеча.
А сам он был одет - Андрей даже поежился - хоть и в зимний шерстяной, но все же в старомодный, заботливо носимый, наверное, уже много-много лет… костюм!
- Постойте, не уходите! - ничего не объясняя, попросил их Андрей. - Я - сейчас!
С этими словами он бросился к ближайшему кафе и вернулся с двумя дымящимися на морозе стаканами горячего чая и пирожками.
- Спасибо, - как-то виновато глядя на него, поблагодарил мужчина и рассказал Андрею свою бесхитростную историю. - Мы приехали из теплых мест. Там у нас давно уже все в зелени. Вишня отцвела. И как-то даже не подумали, что у вас может быть еще холодно…
- Да это только сегодня так, вчера совсем было наступила весна! - невольно заступился за свой родной город Андрей.
- Да, - словно не слыша, продолжил мужчина. - Приехали. Съездили на Валаам - это была наша давняя мечта. Побывали у преподобного Серафима в Вырице… Да вот не рассчитали своих возможностей - поиздержались.
- Может, вам помочь? - с готовностью опустил руку в карман, где лежали деньги, Андрей.
- Ни в коем случае, нам ведь теперь только до вечера продержаться, - решительно - так, что Андрей сразу понял, что с ним лучше не спорить - отказался мужчина.
- Вечером у нас поезд! - вмешиваясь в разговор, пояснила женщина.
- Что же вы на вокзале тогда не сидите? - удивился Андрей, и мужчина с женщиной наперебой принялись говорить:
- Да вы что!
- Мы ведь еще у Ксеньюшки не были!
- У святой блаженной Ксении Петербургской! - строго поправил ее мужчина. - Это, говорят, здесь недалеко - на Смоленском кладбище…
- Знаю, знаю, - улыбнулся Андрей. - Но все равно вам лучше бы ехать туда троллейбусом.
- Да мы бы и рады, но…
- Нет денег на билеты? - догадался Андрей.
Он снова полез было в карман, чтобы выручить приезжих.
Но мужчина остановил его.
Как оказалось, на этот раз у него была своя, особенная причина.
- Нет! - сказал он. - Говорят, что она любит, когда к ней идут, а не ездят!
- Сама-то, она, сердешная, всегда тут пешком ходила!
- Это - как батюшка Серафим!
- Преподобный Серафим Саровский! - снова строго посмотрел на нее мужчина. - Мы в одной книге читали, что он говорил: те, кто ко мне едет - те гости, а кто пешком идет - детки!
- И вы шли к нему пешком? - не поверил Андрей.
- А как же? - в свою очередь изумился мужчина. - Ну, не из своего города, конечно! Но последние несколько верст - да, точно!
Андрей, покачав головой, с уважением посмотрел на него, на его синеватые от холода руки, костюм…
И тут неожиданная мысль вдруг пришла ему в голову.
- Вот что! - воскликнул он, торопливо расстегивая куртку. - Подержите-ка ее минутку!
Всунув в руки недоумевающей женщине еще более холодную, чем шерстяной костюм, куртку, он стянул через голову свитер и протянул его мужчине.
- Вот! Возьмите!..
- Да вы что? - отшатнулся тот. - Вы, наверное, неправильно нас поняли!
- Мы ведь не нищие! - одновременно с упреком и благодарностью посмотрела на неожиданного благодетеля женщина. - Да и на вас, смотрите, что тогда остается!
- Как что? Рубашка и куртка!
- На рыбьем меху?! - возмутился мужчина.
Но Андрея уже было не остановить!
- Одевайте, одевайте, пока он еще не остыл! - заторопил его он. - Я ведь только из храма! Нагрел его там. И вообще, я же сказал вам, что местный. У меня тут едва ли не в каждом доме - друзья! Так что не пропаду!
- Ну, тогда это несколько меняет дело. Спаси Господь, - уже как к своему, то есть, церковному человеку, дрогнувшим голосом обратился к нему мужчина. Надел свитер. Блаженно выдохнул: - Правда, тепло-то как…
И беспомощно посмотрел на снова одевшего куртку Андрея.
- Даже не знаю, как и благодарить вас!
- Господа благодарите! - остановил его Андрей. - Это же все - ради Христа. Мы ведь свои, и должны понимать это. А за меня, - подумав, просительно добавил он, - если не трудно, помолитесь у Ксеньюшки. Честно говоря, к своему стыду, хоть и рядом живу, очень редко бываю у нее… в гостях. Ну и в других святых местах, где еще будете, помолитесь! Если, конечно, вспомните!
- Непременно! - пообещал мужчина.
И его жена, ласково улыбнувшись на прощанье, добавила:
- Мы вас теперь никогда не забудем!
Поклонившись, они вышли, наконец, на проспект.
«Что я наделал? Остался, по сути дела, на ветру и морозе в одной рубашке! - оставшись один, спохватился Андрей. - Знакомые у меня, хоть и не в каждом доме, конечно же, есть. Но как я зайду к ним? Домой тоже поздно уже возвращаться, и теперь я непременно заболею. И это когда совсем нельзя пропускать работу!»
Чтобы не замерзнуть, приплясывая, он направился к метро.
И вдруг, прислушавшись к себе, с удивлением остановился.
Ему показалось - нет, точно - телу совсем не было холодно!
Больше того - стало еще теплее, чем было до этого, в свитере.
Какое-то особенное, ни с чем не сравнимое чувство, одновременно радующее и согревающее, охватило все его существо.
Андрей улыбнулся и, уже не торопясь, продолжил свой путь.
Ему еще нужно было дойти до метро.
Добраться до станции.
Потом ехать на электричке.
Опять идти…
Но он уже точно знал, что теперь не замерзнет.
Потому что, как вдруг открылось ему: если согревается душа - разве может замерзнуть тело?
ЛЮБИТЬ ВРАГОВ?
Лежа в кровати, Саша думал о прошедшем дне. Сегодня в школе он подрался с Ваней…
- Это он ко мне пристал, - сказал Саша отцу, а потом добавил:
- Скажи, неужели в самом деле можно любить своих врагов?
- Не знаю, но мне кажется, что это очень трудно. Все равно, что быть овцой без когтей…
- Но ведь у овец вообще не бывает когтей! - удивился Саша.
- Конечно, но есть одна притча…
- Расскажи, - тут же попросил Саша.
Сказка
Все мы хорошо знаем, как выглядит овца. Это - спокойное, доброе животное, которое почти во всех сказках является жертвой волков. Овечка беззащитна, потому что у нее нет ни острых клыков, ни когтей, ни рогов. Кроме того, она, не умеет быстро бегать. Поэтому она и становится легкой добычей для хищных животных.
И вот одна овца, устав от такой жизни, подумала: «Повсюду меня подстерегает опасность. Из-за каждого дерева может выпрыгнуть волк и растерзать меня, а я даже не смогу защититься. Тяжко мне жить». Подумав об этом, она решила отправиться на высокую гору и пожаловаться Богу на свою тяжелую жизнь. Поднявшись на вершину горы и обратив свой взор к небу, она стала рассказывать о тех опасностях, которые ее подстерегают, о том, что ей нечем защищаться…
Бог услышал ее слова и сказал:
- Послушай, овечка! Я вижу, что тебе действительно тяжело, что ты слишком беззащитна. Я хочу предложить тебе на выбор любое средство защиты от хищников. Например, Я могу дать тебе пасть, полную острых зубов. Или добавить к твоим копытам острые когти. Выбирай, что тебе больше нравится…
- Нет, - воскликнула напуганная овечка. - Это было бы ужасно! Я не хочу своим видом напоминать хищников, перед которыми трепещут все слабые животные.
- Тогда, может быть, ты хочешь иметь ядовитый зуб?
- Нет. Ни за что! - ответила не на шутку перепугавшаяся овечка. - Я не змея, чтобы кусаться.
- Так может, ты хочешь острые рога?
- Так я ведь - не баран, а овца!
- Но ведь что-то тебе нужно для защиты от волков? - спросил Бог.
И тогда овца, грустно взглянув на Него, сказала:
- А может, мне и не надо защищаться? Ведь мне придется ранить других. Кроме того, я боюсь, что если у меня будут острые когти, мне захочется использовать их не только для защиты, но и для нападения. И тогда звери будут меня бояться, а я потеряю всех своих друзей…
Порадовался Господь Бог таким словам Кроткой Овечки, благословил ее, и перестала с тех пор Кроткая Овечка жаловаться на свою долю.
Так и среди людей: кротость - самое сильное оружие против злобы. Бог будет с тобой и благословит тебя, если ты будешь относиться к своим обидчикам с любовью и кротостью.
Женщина добра: она может простить мужчине всё, даже если он ни в чем не виноват…