Уж осень на душу легла
Ковром пожухлым.
Листвою ржавой замела
Костер потухший.
Все перекрасила дома
В цвет увяданья,
Все перепутала слова
Для оправданья.
Не пересекшихся путей
Опустошенность,
И обреченную людей
Разъединенность
В закона ранги возвела,
И увенчала
Венком терновым купола.
И отзвучала
Соната лунная в ночи
Над сонмом буден.
И, догорев, огонь свечи
Вещал: - не будет
Соединения с тобой
В несовпаденье
И открывает мир иной
Свои владенья
Для душ, уставших обретать
Одни потери
И обреченно открывать
Чужому двери.
В своих домах на огонек
Не ждать полночных
Друзей, чей путь был так далек
И труден очень.
Кто к нам приходит с добротой,
Тех гоним прочь мы.
И, опадая вниз листвой
поодиночке,
В кострище общем догорят
Огнепоклонства
Листочек Ты, листочек Я -
Земля и Солнце.
Аэропорт… И скоро самолет
Тебя на крест спасения возьмет,
А мне решать - с тобой ли мне лететь, остаться ли?
И каяться в том, что не совершил?
Останется, коль так и не решил,
Измерить путь свой от греха до святости.
Набатный звон колоколов в ночах -
Со всех икон глаза твои кричат,
И этот крик над пустотою множится.
Скорей решай! Ну что же медлишь ты,
И не предай украдкой прожитых
Немногих дней! Ну что же ты! Ну что же ты!
Нет радости в свиданьях впопыхах,
Нет святости в незнании греха,
Себя спасти возможно, лишь когда покаешься.
И хочется пожить под бубенцы,
Да колется - не спрячешь все концы,
И маешься, и маешься и маешься.
Нет доблести в несении креста,
Коль почести давно в святых местах
Господь воздал паломникам всем поровну,
Свой крест донесшим из последних сил
А я на путь спасенья не ступил -
Сдал в сторону, стал в сторону, пал в сторону.
Как два крыла две стрелки на часах,
Что ж - ангелу пора на небеса,
А ты была, как самый верный путь к спасению…
Я понял суть - не надо половин,
Я полу-лгал, и был полу-любим,
Был страшный суд,
И я приговорен к забвению.
К забвению…
…К забвению…
Так это странно: жить под общей крышей, но друг о друге ни черта не знать.
Друг друга никогда ни в чем не слышать, деля ночами общую кровать.
Так это страшно: годы - с незнакомцем.
Так страшно: жизнь в звенящей пустоте.
На пальцах одинаковые кольца, но пальцы и чужие, и нете.
И не о чем смеяться вечерами.
И не о чем молчать и говорить.
Зачем вообще когда-то начинали они такой вот страшный общий быт?
И вроде, как у всех: семья и дети.
Весной на дачу, в пятницу в кабак.
Но стены дома им - как прутья клети, и вечная тюрьма их крепкий брак.
В уютных окнах одиночных камер течёт своя размеренная жизнь.
Как здорово, что это всё - не с нами.
Как страшно, что могли мы не найтись
Мое пальто - моя страна.
Мой воротник - моя квартира.
И я один, и ты одна.
Тебе - полмира, мне - полмира.
Меня ждет олово дорог,
Теней безжизненные ласки.
Я знаю радость и порок,
Но я не сбрасываю маски.
Чужого тела нагота,
И темень губ, и глаз сиянье-
Все точно так и все не так,
И бесконечность - расстоянье.
И, миг у вечности украв,
Не станешь к ней на йоту ближе,
Вдруг страшно - может, я не прав…
«Поднять мне веки - я не вижу.»
Я слышу в дверь беззвучный стук,
И входит боль на мягких лапах.
Слова, замерзнув на лету,
Как птицы - с мертвым стуком на пол.
Не верь сомнениям, не верь.
И я простил, и ты простила.
Прощай - и гильотиной дверь.
Тебе - полмира. Мне - полмира.
Небес вероломство и судеб злодейство,
Твое - пенелопство, мое - одиссейство.
Как в давние дни той эпохи троянской,
Пространство - одним, а другим - постоянство.
Душа без души мы, и тело без тела.
Не скажешь: «Пиши мне», - мы в разных системах.
Пространств кривизна там сложна бесконечно,
И встретиться нам невозможно, конечно.
Но в час, когда пью за чужими столами,
Я вижу в краю твоем светлое пламя.
В минуты такие - особенно грубы,
Там - руки мужские, здесь - женские губы.
…
Я парус, спеша, поднимаю с рассветом.
Земля моя шар, - я не знаю об этом,
Тобой не опознан, плыву я куда-то
В мерцании звездном и скрипе каната.
Ax, волн водопады! Ах, глупость и робость!
Взлетает и падает мокрая лопасть,
От сердца до сердца - бездонная пропасть,
Мое одиссейство, твоя пенелопость.
Я встретил первую и предпоследнюю любовь.
- Я вас найду в любом уголке Земного шара, - сказал я ей, волнуясь…
- Что за глупости? - спросила она - Какие у шара уголки?
Я забыл, что она художник, но упорствовал:
- Подумай, прежде чем подумать - сказал я ей строго, - Должна ж, наконец, ты понять, что не одна ты такая прекрасная!
Последовала тишина, предвещающая душевную бурю нам обоим…
-Гусь свинье не товарищ! - ответствовала она сухо и глаза ее обрызгали меня черною слякотью… Я был подавлен косточками от компота. Крокодилом был я, слез которого никто не видел и никто не верил им.
-Не прелюбословь, дорогая… - попробовал я возразить - Я красивый, я умный, я добрый, и я сам все это открыл!
-Хи-хи - сказала она - И медные лбы сверкают!
-Всегда найдется более острая тупость - начал я злиться.
Она протянула мне свою скользкую ладонь. Я не заметил прощального жеста, но все-таки приметил ногу, запнувшись… Ранее я вообще не предполагал у нее ног, а того, что у ног есть мозги - тем более…
И сосулька прослезилась. Я был отважнее набатного колокола, но мои усердия принесли не столько плоды, сколько сухофрукты. Мне оставалось только утешительно знать, что звезды, которые тонут в озере, необитаемы… по крайней мере, до времени…
Струится шелк по телу моему,
Перебирает ветер струны света.
И лунный вальс роняет звук во тьму
Цветочного чарующего лета.
Изгибы тела плавны и нежны,
Открытых плеч касаешься несмело.
В мерцанье мягком сказочной луны
Так манит тебя женственное тело…
Лукавый взгляд метну из-под ресниц
И ускользну из ласковых объятий.
И рук твоих в сиянии зарниц
Коснется шелк спадающего платья…
Был в июле снег, был в апреле май,
И не надо сказку считать виной.
У тебя в душе весна, у меня зима,
Что бело для тебя, для меня черно.
Нас волшебник, видно, заколдовал:
Не понять друг друга нам, как назло.
Мы с тобой, как в королевстве кривых зеркал,
Что черно для тебя, для меня бело.
Нам с тобою трудно, когда легко,
Если близко мы, все равно вдали.
Мы с тобой, как в далекой стране дураков,
Собираем не то, что посеяли.
Никому не жаль снега талого,
Стало черным белое по весне.
Ты конечно же была, как всегда, права,
Но от этого только грустнее мне.
Спустился месяц на плечо.
По небесам гуляет черт.
Не злобный, симпатичный черт! Но плутоватый!
Сегодня нас попутал черт, и от того меня влечет
К твоим глазам в ночи зеленоватым!
Я - не любитель чертовщин, я сам душой из тех мужчин
Кому чужды туман-дурман и все такое…
Но в эту ночь - рассудок прочь!
И мне любви не превозмочь,
Когда касаюсь плеч твоих своей рукою…
Сегодня черт пригнал гостей.
Весь дом гудит от новостей.
А мне нужна лишь эта ночь! Да ты - ей Богу!
Назло друзьям, назло гостям, давай сбежим ко всем чертям?!
Давай сбежим ко всем чертям - они помогут!
Я так хочу уйти в бега, что нацепить готов рога!
(Хотя мужчин они совсем не украшают).
Но у чертей иной закон - они рогаты испокон,
А вот безрогих ни за что не уважают!
Спустился месяц на плечо.
По небесам гуляет черт.
Не злобный, симпатичный черт! Но плутоватый!
Любовь здесь вовсе ни при чем, а просто нас попутал черт,
И от того зрачки в ночи зеленоваты!
В саду, где стужей веет от земли,
Два привиденья только что прошли.
Глаза мертвы, давно уста увяли,
Расслышать можно шепот их едва ли.
Двум призракам напомнил старый сад,
О том, что было много лет назад.
-Ты помнишь наши прежние свиданья?
-Помилуйте - к чему воспоминанья.
-Тебе я снюсь, трепещешь ты в ответ,
Когда мое раздастся имя? Нет?
- Нет…
-Блаженство наше было столь безмерно,
Мы целовались, помнишь? -Да, наверно.
-Надежда, как лазурь, была светла.
-Надежда в черном небе умерла.
В полях туманных призраки пропали,
Их слышал только мрак, и то едва-ли,
Двум призракам напомнил старый сад,
О том, что было много лет назад.
Помнишь, как оно бывало? Все горело, все светилось,
Утром солнце как вставало, так до ночи не садилось.
А когда оно садилось, ты звонила мне и пела:
«Приходи, мол, сделай милость, расскажи, что солнце село…»
И бежал я, спотыкаясь, и хмелел от поцелуя,
И обратно брел, шатаясь, напевая «аллилуйя».
Шел к приятелю и к другу, с корабля на бал, и с бала -
На корабль, и так по кругу, без конца и без начала.
На секунды рассыпаясь, как на искры фейерверка,
Жизнь текла, переливаясь, как цыганская венгерка.
Круг за кругом, честь по чести, ни почетно, ни позорно…
Но в одном прекрасном месте оказался круг разорван.
И в лицо мне черный ветер загудел, нещадно дуя.
А я даже не ответил, напевая «аллилуйя».
Сквозь немыслимую вьюгу, через жуткую поземку,
Я летел себе по кругу и не знал, что он разомкнут.
Лишь у самого разрыва я неладное заметил
И воскликнул: «Что за диво!», но движенья не замедлил.
Я недоброе почуял, и бессмысленно, но грозно
Прошептал я «аллилуйя», да уж это было поздно.
Те всемирные теченья, те всесильные потоки,
Что диктуют направленья и указывают сроки,
Управляя каждым шагом, повели меня, погнали
Фантастическим зигзагом по неведомой спирали.
И до нынешнего часа, до последнего предела
Я на круг не возвращался, но я помню, как ты пела.
И уж если возвращенье совершить судьба заставит,
Пусть меня мое мгновенье у дверей твоих застанет.
Неприкаянный и лишний, окажусь я у истока.
И пускай тогда Всевышний приберет меня до срока.
А покуда ветер встречный все безумствует, лютуя,
Аллилуйя, свет мой млечный!
Аллилуйя, аллилуйя…
Клялась ты - до гроба
Быть милой моей.
Опомнившись, оба
Мы стали умней.
Опомнившись, оба
Мы поняли вдруг,
Что счастья до гроба
Не будет, мой друг.
Колеблется лебедь
На пламени вод.
Однако к земле ведь
И он уплывет.
И вновь одиноко
Заблещет вода,
И глянет ей в око
Ночная звезда.
Пожалуйста, возьми меня с собой ночью в море.
Я знаю камни, у которых по ночам много рыбы.
Мы на старую удочку твою фонарь подвесим
Большую рыбу будем у воды острогой бить.
Мы подождем, пока начнется отлив,
И поплывем в далекий пролив.
В проливе мы станем у подводных камней,
Зажжем фонарь и будем рыб ловить.
Пожалуйста, возьми меня с собой ночью в море.
Я постараюсь в лодке сидеть тихо очень,
Я буду помогать тебе грести, если нужно…
И, может, наконец, мне повезёт этой ночью.
И я увижу большую креветку под водой.
Она, как древняя галера, нам встретится в пути.
Все десять её ног будут весело грести.
Пожалуйста, возьми меня с собой.
Пожалуйста, возьми меня с собой ночью в море,
Ведь ты же сам хотел мне показать своё море.
Но только сам об этом мне скажи и сам вспомни,
Я не хочу упрашивать тебя, с тобой спорить.
А завтра я уезжаю в далёкие края,
Там моря нет, там только два маленьких ручья,
Где ни креветок, ни рыб, ни водорослей нет,
И больше моря не увижу я.
Ну неужели и сегодня не возьмёшь?
Ну неужели ты всё на свете позабыл?
Из снов моих большую креветку украдёшь?
Ведь ты же раньше очень добрым был.
«Иногда, любить не всегда означает быть вместе. Главное ты люби всем сердцем и не проси у судьбы взаимности».
Не суждено, чтобы сильный с сильным
Соединились бы в мире сем.
Так разминулись Зигфрид с Брунгильдой,
Брачное дело решив мечом.
В братственной ненависти союзной
- Буйволами! - на скалу - скала.
С брачного ложа ушел, неузнан,
И неопознанною - спала.
Порознь! - даже на ложе брачном -
Порознь! - даже сцепясь в кулак -
Порознь! - на языке двузначном -
Поздно и порознь - вот наш брак!
Но и постарше еще обида
Есть: амазонку подмяв как лев -
Так разминулися: сын Фетиды
С дщерью Аресовой: Ахиллес
С Пенфезилеей. О вспомни - снизу
Взгляд ее! сбитого седока
Взгляд! не с Олимпа уже, - из жижи
Взгляд ее - все ж еще свысока!
Что ж из того, что отсель одна в нем
Ревность: женою урвать у тьмы.
Не суждено, чтобы равный - с равным…
…
Так разминовываемся - мы.