Я хочу посвятить эти строки,
Лишь только тебе, мой город!
Люди к тебе не жестоки
И ты уж совсем не молод!
Ты известный и всеми любим
О тебе говорить каждый рад.
Ты всегда будешь в сердце моим.
Твоё имя - КАЛИНИНГРАД!!!
.
Полная заспанных мятых сардинок,
Тихо фырчит жестяная коробка.
Тесный уют в теплых недрах коробки,
Ты - у окошка, в ее сердцевинке.
Стиснута вялым течением пробок,
Стихла вокруг суета городская.
Радостный, тихий, умиротворенный,
Ты замечаешь вокруг, просыпаясь,
Стаю грачей на бульварных газонах,
Черными пятнами в густозеленом.
Желтым - березы опавшие листья,
Рыжие пятна рябины и клена,
Точность мазка, неподвластная кисти.
В редком луче неожиданно розов
Инея след на сутулых скамейках,
Ранний предвестник грядущих морозов.
Эх, пошуршать бы листвою в аллейках…
Скоро озябнут все эти аллейки,
Скоро их теплой периной застелет.
И, не жалея что кануло лето,
Масло пейзажа сменяя пастелью,
Небо сквозь дымку струит полусветы,
Где-то в Москве, на окраине где-то.
САРКАСТИЧЕСКИЕ САГИ ОБ ЛЮДЯХ ГОРОДА Н. Н.
ПЕСНЬ О ЯМАХЕ, ДОЧЕРИ ГОМОФОБА.
Лют Гомофоб.
Непримирим, увы.
При встрече с ним
Пощады не проси.
Ты гей иль нет -
Парфюма аромат
Учуяв лишь,
Разносит всех подряд!
Кто так рыдает? -
То Ямахи стон:
«О горе, горе!
Грозный Гомофоб
Всех юношей
С горящими очами
Спровадил вон,
Отвадил восвояси»!
- Ох, гой еси,
С дубиной суковатой
Встречает папенька
Глаголом непечатным!
- Речь залихватскую,
Кипя горячей яростью,
Он бает к братии,
Всех клича… ловеласами.
- Не хнычь, Ямаха.
На алтарь любви
Амур лукавый
Платой за грехи
Сбирает души
Светлые любовью.
Хладеет кровь,
Внимая славословью.
Звезда блеснула
И скатилась вниз.
Надежды тают - призрачные грёзы…
Прочь из гнезда!
Ямаха едет в Питер.
Свободы!
Зрелищ!
И любви стихийной!
ПЕРЕБРАНКА С МАФИОЗИ.
Не пугай родимый край,
Лишь учуяв капитал!
Нету прямо скажем
С «москвичами» шанцев.
Раньше было всё иначе:
Ты пришёл, приметил, слямзил.
Нынче спросишь, хвост поджав:
- Вы столичный иль земляк?
И на это есть резон:
«Шкурка куцая целей».
Чти субординацию,
Как член российской мафии!
СЛОВО О ГОРОДЕ Н. Н.
Гостя встречает площадь вокзальная
Мусором, грязью, разбитым асфальтом.
С матом призывным табор таксистов
Кличет приезжих, продрогнув от ветра.
(Отбросив впечатленье встречи,
Мы разберём подробно, цепко
Чем город жив - в том цель поездки).
Градоначальник, в строгом смысле,
Усерден, хлопотлив посильно,
Учуяв новый капитал,
Взалкал, как пёс - куснул - украл.
На окрик наплевав столичный,
Пропахнув взятками насквозь,
Он в руки не берёт наличных -
Берут жена, свояк и тесть.
Воспламенясь модерна ветром,
И достодолжно моде
Тот городничий энергично
Прошёлся Тохтамышем,
Круша, ровняя зданий ряд,
С восторгом ржа как мерин.
Взамен увидел древний град
Венец мечты «лорд-мэра»:
Шашлычная в стене Кремля
Пристройкою-уродцем,
Там супермаркет, здесь бутик -
Гробы, стеклокоробки.
Я всё-то слышу вопль и стон,
Как нож он сердце режет.
Рыдает под ярмом Н.Н.
И молит о спасенье.
Трезвонят, рядят, рой обид
Трусливо разбирая,
Как стадо, чавкая и жря
Олений мёрзлый ягель.
Ответьте мне, прошу, друзья,
Где гражданин-герой,
Способный мыслью, силой слов
От сна встряхнуть народ?
Молва стогласая несёт
Река бурлит
Река ревёт:
«Вышестоящий - плут и вор
На нём парча, венец златой,
Но позолоченный порок
Не скрыть от честных глаз вовек!
Вот на мольбу твою, поэт, единственный ответ".
Вновь провожает площадь вокзальная
Мусором, грязью, разбитым асфальтом.
Матом призывным пугая проезжих,
Кличут и клянчат о найме таксисты.
ВИДЕНИЕ КРОВАВОЖИЛИСТОГО ЯРЛА ХИТРОУМИЯ.
Ум одолела дума,
Странные слыша звуки,
В песни сплетались строки
Полные мёда-яда.
Так как в природе явно
В противовес благу
Злобы, уродства боле
Создал искусство опыт.
Взгляд образуя общий,
Но не со знанием дела,
Мыслей приобретённых
Соединялись сходства.
Стойко запали в память
Замыслов откровенья,
Их не развеет время -
Сам убедился в этом.
Не по зубам врагу захват был Тулы,
Не удалось занять Москву к обеду.
Не смог фашист повадкою акулы
Свершить гудерианову победу.
А раз нет больше сил идти в атаку,
Тогда изволь отведать контрмеры,
Почувствуй русских на себе отвагу,
Всю нашу мощь славянской древней веры.
Их было сорок три - тех дней тяжёлых.
Дракон войны встал близко от столицы,
Но Тула сорвала его оковы.
Мы научились наступать на фрица.
И то, что Тульский кремль смог германца
Остановить и выгнать за пределы,
Приучит пусть любого иностранца
Не направлять на нас свои аферы.
Город как рой, с весною очнулся и ожил,
и снова скандально превышен любовный порог.
Амур достает свои стрелы из старых ножен
и целится в тех, кто уже/еще одинок.
Город жужжит и каждый здесь кем-то болен,
и тот, кто когда-то твоим был, - уже не твой.
Он снова рад, снова весел, вполне доволен,
и лишь один ты не хочешь нырнуть с головой.
Город как рой, замешкал, зашевелился,
и кругом эти лица - безнадежно счастливых больных.
… Но осень придет и покажет, кто утопился,
кто обмелел, и кто остался в живых.
С корабля - не на бал, - на притихшую гладь океана
Я ступила, готовясь бежать по строптивой волне.
Город трепетно ждал, и свечой выступал из тумана,
И ручищами улиц с улыбкой тянулся ко мне.
Он так долго скучал по походке моей невесомой,
И так долго творил в своих утренних снах чудеса.
А когда я пришла - по волнам, - он, совсем ещё сонный,
Восхищенно смеясь, целовал меня в лоб, и в глаза.
Он дарил мне цветы, мотыльков, соловьиные трели,
Карнавалы, веселье, счастливые лица людей…
Но однажды, почувствовав скованность в мраморном теле,
Я осталась стоять -
на одной из его площадей.
Снег пошёл, стало тише мгновенно,
В небе ловко убавили звук.
Город двигаться начал степенно,
На гудки и нервозность стал скуп.
Посветлели дороги, газоны,
Пышной ватой оделись кусты.
Белой пеной укрылись вазоны,
Стали сказочней арки, мосты.
Оседал пух небесный картинно -
Херувимы взбивали постель…
Бог дремал беззаботно и чинно,
На земле бушевала метель.
Всякий раз, когда я подхожу к светофору и для начала движения на зеленый свет мне остается чуть больше десяти секунд, я сам себе улыбаюсь и начинаю считать - десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один, пуск!
В зале пахнет бергамотом и апельсином, звуки тонут в мягкой шали и теплом шуме. В нас декабрь проступает невыносимо: кашемировые сумерки, Шиллер, Шуберт. Наши крылья серебрятся, соприкасаясь, переходим в легкий шелест и нежный шепот. Нам сегодня сердце города показали - после осени привычно латать и штопать. Исцеляем поцелуями и стихами - было больно, стало тихо и отрешённо. Пламя в бронзовом подсвечнике затухает.
Остывающая музыка. Зимний Шёнбрунн.
.
Разве в раковине море шумит?
Там вчерашняя посуда горой.
Ну, а то, что душу с телом штормит -
Ты с моё попробуй выпить, герой!
И не хвастайся холеной Москвой,
Ты влюблен в нее, а сам-то любим?
Ее губы горше пены морской,
Холоднее океанских глубин.
Близоруким небесам не молюсь -
Кто я есть на этом дне городском?
Безымянный брюхоногий моллюск,
Но с жемчужиною под языком.
Листья падают для того, чтобы они шелестели, а не для того, чтобы о них вытирали ноги.
По городу ночному
Гуляла осень листьями,
Бульварами знакомыми,
Ноябрьскими мыслями.
И вздохом,
Ненароком
Остатки лета красила
В цвет золота. Неясные,
На желтом темно красные
Монисты на запястьях…
По городу ночному
Гулял осенний дождик
Бульварами знакомыми
Неторопливо, может
Тоскливо,
Чуть лениво
Все закрывал вуалями,
И рыжее в печальное,
Размытое - сусальное,
Забытое, прощальное…
По городу ночному
Они вдвоем гуляли
Бульварами знакомыми
И вместе рисовали
Небрежно,
Но так нежно.
И золото в вуалях
Под серебром дождя
Дрожало, улетая
Листочком ноября…
найди меня. в этом хмуром городе
прижми меня. не дай мне убежать
возьми меня. не спрашивай согласие
держи меня. и не отпускай
Признайся мне что я и есть твой рай
Обману я свой мозг,
Дочитаю студентам я лекцию,
Шелестеть буду листьями,
Буду юность свою вспоминать…
- А сейчас, дорогие зрители, приготовьте ваши фотоаппараты, наш последний номер… Что-то не слышно ваших аплодисментов.
- Так у нас же фотоаппараты в руках!