Ночь свищет, и в пожары млечные,
в невероятные края,
проваливаясь в бездны вечные,
идет по звездам мысль моя,
как по волнам во тьме неистовой,
где манит Господа рука
растрепанного, серебристого,
скользящего ученика…
Когда, мечтательно склонившись у дверей,
ночь придает очарованье
печалям жизненным, я чувствую острей
свое ненужное призванье.
Ненужное тебе, рабыня губ моих,
и от тебя его я скрою,
и скрою от друзей, нечистых и пустых,
полузавистливых порою.
Деревья вешние в мерцающих венцах,
улыбка нищего, тень дыма,
тень думы - вижу все; в природе и в сердцах
мне ясно то, что вам незримо.
От счастья плачет ночь, и вся земля в цвету…
Благоговею, вспоминаю,
творю - и этот свет на вашу слепоту
я никогда не променяю!
Кембридж,
Я знаю: пройден путь разлуки и ненастья,
И тонут небеса в сирени голубой,
И тонет день в лучах, и тонет сердце в счастье…
Я знаю, я влюблен и рад бродить с тобой.
Да, я отдам себя твоей влюбленной власти
И власти синевы, простертой надо мной…
Сомкнув со взором взор и глядя в очи страсти,
Мы сядем на скамью в акации густой.
Да, обними меня чудесными руками…
Высокая трава везде вокруг тебя
Блестит лазурными живыми мотыльками…
Акация чуть-чуть, алмазами блестя,
Щекочет мне лицо сырыми лепестками…
Глубокий поцелуй… Ты - счастье… Ты - моя…
Несмотря на наши ссоры, не взирая на все преграды, её гримасы, опасность, ужасную безнадёжность всего, - я всё-таки жил на самой глубине избранного мной рая. Рая, небеса которого рдели, как адское пламя, но всё-таки, рая…
Читатель, прошу тебя! Как бы тебя ни злил мягкосердечный, болезненно чувствительный, бесконечно осмотрительный герой моей книги, не пропускай этих весьма важных страниц! Вообрази меня!
Меня не будет, если ты меня не вообразишь; попробуй разглядеть во мне лань, дрожащую в чаще моего собственного беззакония; давай даже улыбнёмся слегка.
О чем я думаю? О падающих звёздах…
Гляди, вон там одна, беззвучная, как дух,
алмазною стезей прорезывает воздух,
и вот уж путь её - потух…
Не спрашивай меня, куда звезда скатилась.
О, я тебя молю, безмолвствуй, не дыши!
Я чувствую - она лучисто раздробилась
на глубине моей души.
Нас мало - юных, окрыленных,
не задохнувшихся в пыли
ещё простых, ещё влюблённых
в улыбку детскую земли.
Мы только шорох в старых парках,
мы только птицы, мы живём
в очарованье пятен ярких,
в чередованьи звуковом.
Мы только мутный цвет миндальный,
мы только первопутный снег,
оттенок тонкий, отзвук дальний, -
но мы пришли в зловещий век.
Навис он, грубый и огромный,
но что нам гром его тревог?
мы целомудренно бездомны,
и с нами звёзды, ветер Бог.
В хрустальный шар заключены мы были,
и мимо звезд летели мы с тобой,
стремительно, безмолвно мы скользили
из блеска в блеск блаженно-голубой.
И не было ни прошлого, ни цели;
нас вечности восторг соединил;
по небесам, обнявшись мы летели,
ослеплены улыбками светил.
Но чей-то вздох разбил наш шар хрустальный,
остановил наш огненный порыв,
и поцелуй прервал наш безначальный,
и в пленный мир нас бросил, разлучив.
И на земле мы многое забыли:
лишь изредка воспомнится во сне
и трепет наш, и трепет звёздной пыли,
и чудный гул, дрожавший в вышине.
Хоть мы грустим и радуемся розно,
твоё лицо, средь всех прекрасных лиц,
могу узнать по этой пыли звёздной,
оставшейся на кончиках ресниц…
К нам в городок приехал в гости бродячий цирк на семь ночей.
Блистали трубы на помосте, надулись щеки трубачей.
На площадь, убранную странно, мы все глядели -- синий мрак,
собор святого Иоанна и сотня пестрая зевак.
Дыханье трубы затаили, и над бесшумною толпой
вдруг тишину переступили куранты звонкою стопой.
И в вышине, перед старинным собором, на тугой канат,
шестом покачивая длинным, шагнул, сияя, акробат.
Курантов звон, пока он длился, пока в нем пребывал Господь,
как будто в свет преобразился и в вышине облекся в плоть.
Стена соборная щербата и ослепительна была;
тень голубая акробата подвижно на нее легла.
Все выше над резьбой портала, где в нише -- статуя и крест,
тень угловатая ступала, неся свой вытянутый шест.
И вдруг над башней с циферблатом, ночною схвачен синевой,
исчез он с трепетом крылатым -- прелестный облик теневой.
И снова заиграли трубы, меж тем как, потен и тяжел,
в погасших блестках, гаер грубый за подаяньем к нам сошел.
1925, Шварцвальд
Убить её, как некоторые ожидали, я, конечно, не мог. Я, видите ли, любил её.
© Набоков, Лолита.
Следует отличать сентиментальность от чувствительности. Сентиментальный человек может быть в частной жизни чрезвычайно жестоким. Тонко чувствующий человек никогда не бывает жестоким
Забудешь ты меня, как эту ночь забудешь,
как черный этот сад, и дальний плеск волны,
и в небе облачном зеркальный блеск луны…
Но - думается мне - ты счастлива не будешь.
Быть может, я не прав. Я только ведь поэт,
непостоянный друг печали мимолетной
и краткой радости, мечтатель беззаботный,
художник, любящий равно и мрак и свет.
Но ясновиденье подобно вдохновенью:
презреньем окрылен тревожный голос мой!
Вот почему твой путь и ясный и прямой
туманю наперед пророческою тенью.
Предсказываю я: ты будешь мирно жить,
как вдруг о пламенном в тебе тоска проснется,
но, видишь ли, другой тех звезд и не коснется,
которыми тебя могу я окружить.