Дали к звездам
распахнуты.
Неразлучны в беде,
спят солдаты,
как пахари,
прямо на борозде.
Не тревожат их синие
птицы поздней весны:
одолели, осилили
непробудные сны.
Ночь на лица усталые
снизошла на века…
Что ж ты,
капелька алая,
не скатилась с виска?..
Откружилися вороны,
не кружить им опять.
Поле русское убрано,
а солдаты все спят.
Тихо в небе, ни шороха
в неоглядных полях:
им пропахшая порохом
стала пухом земля.
В изголовье у витязей
не забрезжит рассвет.
Что им слышится, видится
столько зим,
столько лет?
Вдовьи очи озерные,
материнскую дрожь
переспелыми
зернами
переплакала рожь.
Там,
где сны стали
травами
и звездою в ночи,
до сих пор еще
в трауре
ходят в поле грачи.
Мы не от старости умрем, -
от старых ран умрем.
Так разливай по кружкам ром,
трофейный рыжий ром!
В нем горечь, хмель и аромат
заморской стороны.
Его принес сюда солдат,
вернувшийся с войны.
Он видел столько городов!
Старинных городов!
Он рассказать о них готов.
И даже спеть готов.
Так почему же он молчит?..
Четвертый час молчит.
То пальцем по столу стучит,
то сапогом стучит.
А у него желанье есть.
Оно понятно вам?
Он хочет знать, что было здесь,
когда мы были там…
Ты знаешь,
есть в нашей солдатской судьбе
первая смерть
однокашника, друга…
Мы ждали разведчиков в жаркой избе,
молчали
и трубку курили по кругу.
Картошка дымилась в большом чугуне.
Я трубку набил
и подал соседу.
Ты знаешь,
есть заповедь на войне:
дождаться разведку
и вместе обедать.
«Ну, как там ребята?..
Придут ли назад?..» -
каждый из нас повторял эту фразу.
Вошел он.
Сержанту подал автомат.
«Сережа убит…
В голову…
Сразу…»
И если ты на фронте дружил,
поймешь эту правду:
я ждал, что войдет он,
такой,
как в лесах Подмосковья жил,
всегда пулеметною лентой обмотан.
Я ждал его утром.
Шумела пурга.
Он должен прийти.
Я сварил концентраты.
Но где-то
в глубоких
смоленских снегах
замерзшее тело
армейского брата.
Ты знаешь,
есть в нашей солдатской судьбе
первая смерть…
Говорили по кругу -
и все об одном,
ничего о себе.
Только о мести,
о мести
за друга.
1942
Звучит так гордо - ветеран!
Но в сердце боль от прошлых ран.
И клонит голову печаль,
И тяжек скорбных слёз хрусталь.
Звучит так сильно - воевал,
Отчизну жизнью защищал.
Но боль в глазах, её не скрыть:
Друзей погибших - не забыть.
Звучит победно - ветеран!
По бедам шёл он, на таран -
Не украшение медаль,
А славных доблестей скрижаль.
Звучит всё реже - ветеран!
Но память - вечный океан…
Пусть не иссякнет он вовек,
Ведь прошлым вечен человек!
- Не поеду я никуда. Чего каждый раз мы в этот день едем к бабе Даше с бабой Фросей? Я хотел в игрушке посидеть, пройти квест, а так опять к поздней ночи вернёмся, ну пап, давайте не поедем, - ноя, зашёл в комнату Витька.
Он действительно не хотел никуда ехать. В свои двенадцать лет, парнишка предпочитал разгром мутантов в игрушке, свиданию с бабушкой и прабабушкой, которые жили вместе.
- Ничего, сын, не выйдет, отмазки твои не прокатят, всё равно поедем. Праздник всё-таки, - улыбаясь, легонько щёлкнул его по носу, ответил отец.
- Вот именно.
- Вас девчонки перед выходными поздравили? Что подарили-то, чего не хвастаешься?
- Как всегда фигню всякую. Открытку да конфеты.
- А вы им, что в прошлом году дарили?
- Открытку и цветы.
- Ну, значит квиты, - засмеялся отец.- Вы их конфетами-то угостили?
- Вот ещё. Двадцать третье февраля - это наш праздник, мужской. Они пусть на восьмое марта конфеты лопают.
- Почему же только мужской? Кто так решил? Это общий праздник.
- Ты, папа, о чём? Так всегда было. Девчачий день - восьмое марта. Мы будущие защитники отечества, а не они. Вот ты в армии служил, например, я тоже буду служить. А их место дома у печки. Об этом все знают.
- Эх, сын, глупости это. Присядь - ка рядом, поговорим.
- О чем? - спросил Витька, удобно устроившись в кресле возле дивана, на котором сидел отец.
- Помнишь, ты сказку про Мальчиша - Кибальчиша читал?
- И что?
- Помнишь, когда все отцы и братья ушли на фронт, а на подмогу больше идти было некому?
- Пап, ну ты о чём? Говори уже быстрее, я, может быть, успею доиграть, пока мы не поехали.
- Я о том, сынок, что когда на войну ушли все мужчины, которые могли воевать, а сил победить противника не хватало всё равно, то встали с ними плечом к плечу женщины и девушки. Общими усилиями победили врага.
- Не было там такого, в книжке.
- А я сейчас не про придуманную историю, Витя, и не про игрушки твои. Я про настоящую войну.
- Которая с фашистами?
- Да.
- Ааа, - разочарованно хмыкнул мальчик. Так там мало женщин было. Они только медсёстрами могли работать. В любом кино про войну их одна - две всего за фильм, а то и вовсе нет.
- Это сынок в кино. А на самом деле много их воевало, а в конце войны целыми эшелонами на фронт одни только женщины и ехали, а возвращались совсем не многие. Отечество защищали наравне с мужчинами.
- Сейчас-то не война. Девчонки даже стрелять не смогут. Они же неженки, только снаряжаться и умеют.
- Но не все же парни в армию пойдут. Вон Серёга ваш, с его очками толстенными, какой уж из него солдат, а подарки ему тоже дарят. Тогда девушки тоже были нежные, но выбора у них не было. А стрелять они могут лучше парней, если их научить. Мама бабушки Даши, баба Фрося, она ведь снайпером в войну была.
- Ты меня обманываешь, пап? Она же глухая совсем, как с таким слухом воевать? И вообще, когда война закончилась, ей всего семнадцать было. Маленьких в армию не берут. И почему она никогда не рассказывала про это, если и правда там была?
- Она в призывном пункте сказала, что ей лет больше, хотя была ростом небольшая и худенькая, но взяли, особо проверять не стали, солдаты были нужны. Отправили её на несколько недель учиться стрелять, оказалось, что девочка меткая, а потом два года она служила, почти до конца войны, и до самой Германии дошла бы, но ранение в голову ей помешало. От того и слышит плохо. Это не в игрушки твои играть. Там ранения и кровь не нарисованные были. Фашистов она немало положила. Не будь твоей прабабушки, так погибло бы больше наших солдат. Но, когда девушки возвращались домой, то отношение к ним было не такое, как к мужчинам. Их героями, как парней, не считали. Даже наоборот, фронтовичек не любили, поэтому они старались скрывать, что на фронте были.
- А почему не любили?
- Думаю из-за того, что парней тогда погибло много, на всех девчат их не хватало. А девушки с фронта приходили решительные, повидавшие всякое, вот и устроили на них гонение, те, что в тылу были, испугались конкуренции. Им тут тоже не сладко жилось и не нам их судить. Если бы не они, то на фронте бы ни снарядов, ни патронов не стало. Чем бы воевали? Да и кушать там что-то было нужно. Всё, что выращивали, отправляли на фронт, а сами полуголодные работали, почти без сна и отдыха. Так что, сын, день защитника отечества праздник не только мужской, он общий. Девчата не хуже ребят отечество защищали, да и будут защищать, если придётся.
- Пап, а ты дашь денег мне, когда вернёмся?
- Зачем?
- Я конфет большую коробку куплю, девчонок угощу. А то правда, не честно как-то получается.
- Вижу, Витька, ты меня понял, - потрепал его по голове отец. - Дам, конечно.
- Спасибо. Тогда я пошёл собираться в гости к бабулям, - ответил сын и побежал выключать компьютер.
А отец сидел и думал, что если бы он не рассказал сегодня об этом Витьке, то и не знал бы ничего, этот смешной белобрысый мальчишка, играющий в войну на компьютере. И никому из современных ребятишек уже совсем не интересно то, что произошло больше семидесяти лет назад. Но, как же это хорошо, что сейчас они не знают, что такое настоящая война и дарят друг другу конфеты и открытки.
Четыре года боевых
Мы знаем в жизни Ленинграда,
Мы помним мертвых и живых,
Борьбу за город, брат за брата.
Плечом к плечу, спина к спине
Стояли, город закрывая.
Под гром снарядов, в тишине
Держали, жизни отдавая!
Так много горя, слез, потерь
Они успели повидать;
Одно лишь можем мы теперь -
Здоровья, счастья пожелать,
Сказать спасибо, улыбнуться,
Почтить молчаньем тех, кто пал.
И Родине помочь с колен взметнуться:
Солдат за это воевал и умирал!
Десятков лет пласты и топи
прикрыли ужасы войны,
когда сгорал в бесовской топке
любой виновый без вины.
Когда Россию распинали,
как Иисуса на кресту
за звёзды красные и знамя
и дум высоких красоту.
Когда пинало сапогами
фашисткой выделки зверьё,
люд развальцованный в пергамент
или в нательное бельё.
Когда неделями кричала,
дышала ужасом земля
в известном ныне Бабьем Яре,
так что седели тополя.
Когда девчушек наших гнали,
как скот какой в концлагеря,
где их сжирали бед цунами
и свастик алчущих моря.
Когда мальчишки за Россию
бросались в пламень амбразур,
чтоб жили мы под небом синем,
а не глотали бы кирзу…
Всё под пластами, но мы помним
и никогда нам не забыть,
кто мир спасал для нас без помпы,
не дал кто нас загнать в рабы!
Всех, всех, всех с Днём Победы!
Низкий поклон поколению Победителей.
Таких же Побед нынешнему поколению
в деле восстановления той Страны,
за которую отдавали жизнь Победители!
Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте, на левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва,
Я не видел той вспышки, -
Точно в пропасть с обрыва -
И ни дна ни покрышки.
И во всем этом мире,
До конца его дней,
Ни петлички, ни лычки
С гимнастерки моей.
Я - где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я - где с облачком пыли
Ходит рожь на холме;
Я - где крик петушиный
На заре по росе;
Я - где ваши машины
Воздух рвут на шоссе;
Где травинку к травинке
Речка травы прядет, -
Там, куда на поминки
Даже мать не придет
Очень страшное слово - война!
Аж мурашки бегут по коже…
На полях боев - тишина,
И мой дед воевал там тоже.
Семь десятков уже прошло,
Как война у нас не грохочет.
Вспоминать её тяжело,
А она уходить не хочет.
Что случилось с тобой сейчас,
Были сотни мы лет едины,
А теперь, не угоден Донбасс,
Прежней нет почему Украины?
Неужели нужна война -
Жертвы, беды, кровопролитья,
Полюбуйтесь! Уже весна!
Пусть те канут в лета событья!
Пусть навек воцарится мир
И в отставку войну отправит,
Пусть отныне фашизм-вампир
Нашу Землю в покое оставит!
С Иосифом Марченко Зинаида Туснолобова познакомилась весной 41-го, расписаться молодые не успели: Зина проводила его на фронт в первые дни войны. А сама ушла добровольцем в июле 42-го, после того как окончила школу медсестер. В первых двух боях Зина вынесла из-под огня 42 раненых и уничтожила 11 фашистов. За этот подвиг девушку наградили орденом Красной Звезды.
«Дорогая мама, братик Женька. Пишу вам с воронежской горящей земли. Если бы вы знали, что здесь творится. Днем и ночью стонет земля. За каждый метр идет кровавая битва… Но вы не волнуйтесь за меня. Пуля ищет боязливых, а я же, знаете, не из таких», - писала Зина родным в перерывах между обстрелами. За восемь месяцев кровопролитных боев на Воронежском фронте она вынесла с линии огня 123 раненых солдата и офицера.
Февраль 1943-го разделил ее жизнь на «до» и «после»… Услышав крик: «Командир ранен!», Зина выскочила из траншеи и поползла. Разрывная пуля перебила ей обе ноги, но девушка нашла командира, а когда не нащупала пульс на его руке, сама почувствовала страшную слабость и потеряла сознание. Очнулась от крика немецкого офицера. Он с остервенением ударил ее в живот и стал бить прикладом по лицу и голове…
Чудом, случайно, русские разведчики, возвращаясь к своим из немецкого тыла, услышали ее тихий стон. Тело девушки пришлось выбивать финками из замерзшего кровавого месива. Десять дней врачи боролись за ее жизнь, но обмороженные руки и ноги спасти не удалось - началась гангрена.
Восемь тяжелейших операций, страшные боли, полная беспомощность… Спустя несколько месяцев девушка надиктовала дежурной медсестре последнее письмо любимому, а сама стала, как могла, подбадривать других раненых - ее переносили из палаты в палату. Однажды она упросила комсомольцев отнести ее на «Уралмаш».
- Дорогие друзья! Мне двадцать три года. Я очень сожалею, что так мало успела сделать для своего народа, для Родины, для Победы. У меня нет теперь ни рук, ни ног. Мне очень трудно, очень больно оставаться в стороне, - говорила она рабочим, лежа на носилках. - Товарищи! Я вас очень, очень прошу: если можно, сделайте за меня хотя бы по одной заклепке для танка.
Через месяц на фронт ушли пять танков, которые рабочие выпустили сверх плана. На бортах боевых машин белой краской было выведено: «За Зину Туснолобову!»
Главный хирург свердловского госпиталя Николай Васильевич Соколов утешал ее и обещал чуть позже «сделать» руку. Она отказывалась - слишком болезненны были эти операции. Но ответ, который прислал Иосиф, вдохнул в нее новые силы: «Милая моя малышка! Родная моя страдалица! Никакие несчастья и беды не смогут нас разлучить. Нет такого горя, нет таких мук, какие бы вынудили забыть тебя, моя любимая. И у радости, и у горя - мы всегда будем вместе. Я твой прежний, твой Иосиф. Вот только бы дождаться победы, только бы вернуться домой, до тебя, моя любимая, и заживем мы счастливо. Вчера твоим письмом поинтересовался один из моих друзей. Он сказал, что, судя по моему характеру, я должен с тобой отлично жить и в дальнейшем. Я думаю, он правильно определил. Вот и все. Писать больше некогда. Скоро пойдем в атаку. Ничего плохого не думай. С нетерпением жду ответ. Целую бесконечно. Крепко люблю тебя, твой Иосиф».
Зина воспряла и согласилась на сложную операцию. Ей разделили кости левой руки и обшили их мышцами так, чтобы получились два сжимающихся «пальца». Она училась умываться, причесываться, брать предметы. На остаток правой руки ей сделали резиновую манжетку, в которую вставлялся карандаш, - и Зина заново научилась писать.
В мае 1944 года во фронтовой газете «Вперед на врага» напечатали ее письмо к бойцам 1-го Прибалтийского фронта, приближавшегося к ее родному Полоцку. Девушка рассказала свою историю и обратилась с воззванием: «Отомстите за меня! Отомстите за мой родной Полоцк! Пусть это письмо дойдет до сердца каждого из вас. Это пишет человек, которого фашисты лишили всего - счастья, здоровья, молодости. Мне 23 года. Уже 15 месяцев я лежу, прикованная к госпитальной койке. У меня теперь нет ни рук, ни ног. Это письмо я пишу обрубком правой руки, которая отрезана выше локтя. Мне сделали протезы, и, может быть, я научусь ходить. Если бы я хотя бы еще один раз могла взять в руки автомат, чтобы расквитаться с фашистами за кровь. За муки, за мою исковерканную жизнь! Русские люди! Солдаты! Я была вашим товарищем, шла с вами в одном ряду. Теперь я не могу больше сражаться. И я прошу вас: отомстите!»
На адрес протезного института в Москве Зине пришло больше трех тысяч ответов (с тех пор она получала очень много писем до самой смерти). Это письмо читали солдатам перед штурмом Полоцка. Имя Зины Туснолобовой писали на стволах орудий, минометов, самолетах, танках, бомбах. Она, не имея рук и ног, била фашистов до самого конца войны.
Они расписались сразу после победы - Зина встретила Иосифа, крепко стоя на ногах… Но жизнь продолжала испытывать их на прочность: один за другим умерли от инфекции маленькие сыновья-погодки Слава и Анатолий. После трагедии семья переехала из Сибири в Полоцк. Здесь сначала родился сын Владимир, потом дочь Нина. Зинаида научилась самостоятельно стряпать, топить печь и даже штопать ребятам чулки.
- Мама не думала, что она ущербная, она жила полной жизнью, - рассказывала в одной из телепередач ее дочь Нина.
Зинаида Михайловна не теряла в своей жизни ни одного дня. Работала диктором на радио, постоянно выступала в школах и трудовых коллективах, писала письма в разные концы огромной страны, научившись управляться пишущей ручкой с помощью локтей…
Иосиф Марченко и Зинаида Туснолобова прошли жизнь вместе до конца. Они вырастили яблоневый сад, о котором мечтали в дни войны, подняли сына и дочь, были рады каждому мирному дню.
6 декабря 1957 года Зинаиде Туснолобовой-Марченко было присвоено звание Героя Советского Союза. «За исключительную преданность своему делу и храбрость при оказании помощи раненым» в 1965 году она была удостоена и высшей награды Международного Красного Креста - медали имени Флоренс Найтингейл (в Советском Союзе награда была присвоена только трем женщинам).
Зинаида Туснолобова-Марченко - почетный гражданин города Полоцка, одна из улиц которого названа ее именем. В городе открыт музей-квартира героини, ее имя носит полоцкий медицинский колледж.
В Витебской области учреждена премия имени Зинаиды Туснолобовой-Марченко, которая вручается ежегодно женщинам-матерям.
Этот марш не смолкал на перронах,
Когда враг заслонял горизонт.
С ним отцов наших в дымных вагонах
Поезда увозили на фронт.
Он Москву отстоял в сорок первом,
В сорок пятом - шагал на Берлин,
Он с солдатом прошёл до Победы
По дорогам нелёгких годин.
И если в поход
Страна позовёт
За край наш родной
Мы все пойдём в священный бой!
И если в поход
Страна позовёт
За край наш родной
Мы все пойдём в священный бой!
В священный бой!!!
Шумят в полях хлеба.
Шагает Отчизна моя
К высотам счастья,
Сквозь все ненастья -
Дорогой мира и труда.
К высотам счастья,
Сквозь все ненастья -
Дорогой мира и труда.
И если в поход
Страна позовёт
За край наш родной
Мы все пойдём в священный бой!
В священный бой!!!
Давайте в этот майский день
Поздравим ветеранов наших,
За счастье мирное людей
От всей души спасибо скажем.
Мы знаем, до Победы путь
Не легок был, а очень труден.
Спасибо вам за подвиг ваш,
Его мы долго помнить будем!
Давайте в этот день весны
Мы вспомним истинных героев,
Кто не вернулся к нам с войны,
Оставив жизнь на поле боя.
Кто бился часто напролом,
Себя под пули подставляя,
Чтоб в небе светло-голубом
Нам солнце яркое сияло.
Пусть дни бегут, летят года,
Но это в нашей с вами власти,
Чтоб каждый помнил, и всегда,
Какой ценой досталось счастье!
Copyright: Светлана Чеколаева, 2015
Свидетельство о публикации 115 031 501 907
Фронтовики, фронтовики…
Их списывать пока что рано;
Взгляните, как в свои полки
Девятого шагают рьяно.
Святая соль солдатских слез
О том, что жизнь прошла недаром,
Что повидаться удалось,
Пускай уже больным и старым.
И все-таки - настанет час,
И крепче всех природой скроен,
В столетье новом среди нас
Останется последний воин.
Последний в мире человек,
Кто под прицелами орудий
Когда-то смог двадцатый век
Прикрыть с товарищами грудью.
Наиглавнейший генерал,
Который ведает парадом,
Еще в солдатики играл,
Когда он был под Сталинградом…
…Ко Дню Победы старику
Опять - высокая награда,
А он не в силах скрыть тоску,
Ему сейчас не это надо.
Ему бы вспомнить старшину
И ротного, и помкомвзвода,
Ему бы вспомнить всю войну,
За годом год - четыре года.
Жару и пыль донских степей,
И пущи беловежской тропы,
Бинты родных госпиталей,
Чужие улочки Европы…
Подробностей военных тьму
Опять душа излить желает
И не кому-нибудь - тому,
Кто воевал, кто это знает.
Клокочет медь военных труб
Над головою снежно-белой…
Один, как в чистом поле дуб
С листвой уже заледенелой.
И вдруг депешу шлет Берлин
По телетайпам ИТАР-ТАССа,
Что и в Германии один
С тех давних пор солдат остался.
…И вот они сошлись вдвоем -
Мышиный френч - зеленый китель,
В погонах, шитых серебром,
В погонах с золотою нитью.
И вот они стоят вдвоем
Лицом к лицу, как говорится,
Смертельный враг перед врагом -
Солдат Иван напротив Фрица.
Они молчат, молчат, молчат
И только смотрят друг на друга.
Но если тронуть этот взгляд,
Он, как струна, натянут туго.
Враги? Нет! Каждый из солдат
Как будто снова видит юность,
Что, улетев сто лет назад,
В одно мгновение вернулась:
Жару и пыль донских степей
И пущи беловежской тропы,
Бинты своих госпиталей,
Чужие улочки Европы,
И млечный путь фанерных звезд,
Что светят на любом погосте,
И не попавших на погост
Крестов березовые кости.
Святая соль солдатских слез…
Да! Ими этот вечер начат.
О, только б детям не пришлось
Увидеть, как солдаты плачут.
А впрочем, может быть, как раз
Мужчине надо с малолетства
Узнать всю правду без прикрас
И получить ее в наследство.
Одно запомнить навсегда,
Что не всегда война - победа,
Но что война всегда - беда,
Пусть даже в ордена одета.
Подпортила мундиры моль,
Смешны деды в своей одежде.
Но почему печаль и боль
Теперь еще сильней, чем прежде?
Нет, их красотами войны
Никто уже не одурачит.
Они бы ликовать должны,
А старики, обнявшись, плачут…
ОСТОРОЖНО НЕФОРМАТ.
Воевавшие на восточном фронте немцы полностью опровергают сложившееся у нас по фильмам о ВОВ стереотипы.
Как вспоминают немецкие ветераны Второй Мировой:
- «УР-Р-РА!»
Они ни разу не слышали и даже не подозревает о существовании такого атакующего клича русских солдат.
Зато слово БЛ@ДЬ они выучили превосходно. Потому что именно с таким криком русские бросались в атаку особенно рукопашную.
А второе слово, которое часто слышали немцы со своей стороны окопов:
- "Эй, вперед, ебен@ м@ть!"
Этот раскатистый крик означал, что сейчас на немцев попрет не только пехота, но и танки Т-34.
И НАГРАДИТЬ НЕКОГО:
Ещё один интересный факт ВОВ о летчиках.
Был получен приказ отбомбиться по плацдарму занятому немецко-фашистскими войсками.
Но плотный зенитный огонь немецких орудий жег наши самолеты как спички.
Командир немного изменил курс - пожалел экипажи. Все равно сожгли бы всех не долетая до плацдарма.
Самолеты отбомбились по обычному лесному массиву рядом с немецким плацдармом и вернулись на аэродром.
А на следующий день утром произошло чудо.
Неприступный плацдарм пал.
Оказалось, что тщательно замаскированный штаб центральной немецкой группировки был полностью уничтожен ночью в том самом лесном массиве.
Награды летчики за это не получили так как доложили, что приказ выполнен.
Поэтому штаб оказался уничтожен неизвестно кем.
Штабное начальство искало кого наградить, но настоящих Героев, но так и не нашли…
ВОЙНА В АРТИКЕ
Немецкая подводная лодка обнаружив транспорт союзников везущий в Мурманск топливо, боеприпасы, военную технику и танки всплыла в надводное положение и практически в упор пустила в корабль торпеду.
Огромная взрывная волна оторвала и подняла в воздух стоящие на палубе танки.
Два танка упали на субмарину. Немецкая подводная лодка тут же затонула.
РАДИО
В начале октября 1941 года, Ставка Верховного Главнокомандования узнала о разгроме на Московском направлении трёх своих фронтов из сообщений Берлинского радио. Речь идет об окружении под Вязьмой.
АНГЛИЙСКИЙ ЮМОР
Известный исторический факт.
Немцы выставляя на показ якобы готовящуюся высадку на британские острова разместили на побережье Франции нескольких аэродромов-муляжей, на которых «настругали» большое колличество деревянных копий самолётов.
Работы по созданию этих самых муляжей-самолётов были в самом разгаре когда однажды среди бела дня в воздухе показался одинокий британский самолет и сбросил на «аэродром» одну, единственную бомбу.
ОНА БЫЛА ДЕРЕВЯННОЙ!!!
После этой «бомбардировки» немцы забросили ложные аэродромы.
ЗА ЦАРЯ
В начале Великой Отечественной войны в 1941 году некоторым кавалерийским частям выдали со склада старые шашки с надписью «За веру, царя и Отечество»…
АНГЛИЙСКИЙ ЮМОР В ИСПОЛНЕНИИ ТОРПЕДЫ.
Курьезный случай в море.
В 1943 году, в северной Атлантике встретились немецкий и английский эсминец.
Англичане не долго думая первыми шарахнули торпедой в противника,… но рули торпеды заклинило под углом, и в результате торпеда совершила круговой веселый манёвр и вернулась …
Британцы уже не шутили наблюдая, как к ним несётся их же торпеда.
В итоге, досталось им от своей же торпеды, причём так, что эсминец хоть и остался на плаву и дождался помощи, но уже до самого конца войны из-за полученных повреждений в боевых действиях не участвовал.
Загадой военной истории осталось только одно: почему немцы не добили ангичан ??
Или им стыдно было добивать таких вояк «королевы морей» и приемников славы Нельсона, или ржали так, что стрелять уже не могли …
ППОЛИГЛОТЫ
Курьёзный случай произошёл в Венгрии.
Уже в конце войны, когда советские войска вошли в Венгрию, 3 В результате боёв и общения большинство венгров было уверенно, что «ё@б твою мать» - это принятое приветствие,
как «здравствуйте».
Однажды, когда советский полковник пришёл на митинг к венгерским трудящимся, и поприветствовал их на венгерском, ему хором ответили «ё@б твою мать!».
И СОВСЕМ НЕВЕСЕЛЫЙ ФАКТ О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ
В своих воспоминаниях генерала Эйзенхауэра Д. Эйзенхауэр, «Крестовый поход в Европу»), вспоминал беседу с маршалом Жуковым.
Русский метод атаки через минные поля. Немецкие минные поля, были очень серьезным тактическими препятствиями, которые приводили к большим военным потерям.
Маршал Жуков во время беседы совершенно обыденно рассказал о своей практике:
- «Когда мы подходим к минному полю, наша пехота атакует, как будто его там нет. Потери от противопехотных мин мы считаем примерно равными тем, которые причинили
бы нам пулеметы и артиллерия, если бы немцы решили защищать этот участок большими силами войск, а не минными полями».
Эйзенхауэр был в шоке и не мог себе представить, сколько бы прожил любой американский или английский генерал, если бы он применил подобную тактику.
Особенно если бы об этом узнали солдаты любой из американских или английских дивизий.
ЕВРЕЙСКОЕ РАНЕНИЕ
У еврея свое еврейское счастье.
Если его ранят, то обязательно в такое место, что потом не оберешься хлопот.
А больно так же, как и всем остальным, и кровь, которую ты потерял, такого же красного.
Когда Моня Цацкес лежал в госпитале, там находился на излечении еще один еврей-летчик, капитан. Вся грудь в орденах. Боевого Красного Знамени - две штуки. А это почти что Герой Советского Союза.
Этот еврей не снимал с головы летную фуражку с голубым околышем и кокардой с крылышками.
Можно было подумать, что он очень набожный и, потеряв в бою ермолку, заменил ее фуражкой. Или, может быть, он ранен в голову, и его безобразит шрам от ранения.
Он был ранен в совершенно противоположную часть тела. В зад.
Немцы аккуратно всадили ему по пуле в каждую ягодицу.
Возникает законный вопрос: зачем же тогда носить день и ночь фуражку на голове?
Оказывается, надо.
Такое ранение считается позорным.
Получить пулю в зад можно, только убегая от противника, и такая рана - клеймо труса и дезертира.
Но этот еврей был летчиком, и ему влепили две пули из зенитного пулемета, который, как известно, стреляет снизу вверх, а летчик сидит в кабине задницей вниз.
Если не считать тех редких случаев, когда самолет делает «мертвую петлю». Так что про этого летчика можно было смело сказать, что он принял удар грудью и у него действительно боевое ранение.
С этим согласится любой фронтовик. Если, конечно, знает, что раненый - летчик.
А как вы определите род войск в госпитале, где все пациенты в одинаковых пижамах?
Вот почему он не снимал с головы летной фуражки. И все раненые относились к нему с уважением. Хоть и знали, что он еврей.
Моне Цацкесу тоже не повезло с ранением. Осколок немецкого снаряда летел ему прямо в шею, но Монин подбородок, выступавший вперед из-за неправильного прикуса, преградил путь осколку, приняв удар на себя.
После этого, как вы догадываетесь, и подбородок, и челюсть с неправильным прикусом и со всеми зубами и пломбами превратились в кашу. В кипящую кашу.
Потому что Моня остался жив и дышал, пуская кровавые пузыри.
В палатке медсанбата родной Литовской дивизии, где ему оказали первую помощь, Моне сразу улыбнулось еврейское счастье. Именно в тот момент, когда его, еле живого, шлепнули на операционный, кончился запас хлороформа.
А так как откладывать операцию было опасно, то ее сделали без наркоза, прямо по живому мясу, и Моня даже кричать не мог, потому что вместо рта у него была каша.
Потом этот случай расписали во фронтовой газете как проявление необычайного мужества русского солдата, а фамилию героя обозначили только буквой Ц., видимо, для секретности.
Чтобы ни один враг не догадался, кто же такой этот мужественный русский солдат.
Правда, нельзя сказать, что Моня был в трезвом уме и ясной памяти, когда его резали и зашивали на операционном столе.
Доктор Ступялис - в прошлом знаменитый гинеколог в Пасвалисе, ставший в войну майором медицинской службы, - распорядился, чтобы пациенту дали спирту для поддержания духа. Это легко сказать: дать рядовому Цацкесу спирта. Куда? Рта у него нет.
Для кормления пациентов с челюстным ранением им протыкают отверстие в боку и по резиновой трубке вводят пищу прямо в желудок. Как говорится, кратчайшим путем.
Вот в это отверстие, по указанию доктора Ступялиса, санитары вставили воронку и влили сто граммов слегка разбавленного спирта. Моня Цацкес захмелел, как от доброго стакана коньяка, и настолько развеселился, что хотел рассказать хирургу, что он, Моня Цацкес, - знаменосец и теперь знамя полка осталось без присмотра и может запросто попасть в руки к врагу.
Тогда полк расформируют, командира товарища Штанько расстреляет военный трибунал, а Марья Антоновна Штанько останется вдовой.
Моня ничего этого не сказал хирургу. Сами догадываетесь почему. Рта не было.
Вместо рта и всей нижней части лица на нем был белый гипсовый хомут. Моня был заживо замурован в нем. А чтобы он не задохнулся, сверху выдолбили в гипсе желобок, откуда свисал Монин нос внушительных размеров и к тому же слегка загнутый вниз.
В этом наряде он стал особенно похож на пингвина. И был рад, что, кроме нянечек и медицинских сестер, никакие другие женщины его не видят.
Хотя ему, конечно, было в ту пору не до женщин. Но, если бы он был даже в состоянии ухаживать за ними, то не стал бы этим заниматься после того, что увидел своими глазами в этом госпитале.
Госпиталь находился далеко от фронта, в провинциальном русском городе.
Кроме корпусов: челюстного, брюшной полости, конечностей и других, там имелся еще один, закрытый от остального госпиталя высокими тополями парка, и к этому корпусу было приковано любопытное внимание всех раненых. Даже тех, кто готовился вот-вот перебраться в морг.
Это был венерологический корпус.
Там лечили славное русское воинство, пострадавшее не на поле брани, а в постели или в кустах от случайных связей. И подцепивших триппер, именуемый для приличия гонореей.
В каждом корпусе на стенах висели зловещие лозунги-призывы:
- «Опасайтесь случайных связей».
Но такая пропаганда была совершенно лишней при наличии в госпитале своего венерологического корпуса.
Наглядная агитация - куда доходчивей. И у многих раненых надолго отбило интерес к случайным связям. И не случайным тоже.
Начальником этого госпиталя был хороший мужик. Генерал медицинской службы. Большой шутник.
Во всех корпусах солдаты и офицеры размещались в разных палатах, и офицеры получали что полагалось командному составу, а солдаты - по норме рядовых.
Венериков же сбили в одно стадо. Им не выдали ни пижам, ни тапочек, а оставили в своем армейском обмундировании.
Со знаками отличия.
Но, конечно, без орденов и медалей.
Солдаты и сержанты ходили вперемешку с майорами и полковниками, связанные одним несчастьем, и поэтому начисто забыли о субординации.
А лечили их по тем временам вернейшим способом: догоняли температуру тела до сорока градусов, доводили почти до беспамятства, рассчитывая, что гонококк такого жару не выдержит.
А если сам венерик опередит гонококка и загнется от такой температуры, так тоже не беда. По крайней мере, другим наука. Опасайтесь, мол, случайных связей.
Высокой температуры достигали с помощью скипидара. Лошадиную дозу этой вонючей жидкости вводили шприцем в ягодицу. Только русский человек мог выдержать такое лечение.
Он даже зла не держал против врачей. А вот к бабам, виновницам его страданий, проникался лютой злобой, и им потом долго отливались его слезки.
Даже после того, как температура спадала, страдания больного не кончались. Опухало проскипидаренное бедро, и больной долго хромал.
Начальник госпиталя за это и ухватился. Всем выздоравливающим он прописывал усиленную строевую подготовку без различия чинов и званий.
Венериков разбили на сотни и строили по десять человек в шеренге.
Эти сотни начальник госпиталя прозвал «черными сотнями», и они друг от друга ничем не отличались, за исключением одного.
Когда вводили скипидар, укол доставался одним в левую ягодицу, другим - в правую.
Соответственно этому они потом и хромали. В каждую сотню брали уколотых только в одну сторону.
Гоняли венериков строевой на футбольном поле за госпитальным парком. Поднимая тучи пыли, шагала, припадая только на правую ногу, одна сотня, за ней, хромая на левую, пылила следующая.
Это было почище цирка. И раненые из других корпусов, волоча костыли, выставив перед собой загипсованные руки, рассаживались на траве вокруг футбольного поля, и представление начиналось.
Тучные полковники, поджарые капитаны, мордастые старшины и пучеглазые рядовые становились в строй, смущенно пряча глаза от гогочущей публики. Сам начальник госпиталя отдавал команду:
- Равнение направо! Бабники! Юбочники! Бесстыжие скоты! Нарушители армейского устава и супружеской верности! Правое плечо вперед! Шагом… марш!
И, хромая на правую ногу, вся сотня делала первый шаг. За ней трогалась следующая сотня, дружно припадая на левую ногу.
Зрители выли от восторга. Один Моня Цацкес был нем в своем гипсовом хомуте, хотя ему тоже становилось весело и он на время забывал о своем несчастье.
Но ненадолго.
Из-за этого намордника у него чуть не вышла большая неприятность.
Он уже понемногу выздоравливал, хотя и оставался с закрытым ртом, потому что нижняя часть лица все еще была плотно замурована гипсом. Пищу он получал, как и раньше, через вставленную в бок трубку, не чувствуя ни вкуса ее, ни запаха.
В декабре отмечали день рождения Сталина - великого вождя народов, отца и учителя, корифея и главнокомандующего. И по всей России, на фронте и даже в госпиталях, этот день считался государственным праздником. С выпивкой, с закуской и нескончаемыми речами и тостами в честь дорогого юбиляра.
Раненых, которые могли двигаться, согнали в столовую в пижамах и ночных туфлях, в повязках и на костылях. И один из раненых, пренеприятнейший тип из контрразведки, имевший позорное ранение в задницу, полученное, очевидно, от своих же солдат, прокричал гост за здоровье генералиссимуса Сталина, и все инвалиды, как по команде, вскинули стаканы с разведеным спиртом и опрокинули их в разинутые рты.
У Мони не было рта. Вернее, был, но не добраться к нему - закрыт гипсом. Зато под пижамой в боку у него торчала эмалированная воронка, и он просунул стакан под пижаму и опорожнил его в воронку. Контрразведчик заметил это. И закричал:
- Смотрите, товарищи! Этот еврей не стал пить за здоровье товарища Сталина и вылил водку под стол!
Ему тут же растолковали, что никуда Моня водку не выливал, что у него трубка в боку и водка пошла по назначению за здоровье дорогого генералиссимуса.
Тогда этот тип, с раной в заду, подошел к Моне и сказал проникновенно:
- Прошу прощения, товарищ. Хоть ты и еврей, но наш человек.
Моня Цацкес хотел ему плюнуть в рожу, но плевать было тоже неоткуда.
Тогда он ударил его здоровой ногой в здоровый живот, а тот хлопнулся на свой покалеченный зад и поднял страшный гвалт.
Моне чуть не пришили политическое дело: покушение на офицера контрразведки и срыв такого мероприятия, как празднование дня рождения великого вождя и учителя.
Но следователь особого отдела, пришедший в палату снять допрос, не смог снять показания. По той причине, что рот подследственного был запечатан, а через трубку в боку он мог пить спирт, но не разговаривать.
Следователь особого отдела захлопнул пустой блокнот и даже пожал Моне руку на прощанье:
- Желаю скорейшего выздоровления!
Стукача из контрразведки перевели в другой госпиталь, и в этом остался только один раненый в зад. Летчик-еврей, не расстававшийся со своей фуражкой.
Когда Моня окончательно пошел на поправку и с него сняли гипс и вставили зубы, он довольно близко сошелся с летчиком, не без удовольствия обнаружив, что образованный еврей из Москвы знает даже несколько слов на идише.
Например, слово «тохес» он произносил очень вкусно, без всякого акцента, словно он - не москвич, а чистокровный литвак.
Потом они даже переписывались и обменялись двумя-тремя открытками. Связь прервалась не потому, что Моне было лень писать - за него писал Фима Шляпентох.
А потому что летчик погиб. На сей раз пуля попала, как у всех нормальных людей, не куда-нибудь, а в голову.
А после этого обычно уже не пишут.