Бал напитался костями приличья,
Залит и выпит горстями измученных грез
Вот и предстали мы в душах обличье
Хлеба насущного, манны небесной поднос
Видели жизнь, бились в теплые рампы
Думали, стоит овчинка овса
Люди поэты, актеры, певцы, музыканты
Вы заслужили оваций финала гонца
Движется тень незаметно по сцене
Глазоньки зрителей мокры от слёз
Мир ожидает волна перемены,
что кораблю шквальный ветер принёс
Я вместе с вами держу микрофоны
Хрип заглушает извечный вопрос: Как
Убежать от волков в колокольные звоны,
по колее, вдоль обрыва у русских берез
Как не пропасть, по над пропастью пасти
Беды, обиды страдания пройти стороной
Что ж вы, лошадки кауровой масти
Не тормозите, бегите скорее домой
Пейте Друзья, не забудьте Поэта
Пусть удивляется честный народ
Парус в груди разорвали отчаянно, где-то
Чтоб утопить в океане букетов и слёз
Прячется память в колоннах роскошного зала
Слава пустая теперь ни к чему
Просто душа очень сильно устала
Дайте мне в руки гитару, аккорды возьму
Смерть опускает бордовые шторы
и антреприза задорно подходит к концу
Двери закрыты и стихли горячие споры
Время до дому лететь на такси к праотцу.
Пойте Друзья, помяните Поэта
Пусть изумляется Русский народ
Парус наполнен сиянием света
Ветер Любви вдохновение зовёт
Лежит камень в степи,
А под него вода течёт,
А на камне написано слово:
«Кто направо пойдёт -
Ничего не найдёт,
А кто прямо пойдёт -
Никуда не придёт,
Кто налево пойдёт -
Ничего не поймёт
И ни за грош пропадёт».
Перед камнем стоят
Без коней и без мечей
И решают: идти иль не надо.
Был один из них зол,
Он направо пошёл,
В одиночку пошёл, -
Ничего не нашёл -
Ни деревни, ни сёл, -
И обратно пришёл.
Прямо нету пути -
Никуда не прийти,
Но один не поверил в заклятья
И, подобравши подол,
Напрямую пошёл, -
Сколько он ни бродил -
Никуда не забрёл, -
Он вернулся и пил,
Он обратно пришёл.
Ну, а третий - был дурак,
Ничего не знал и так,
И пошел без опаски налево.
Долго ль, коротко ль шагал -
И совсем не страдал,
Пил, гулял и отдыхал,
Ничего не понимал, -
Ничего не понимал,
Так всю жизнь и прошагал -
И не сгинул, и не пропал.
1962
Про меня говорят: он, конечно, не гений, -
Да, согласен - не мною гордится наш век, -
Интегральных, и даже других, исчислений
Не понять мне - не тот у меня интеллект.
Я однажды сказал: «Океан - как бассейн», -
И меня в этом друг мой не раз упрекал, -
Но ведь даже известнейший физик Эйнштейн,
Как и я, относительно всё понимал.
И пишу я стихи про одежду на вате, -
И какие!.. Без лести я б вот что сказал:
Как-то раз мой покойный сосед по палате
Встал, подполз ко мне ночью и вслух зарыдал.
Я пишу обо всём: о животных, предметах,
И о людях хотел, втайне женщин любя, -
Но в редакциях так посмотрели на это,
Что, прости меня, Муза, - я бросил тебя!
Говорят, что я скучен, - да, не был я в Ницце, -
Да, в стихах я про воду и пар говорил…
Эх, погиб, жаль, дружище в запое в больнице -
Он бы вспомнил, как я его раз впечатлил!
И теперь я проснулся от длительной спячки,
От кошмарных ночей - {и} вот снова дышу, -
Я очнулся от бело-пребелой горячки -
В ожидании следующей снова пишу!
И вовеки веков, и во все времена
Трус, предатель - всегда презираем,
Враг есть враг, и война всё равно есть война,
И темница тесна, и свобода одна -
И всегда на неё уповаем.
Время эти понятья не стёрло,
Нужно только поднять верхний пласт -
И дымящейся кровью из горла
Чувства вечные хлынут на нас.
Ныне, присно, во веки веков, старина, -
И цена есть цена, и вина есть вина,
И всегда хорошо, если честь спасена,
Если другом надежно прикрыта спина.
Чистоту, простоту мы у древних берём,
Саги, сказки - из прошлого тащим, -
Потому, что добро остается добром -
В прошлом, будущем и настоящем!
1975
поэма памяти Поэта
Поэт нуждается в защите-оправданьях?! -
Лепить с Него сусальный образ нет нужды.
Он исповедался в стихах, где грань за гранью
Путь открывал в «Не под седлом и без узды»…
Мне о Высоцком как-то не писалось…
Жаль, не жила при Нем и… нужных слов не находилось.
Но в удел досталась не-при-мири-мость к фальши и Любовь.
Любовь к живому, светлому, большому -!!- и НЕлюбовь, где подлость и цинизм
Надсадно набивают гематому, сердца где раболепствуют… Каприз
Души кичливой и надменность взгляда убийственно соседствуют с лицом,
Где идеальны баки /иль помады/, а совесть … оставляют «на потом».
Взять-прикоснуться к теме было страшно, бурь святотатства ярого страшусь,
Подмешанных на жажде рукопашной… - беру Перо, а рядом… дышит Русь!
Столь НЕпонятным многое казалось в эпохе, где бывать не довелось,
Да знаю, что зерна святую малость схоронишь в землю, а обрящешь горсть.
Всегда ли Гений понят своечасно? - Пророка нет в Отечестве своем!
Как нет тропы, исхоженно-напрасной - так бьет Родник живительным ключом.
О Нем писать… рука не поднималась, когда смотрела, как - кому ни лень! -
Толпой в друзья, в ценители - о, жалость! - фанфарно-дифирамбовая чернь.
При жизни кто третье-разрядным бардом Его считали - ринулись гурьбой!
К посмертной славе прилепиться каждый - готов!.. - их «голос» - лести перебор.
- Не вы ль вопили с завистью: Французик! (нам не понять, как «шмотки» - дефицит)
Он, что же, от убожества откусит, чужой удачи жалкие ловцы?!
Года бок о бок проживя на Сцене, в Нем - Мастера не видели. - А зря!
Иль позабыли - как! - Он был оценен?! - «Ему все можно, ну, а нам нельзя…
Он разгильдяй, срывающий спектакли», - шипели с ненавистью, брызжа яд-слюной.
Ведь было, скоморошники, не так ли? Так что ж теперь Он - Друг, Артист, Герой?
Вы думали, коль рядом, то такой же - а Он с Небес был мечен на века.
Что ж мелко так, геройчики-геройши? Его винили в собственных грехах.
Не в ваш ли адрес сказано Поэтом: За что так ненавидят? Ну, за что?
Он в ваши не укладывался «сметы», и уложиться был Он не готов.
Вы ж поплелись строчить «Воспоминанья»: кто больше грязи выльет - круче всех!
Притворы, интриганы и канальи, Его - ?! - Себя вы подняли на смех.
Сил нет, мути’т - подробность и интимность из личной жизни - бросово толпе:
Срывался вниз… - За это что ль гонимым Он был?! - но дерзко Песню Жизни спел.
Тьма-тонна грязе-слухов, козне-версий - досужих, прах-банальных, жуть-пустых,
Вы задушили на пол-вздохе Песню?
Вы оборвали на пол-строчке Стих?
…Мне мама вспоминала, что из детства осталось вспышкой, как в июльский зной
Народ - ярчайший светоч декаденства - проститься в нескончаемый стал строй.
Как скорбный шаг чеканила столица, как захлестнула улицы любовь,
Которую «ответственные лица» впредь не могли душить у берегов.
Шли люди попрощаться с Менестрелем, и сколько видел глаз - тянулась нить…
От злости «мэтры» жутко цепенели: Меня - вот так - н-не будут хоронить.
Случился шок - негаданно-нежданно всплыла поверх «голов» Величина.
Оторопелых, к славе кровожадных - с землей ровняя, низила она.
…Я знаю из скупых рассказов деда:
- как жил Певец в кассетах «Маяка»…
- был «Самиздат» без подписи главреда…
- «Ятрань», в чьих недрах жившая Строка…
Он Гамлета играл… Нет, жил Он этим!
… - Что Человек? - Тo be or not to be…
Пустынный зной, что глаз песками слепит, да вакуум, что вынуждает выть…
А насмехались: Принц из подворотни… Он - Принц с Таганки! (нравится иль нет)
Что ни на есть - без званий - но Народный Певец, Артист, а главное - Поэт.
«Вишневый сад» - задумчивый Лопахин, и дон Гуан - в «Трагедии Веков».
Подмостки сцены - есть всё те же плахи костра воспламенеющего дров.
Он - Свидригайлов, Галилей, Хлопуша… Он - Моно-лог… и Он - немой укор,
Сатира слов чьих западает в душу, чья смерть - вины чиновничьей позор.
Ролей в «Мосфильме» - йото-капле-малость, Большая Сцена - места не нашлось!
Культуры «мэтрам» думалось-казалось: Его накал идет с их «курсом» врозь.
Он в горы шел по жизни «Вертикали», и неуемный бунт порой друзья
И близкие - совсем НЕ понимали - что «Место Встречи» - изменить нельзя!
Ристалище пройти - злой рок и фатум. Усталость блеска светло-серых глаз…
Талант вместить порой бессилен разум. А оценить?.. - Еще трудней подчас.
Слова - рутины стены пробивают, китам-чинушам горестен их вкус,
Но точит камень капелька живая (начертано судьбой так на веку).
Весь дар «Творить!» - как с игрока азартом собой сравним. Покой - не по пути!
Марьяж судьбы не в масть разложит карты, и жребий пал: везти иль не везти.
Чтоб «в стол» писать - есть гибель для Поэта, молчать когда не можешь. И рука.
Как - запретить? - ей… Строки Небом спеты - пульсирующим ритмом у виска.
Писаки же в «Союз» не принимали… - Да, что Ему и было делать там?! -
Пуды холопских од средь вакханалий, суть коих пыль, порок и пустота.
Писцы же свысока, высокомерно (не ровен час! - похлопать по плечу)
Горя привить эстетские манеры: Негоже рифмовать «кричу - торчу».
- Побойтесь Бога! Ваши закорючки да жалкий слог голь-нищих горе-фраз…
Вам невдомек -
Родился Новый Пушкин!
Виват, Россия-Матушка! Ура-ааа!!!
Признанье по чести' - не в этом дело, венчанье славой - и не в этом соль.
Суть - выплеснуть всё то, что наболело, диез средь бурь расставив иль бемоль…
Сложив узор из рваных оригами: вот сельский клуб - чем не концертный зал!
Не все то слава, что под орденами, - Он Сердце - по ку-соч-кам - раздавал.
И были клубы, и библиотеки, НИИ, дворы, квартирники, леса…
Его клеймили: мол, антисоветчик, - а Он - Душа Расеи без прикрас.
Его травили, слышать не хотели: печатной строчки - чтоб нигде ни-ни,
Он пел… От всех… За всех - Он был свободен! - и голову Он первым подставлял.
Козырный туз лежал в Его колоде - !! - хоть и сжирал неистовый накал.
Пел голым нервом без брони доспехов - как академикам, так и бомжам.
Пускали сплетни «За „бугор“ уехал» - но Он то и НЕ думал уезжать.
Он пел собакам, падшим проституткам… отсчет ведя (не робко!) с ноты «до»,
На скоростях, жалея и минуты, спешил раздать из райских из плодов.
Искал Слова, аккорды подбирая - Он - Песня и… Он - Музыка сама,
Где лебедей стрелять - потеха злая… Надрыв аорты. Светоч сквозь туман.
Его гитара… - кто учил, Володя? как Ты на ней - за душу брав - «бренчал»!
Ну что же мне так муторно сегодня? - был Человек! - Начальный из начал.
Был средь друзей, но… самый Одинокий… Без жалоб крест, собрав все силы, нес.
Казалось бы! Да жизнь сплошь кривобока. Тем более, когда в ней все всерьез.
… и Крик Души струною ранил палец, и боль ее кропилась хрипотцой… -
Так жил не-признанный Поэт-скиталец… таким - остался! - в памяти людской.
Историю кроят под власть имущих: то бело-черным, то черным бело.
Охота же всегда неволи пуще - не-до-стрелили - значит, повезло!
Как оценить при нынешней свободе, когда бумага терпит всякий бред,
И примитивность - массовость пародий… - а Он: «За восемь бед - один ответ»!
…Вот мне шипят со злостью: Право, слушай! Не все красиво в Нем, увы, увы…
- Терпенье, психопаты и кликуши! Порой был мерзок? - но НЕ так, как вы!
И то, что было личною бедою - не вам на кухнях жалко смаковать.
Не умалить вам, «пропуская дозы» через высоцкоЕдства жернова.
Не опустить Его и не унизить: из всех сил тужьтесь - уровень не тот,
Когда с душонкой тряпичною кризис - тогда язык хозяйствует ей в тон.
Кого Он предал иль кого Он продал? Что предъявить имеете Ему?
«Младшой» - когда-то средь погодно-модных («величье» чье - ни сердцу, ни уму) -
Не пресмыкался, не служил, не гнулся, под чью-то дудку пошло не плясал,
И не строчил в ГэБэ доносов гнусных… И «точку невозврата» выбрал сам…
Но Он - остался! (жив еще, курилка!) Звучит и нам тот Голос громовой.
Хоть и ломали крылья и подкрылки - да только вот: Спасибо, что Живой!
Он - След такой, века что не затопчут. Ум покорив, глубинностью проник.
Здесь - всем! - пора, пожалуй, ставить точку. Слова напрасны… нем пред Ним язык.
И что писать?.. И так уж - всё! - сказали… - Пусть лишний раз, к почету чтоб прильнуть?
С какими же, позволь спросить, глазами? По силам ли - Его! - пройти чтоб Путь?
Есть красота (пока не износилась!), на вкус и цвет - всяк волен выбирать!
Таланту же - отдайте справедливость - !! - и НЕ марайте Гения печать.
***
(…Нет, я - не только! - эмоциональна, я - столько лет! - читая все и вся,
Усвоила, что в том принципиальность - как Океан не разменять на лужи -
Кто глух и слеп, кто мелок и обужен, тому В.В. - чужая колея.)
Я не люблю фатального исхода.
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
Когда веселых песен не пою.
Я не люблю открытого цинизма,
В восторженность не верю, и еще,
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.
Я не люблю, когда наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.
Я ненавижу сплетни в виде версий,
Червей сомненья, почестей иглу,
Или, когда все время против шерсти,
Или, когда железом по стеклу.
Я не люблю уверенности сытой,
Уж лучше пусть откажут тормоза!
Досадно мне, что слово «честь» забыто,
И что в чести наветы за глаза.
Когда я вижу сломанные крылья,
Нет жалости во мне и неспроста -
Я не люблю насилье и бессилье,
Вот только жаль распятого Христа.
Я не люблю себя, когда я трушу,
Досадно мне, когда невинных бьют,
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более, когда в нее плюют.
Я не люблю манежи и арены,
На них мильон меняют по рублю,
Пусть впереди большие перемены,
Я это никогда не полюблю.
1969
Сон мне снится: вот те на, гроб среди квартиры.
На мои похорона съехались вампиры.
Стали речи говорить, все про долголетие,
Кровь сосать решили погодить - вкусное на третье.
В гроб вогнали кое-как, а самый сильный вурдалак
Все втискивал и всовывал, и плотно утрамбовывал,
Сопел с натуги, сплевывал и желтый клык высовывал.
Очень бойкий упырек стукнул по колену,
Подогнал и под шумок надкусил мне вену.
А умудренный кровосос встал у изголовья
И очень вдохновенно произнес речь про полнокровье.
И почетный караул для приличия всплакнул,
Но я чую взглядов серию на сонную мою артерию.
Да вы погодите, слышите, братцы, спрячьте крюк,
Ну куда ж, чертовы,
Я же слышу, что вокруг, значит я не мертвый.
Яду капнули в вино, ну, а мы набросились,
Опоить меня хотели, но опростоволосились.
Тот, кто в зелье губы клал,
И в самом деле дуба дал,
Ну, а на меня, как рвотное, то зелье приворотное,
Потому что здоровье у меня добротное.
Так почему же я лежу, их не напугаю,
Почему я не заржу, дурака валяю.
Я ж их мог прогнать давно выходкою смелою,
Мне бы взять, пошевелиться, но глупостей не делаю.
Безопасный, как червяк, я лежу, а вурдалак
Все со стаканом носится, сейчас наверняка набросится.
Еще один на шею косится, ну, гад, он у меня допросится.
Кровожадно вопия, высунули жалы,
И кровиночка моя полилась в бокалы.
Да вы погодите, сам налью, знаю, вижу, вкусное.
Нате, пейте кровь мою, кровососы гнусные.
А сам я мышцы не напряг и не попытался сжать кулак,
Потому что, кто не напрягается - тот никогда не просыпается
Тот много меньше подвергается, и много больше сохраняется.
Вот мурашки по спине смертные крадутся,
А всего делов-то мне было, что проснуться.
Что сказать, чего боюсь? А сновиденья тянутся,
До того, что я проснусь, а они останутся.
Мне такая мысль страшна, что вот сейчас очнусь от сна,
И станут в руку сном моим милые знакомые,
Такие живые, зримые, весомые, мои любимые знакомые.
А вдруг они уже стоят, и жало наготове,
И что выпить норовят по рюмашке крови.
Лучше я еще посплю, способ не единственный,
Но я во сне перетерплю, я во сне воинственный.
Н. Высоцкому
Будут и стихи, и математика,
Почести, долги, неравный бой, -
Нынче ж оловянные солдатики
Здесь, на старой карте, стали в строй.
Лучше бы уж он держал в казарме их,
Только - на войне как на войне -
Падают бойцы в обеих армиях,
Поровну на каждой стороне.
Может быть - пробелы в воспитании
И в образованье слабина, -
Но не может выиграть кампании
Та или другая сторона.
Совести проблемы окаянные -
Как перед собой не согрешить?
Тут и там - солдаты оловянные, -
Как решить, кто должен победить?
И какая, к дьяволу, стратегия,
И какая тактика, к чертям!
Вот сдалась нейтральная Норвегия.
Ордам оловянных египтян.
Левою рукою Скандинавия
Лишена престижа своего, -
Но рука решительная правая
Вмиг восстановила статус-кво.
Где вы, легкомысленные гении,
Или вам являться недосуг?
Где вы, проигравшие сражения
Просто, не испытывая мук?
Или вы, несущие в венце зарю
Битв, побед, триумфов и могил, -
Где вы, уподобленные Цезарю,
Что пришел, увидел, победил?
Нервничает полководец маленький,
Непосильной ношей отягчен,
Вышедший в громадные начальники,
Шестилетний мой Наполеон.
Чтобы прекратить его мучения,
Ровно половину тех солдат
Я покрасил синим - шутка гения, -
Утром вижу - синие лежат.
Я горжусь успехами такими, но Мысль одна с тех пор меня гнетет:
Как решил он, чтоб погибли именно
Синие, а не наоборот?..
В подражание Булату Окуджаве
Нежная Правда в красивых одеждах ходила,
Принарядившись для сирых, блаженных, калек.
Грубая Ложь эту Правду к себе заманила, -
Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег.
И легковерная Правда спокойно уснула,
Слюни пустила и разулыбалась во сне.
Хитрая Ложь на себя одеяло стянула,
В Правду впилась и осталась довольна вполне.
И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью, -
Баба как баба, и что ее ради радеть?
Разницы нет никакой между Правдой и Ложью,
Если, конечно, и ту и другую раздеть.
Выплела ловко из кос золотистые ленты
И прихватила одежды, примерив на глаз,
Деньги взяла, и часы, и еще документы,
Сплюнула, грязно ругнулась и вон подалась.
Только к утру обнаружила Правда пропажу
И подивилась, себя оглядев делово, -
Кто-то уже, раздобыв где-то черную сажу,
Вымазал чистую Правду, а так - ничего.
Правда смеялась, когда в нее камни бросали:
- Ложь это все, и на Лжи - одеянье мое!..
Двое блаженных калек протокол составляли
И обзывали дурными словами ее.
Стервой ругали ее, и похуже, чем стервой,
Мазали глиной, спустили дворового пса:
- Духу чтоб не было! На километр сто первый
Выселить, выслать за двадцать четыре часа.
Тот протокол заключался обидной тирадой,
(Кстати, навесили Правде чужие дела):
Дескать, какая-то мразь называется Правдой,
Ну, а сама, вся как есть, пропилась догола.
Голая Правда божилась, клялась и рыдала,
Долго болела, скиталась, нуждалась в деньгах.
Грязная Ложь чистокровную лошадь украла
И ускакала на длинных и тонких ногах.
Впрочем, леко уживаться с заведомой ложью,
Правда колола глаза и намаялись с ней.
Бродит теперь, неподкупная, по бездорожью,
Из-за своей наготы избегая людей.
Некий чудак и поныне за Правду воюет, -
Правда, в речах его - правды на ломаный грош:
-Чистая Правда со временем восторжествует,
Если проделает то же, что явная Ложь.
Часто разлив по сто семьдесят граммов на брата,
Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь.
Могут раздеть - это чистая правда, ребята!
Глядь, а штаны твои носит коварная Ложь.
Глядь, на часы твои смотрит коварная Ложь.
Глядь, а конем твоим правит коварная Ложь.
Погиб поэт. Так умирает Гамлет,
Опробованный ядом и клинком.
Погиб поэт, а мы вот живы - нам ли Судить о нем, как встарь, обиняком?
Его словами мелкими не троньте:
Что ваши сплетни суетные все?
Судьба поэта - умирать на фронте,
Мечтая о нейтральной полосе.
Где прежние его единоверцы,
Надежные и близкие друзья?
Погиб поэт - не выдержало сердце, -
Ему и было выдержать нельзя.
Толкуют громко плуты и невежды
Над лопнувшей гитарною струной.
Погиб поэт, и нет уже надежды,
Что это просто слух очередной.
Теперь от популярности дурацкой
Ушел он за иные рубежи.
Тревожным сном он спит в могиле братской,
Где русская поэзия лежит.
Своей былинной не растратив силы,
Умолк поэт, набравши в рот воды,
И голос потерявшая Россия
Не замечает собственной беды.
А на дворе - осенние капели
И наших судеб тлеющая нить.
Но сколько песен все бы мы ни пели,
Его нам одного - не заменить.
О Володе Высоцком я песню придумать решил:
вот еще одному не вернуться домой из похода.
Говорят, что грешил, что не к сроку свечу затушил…
Как умел, так и жил, а безгрешных не знает природа.
Ненадолго разлука, всего лишь на миг, а потом
отправляться и нам по следам по его, по горячим.
Пусть кружит над Москвою охрипший его баритон,
ну, а мы вместе с ним посмеемся и вместе поплачем.
О Володе Высоцком я песню придумать хотел,
но дрожала рука и мотив со стихом не сходился…
Белый аист московский на белое небо взлетел,
черный аист московский на черную землю спустился.
О високосный год, проклятый год!
Как мы о нем беспечно забываем!
И доверяем жизни хрупкий ход
Все тем же самолетам и трамваям.
А между тем в злосчастный этот год
Нас изучает пристальная линза,
Из тысяч лиц, - не тот, не тот, не тот!-
Отдельные выхватывая лица.
И некая верховная рука,
В чьей воле все кончины и отсрочки,
Раздвинув над толпою облака,
Выкрадывает нас поодиночке.
А мы бежим, торопимся, снуем, -
Причин спешить и впрямь довольно много.
И вдруг о смерти друга узнаем,
Наткнувшись на колонку некролога.
И, стоя в переполненном метро,
Готовимся увидеть это в яви.
Вот он лежит, лицо его мертво.
Вот он в гробу. Вот он в могильной яме.
Случись мы рядом с ним в тот жуткий миг,
И смерть бы проиграла в поединке!
Она б его взяла за воротник,
А мы бы уцепились за ботинки.
Но что тут толковать, коль пробил час…
Слова отныне мало что решают,
И сказанные десять тысяч раз,
Они друзей, увы, не воскрешают.
…Ужасный год! Кого теперь винить!
Погоду ли с ее дождем иль градом?..
Жить можно врозь и даже не звонить,
Но в високосный - будь с друзьями рядом!
Мамаша, успокойтесь, он не хулиган.
Он не пристанет к Вам на полустанке.
В войну (Малахов помните курган?)
С гранатами такие шли под танки.
Такие строили дороги и мосты,
Каналы рыли, шахты и траншеи.
Всегда в грязи, но души их чисты.
Навеки жилы напряглись на шее.
Что за манера - сразу за наган?!
Что за привычка - сразу на колени?!
Ушел из жизни Маяковский-хулиган,
Ушел из жизни хулиган Есенин.
Чтоб мы не унижались за гроши,
Чтоб мы не жили, мать, по-идиотски,
Ушел из жизни хулиган Шукшин,
Ушел из жизни хулиган Высоцкий.
Мы живы, а они ушли Туда,
Взяв на себя все боли наши, раны.
Горит на небе новая звезда -
Ее зажгли, конечно, хулиганы.
Не называйте его бардом.
Он был поэтом по природе.
Меньшого потеряли брата -
Всенародного Володю.
Остались улицы Высоцкого,
Осталось племя в Леви-страус,
От Черного и до Охотского
Страна неспетая осталась.
Вокруг тебя за свежим дерном
Растет толпа вечно живая.
Ты так хотел, чтоб не актером -
Чтобы поэтом называли.
Правее входа на Ваганьково
Могила вырыта вакантная.
Покрыла Гамлета таганского
Землей есенинской лопата.
Дождь тушит свечи восковые…
Все, что осталось от Высоцкого,
Магнитофонной расфасовкою
Уносят, как бинты живые.
Ты жил, играл и пел с усмешкой,
Любовь российская и рана.
Ты в черной рамке не уместишься.
Тесны тебе людские рамки.
С какою страшной перегрузкой
Ты пел Хлопушу и Шекспира -
Ты говорил о нашем, русском,
Так, что щемило и щепило!
Писцы останутся писцами
В бумагах тленных и мелованных.
Певцы останутся певцами
В народном вздохе миллионном…
В друзьях богат он был, на всех хватало
Его надежной дружеской руки,
Вот о врагах он думал слишком мало.
Охота кончена. Он вышел на флажки.
Таганка в трауре, открыли доступ к телу.
К его душе всегда он был открыт.
С ним можно было просто, прямо к делу.
И вот таким не будет он забыт.
Шли, опершись на костыли и клюшки,
С женой, с детьми, не смея зарыдать.
И кто-то выговорил все же: «Умер Пушкин» -
Ведь не хватало смерти, чтоб сказать!
Мы, взявшись за руки, стоим перед обрывом,
Земля гудит от топота копыт,
А он в пути смертельном и счастливом.
И вот таким не будет он забыт.
Мы постояли по-над пропастью, над краем,
Где рвется нить, едва ее задеть.
И этот день - днем памяти считаем,
А также каждый следующий день.