Не прощают тому, кто ни в чём не виноват.
Ты ко мне приходил этой ночью
Как всегда, ты просто стоял
Дал себя рассмотреть воочию
И взглянуть, каким же я стал.
Ты всегда для меня много значил-
Честный правильный и прямой
Говорил, как будто пророчил
И тем самым пугая собой.
А Глаза у тебя были волчьи.
Умел ты смотреть в глубину
Все маски ты рвал на клочья
Безжалостно бил по лицу
Работы ты не чурался!
Смело брался за плуг,
С косою легко управлялся
Лучше, чем всякий твой друг.
Во многом примером ты был мне
Как с девушкой быть дорогой,
Как надо вести себя в жизни,
Чтоб толпы пошли за мной.
Ты был для меня героем,
Ты был для мамы скалой!
Но время смывает напором
Всё лучшее в жизни земной.
Ты стал приходить часто пьяным,
Стал пропивать свою честь.
Ты был всё таким же упрямым
И жизнь с тебя сбила спесь.
Вины я своей не прячу…
Ты умер один в тишине.
Потому я снова заплачу
Увидев тебя во сне.
Человек виновен всегда потому, что всех законов знать не может.
Очень громко, оглушительно кричат те, кто больше всего виноват в происходящем.
Любимые умеют испытывать и чувство вины друг за друга.
Сколько бы вины на нём не лежало - он никогда её не чувствовал.
душа сломлена
сердце вдребезги.
и мораль моей жизни верна:
чем больше другого ценишь ты,
тем больше твоя вина.
Не надеясь, что Бог найдет виновных, люди назначают их сами.
Я с ума по тебе схожу и любовью душа полна, но нельзя лишь меня винить в этом есть и твоя вина…
за закрытой дверью
небо упало на землю,
сердце на миг опустело
тело…
душа вдруг отвергла,
повергла в пучину
видела только спину…
странную
сколько обманывал…
ложь сквозь ключицы
птицы… безликие
тихие,
взмахом крыла уничтожили
что же мы небо поднять сумеем ли сеяли…
тени безликие… лихо
землю покрыло холодом
голодом
чувства затравлены
стали мы…
тонким пунктиром, не линией
ливнями
зимние свечи
каминные… мимо
скользнуло незримым
саваном
сами мы…
небо не удержали…
печали,
землю приблизили видели
что же молчали…
ждали…
будто бы вовсе не жили
остыли…
Вы вините себя в измене мужа. Оправдываете его измену. Берете вину на себя, чтобы с ума не сойти.
И с чего бы это вам чужое на себя брать?
Можно сколько угодно винить в своих неудачах родителей, бывших, режим, Путина
Её имя, её глубокие проницательные изумрудные глаза, её нежная улыбка навсегда остались в моей памяти. Вера… Так звали мою одноклассницу. Маленькая, некрасивая, нескладная, с большим ртом, с рыжими вечно растрепанными волосами, с маленьким носом и впалыми щеками, которые сплошь были покрыты веснушками, в старой, уже вышедшей из моды одежде, она больше напоминала огородное пугало - именно так называли ее все ребята. Заходя в класс, Вера всегда приветливо улыбалась и здоровалась со всеми ребятами, но в ответ ей лишь поднимался громкий заливистый смех и возгласы самых наглых и грубых:
- Вот и Пугало Огородное явилось и не запылилось!
- Леди, Вы сегодня прекрасны, как никогда!
- А посмотрите на ее наряд! Она его с бомжа стащила, чтобы людей попугать.
- А прическа - блеск! Мисс, Вы уже, кажись, год голову не мыли!
Вера никогда никому не отвечала, и это равнодушие через пару минут утихомиривало одноклассников. Она спокойно, не поднимая глаз, проходила на свое место - четвертая парта второго ряда, и, вытащив из своего старого потрепанного рюкзака учебники, тотчас открывала их и начинала читать. Я не знаю, на самом деле ли читала она или просто искала в строчках утешения от нанесенной боли, но до прихода учителя, глаза ее были опущены. Сидела Вера всегда одна. Все ребята протестовали, когда ее хотели с ними посадить.
Сам же я относился к ней нейтрально. Мне никогда не хотелось ее ни обидеть, ни поддеть, даже возникало желание защитить, но мнение мое было о ней не очень хорошее. Этот вечно небрежный вид и неготовность к урокам создавали о ней впечатление, как о неряхе и лентяйке, да и еще к ней все плохо относились. Что же, я один из всего класса должен улыбаться ей?! Да меня же все засмеют, и друзья отвернутся!
В седьмом классе у нас сменилась классная руководительница, и в первый день рассадила всех по своему усмотрению. К Вере она подсадила меня. Самому мне было без разницы с кем сидеть, но насмешки одноклассников действовали на нервы. Все чуть ли не хором смеялись и кричали: «Колька, как мы тебе сочувствуем! Пугало огородное задаст жару! Фу, от нее же гавном воняет!».
Под насмешливый гогот ребят я сел рядом с ней, и меня охватило неимоверное зло. Почему я должен с ней сидеть?! Я не намерен терпеть присутствие этой неприятной, грязной девчонки рядом с собой. Я не хотел позорить себя перед классом, делаться посмешищем, и я сделал это заявление, на что учительница только поругалась.
На самом деле сам я никогда не видел в Вере ничего плохого и неприятного до такой степени, чтобы шарахаться от нее, но рассказы друзей вызывали отвращение и выглядели такими правдоподобными, что действительно любой бы поверил и видел бы в ней все плохое. Её голоса и речи я почти никогда не слышал, потому что Вера не общалась ни с кем, да даже не то, чтобы она сама не хотела общаться - просто ее никто не признавал и не считал за человека. На вопросы учителей был один скромный ответ: «Я не готова».
И вот, когда я сел с ней, мне стало так противно, что я передвинул стул к краю парты. Вера же спокойно рисовала на обложке тетради какую-то фигуру. Все, что происходило в классе, будто не касалось ее.
На французском языке нас все-таки удостаивали счастья сесть по желанию: кто с кем хочет, поэтому я садился с друзьями или с девчонками.
В нашем классе было очень мало девчонок - семь человек, но все они, за исключением Веры, были очень красивые. Залюбуешься! Фигура - отпад! Ножки, как у модели! Личико - прелесть! Все пацаны любили их потискать за попки, и я был не исключением. При этом они так заливисто смеялись, а нам это доставляло еще больше удовольствия!
Обычно на французском языке мы делились на две группы, но наша учительница заболела, и поставили объединенный урок. Кабинет был рассчитан на четырнадцать человек, а нас было двадцать четыре. Пришлось за одну парту сесть трем. Я сел с Галькой Портнягиной и Ефимкой Авдеевым за вторую парту второго ряда. Перед нами за первой партой второго ряда сидела Вера совершенно одна.
Через двадцать минут после начала урока пришла наша одноклассница Инга Сосулькина по прозвищу «Сисястая». Для семиклассницы у нее был очень большой бюст, которым она гордилась и постоянно надевала такие кофточки, что был даже виден лифчик. Ей нравилось прозвище, которое для нее придумали одноклассники. Она даже на имя свое так не откликалась, как на прозвище. Учительницы как раз не было в связи с тем, что ей поставили два урока враз, и поэтому ей приходилось бегать из класса в класс.
Как только Сосулькина зашла в класс, ей стали говорить:
- Здорова, сисястая! Мест-то больше нет!
- Придется тебе за учительским столом сидеть! Ха-ха!
- Почему мест нет?! Вон, пугало ведь одно сидит!
Сосулькина отвечала:
- Ну что? Уступите кто-нибудь?! Подвиньтесь! Не буду я с этой чумой сидеть. Замараюсь еще!
Игорь Коршунов выглянул в коридор, резко захлопнул дверь и сказал:
- Всё! СОС, отбой. Училка топает. Инга, садись реще! Какая тебе разница?! Сейчас как влетит Гитлер-капут, что мало не покажется.
Сосулькина села, матерясь, за край парты.
Зашла Ольга Петровна, и урок продолжился. Началась проверка домашней работы. Все выходили по очереди к доске и писали по одному предложению в переводе с русского на французский. Потом Ольга Петровна снова вышла из кабинета, а дети продолжили самостоятельно по цепочке выходить и писать свой вариант на доске. Когда очередь дошла до Веры, она встала, но ее длинная поношенная юбка зацепилась за край стула. Вера сделала движение, чтобы поправить ее, но вышло весьма неловко: она случайно смахнула на пол пенал Инги Сосулькиной, который лежал на Вериной половине парты (сисястая всегда разбрасывала свои вещи по всему столу). Сосулькина взбесилась:
- Да ты что, пугало огородное! Совсем что ли оборзело! У тебя не руки, а крюки! Вот нагнись теперь и подними мне! И все что из пенала выпало - собери.
Класс стал смеяться. Чувство «стада» было для каждого превыше всего. Вера нагнулась и уже было начала собирать, но тут я тоже решил нагнуться, чтобы помочь ей. Класс резко смолк - все были удивленны. Я глянул ей в лицо, никогда я не приглядывался так близко, как теперь. Глаза - словно два изумруда - чистые, светлые, добрые, полные слез; недетский взгляд, который таил в себе столько тайн, боли и словно задавал вопрос: «За что?». Эти глаза смотрели на меня около десяти секунд, но потом Вера резко вскочила, разрыдалась и выбежала из класса, а многие еще пуще расхохотались и стали ей вслед кричать: «Истеричка!».
Мы больше никогда не видели Веру и знали только, что она забрала документы из школы.
С тех пор прошло много лет. Я успешно окончил школу, университет, женился, родились дети. Сейчас я профессор, доктор экономических наук, уважаемый всеми человек. И, казалось бы, что все в моей жизни течет как по маслу: ровно и гладко. Но это не так. Когда я вспоминаю прошлое и вижу, что происходит в настоящем, передо мной всплывает юное личико Веры. А ведь на самом деле она была самой красивой в нашем классе: у нее была самая чистая и светлая душа! Сказочно добрая, незлопамятная… Неземное создание с доброй, приветливой улыбкой… Маленький ангел… Человек от Бога! Именно такого человека по образу Божию сотворил Господь: доброго, безгрешного, не умеющего мстить и любящего всех людей, несмотря ни на что. И сотворил Бог человека по образу Своему - маленький человечек Вера.
Ах, эти прекрасные глаза, которые отражали все то, что творилось в ее детском сердечке! Передо мной всплывала вся картина унижений, оскорблений, которые так и сыпались на нее. Маленькая, ни в чем неповинная девочка, которая за свою короткую жизнь успела пережить многое.
Будучи взрослым я узнал, что у нее погибли родители, когда Вера была совсем ребенком. Жила она в неблагоустроенной «деревяшке». Воспитанием Веры занималась старая бабушка, у которой отказали ноги, когда Вера училась в третьем классе, а чуть позже помешался рассудок, и все заботы были свалены на хрупкие плечики этого юного создания. И ведь совершенно некому было поговорить с Верой, оказать психологическую поддержку, придать ей силу, веру и надежду. Никто не знал, что происходило у нее дома и в ее душе.
Я думал о Вере каждый день. Сердце разрывалось на части… Я чувствовал неимоверную боль из-за того, что мы так грубо, так пошло обижали ее. И ведь никто… Никто не заступился за нее. Даже я… Трус! Слабак! Глупый мальчишка!
Сейчас нас окружает множество бед, несчастий, множество опустившихся людей, которые не имеют смысла жизни. Но всему виной не кризисы истории, не закономерности развития общества. Всему виной - мы сами. В мире царит дефицит добра. На жизненном пути редко встретишь человека, который не переступит через тебя, как через пакет мусора. Практически нет тех, кто сможет поднять упавших, поможет им восстановиться в этой жизни как личности. Скорее всего еще больше затопчут в грязи. А особенно - дети, подростки. В сердцах многих царит жестокость по отношению к угнетенным, льется поток необдуманных слов, поступков. У некоторых это остается на всю жизнь, но многие со временем начинают понимать и раскаиваться.
Эх, Вера, Вера! Как мне сейчас хотелось бы увидеть тебя, упасть перед тобой на колени и попросить у тебя прощения за все! Да не только мне. Многие из ребят, с кем я продолжил общаться после окончания школы, с горечью вспоминают те минуты, но теперь уже ничего нельзя вернуть. Остается только раскаиваться, ждать отпущения грехов и верить, что она простила. Наша маленькая, добрая, скромная Вера! Мы бы бросили миллион цветов к ее ногам, мы бы отдали ей все на свете.
Но только ее больше нет. Вера умерла от воспаления легких, когда я учился на пятом курсе. Сердечная боль и муки совести преследовали меня на протяжении всей жизни. Они заглядывали в самую глубь моей души глазами маленькой семиклассницы и говорили, что жизнь сложна: порой мы не видим хороших людей, не осознаем жестокость, делаем ошибки, но цена этих ошибок - отнятое счастье, разрушенная человеческая жизнь. Я никогда не был по-настоящему счастлив. Никогда. Даже во сне на меня смотрели глубокие проницательные изумрудные глаза одноклассницы, а на ее лице была добрая улыбка. Я знал, что она простила меня, но сам я себя так и не смог простить.
Осуждение не помогает
Осуждение не избавляет
Осуждение не исправляет
А лишь только усугубляет
Пройдёт ещё лет двадцать пять
и, если я не стану дымом,
исчезнув в мире, нам незримом,
мне будут место уступать.
А нынче с тяжестью в ногах
и вечно ноющей спиною
я с непонятною виною
в метро испытываю страх,
боясь того, что обо мне
подумают не очень лестно,
и не сажусь, когда там тесно,
а сидя, прячу стыд во сне.