Поэты-свыше получившие таланты
Несущие пророчества венец
Мечтатели, философы и дуэлянты
Вы врачеватели израненных сердец
Поэты с неприкаенной душой бродяги
В глазах не понятая нами грусть
Глашатаи, пророки, забияки
Проводники заблудших наших душ
.
Проснуться, выдохнув: ЛЮБЛЮ…
Сорваться криком здешних чаек
И, ноту ЛЯ сменив на ЛЮ,
Позвать тебя на чашку чая.
Вспугнуть на крыше облака,
Переиначить будней точки
И солнцем вымазать рукав
Не накрахмаленной сорочки.
Пойматься трижды в зеркалах,
Пустить по ветру отраженье
Туда, где грусть на свой же страх
Целует ночь на пораженье.
Рождать виденья в голове:
Заветный пруд и белый лебедь…
И вновь, запутавшись в траве,
Недосчитаться звёзд на небе…
.
Небо пишется с маленькой тучи,
С набежавшей полынной строки,
Небо пишется с дальних созвучий
И, конечно же, - с лёгкой руки.
За границами лет, за полями
Небо впишется в солнечный круг…
Небо пишется слитно с дождями
И раздельно - с ветрами разлук.
Небо пишется с точки опоры
С мятным знаком в конце тишины,
С настоявшихся истин кагора,
Бередящих похмельные сны.
Небо пишется скоро, случайно -
С незапамятных давних времён,
Небо пишется с маленькой тайны
И с овеянных грустью имён.
Небо пишется, пишется, пишется…
Небо помнится, видится, слышится…
Где он лежит,
Тот камень простой,
Что станет моей
Могильной плитой?
Быть может, не раз
На пути моем
Я в скорбном раздумье
Сидел на нем?..
.
Кто мог из нас забыться тишиной,
Кому тревогой сердце не коробило,
Когда холодный ветер в час ночной
Повеял черной былью из Чернобыля?!
В ту ночь каштанов киевских ряды,
Едва в листве свои соцветья выпятив,
Под налетевшим облаком беды
Задумались о городке на Припяти.
Не знал такого Киев никогда,
Отмеченный в веках рубцами датами.
Негаданная вырвалась беда,
Таинственно скопившаяся в атоме.
Изведавшие в жизни столько мук,
Мы двинулись, смиряя боль щемящую,
На силу ту, что вырвалась из рук,
Чтоб в руки взять ее по-настоящему.
Родные современники мои,
В геройстве вы остались неизменными,
Какой огонь пришлось вам в эти дни
Тушить под смертоносными «рентгенами»!..
Сейчас я снова слышу пенье трав,
Идя с людьми чернобыльской дорогою.
Земля в себя приходит, смерть поправ.
Земля полна раздумьем и тревогою.
Мне хочется припасть к ее груди,
Увидеть свет над Припятьскою пущею
И верить в то, что мирными людьми
Осуществится мирное грядущее.
.
как ни крути
но этот мир устроен так -
суются в воду
исключительно не знающие броду
а знающие брод
с биноклями стоят на берегу
фиксируя пословицы
в блокнотах…
.
Требую с грузчика, с доктора,
с того, кто мне шьёт пальто, -
все надо делать здорово -
это неважно, что!
Ничто не должно быть посредственно -
от зданий и до галош.
Посредственность неестественна,
как неестественна ложь.
Сами себе велите
славу свою добыть.
Стыдно не быть великими.
Каждый им должен быть!
.
Я шатаюсь в толкучке столичной
над веселой апрельской водой,
возмутительно нелогичный,
непростительно молодой.
Занимаю трамваи с бою,
увлеченно кому-то лгу,
и бегу я сам за собою,
и догнать себя не могу.
Удивляюсь баржам бокастым,
самолетам, стихам своим…
Наделили меня богатством,
Не сказали, что делать с ним
.
Одинокая ворона ковыляет по перрону,
Укоризненно вздыхает и загадочно молчит.
Серый ветер ветку тронет, туча мокрый снег уронит,
Для плохого настроенья сразу множество причин.
Все порядочные птицы загорают за границей.
Хорошо зимою в Ницце, и на Кипре хорошо.
Только глупая ворона на заплёванном перроне
Грустно смотрит на вагоны, сдвинув крылья шалашом.
На часах на электронных скачут циферки синхронно,
С тихим шорохом меняя чёт на нечет не спеша,
А у чёрной у вороны, при её доходах скромных,
Слишком яркое мышленье, слишком тонкая душа.
Не в ладах с жестоким миром, не проныра, не задира,
И хитрить не научилась, хоть уже и старая,
В детских сказках заблудилась, книжки зачитав до дырок.
Ох, какая ж ты смешная, ты такая же, как я!
Я на урне, как на троне, сяду рядышком с вороной,
Посидим тихонько вместе, ничего не говоря,
Одноразовый стаканчик нахлобучу, как корону,
Помечтаем с ней о лете в середине января.
Я тебе построю домик из бумажек и картонок,
Из пластмассовых бутылок, из стекляшек и тряпья,
Принесу кусочек хлеба и стихов потёртый томик,
Я такая же ворона, только вовсе белая!
январь 2002
© Ирина Семёркина ака Подруга (Ворона :))
.
На рогах у месяца Млечный Путь повесился.
Вот ведь как невесело. Вянут облака.
В траурной процессии рельсы в небо лестницей.
Давит лоб депрессия. Не уснуть никак.
Неуютно странствовать, находясь в прострации.
Глюки гравитации дёргают стоп-кран.
На безликой станции надо бы остаться мне,
полистать Горация, почитать Коран.
Денежкой разменною стать бы на мгновение,
оплатить налипшие не-свои долги.
Пошло цену прошлого поливать сомнением,
глупо перед будущим быть совсем нагим.
Полночь отсчитается рёбрами стаканными,
стынет под вагонами времени река.
Загляну за грани я… Знать бы всё заранее!
До конечной станции полтора глотка…
.
.
Так полыхнуло --
сплеча,
сполна --
над ледяным прудом!.
(Два человека --
он и она --
были виновны в том…)
В доме напротив полночный лифт
взвился до чердака.
Свет был таким,
что мельчайший шрифт
читался наверняка…
Так полыхнуло, так занялось --
весной ли, огнем --
не понять.
И о потомстве подумал лось,
а заяц решил
линять.
Землю пробили усики трав
и посверлили лучи.
Тотчас,
об этом чуде узнав,
заспешили с юга
грачи.
На лентах сейсмографов
стала видна
нервная полоса…
(Два человека --
он и она --
глядели
друг другу в глаза…)
Реки набухли.
Народ бежал
и жмурился от тепла.
Кто-то кричал:
«Пожар!.
Пожар! .»
А это любовь была.
Под кухонною полкой свой карандаш грызу, Ругаю втихомолку то вьюгу, то грозу Вокруг визжат и мчатся лихие домочадцы. Но жизнь моя легка, пока живу, пока Румяный, большеротый, щербатый лик свободы В заснеженном окне подмигивает мне.
Клянусь! Что я однажды повзрослею,
Стихи заброшу в самый дальний угол
Пускай лежат и медленно сыреют
Напоминая детских, старых кукол.
Я обещаю вам остепениться,
И стать к себе намного жестче, строже,
Не вызывая смеха в хмурых лицах
Случайно пробегающих прохожих.
А о любви ни строчки, ни полслова
Лишь только о достатке и о быте,
О том, что все противно и неново,
А о весне ни строчки, извините…
Да что там о весне! Я и о лете
Скажу: жара и пыль какая скука.
А о зиме: морозна, злобна, ветер
Мне зимовать немыслимая мука.
Ну, а пока я с детством не рассталась,
И расставаться думать не посмею.
Лет сорок, подождите, это малость…
Клянусь! Что я однажды повзрослею.
.
Без чемоданов и поклажи
В красивой форме темно-синей
Проходят мимо экипажи
Таинственных авиалиний.
Тех линий, что нанесены
На человеческой ладони,
Что спят пока и видят сны
В снаряженном судьбой патроне.
.
по новинскому бульвару там и тут снуют машины, как линкоры, как баркасы, как фрегаты, как-то так. и роскошная subaru подъезжает к светофору, и пока погаснет красный, всем показывает fuck.
я стою на переходе, как маяк, как буй, как бакен, я маячу, я фигачу до ближайшего метро. я сегодня пешим ходом, я в одежде цвета хаки, а вокруг течет столица, город-порт семи ветров.
я гребу, перемещаюсь. рядом, параллельным курсом, барракуды и пираньи, щуки, карпы, караси. все плывут, не замечая, что течение опасно, что усилия напрасны, что утопших не спасти.
ты, наверно, выпал за борт, ты, наверное, свалился, прямо с рубки, прямо с реи, прямо с мостика упал. а иначе в этом море я бы встретила тебя бы, ты же не матрос из паба, ты же контр-адмирал.
ну и ладно, не обидно, и, тем более, что вот он - вход в метро, уже спускаюсь, я - подводник, два-БЧ. перед погруженьем вижу, как промчался по бульвару сухопутный физик-оптик на помятом москвиче.
я б ему рукой махнула, но уходит мой корабль, капитан кричит матросам: «на корме! отдать концы!», отползаю, уплываю кролем, крилем, раком, крабом, напевая «не сдаются краснофлотцы-молодцы!»…