Дом престарелых.
Я не могу смотреть без слёз на эти лица:
потухший взгляд, молящие глаза.
так пусть же гром средь ясна неба разразится,
заблещут молнии, и с ног собьёт гроза,
вас тех неблагодарных, сытых, важных,
спровадивших родителей сюда,
и вспомните ль о них, хотя б, однажды?
назад, уж точно, не возьмете никогда!
как носит вас, земля - таких жестоких,
отдавших мать или отца в сиротский дом,
и превративших их несчастных, одиноких
в изгоев брошенных в жилищии своем?
так неужели вас рожали, берегли,
тепло вам отдавали и заботу,
чтоб вы вот так безжалостно смогли
свалить с себя о стариках родных заботу?
«да что же это?» - господи, скажи,
как неожиданно, вдруг, свет перевернулся!
ты, нелюдей за подлость накажи,
чтоб кто-нибудь из них одумался, очнулся.
«а вдруг меня такая ж учесть ожидает:
не стану дочери угодна я родной?» -
но, что за мысли мне сомненье навивает?
одно лишь знаю, что хочу судьбы иной!
В секс-шоп заходит старушка лет семидесяти, вся трясется, и обращается к продавцу таким дребезжащим голоском:
- Про-о-остите, у в-вас е-есть в-в п-п-продаже иску-у-уственныы-ые члены?
Продавец, недоуменно глядя на старушку:
- Есть, бабушка.
- А е-есть вв-оо-от т-а-акой (показывает трясущимися руками сантиметров сорок) дли-ины?
- Ну есть, - продавец офигевает.
- А-а е-есть в-в-о-от т-та-акой тол-лл-щины? (трясущимися пальцами обеих рук показывает окружность диаметром 10 сантиметров).
- Есть пять разных видов, - продавец еще больше офигевает.
- Аа-а ес-сть сре-ееди них с вии-иибра-аатором?
- Есть один…
- А-а в-ыы-ы н-не-е п-оо-одскажи-ите, ка-ак о-он вы-ыы-ыключается?
Шаг за шагом - так тесно и больно в груди,
И колени болят все сильней, но ей нужно дойти,
И старушка бредет - снег слезой застилает ей взгляд,
«Батарейки смени!» - обгоняя, мальчишки кричат,
Дома дед прихворал, болью резкою сердце зашлось,
Что же делать - идти в гололед ей в аптеку пришлось.
Вот заветный ларек, на двери, как назло - «перерыв!
«Ну так что ж, подожду я»,-подумала, веки прикрыв,
Вспоминала судьбу - то, как полная жизненных сил
Могла горы свернуть, и как муж на руках все носил…
Сладко-горькое марево памяти билось в мозгу…
«Боже, деду не дай умереть, без него я никак не смогу!»
…Шла обратно старушка - на улице снегом вьюжИло,
Шла и плакала горько - ведь денег чуть-чуть не хватило!
Дома, глянув в родное лицо, не смогла рассказать,
И, обняв, рядом лишь прилегла, чтобы боль в его сердце унять…
Старики.
Не обижайте стариков!
Они прожили жизнь такую,
От голодовок до фен шуя,
Что вам дадут 500 очков.
Вы объясните, мы поймём!
Нам ваши выпады и драки
Смешны, как тявканье собаки,
Когда в машине за рулём.
Мы отвечаем за слова!
И в драках не стояли с краю,
Пусть молодые это знают
Хоть голова наша седа.
А если нужно, не взыщи!
Мы хорошо владеем словом
И когда надо быть готовым,
То будем, после не ропщи!
Беседуют три стaрикa. Первый говорит: aнекдотов. nеt
- Мне 82 годa, a я здоров, кaк бык. Только вот пописaть
не могу - все утро нa это уходит.
Второй продолжaет:
- А мне 85 лет, но я вынослив, кaк конь. Только вот покaкaть
не получaется нормaльно - все утро нa это уходит.
Третий торжествующе зaключaет:
- А мне уже 87 лет, и крепок я кaк тигр, и никaких тaких
проблем у меня нет - ровно в семь утрa я писaю, ровно в семь тридцaть кaкaю. А ровно в восемь просыпaюсь.
Старуха вяжет зимние носки,
Скрипит под нею старая кровать.
Кто знает глубину ее тоски?..
Старухе скоро - девяносто пять.
Она торгует шерстью и шитьем
На придорожном рынке у моста,
И если напрямик, сквозь бурелом,
То до него обычная верста.
Старуха вяжет. Может быть, продаст…
Невестка варит яблочный компот.
Мяукает голодный «Гондурас» -
Зачуханный, бесхвостый черный кот.
Невестка злится. Вновь… не с той ноги.
(Старуху вязко пробирает дрожь).
«Бои-ишься? Ведьма! Дай пожить другим,
Ты и до ста, наверно, доживешь.»
Старуха вяжет. Катится слеза.
(Утерла незаметно рукавом)
Потом взглянула вверх, на образа,
На небо, загрязненное окном.
А до икон достать - длина руки…
А до небес - обычная верста…
Старуха вяжет зимние носки,
Она не хочет, Господи, до ста…
А мы не ценим, что они пока еще рядом с нами, раздражаемся и злимся, просим не вмешиваться и не лезть. И они прощают нас, простые и тихие старики и продолжают о нас переживать, заботиться, ведь мы для них всегда малыши.
А вы заметили, что добрые волшебники нередко бывают стариками и старухами? Что их очень любят дети и животные, чувствующие малейшую фальшь?
Купила бабка в магазине галоши, а коробку ей не дали. Нести не в чем.
Заходит она в аптеку и говороит провизору: «Доченька, зайка, дай мне пожалуйста
какую ни на есть коробочку». Та без всякой задней мысли дает ей коробку, а на ней написано:"1000 презервативов". Едет бабка в автобусе с коробкой
под мышкой. Просто ошалевший пассажир спрашивает:
- А на долго ли вам бабушка ентой коробочки хватает???
Потрясающий ответ:
- Ой милок, да как наш дед шоркает - хоть бы на неделю хватило!
Приходит стaричок в кaбинет к одному известному врaчу с богaтой прaктикой.
- Понимaете, доктор, всю свою жизнь я очень любил женщин. Блондинок любил, брюнеток, в общем, сaмых рaзных…
- Дa, дa, я вaс понял. Но я венерическими болезнями не зaнимaюсь…
- Нет, вы меня не поняли. Я их любил по-рaзному. Но больше всего мне нрaвилось их любить в aвтомобилях. Особенно в рaзных шикaрных, спортивных. Почти все мaшины перепробовaл. Я это делaл в «Альфa
Ромео», в «Порше», в «Ягуaре», в «Понтиaке»…тaм тaкие позы…
- А, теперь я понял. Теперь у вaс из-зa этого рaдикулит, aртроз…
- Дa ничего подобного.
- Тaк чего же вы пришли?
- «Феррaри» свой нa денек не одолжите?
Хуже старости, может быть только бедная старость.
«Лучше стариков только дети, а лучше детей - старики. Они - украшение человечества и оправдание его присутствия на этой планете…»
У меня бабуля-93 года. Работала акушеркой в Красноградском районе, одна на несколько сел и деревень. А это не теперешние роддома… Это на подводах к роженице домой, в любое время года, днем и ночью, тяжелейшие роды с патологиями. Очень многим детишкам помогла на свет появится. У неё ни один ребенок не умер, представляете! Её женщины боготворили. Нас, всех внуков, вырастила, да и правнукам любви досталось. Лежачая уже 5 лет. Склероз полнейший. Никого не узнаёт. Но знаете… Прихожу маме помочь- помыть бабушку, перестелить, покормить … целуешь её, а она говорит: «Я не знаю кто ты, не помню как тебя зовут, но Я ТАК ТЕБЯ ЛЮБЛЮ» и руку, её моющую, пытается поцеловать… Откуда в ней столько… на всех… для каждого? И я молю Бога, чтобы он мне дал возможность ну хоть ещё чуть-чуть ощущать тепло, когда я к ней прикасаюсь! Живи, бабулечка, прошу тебя!!!
Люди, любите стариков!!! Цените, что они пока еще рядом с нами, не раздражайтесь и не злитесь, прислушайтесь к их мудрости. Они прощают нас за все и продолжают о нас переживать, заботиться, ведь мы для них всегда малыши…
Объявление на стекле водителя автобуса: «Если сейчас никто не уступит место старушке… то это сделаю Я!»
Агриппине Григорьевне Кустанаевой было восемьдесят пять лет. Про таких как она, в народе говорят: «Сухое дерево долго скрипит». Всех радостей в её жизни было - походы по воскресеньям в церковь, да квадрат давно немытого окна.
Жила Агриппина Григорьевна в коммуналке. В соседях у неё была молодая семья с двумя детьми и лохматой собачонкой Мишкой.
Мишка, правда, появился чуть позднее, уже при ней. Несуразный чёрный щенок с большой бородатой головой и круглыми, пуговичными глазами. Мишка гадил под облезлой дверью комнаты Агриппины Григорьевны, и оповещал её о содеянном тоненьким визгом.
Тогда баба Граня, опираясь сухими, узловатыми руками на подоконник, тяжело поднималась, доставала из-за шкафа старую тельняшку, и шла открывать дверь.
В коридоре было темно, а баба Граня плохо видела. Очки у неё были старые, купленные ещё в шестидесятые годы. Дужки у них отсутствовали давно, поэтому баба Граня пользовалась резинкой от трусов. Резинка от трусов была незаменимой вещью в хозяйстве Бабы Грани: на ней держалось практически всё её имущество. На резинке были старые наручные часы, которые давно не ходили, но неизменно присутствовали на руке; на резинке был войлочный чепец, в котором старуха ходила дома; на резинке были допотопные чёрные галоши, которые оставляли чёрные полосы на линолеуме, и молодая соседка, бранясь, оттирала потом пол наждачной бумагой; резинкой был перехвачен её старый фланелевый халат, и большой запас резинки лежал в её допотопном шифоньере под скомканными жёлтыми тряпками. Всё, что беспокоило бабу Граню - это то, чтоб запас резинки не иссяк.
Пенсию ей платили исправно, еды ей много не требовалось, поэтому стопка зелёных трёшек и голубых пятёрок, перехваченная всё той же резинкой от трусов, лежала практически нетронутой за иконой Николая Чудотворца.
Поправив резинку от очков, баба Граня наклонилась с тельняшкой к порогу, и щуря выцветшие голубые глаза, наощупь провела полосатой тряпкой по полу. Потом распрямилась, и поднесла тряпку к носу. Принюхалась. Удовлетворённо кивнула, и закрыла дверь.
Она прошла мимо жёлтого дивана с торчащими пружинами, опёрлась на железную спинку кровати, и немножко постояла. Дотянувшись до шифоньера, кинула за него скомканную тельняшку. Потом двинулась дальше, к окну. Села на кривую шаткую табуретку, накрытую куском шерстяного платка, и провела сухой ладонью по подоконнику…
Своих детей у бабы Грани не было. Может, не успела, а может, не смогла - об этом никто не знал.
Муж у неё был. Но недолго. Замуж баба Граня вышла поздно, в сорок лет. А через год началась война.
Похоронка пришла уже в августе сорок первого, и легла в ящик старого комода рядом с тремя письмами от мужа, подписанными «Всегда твой, муж Иван» и его фотокарточкой.
Каждый день, сидя у окна, баба Граня шептала еле заметными на морщинистом лице бескровными губами: «Господи, Иисусе Христе, да когда ж ты меня уже приберёшь-то?»
Она лукавила. Больше всего на свете, кроме страха за иссякающий запас резинки от трусов, она боялась смерти.
Она пряталась от неё за дверью своей комнаты. Она пряталась в дырявой, в пятнах от мочи, перине. Пряталась за жёлтыми сальными шторами, и за немытым окном.
Иногда бабе Гране казалось, что смерть про неё забыла. И тогда она надевала побитую молью меховую жилетку, брала свою шаткую табуретку, и выходила на улицу.
Там она садилась возле подъезда, и угощала пробегавших мимо ребятишек сушёными бананами и печёными яблоками. Дети угощались неохотно. Брали гостинцы скорее из вежливости, и, отойдя в сторону, незаметно выбрасывали мокрые яблоки и твердокаменные бананы в кусты.
Но баба Граня этого не видела.
Иногда к ней присоединялась бойкая баба Катя с четвёртого этажа. Баба Катя была моложе Агриппины Григорьевны лет на двадцать, и выходила на улицу, чтобы хоть с кем-то посплетничать, и приглядывать за гуляющим внуком Борей.
Баба Катя раскрывала складной брезентовый стул, грузно на него обваливалась, и заводила разговор:
- Ну, что, Груша, как твои молодые-то? Не мешают? Поди, клюют тебя, выживают? Я-то знаю, что это такое. Только у меня дети-то родные, а ты с чужими живёшь. От своих-то кровных ещё и стерпеть можно, а с чужими жить - всё не под крылом у мамки-то, да. Жила ты вон, как барыня - одна, да в трёх комнатах, и никто тебе не указ был. А сейчас что? Подселили молодёжь… И ведь ничего не поделаешь - законы у нас такие. Не положено, тебе, Груша отдельной квартирки-то. Вот так-то… Теперь, небось, молодые твои только и ждут, когда ты окочуришься, чтоб комнатку-то твою к рукам прибрать!
И заливалась каркающим смехом.
Баба Граня, щурясь на солнце, и не глядя на товарку, отмахивалась ладошкой:
- Да Бог с тобой, Катерина. ПОлно тебе. Никто меня не выживает, сама себе хозяйка. Не забижают меня. Вот помру - пусть комнату забирают. У них две девки ещё растут. А мне лишь бы угол свой - да и хватит. Нажилась я уже, Катерина. Я ж девятисотого года, мне скоро восемьдесят шесть стукнет, а всё скриплю…
Соседка, споро вывязывая на спицах очередной свитер для Борьки, продолжала:
- Ну, а я ж об чём, Груша? Вот и говорю: смерти твоей там ждут. Сама видишь - молодым тесно скоро будет, с двумя детьми да в двух комнатах… А ну как третьего родят? А ты помирать-то не спеши. Все там будем. Неча им такие подарки делать. Помрёшь ты - выкинут тебя сразу на свалку, вместе с твоими пожитками, и даже государство о тебе не вспомнит! Ты деньги-то на книжку кладёшь? Али дома прячешь?
Спицы замелькали ещё проворнее.
Агриппина Григорьевна поджимала губы:
- Кладу, Катерина, кладу. С соседкой уже договорилась, она меня похоронит как надо. И вещи я уж приготовила чистенькие. Всё будет, Катя, как у людей.
Баба Катя зябко дёргала плечами, и продолжала вязать.
Так пролетело лето. Наступила осень. Как положено, с дождями и сырым ветром. Баба Граня затыкала щели в окнах размоченной в воде газетой «Правда», и наблюдала, как за стеклом теряет последнюю одежонку рябина.
По вечерам к ней стала заходить в гости старшая девочка-соседка. Она забиралась на её, бабы Гранину перину, и прыгала как на батуде, заставляя тяжко скрипеть старые пружины железной кровати.
Они пили с ней жёлтый чай из кукольного сервиза, и баба Граня разрешала девочке залезть в свой комод.
Каждая вытащенная из его нафталиновых недр вещь, сопровождалась восторженными криками, а баба Граня слепо щурилась, и говорила:
- Это, милка моя, Екатерининский пятак… Тяжёлый очень. Такими вот пятаками однажды Ломоносову заплатили. На трех телегах деньги свои увозил. А это что? О… А это коробочка из-под ландрина. Ну, конфеты такие знаешь? Вкусные были. Навроде монпасье. А это, деточка, не трогай. Этому голубю уже сто пятьдесят лет, он мне от матушки на память остался…
И гладила скрюченными артритными пальцами фарфоровую голубку, с намотанной на клюв резинкой от трусов.
Баба Граня читала девочке стихи, вытаскивая их из уголков склерозной памяти. Бог знает, кто их сочинил, и почему они сами так ярко всплывали с голове. Девочка внимательно слушала, и пыталась запомнить их наизусть. Баба Граня тихо смеялась, и гладила соседку по русой головёнке.
Умирать по-прежнему не хотелось.
Тем временем молодая хозяйка вовсю бегала по собесам и юристам, пытаясь добиться ордера на её, бабы Гранину, комнату. Ей то говорили, что надо ждать естественной смерти соседки, то убеждали, что надо поместить её в дом престарелых, и тогда оформлять документы. Хозяйка слушала советы, а делала по-своему.
Баба Граня ложилась спать на свою перину, не снимая войлочного чепца и халата, и засыпая, улыбалась.
Молодая соседка уже отнесла старухину карту к Главврачу шестьдесят восьмой больницы.
Баба Граня смотрела в окно, и иногда, отковырнув ножом газету из щелей, открывала форточку, и сыпала на землю пшено голубям.
Главврач направил к бабе Гране медсестру.
Баба Граня пекла в духовке пятнистую больную антоновку, и радовалась вечернему чаю из кукольного сервиза.
Невидимое кольцо вокруг бабы Грани сжалось. А она пила чай, и гладила старого фарфорового голубя.
А потом к ней пришла молодая медсестра, которая улыбалась, и мерила ей давление. Потом, виновато улыбнувшись, уколола палец иголкой, и всосала в стеклянную трубочку каплю бабы Граниной крови. Баба Граня рассказывала сестричке про своего голубя, про девочку-соседку, про чай из сервиза, и угощала печёной антоновкой.
А вслед за сестрой пришли два молодых мальчика в белых халатах, и сказали, что ей, Агриппине Григорьевне Кустанаевой, надо немножко полежать в хорошей, уютной больнице. Что там большие светлые палаты, и много других старушек, с которыми ей будет о чём поговорить.
Баба Граня растерянно улыбалась, и собирала в пакетик необходимые вещи: пластмассовую чашечку, два мотка резинки от трусов, меховую жилетку и пачку чая со слоном. Голубя ей с собой взять не разрешили.
Она вышла из подъезда, и увидела бабу Катю, которая крикнула:
- Ну что, Груша, с новосельем тебя!
И залилась лающим смехом.
Баба Граня лежала в машине «Скорой помощи», прижимая к груди узелок с вещами, и ей уже очень хотелось назад, домой.
В это время в её комнатке настежь распахнули дверь и окно, и начали ломать и выкидывать комод.
В больнице было холодно, и плохо кормили. И очень не хватало перины и голубя. И ещё было страшно.
А в комнате шёл ремонт. Обдирались старые рыжие обои, и клеились свежие, в голубой цветочек. На место комода очень удачно встал шкаф, а на место кровати - торшер с жёлтым абажуром, и два кресла.
Баба Граня не спала ночами. Она не могла уснуть. Она привыкла к перине, и к тишине. А вокруг стояли узкие солдатские койки с колючими, тонкими одеялами, и стонали соседки по палате.
Девочка-соседка приводила в бабы Гранину комнату подружек, и они все вместе пили чай из кукольного сервиза.
Одинокая слеза скатилась по морщинистой щеке, и впиталась в проштампованную больничными печатями наволочку.
В комнате раздался хрупкий звон. Упал со шкафа, и разбился фарфоровый голубь.
Баба Граня закрыла блёклые глаза, сжала в кулаке под одеялом моток резинки от трусов, и выдохнула: «Господи, Иисусе Христе… Ванечка пришёл.»
Вдохов больше не последовало.
Зашел в парк отдохнуть. Сижу на лавочке, газету читаю. Рядом бабулька какая-то пристроилась, тоже кислородом дышит. Минут через 15 молодая мама с колясочкой подрулила. Дамочка с виду довольно экстравагантная. Присела, коляску качает. А бабулька аж в стойку встала, так ей пообщаться хочется. Минуты через две-три в коляске кто-то закряхтел, захныкал. Бабуля тут как тут:
-Ой, а кто это у нас там такой плачет? И кто это у нас там такой маме покоя не дает?..
Молодая мама, видимо, не любительница сюсюканья и прочего, злобно поворачивается к ней:
-Кто, кто! Конь в пальто!
Бабка на том же придыхании:
-Так, наверное, весь в маму…