Я верю в чудо, верю в волшебство.
Жить легче, веря в жизненные сказки!
Иначе счастье не постучит в окно,
И от судьбы не испытаешь ласки :)))))
© dav-angel
(Т) Лучше верить, не жалея, чем жалеть, что не поверил!
Богу не нужно, чтобы в него верили. Ему нужно,
чтобы вы верили в себя. Тогда в вас будет настоящая Вера.
- Ну скажи что-нибудь на прощанье!
- Что сказать?
- Подумай. Всегда найдётся что-то важное для такой минуты.
- Я… я буду ждать тебя!
- Не то!
- Я… я очень люблю тебя!
- Не то!
- Я буду верна тебе!
- Не надо!
- Они положили сырой порох, Карл! Они хотят тебе помешать!
- Вот.
На Соловках, или в штрафбате,
среди бандитов и воров,
вшей, карт, параши, в крике, мате,
где за стеной мороз здоров,
Где о святом не знали речи,
где будто в бездну был провал, -
лежал на нарах человече
и молча к Господу взывал.
Быть может, на шажок от смерти
творил молитву он свою,
но с той молитвою, поверьте,
он словно в сладком был Раю.
Он знал: лишь к Богу прилепляясь,
возможно жизни смысл найти…
В молитве - будущего завязь
и Вечности живой пути.
…Ты кажешься разбит, оставлен?..
Сожми персты свои в щепоть:
пусть ты до атома раздавлен,
но в каждом атоме - Господь.
Крест как молния,
взорвал беспечность…
Но не бейся,
смертно не реви:
знаешь, что такое
Божья Вечность? -
преизбыток
жизни и любви!
Красоты и света
пре-из-бы-ток! -
ликованье Пасхи
на века!
Это - стоило
житейских пыток,
как победа
для фронтовика…
У меня много лет была помощницей в алтаре - бабушка Прасковья. Редко мне приходилось встречать людей такой кротости и смирения. Из церкви не выходила. Молилась Богу - как с другом разговаривала, и Он её слышал. Помню, пришло время, и отказали ей ноги. Просит: «Господи, как же мне без храма? Помоги». Помолилась, встала и пошла в храм.
Затем новая напасть - ослепла. «Господи, как же мне батюшке помогать без глаз? Верни мне глазки». И зрение вернулось. Носила очки с толстенными линзами, но видела, и даже Псалтирь могла читать. Я называл её «мой добрый ангел, моя палочка выручалочка». До последнего времени, пока совсем не слегла, пекла просфоры. Когда уж совсем не смогла работать, сидела в просфорной, и пока другие работали, молилась.
Когда пришло ее время уходить в лучший мир, Прасковьюшка отнеслась к этому спокойно и ответственно. Исповедовалась несколько раз, всю свою жизнь, как тесто, пальчиками перетерла.
Но замечаю, что что-то гнетет мою помощницу. Спрашиваю её, а она и отвечает:
- Грех у меня есть, батюшка, страшный грех моей юности. Плачу о нем постоянно и боюсь, что Господь меня, такую, не допустит к Себе.
Мы знаем свои грехи юности, помоги нам Господи. Но чтобы такой церковный молящийся человек, как моя алтарница, до сих пор носила его в себе?
- Неужто не каялась, Прасковьюшка"?
- Каялась, да все он мне о себе напоминает, так перед глазами и стоит.
- Ну тогда вновь покайся, чтобы душа у тебя не болела.
На исповедь Прасковья принесла листок бумаги с написанными на нем большими буквами двумя словами:
«Я кусячница шпекулярка».
Видать, язык у неё от стыда не поворачивался, чтобы произнести написанное вслух.
- Это, на каком языке написано, друг мой? - спросил я её.
Я забыл сказать, бабушка говорила на своем деревенском наречии, в войну они жили недалеко от Мурома, и видимо, там так говорили. Её речь изобиловала подобными словечками. Меня это постоянно забавляло и умиляло. Все хотел записать, да так и не собрался.
В ответ она расплакалась и призналась, что это её самый страшный грех. В годы войны, когда отца забрали на фронт, в семье остались пятеро детей, из которых Прасковьюшка была старшей.
Вот тогда они узнали, что такое голод. Жесточайшей экономией удалось набрать денег и купить в Муроме на рынке буханку хлеба. Дрожащими руками голодный двенадцатилетний ребенок разрезал хлеб на десять кусков и шел продавать его на станцию солдатам из воинских эшелонов, что шли на фронт. На вырученные деньги она уже могла купить больше хлеба, часть домой, и буханку, вновь на продажу. По нашим временам, какой же это грех? Нормальный бизнес.
- Они же, солдатики молоденькие, сами голодные, на фронт умирать ехали, а я на них «шпекулярила».
- И плачет, плачет человек по-детски горько, размазывая по щекам слезы своими старческими кулачками.
Как нам понять их, это поколение стариков, которое вынесло столько страданий, и сумело остаться на такой высоте кристально нравственной чистоты?
Как же так получилось, что вырастили они нас, поколения сытых и равнодушных. Смотрим на них, штурмующих почту в очереди за нищенской пенсией, или часами просиживающих в больнице в надежде на бесплатный прием, и кроме раздражения, ничего к ним не испытываем…
Пришел однажды старенькую бабушку причастить. Прощаюсь уже, а она и говорит мне:
- Жалко сейчас помирать. Жить-то как хорошо стали. Вон, мы в обед за стол садимся, так целую буханку хлеба кладем.
Целая буханка хлеба для старушки - критерий счастливой жизни…
Нет, что бы там телевизор не говорил, а кризисы нам нужны, очень нужны. Хотя бы иногда. Ведь кризис (??????) - это по-гречески означает «суд», а мы добавим «Божий суд». Бич Божий по нашим ледяным сердцам. Может, хоть так, через желудок, понемногу будем обретать потерянный нами Образ. Научимся смотреть друг на друга, и видеть в другом - человека, а может и сочувствовать начнем? А то ведь все забыли…
Иду, смотрю на молодую женщину, что несет хлеб на помойку, а вижу не её, а моего кроткого и смиренного ангела (Прасковьюшку), плачущего невидящими глазами в очках с толстенными линзами, с его такими сегодня смешными и неуместными «кусячила» и «шпекулярила».
Простить не значит поверить, простить не значит любить, уйти не значит не вспомнить, уйти не значит забыть, клятва не значит вера клятва не значит дружба, надеюсь ты это слышишь. Так нужно…
тихо в церковь я зайду… за семью свечу зажгу … ТИХО БОГА ПОПРОШУ, - БЕРЕГИ, Я ИХ ЛЮБЛЮ!!!
Сначала я признал существование сатаны и ужаснулся реальности сатанинского замысла о нас, ну, а затем последовал логический вывод: если Христос смог отвергнуть эти искушения, значит, Он тоже сверхчеловечески умен, но добр. Пришло осознание Христа как Спасителя. Ощущение внутренней пустоты прошло, свет в окошке забрезжил.
Случается, что ко мне приходит на исповедь, вернее, посылается на исповедь ребенок лет семи-восьми, впервые. На исповеди он перечисляет целый ряд прегрешений. Я слушаю, а потом обыкновенно спрашиваю его:
- Скажи: это ты чувствуешь себя виноватым или ты мне повторяешь то, в чем упрекают тебя твои родители?
- Нет. это мне мама сказала, что я должен исповедовать то или другое, потому что это ее сердит, и этим я нарушаю покой домашней жизни.
-Теперь забудь. Не об этом речь идет. Ты пришел не для того, чтобы мне рассказывать о том, на что сердится твоя мать или твой отец. А ты мне скажи вот что: ты о Христе что-нибудь знаешь?
- Да.
- Ты читал Евангелие?
- Мне мама и бабушка рассказывали, и я кое-что читал, да и в церкви слышал…
- Скажи мне: тебе Христос нравится как человек?
- Да.
- Ты хотел бы с ним подружиться?
- О, да.
- И ты знаешь, что такое быть другом?
- Да. Это значит: быть другом.
- Нет, этого недостаточно. Друг - это человек, который верен своему другу во всех обстоятельствах жизни; который готов все делать, чтобы его не разочаровать, его не обмануть, остаться при нем, если все другие от него отвернутся. Друг - это человек, который верен своему другу до конца. Вот представь: ты в школе. Если бы Христос был простым мальчиком, и весь класс на Него ополчился, что бы ты сделал? У тебя хватило бы верности и храбрости стать рядом с Ним и сказать: если вы хотите Его бить, бейте и меня, потому что я - с Ним? Если ты готов быть таким другом, то ты можешь сказать: да, я друг Христов: и уже ставить перед собой вопросы для твоей исповеди. Читай Евангелие! Ты можешь узнать из него о том, как можно прожить, чтобы в самом себе не разочароваться; как можно прожить, чтобы Он радовался за тебя, видя, какой ты человек, каким ты стал, ради этой дружбы. Ты понимаешь это?
- Да.
- Ты готов на это идти?
- Да…
Умерла у одного известного физика - его имя часто можно встретить в авторитетных научных журналах - дочь.
Единственное утешение и отрада после смерти любимой жены…
Все его статьи, все изобретения, многими из которых пользуемся мы сейчас даже не зная, кто их автор, да и сама жизнь - потеряли для него свой былой интерес.
Всякий дальнейший смысл.
Верил бы в Бога, как стали теперь многие верить, так было бы легче.
А так…
Как сделанный им когда-то в юности робот, почти механически ходил он в институт, делал там что-то.
Затем возвращался домой, что-то ел и опять делал…
То вытирал пыль с казавшейся ему бесконечно длинной, темной стенки, боясь коснуться семейных фотографий.
Наверное, чтобы не разорвалось от горя и без того стучащее в груди на пределе сердце….
То поливал поникшие, словно осиротевшие вместе с ним цветы.
Так продолжалось до тех пор, пока не зашел он в храм.
Большой такой, с сияющими в лучах заходящего солнца крестами на синих куполах.
Сам не зная зачем, зашел.
Постоял в нем, глядя на огромные темные иконы старинного письма и силясь хоть что-то понять.
Потоптался у свечного ящика, где продаются иконы поменьше.
Купил - побольше да покрупней - свечей.
Но, стесняясь спросить у молодых парней в подрясниках, где ставят свечи за умерших - все-таки немолодой, седой человек, к тому же признанный во всем мире ученый, а таких прописных истин не знает, - только вздохнул.
Потоптался.
Да так и вышел со свечами из храма.
Принес их домой.
Поставил на стол большую сервизную тарелку, в крупных, с бутонами, розах, на которой жена в дни их рождения с особенной гордостью - хорошо готовить она, если честно, никогда не умела - подавала им с дочкой один и тот же, невероятно вкусный торт.
Подогрев спичкой снизу, прилепил к ней, сколько у него их было, свечи.
Зажег все до единой.
Выключил свет.
И сел перед целой стаей живых огней, подперев кулаками впавшие за последний месяц скулы.
«Зачем жить, если всё когда-нибудь да кончается. Причем, так страшно… нелепо… глупо… - думал он. - Вон, свечи и те плачут. Восковыми, конечно, слезами…
Слабо удивившись тому, что он, как говорится, до мозга костей физик неожиданно стал самым настоящим лириком, он прикрыл глаза и стал вспоминать жизнь дочки с самого ее рождения.
Слезы потекли теперь и по его щекам.
Он пытался стряхнуть их резкими движениями головы, но они струились уже и по подбородку.
Так прошла минута, а может, и час.
Спроси у него кто - сколько именно, он бы и не знал, что ответить.
Только пришел в себя от ощущения, что чего-то ему не хватает.
И вскоре, даже не открывая глаз, понял чего: света.
А когда открыл их, убедился.
Да, точно: свечи почему-то погасли.
Все до одной.
Неужели, и правда, совсем незаметно прошло столько времени?
«Нет!» - взглянув на окно, убедился, что еще даже вечер не перерос в ночь, он.
И вздохнув, с горечью сделал вытекающий из всех своих предыдущих мыслей, вывод:
- Вот, даже свечи и те погасли…
Он снова закрыл глаза и почти тут же невольно открыл их от какого-то странного ощущения внезапно вновь появившегося перед ним света.
«Не может быть!» - прошептал он.
Но факт, как любил он приговаривать во время своего очередного открытия в лаборатории, - оставался фактом.
Свечи - горели…
Все.
До одной!
Как физик, он прекрасно понимал, что этого не может быть.
Ну, хотя бы потому, что такого не может быть никогда!
И тем не менее - свечи горели!
Причем, еще более ярко и даже как-то радостнее, чем прежде.
Да, припомнив недавний разговор с другим ученым, попытался объяснить он это явление земными мерками. Тот говорил ему, что где-то за рубежом химики изобрели шуточные свечи, которые могут сами собой гаснуть и зажигаться вновь.
Но то - шуточные.
А это же были не какие-то там искусственные, а самые настоящие, судя по цвету и запаху, восковые. Причем, купленные не в предновогодней лавке со всякими шумными петардами и ракетами, а - в православном храме.
И, более того, изготовленные, как ему сказали при их покупке, в одном из строгих монастырей.
Пока он размышлял над всем этим - свечи опять погасли!
Затем, уже прямо на его глазах - снова зажглись.
Словно живые.
Будто подзывая его и силясь о чем-то сказать…
И тут он вдруг понял - о чем!
Уже больше не пытаясь определить причину того, что происходило сейчас перед ним, он только ахнул от совершенно неожиданной мысли:
«Вот и свечи загорелись! Да еще не раз, чтобы мне, тугодуму и маловеру, стало ясно, что таким образом они дают мне понять то, что-то сих пор было скрыто от меня - о моей дочке! Ведь точно так же и ее душа, которая, как мне казалось, навсегда погаснув, загорится вновь! Или, как, наверное, правильней будет сказать - воскреснет! И жены! И - моя тоже душа! И я встречусь с ними опять! Причем, навсегда, навечно!»
Потрясенный этим - как он теперь ясно понимал - главным открытием в своей жизни, физик сидел, не отводя глаз от живых свечей.
И думал, думал…
Лицо его было светлым.
Жизнь снова обретала свой смысл.
И больше не отдавала его назад.
Хотя свечи вдруг снова, и на этот раз окончательно, погасли.
Но теперь - устало улыбнулся физик - уже совершенно естественным образом.
Ведь давно уже наступило утро!
«ПАПА, СТОЙ!»
Храни меня, мой Крест святой,
От колдовской бесовской силы,
Чтоб от рожденья до могилы
Всегда, везде ты был со мной.
Храни от пагубных страстей,
От сатанинских нападений,
Многоразличных искушений
И неспасительных путей.
Мой Крест святой, меня храни
И укрепляй в неволе лютой
В унынья горького минуты,
В безбожные лихие дни.
Когда услышу Глас с Небес
И погребальный звон унылый,
Я помолюсь, чтоб над могилой
Простой поставили мне крест.
(М)Если ты просто веришь в Бога, то это ещё не значит, что он верит тебе…