В походной лавке отыскал самую большую палатку. Разбил ее в центре мебельного салона на здоровенном персидском ковре. Припоминая устройство эскимосских иглу, приступил к утеплению своей миниатюрной спальни. Из Jysk’а притащил, сколько смог, подушек, обложил ими как аккуратно вырезанными снеговыми плитами палатку, уложил их и на купол крыши. Вровень с отдушинами палатки оставил между подушками четыре маленьких отверстия на все четыре стороны. Заволок внутрь два полутораспальных матраса, на них постелил шесть голубых шерстяных одеял с улыбающимися плюшевыми мишками Teddy Bear. Все застелил простыней, принес подушки и несколько самых пышных пуховых одеял. На потолок приладил походную лампу, карманы палатки забил батарейками. Мне предстоял долгий сон с сумбурными сновидениями, и срок окончания этого сна в выстуженном торговом центре терялся в кромешной тьме.
-…Хватит трепаться, делать что-то надо. Время десять уже.
— Десять?! — Причер рывком сел и разлепил-таки глаза. Их тут же защипало. Кое-как проморгавшись, капеллан огляделся. — А-а, так это сон… — пробормотал он и снова лег.
— Хотелось бы! — Кронштейн сплюнул и что-то еще добавил, опять на каком-то полумертвом языке. — Вам обстановку доложить, господин специалист по выживанию?
— Сколько угодно.
— Аккумулятор сдох. Топлива ноль. Соответственно навигационка не работает, определить местонахождение не представляется возможным. Спереди море, позади джунгли, направо-налево пляж. Жрать нечего, пить нечего. Из наличного снаряжения два респиратора и один стакан.
— Какой еще стакан? — лениво спросил Причер. Ему было приятно спать, он любил интересные сны.
— Хороший стакан. Водку пить. Так называемый «стакан русский», о семнадцати гранях. Настоящее стекло. Редкая вещь, особенно на Кляксе.
… Тут с космодрома серия пусков была. Так разворошили атмосферу, что весь планктон сдуло к едрене матери! Ураганище! Врезало, блин, как из пушки! К югу отсюда джунгли прибрежные легли на фиг! До сих пор не разогнутся. Адмирал лютует, грозится на транспортников в суд подать — у него фуражку за борт сдуло…
Окружающая жизнь воспринимается нами настолько искажённо, что её можно смело приравнять к выдумке, а реализм — к одному из направлений фантастики. Нельзя доверять даже увиденному своими глазами. Чем безогляднее убеждён человек в достоверности собственного восприятия, тем сильнее он ошибается. Сверяя наши заблуждения с заблуждениями ближних, мы пускаем процесс по нарастающей: произошедшее оформляется сначала в ряд легенд, противоречащих друг другу, потом, как правило, в единую легенду. Наиболее фантастичны исторические события, поскольку в дело вступает ещё и фактор времени.
Случай несложный, но противный. Идём обезглавливать независимый пенсионный фонд. У президента уже два предупреждения за насильственные действия. А теперь он секретарше морду разбил при попытке изнасилования. Прямо маньяк какой-то.Ничего, в каменоломнях ему будет куда руки приложить.
Фраза «При Дональде такой фигни не было» стала поговоркой на все случаи жизни.
Для тех, кто жаждет славы
На рифмо-пьедестале,
Для тех, кто спит у клавы*
На стуле в спальне, в зале,
Пишу я эти строки:
«Вас не устроят сроки,
В которые в реале
ВсучАт на пьедестале
Вам кубок в виде дамки
С… дипломом в чёрной рамке.
-Обещаю, первый памятник этой войны, который откроют на Циратре, будет именно вам.
-Не спешите меня хоронить.-Несмотря на плещущуюся в крови химию, было страшно до дури. Последний трос был отцеплен, и платформа понеслась вертикально вверх. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. На плечи навалилась неприятная тяжесть и принялась вдавливать меня в стальной пол бывшей батисферы.-Я не в истребителе на таран иду. У меня есть шанс приземлиться.
Если не сдохну от перегрузок. Если не собьют американцы, увидев на радаре, как какая-то фигня рвётся в космос. Если не сгорю в пламени стартовавших ракет и не вылечу за пределы платформы. Если кислорода хватит на пребывание в космосе, ведь мой скафандр все же скорее фильтрует окружающий воздух и для длительной работы в автономном режиме плохо приспособлен. Если я не замерзну в верхних слоях атмосферы. Если сумею отцепить несколько пластин левитана и начать постепенное снижение. Если оно будет достаточно медленным, чтобы меня не размазало…
Я подумал, что Катарина, как только сможет, вернется сюда. Наглотается стимуляторов и сразу же прибежит, пока нет кордонов. И, по-видимому, немедленно прибежит Эрик Гаппель, и Нимеер, и деловитый Игорь Краузе — тоже. И еще, вероятно, многие, кто апатично и вяло бредет сейчас по равнине. Они обвесятся кучей аппаратуры, возьмут, цейтрафер, камеры, блоки экспресс-анализа. И им абсолютно до лампочки будет, какая трагедия здесь только что разыгралась. Сколько людей погибло и сколько навсегда искалечено апокалипсисом.
Проблемы для них тут просто не существует. Важны результаты. Важен наметившийся подход в беседе с Оракулом. Жертвы поэтому должны быть принесены. Они, конечно, не монстры, рожденные новым «технологическим» временем. Напротив, они -гуманисты, и все, разумеется, делается, только для человека. О жертвах они сожалеют, конечно, и даже искренно. И если бы как-то можно было без жертв, они бы проголосовали за это немедленно. Но если без жертв не обходится, чья тут вина? Они, разумеется, все впоследствии объяснят: благие порывы, неудержимое продвижение цивилизации, издержки прогресса, выход на принципиально новые рубежи.
За это, скажут они, следует заплатить любую цену. Мне иногда казалось, что они попросту ненормальные. Отдать жизнь за гипотезу — за одну из возможных гипотез среди сотен других. Фанатики, жалкие слуги науки, мнящие себя ее господами. Я предвидел, что так будет и в этот раз. Они исползают всю эту глинистую неприветливую равнину, они исследуют и заснимут каждый миллиметр мертвой почвы, они рассмотрят под микроскопом и выделят тончайшие фракции. Возьмут пробы воздуха, глины, воды — чего только можно. Будет проведены самые удивительные эксперименты. Будут сделаны подробнейшие анализы и немыслимые расчеты. Будут выпущены сотни статей и прочитаны десятки блестящих докладов. Лавиной посыплются новые знания — заманчивые и пугающие. И одного лишь, пожалуй самого главного, они не сделают никогда. Они никогда не спросят себя — зачем? Зачем это нужно, и есть ли в их судорожной работе хоть какой-нибудь смысл? Такой вопрос им попросту не придет в голову…
Катарина споткнулась и схватила меня за рукав:
— Ты ведь не пойдешь к почте, правда?
— Нет, — сказал я.
— Уедешь?
— Как только выпустят из карантина.
— Я почему-то так и подумала. Значит, мы расстаемся?
Я промолчал, не слишком желая говорить что-либо по этому поводу.
— Жалко, — наконец сказала она.
— Жалко, — подтвердил я в свою очередь.
— Но ты понимаешь, что я не могу уехать с тобой? Невозможно все бросить, когда только-только что-то забрезжило. Надеюсь, ты понимаешь, что это абсолютно исключено?
— Даже «абсолютно»?
— Без вариантов!
— Пусть так , — сдержанно сказал я.
Есть вещи, которые поважнее научной истины. Истина — это то, что сейчас нужнее всего. Я вспомнил ужасающую телехронику последних недель: танкеры, как мокрицы, распластанные на солнечной глади Залива, соскальзывающие на крыло истребители, черные капельки бомб… Городские кварталы в оптике наведения выглядят весьма отвлеченно. Истина здесь ни при чем. Истина в наши дни — лишь повод для приложения сил. Истина как таковая никого особенно не интересует. И Оракул, вынырнувший ниоткуда, потому и важен для нас, что он спрашивает прежде всего: Что есть человек? Что он собой представляет и почему живет именно так? К чему он стремится и от чего отказывается как от зла?
Геноцид, бесправие, пытки, бесконечные малые войны, грозящие перерасти в войны большие, нищета, пожары болезней, голод, выкашивающий целые регионы, мутная пена вранья, нефть на поверхности океанов, жуткое балансирование на грани всеобщей экологической катастрофы. Мы как бы не замечаем многих таких вещей — давно в них погружены, померкло, примелькалось, замылилось, где-то далеко, к счастью не с нами, нас не касается. А посторонний наблюдатель глянет и в ужасе отшатнется. Потому что все это и есть сейчас человек. Глупо, по-моему, в чем-либо обвинять только Оракула. Оракул — не Бог, Оракул — мы сами, такие как испокон веков существуем. И Оракул, быть может, изучает как раз те явления, которые ему совершенно чужды: апокалипсис — слепая вера в абсурд, война — бессмысленное уничтожение себе подобных.
Парикмахерские для собак, электромассаж, душистые ванны и — палаточные лагеря, дети на помойках в коробках и ящиках. Абсолютно несовместимо. Однако каким-то образом совмещается. Может быть, это — попытка пробиться сквозь человеческое безумие. Может быть, поиск тех, кто еще способен что-то услышать. Телефон, по которому можно общаться даже с глухими. И тогда все, что требуется от нас, — терпеливо слушать и стараться понять.
Хермлин, который шел впереди, внезапно остановился.
— Что это?.. — наткнувшись на него и чуть не упав, воскликнула Катарина.
— Где? — спросил я, тоже с трудом удерживая равновесие.
— Вон-вон, слева, смотрите, ты что — не видишь?..
Мы, оказывается, уже приблизились к гелиостанции. Колоссальный металлический диск приемника заслонил город. Он покоился на ребре, как будто впитывая в себя дневной серый свет, и одноэтажные дома рядом с ним выглядели просто игрушечными.
Только, по-моему, это был не приемник. И уж тем более, это был никакой не металл.
— Зеркало, — потрясенно выдохнула Катарина.
Это действительно было зеркало — самое обыкновенное, в бронзовой граненой оправе. В квартирах такие обычно поблескивают из простенков. И только размеры его превосходили всякое воображение. Расширяясь, взметывалось оно прямо к посветлевшему небу, и туман по краям колыхался, точно нагреваясь от соприкосновения.
Катарина крепко стиснула мой локоть.
— Ты помнишь «зеркало», Анатоль? Во время сеанса?.. Я, вроде бы, даже повторила это несколько раз… Должна была сохраниться запись… Анатоль-Анатоль, надо срочно ее найти… Немедленно, Анатоль!.. Где мой кулон?.. Сообщить в Комитет, пусть организуют специальный поиск…
Она мелко подрагивала от волнения. Мы приблизились, и я тронул стеклянную, гладкую, тускло отсвечивающую поверхность.
Сразу же отдернул пальцы:
— Холодная…
— Странно. Нас там нет, — задумчиво сказал Хермлин.
В зеркале было: унылая слякотная равнина, серый дождь, дым, плавающий по горизонту, надолбы, рвы и окопы, пушки, мутное небо с колеблющимся в нем длинным треугольником птиц.
Все — кроме людей.
— Ты видишь, Анатоль?!. — с восторгом произнесла Катарина.
— Вижу.
— Оно нас не отражает.
— Вижу.
— Совсем не отражает.
— Ну и правильно, — сказал я.
Ну хочешь отруби мне хвост, давай, если это единственное, на что ты способен…
Ломай меня, круши все чувства, взболтай меня до однородной массы… ковыряйся во мне отверткой, извлеки все винтики, выдерни все провода… Что ещё тебе твоя фантазия подскажет? Давай — не стыдись… покажи мне свое отвратительное нутро во всей красе… Удиви меня! Ну же!
Я уже не та, что раньше, меня не убить фальшью… Лишь стану сочувствовать тебе, что встал на сторону зла…
Знаешь, у меня врожденная способность к регенерации.
И чем чаще ты будешь стараться покалечить меня, тем быстрее я буду выправлять конечности и восстанавливать свою духовную силу.
Я несгибаема, непоколебима, вынослива, благодаря тебе становлюсь сильнее с каждым днём. Меня не сломать вот так просто.
Ты меня натренировал, я теперь РОСОМАХА*.
В 2089 году люди наконец-то добились восстановления своих прав во вселенной. Теперь время пребывания человека в жизни стало равно времени пребывания за её пределами.
Кто я? Я вечно смеющийся философ и фантаст в одном лице.
Спускался на работу, на почтовых ящиках лежало несколько выброшенных, связанных в стопку, книг. Все забрал и вернулся домой, чтобы положить их в прихожей. Жена устроила скандал, обозвав утильщиком. Вечером развязал стопку и в одной, между страниц, нашел 21000руб, а в переплете, трубочкой 300 американских рублей. Вопрос! Кому принадлежат теперь деньги, мне… семье или искать утратившего их горемыку?
Наше счастье — фантастика!
Я вернулся вчера (хоть вчера улетел)
Через десять минут после старта
Но за эти минуты на год постарел
Возвратившись в объятия марта
Через толщу времён лихорадочно мчал
Хороводы столетья водили
Так хотелось найти тот заветный причал
Где бы приняли и оценили
Мне плевать на удобства, рождённый в селе
Не пугается скромного быта
Я готов лучшей доли искать на земле
Неогена, перми, неолита
Есть защитный режим у машины моей
Я не видим для мира снаружи
И могу зависать хоть на несколько дней
Над планетой, что медленно кружит
То, что видел внизу — не опишешь пером
Ни в каком не найдёшь сериале
Та, далёкая жизнь снова била ключом
Всё прошедшее стало в реале
Стали люди великими в древности той
Жили мудро, по старым заветам
Корабли подпространство пронзали стрелой
И летали к далёким планетам
Но там битва была, нашим здесь не чета
(Видел сполохи ядерных взрывов)
И как спички горели кругом города
Хоть войны и не понял мотивов
После хаос пришёл, разверзалася твердь
И кометы навстречу летели
А всемирный потоп заставлял цепенеть
Чьей-то дьявольской следуя цели
А потом новый мир потихоньку возник
Ассирия, Китай, египтяне
Только больше истории в тысячи книг
Не поверю я, братья славяне
Всё в полёте снимал, ведь себе наказал
Что отныне за многих в ответе
С террабайтами файлов я попросту стал
Самым ценным на этой планете
Просто должен спасти, объяснить и вернуть
Всем надежду на лучшее завтра
Указав на порочный и гибельный путь
От военного злого азарта
Я вернулся вчера (хоть вчера улетел)
Через десять минут после старта
Но за эти минуты я там… поседел
Возвратившись в объятия марта
Украина, г. Николаев, 28 марта — 7 апреля 2018 г.