Солнечное… вкусное…ленивое…задумалась…опустила ресницы… что бы приготовить отличное утро, в французском стиле вам понадобится: солнечный свет, немного ленивой сонливости, вальяжности кошачьей грации (это, что бы удобнее было потянуться под одеялом), весенний одуряющий воздух, который ворвется к вам в спальню в распахнувшееся окно, крепкий, горячий… мммммм…сладкий кофе, апельсиновый сок, теплая булочка, она должна быть настолько свежей, что бы когда ваши зубки вонзались в ее бочок… джем чуть стекал по уголку губ… и вы ловили его языком)))…приправьте все желанием, чуть подогрейте эротикой))) придумайте девиз… к примеру - К французскому завтраку - французский секс и ваше Утро готово!
Смело отправляйтесь и живите его! Наслаждайтесь им и, ради Бога, не пропустите шанс так же отлично приготовить свой день!
Я шепчу уже десять лет.
Папа прости, папа прости
Только отца у меня больше нет…
Боже! Как давно уже это было, но все события того времени в мельчайших деталях стоят перед глазами.
Я сидел за тетрадным листочком, сочиняя послание, в котором пытался соединить в кучу разрозненные эмоции последних лет. Послание было письмом к отцу, которого я не видел уже много лет.
Это меня жена усадила, очевидно, она своим женским чутьем ощущала мою давнюю душевную болячку.
Копаясь иногда в картинках своего детства, я часто видел смеющиеся и счастливые лица родителей. Это было так здорово! Такой теплой и уютной жизнью веяло от этих воспоминаний: совместные походы в горы и воскресные загорания на тесном городском пляже, когда папа в обед приносил огромную сумку с фруктами. По дому папа не особо умел что-то починить, зато любил убираться и делал это всегда очень основательно. При этом, не имея хорошего слуха, очень любил петь, особенно длинные протяжные песни. Его не смущали даже ни включенный телевизор, ни говорящее радио.
Но шло время, я взрослел, а отношения в семье становились все менее радужными. Папа частенько выпивал, а мама боролась с этим довольно шумными методами. Постепенно скандалы в семье перестали быть редкостью. В обще, папа был слабым и мягким человеком, в противоположность маме. Во всяком случае, моими наказаниями за провинности занималась сугубо мама. Я был достаточно хулиганистым малым и наверняка наказания были заслуженными, но след от экзекуций врезался в мою психику достаточно глубоко, что бы саму уже никогда не поднимать руку на своего сына.
Груз семейной ответственности мама тоже несла на себе. Но очень часто женская сущность брала свое, и у мамы на глазах появлялись слезы отчаяния. Да и во мне она частенько искала поддержку, склоняя меня на свою сторону в разборках с папой.
А вскоре настал и тот печальный день, когда она поставила ультиматум папе об его уходе от нас, а заодно и меня перед выбором - с кем мне оставаться.
Тогда-то я и произнес ему те горькие слова: «Ты должен уйти от нас». Ужасно, что эти слова были не от сердца, в душе я вовсе этого не хотел.
И папа ушел от нас навсегда. Я не вел с ним переписки, и не знал, как он живет. Мама даже вспоминать не хотела о нем и пресекала всякие разговоры на эту тему.
Шло время, окончив институт, я женился и уехал в другую область на работу. Но почему-то воспоминания об отце все чаще и чаще не давали мне покоя. Ощущение, что я совершил ужасный поступок, отрекшись от папы, становилось все более отчетливым. Иногда к горлу подкатывал щемящий комок от чувства жалости к нему.
У меня добрая и чуткая жена, именно она засадила меня за письмо к папе.
Я попытался написать все честно о том, что у меня к нему остались теплые чувства, что у него есть внук, которому уже год и мы все были бы рады если бы он приехал в гости.
А через пару недель пришел ответ, я читал его со слезами на глазах. Оказывается, все это время он ждал, что я напишу ему - он любит меня и конечно же он приедет.
И вот он с нами, постаревший, но такой же родной.
Было лето, я жил в квартире коттеджного типа и мы почти все свободное время проводили в большом просторном дворе. Я надолго запомнил каким счастьем светились глаза у папы, с каким умилением он возился с внуком. Не слушая никаких возражений он соорудил ему качели. Пытался и мне помогать в моих строительных фантазиях, не обращая внимания на мое ворчание, если что-то получалось не так.
Жена была просто в восторге от такого родственника, неожиданно свалившегося на голову.
Вечерами, сидя в тени виноградника мы делились планами на будущее, и конечно же планировали поездку к отцу в далекую деревню, где жили наши общие родственники.
Он погостил у нас примерно месяц, хотя время пролетело очень быстро, прощаясь мы подарили ему огромную бутылку одеколона и большую корзинку с фруктами.
А через две недели пришла телеграмма о его смерти.
Родственники потом проговорились, что он выпил из этой злосчастной бутылки, уснул и не проснулся.
Вот я и живу теперь с этим. Кто я, - любящий сын или кто???
Главное в жизни - ничего не ссать и быстро бегать.!!
Как-то пришлось работать в верховьях Рамитского ущелья (Таджикистан) на геологической практике, в компании рабочих-канавщиков таджиков. Так особых проблем не было, разве что скучновато было с ними. О книжках, о музыке с ними не поговоришь, конечно, но пошутить и потрещать о делах житейских вполне удавалось.
Правда замечал, что кто-то из них шарился в моей палатке, но после того как возле палатки привязал здоровенную гюрзу (у нее был период линьки, поэтому зубов у нее не было), мою палатку стали обходить метров за десять.
Основная забава этих парней состояла в ловле сурков после работы. Потом они их потрошили и выжаривали с них сурчиный жир. По их понятиям он был панацеей ото всего, что болит.
Был среди них долговязый, болезненного вида парень Алим, который как-то прикипел ко мне и старался быть всегда поблизости. В общем, я по какой-то причине был у него в авторитете. Он мне доверял все свои сокровенные тайны, вплоть до того, что поведал о глистах мучающих его.
Короче, атмосфера в лагере до определенного момента была вполне житейской. Раз в пару недель приезжал для актировки объемов начальник отряда, а так я был единственным белым в нашей компании.
А потом из кишлака, находившегося у подножья ущелья, попросился на работу щюпловатый, невысокого роста парень, лет 25. Руки лишние всегда были нужны, и его взяли.
И вот тут начались чудеса: парень этот оказался сыном местного муллы, по его словам я понял, что у его бати был 80 левел, по части ислама. И аргументы у него были железные, типа, захоти он и река в ущелье потечет в обратную сторону. Что самое забавное, так оно на самом деле потом и произошло, и уж конечно не по воли святоши, но об этом позже.
А пока этот недоделанный священник, начал грузить мозг моим рабочим, они напрочь забыли про охоту, по вечерам собирались в кучу, откуда-то раздобыли тетрадки и тщательно конспектировали проповеди своего новоиспеченного имама.
Потом, очевидно закончив курсы молодых бойцов, и постигнув основные таинства веры, у них начались регулярные молитвы. Прям с восхода солнца, а это происходило часиков в 5 утра и до самого заката, с железной регулярностью мои ребята били поклоны.
Ну да и хрен бы с ними, они же свои лбы не жалели, так по началу казалось мне. Но не так все просто, они постепенно изменили отношение ко мне, появилась не хилая степень враждебности. Работать стало сложно, даже Алим и тот окрысился на меня, хотя бедолага и сам не разумел причин, по которым ему запретили подходить ко мне.
Я пытался как-то разобраться и наладить отношения, но почувствовал, что еще немного и они накинутся на меня.
В общем этот чумазый, стал для моих работяг непререкаемым авторитетом, ему удалось внушить без особых на первый взгляд усилий, что без его батяни и, конечно, его самого, ничего существенного в округе не может произойти.
Внизу у реки было некое священное место (мазар), что-то типа искусственного грота из камней, который окружали столетние орешины. Вот туда-то новоявленные просветленные, в ущерб работе, и стали совершать паломничества. Теперь они уже все уверяли меня, что скорее мир перевернется, нежели что-либо может случиться с этим местом. Приходилось делать вид, что так оно и есть.
Но видно свыше кому-то захотелось внести ясность во вновь открывшиеся обстоятельства.
Зарядил дождь, да так, что сразу на несколько дней. Палатки начали протекать, о работе не могло быть и речи, мои верующие, пользуясь случаем, почти не слезали с колен.
У меня через несколько дней заканчивалась практика, а на руках была турпутевка, что заставляло меня слегка нервничать.
На четвертый день непогоды начался сель, ночью был ужасный грохот, так, будто проезжала танковая колонна. Я знал, что лагерь располагался на возвышенности и не особенно волновался. Но все равно до утра спать не пришлось, в непроглядной тьме, рядом творилось что-то страшное. Грохотало с определенными интервалами, потом я это понял, вода наполняла трещины породы до какого-то критического момента, после которого она потоком вырывалась и тащила за собой все, что могло двигаться на пути.
На утро дождь и шум кончился и предо мной предстала грандиозная картина: небольшая ложбина внизу лагеря превратилась в широченный каньон с отвесными стенами, глубиной метров пятнадцать. Причем этими каньонами был изрезан весь спуск со склона горы, на все расстояние, который охватывал взгляд. Честно говоря, дух захватывало от такого буйства природы.
Орхары мои мокрые, сбились в кучу у общей палатки, и как куча баранов, стучали зубами от страха и холода, проповедник ихний куда-то исчез.
Мое положение тоже было не завидным, было очевидно, что я оказался в ловушке, как спускаться между этими каньонами я не знал. До асфальтовой дороги внизу ущелья, если идти обычными тропами, было километров сорок. И что могло быть там, внизу ущелья, после этого потопа, вообразить не хватало фантазии. Но и оставаться было нельзя, мне оставалось два дня до самолета, да и сюда в ближайшие несколько недель никто не сможет подняться.
Не стал раздумывать, собрал в рюкзак все самое необходимое и пошел.
Провожали меня сочувствующие взгляды, они так до конца и не осознали, что произошло.
Долго описывать, сколько мне пришлось крутиться по совершенно поменявшемуся горному рельефу.
В какой-то момент я оказался у предпоследнего ущелья, по которому текла речушка, впадавшая потом в основную реку Кафирниган. Но теперь на дне этого ущелья образовалось огромное плато, шириной несколько сотен метров. Все, что стащило с верхних каньонов, снесло в это ущелье. Вывороченные с корнем столетние деревья вместе с огромными кусками скал хаотично торчали корнями или ветвями из толщи этого плато. Святой «мазар» моих коллег, теперь уже по несчастью, находился по моим расчетам на глубине 15−20 метров под наносами.
Но это была еще не вся беда, этот гигантский грязевой поток на своем пути перекрыл Кафирниган, огромной плотиной. И река действительно потекла вспять, образовав большущее озеро в несколько сот метров в поперечнике.
Геологические процессы, на которые требуются тысячелетия, тут произошли за пару дней!
К месту гигантской запруды я пришел окончательно выжатым.
Бесконечные подъемы и спуски основательно вымотали меня. Но страх придавал новые силы и гнал дальше по склонам.
Надо было еще каким то образом переправиться на другой берег этого озера, видно было, что асфальтовая дорога размыта, но где-то там вниз по ущелью она должна была сохраниться.
Бредя по склону озера я встретил жителей того самого кишлака с муллой 80-го левла. Кишлак их был похоронен, а сами они, полураздетые, сидели на склоне, как кеклики и философски взирали на происходящее.
Потом мне уже рассказывали, когда вода подступала к ихним кибиткам, они молились, молились даже тогда, кода в доме было по колено воды. Только под угрозой утонуть, они похватали детей и залезли на гору, без еды, без теплых вещей.
Восток! Что тут еще скажешь?
Дальше в верховьях, я все же нашел переправу, ее организовали военные с вертолетов.
Уже почти к ночи, по остаткам дороги и по склонам, непонятно как я добрался до неразрушенной дороги. Там уже соорудили что-то типа лагеря, я доплелся до первого стола, за которым ели какие то люди, сел и тоже стал есть, точнее поглощать еду, меня никто ни о чем не спросил.
А на следующий день я уже летел к морю, и все происходящее вчера, казалось уже сном.
Стоит добавить, что наш ушлый начальник отряда, заактировал часть тех каньонов наверху, размытых селем, как гидропроходку канав, в результате я получил огромную кучу бабла, что послужило блестящим финалом этой истории.
Сижу я в кафешке вчера, думаю кофе заказать, или все же чай. И слышу за спиной такой диалог:
- А пошли ко мне, - говорит девушка другой девушке. Их столик был совсем рядом.
- Да ну, у тебя мама дома и комната одна, что там делать.
- А нету мамулика. Всё, замуж вышла! Моя теперь квартира, одна живу.
- Офигеть! Маме же лет писят!
- Да я сама офигела.
- Гастарбайтер какой что ли нашелся?
- Нет, нормальный мужик, пришел к нам стиралку чинить. Мамулик вычиталапро акцю какую-то. Типа день социальной помощи, ну вроде муж-на-час только бесплатно. Но акция только один день - пиарились так, видимо. Ну она и оставила заявку. Ждала-ждала, уже полдесятого, а никто так и не идет.
- Развод такой что ли?
- Я говорю ну че ты как лох, повелась на бесплатную замануху? А она - да дорого стиральную машинку чинить, а лишних денег нет? А без машинки плохо все-таки. Да никто не придет, говорю, и вдруг в десять почти звонок в дверь.
- Оу.
- Ну. Мужичок такой нарисовался, я по вашей заявке, показывайте. Мамулик такая в смятении: так поздно вроде, а он говорит, очень много заказов, извините, желающих получить бесплатный сервис очень много оказалось. Но я уже все адреса, объехал, вы последние у меня. А она, прикинь, вздохнула и говорит, да вы ведь как устали, не надо машинку - отдохните хоть на нас.
- Прямо так и сказала?
- Ну! Он молча так внимательно на нее посмотрел, а она ничего, молчит тоже, глядит через очки. Он такой кивнул «всего доброго» - и в дверь. Не, ну понятно, кому охота за бесплатно пахать, тем более так поздно? Ну мамулик повздыхала. Но, говорит, на мастере уже, мол, лица не было от усталости. Ну и вот. Прикинь, на другой день возвращаюсь после четырех пар, а на кухне картина - машинка стирает, на столе какие-то белые колокольчики в вазе. Ну знаешь, такие крупные, еще название смешное?
- Лизиантус?
- Да, точно, лизиантусы. И мужик этот вчерашний у окна стоит, на двор наш смотрит, хоть и смотреть там не на что. А мамулик из комнаты мне тихонько: «Варя, я собираюсь, мы в кино уходим. Котлеты в духовке, греча в кастрюльке».
Ну я такая - покерфейс, мол всё путём мамуль, давай, пока. Ну, в общем позвонила мне вечером, говорит поздно ехать, останусь ночевать у Валерия Михалыча. Ну и на другой день они вместе нарисовались - вещи собирать мамулины. И переехала она к нему - у него квартира большая, жена умерла, дети-внуки в Канаде. На свадьбу не приезжали, конечно - они скромно расписались. Так, по скайпу поздравили.
А я одна живу теперь. Мамулик еще и денег подкидывает, говорит «Валерий Михалыч сказал пусть девочка учится спокойно, репетиторство всегда успеет». Так что давай, доедай свой эклер, и пошли в гости.
- Чо-та меня торкнуло прям, слушай… надо запомнить что ли слова, за которые сразу замуж берут.
- Запомни, ага. Да смотри не перепутай.
Они ушли, я встала и побрела к стойке за кофе - стало совсем ясно, что нельзя сидеть в кафетерии ничего не купив…
Ничто не предвещало снега
в лесах раскатывалось эхо
а в городах, на охотников,
невском и на маяковке,
как хризантемы в упаковке,
шли женщины в дождевиках
Фальшивило бюро погоды
запаздывали самолеты
Жокеи зябли на бегах
была подсказка с небосвода:
Судьба людей - в судьбе природы
в кустарниках, календарях.
И, не давая завершиться
ни листопаду, ни страницам календаря
перескочив через октябрь и ноябрь
не отлучив от яблок яблонь
декабрь землю ополчил
Я жил как золотодобытчик,
давно удачу позабывший
и разуверившейся в ней
Надежда вежливо молчала
ничто любви не предвещало.
Я рад был горсточке друзей
Ничто тебя не предвещало
судьба казалось обнищала
до одиночества, дотла.
Жил наугад-как полузрячий.
Снега сокрыли неудачи
очнулся ты уже была.
Земле выпал снег, мне выпала Ты. Ослепительная, даже на этом ослепительном снегу смешанном с листвой, ты стояла соединяя вчера и завтра, ты слепила из него крепкий снежок, мое счастье, что он угодил в меня, иначе бы, за метелью моих неудач, я тебя не увидел. Так долго я приближался к тебе, скользя и едва удерживая равновесие, что понял-ни слева, ни справа тебя не обойти, так неминуемо ты расположена в пространстве.
Все, кто тобой пытался быть походили на тебя, но в тебе тебя было больше, чем во всех вместе взятых и еще то, чего ни в ком не бывало.
Во многих землях я встречал места напоминающие мне Россию, но разве может быть вторая Россия, тот у кого есть родина, может считать себя человеком. Человек, у которого есть любимая и родина-счастлив.
Я понял, пред тобой немея,
что форму родины имеет нерукотворная душа,
как будто две тебя светили в моей душе, седой метели,
как отражение дрожа. Я понял-не найти границы,
где начинается отчизна и где кончается душа.
Пространство жизни было сшито,
забыты беды и обиды.
Желание славы и детей пришло, в одно соединилось,
как высшая на свете милость-Марина, родина, метель.
Из тех старых поцев, которые бьют баклуши в садике, что на углу авеню N и Ошен авеню, самый поцеватый - старик Гутгарц. А может статься, что и не только в садике, а во всём Бруклине. Восьмой десяток шлимазлу пошёл, а он всё не угомонится. Сегодня, чтоб у него на роже прыщ вскочил, Розалию Наумовну возьми и спроси:
- Сенечка-то ваш, не в обиду будет сказано, не из этих?
- Каких «этих»?! - всполошилась Розалия Наумовна.
Гутгарца она, как и все завсегдатаи садика, терпеть ненавидела. Грязный язык у того на удивление гармонично сочетался с феноменальным даром к наушничеству и сведению сплетен.
- Этих, - Гутгарц облизнулся, гнусно хмыкнул и уточнил: - Тухесников.
Розалия Наумовна ахнула и схватилась за сердце. Предположить, что Сенечка… Кровинка её. Единственная. Как только земля таких носит?!
- Как таких земля носит! - озвучила мысли Розалии Наумовны старуха Гуревич. Была она с одесского Привоза и за выражениями в карман не лезла. - Хазер, старый дрек! А ну пошёл отсюдова, шмекеле, вонючий шайцман, поц, чтоб ты сгорел!
Гутгарц, втянув плешивую голову в плечи, ретировался, а Гуревич принялась хлопотать.
- Ох, Розочка Наумовна, - причитала она, обмахивая задыхающуюся от гнева соседку по лавке последним номером «Еврейской газеты». - Азох-н-вей, Розочка Наумовна! Чтоб он сдох, этот шмаковатый Гутгарц, чтоб он уже ухезался, чтоб он своим ртом кушать не мог!
Гуревич сделала перерыв, удостоверилась, что Розалия Наумовна приходит в себя, и задумалась. Гутгарц Гутгарцем, но нет ли в словах старого склочника доли истины? Сенечке уже…
- Сколько Сенечке лет, чтоб он был здоров?
- Тридцать два, - всхлипнула Розалия Наумовна. - Он ещё киндер.
- Киндер, - задумчиво поддакнула Гуревич. - А что ж он, жениться не надумал ещё? Или не на ком?
Розалия Наумовна смешалась. «Мальчику рано жениться», - говорила она последние десять лет каждому, кому приходило на ум задать этот вопрос. И действительно, Сенечка совсем молодой, очень серьёзный и такой ответственный. Шутка сказать, работает не где-нибудь, а в банке, и не кем-нибудь, а программистом. И не за гроши, как рыжий Лёвка, Гутгарцевский внук, балбес, который баранку крутить и то не умеет, а за большие деньги. И потом, найти не шиксу какую-нибудь, а неиспорченную хорошую девочку в наше время так трудно. И, наконец, у Сени есть мама, которая постирает ему и приготовит лучше любой девочки, к тому же забесплатно.
- Так что ж не женится-то? - повторила вопрос настырная Гуревич.
Розалия Наумовна осознала, что «Мальчику рано жениться» видавшей виды рыночной торговке уважительной причиной не покажется. А аргумент, что у мальчика есть мама - тем более: Гуревич произвела на свет шестерых и сбивалась со счёту, перечисляя внуков.
- Он скоро женится, - помимо собственной воли соврала Розалия Наумовна. - У мальчика есть невеста.
По возвращении из садика она перебрала детские Сенечкины фотографии, всплакнула и занялась фаршировкой приобретённого в «Золотой рыбке» судака. Выложила его на блюдо, украсила луковыми кольцами и мучными клёцками. Закончив с рыбой, включила русский канал и принялась ждать Сеню.
- Я тут подумала, - говорила Розалия Наумовна, пока Сенечка, всегда любивший покушать, уплетал судака, - что надо бы познакомить тебя с хорошей девочкой.
Сеня едва не подавился клёцкой. Про девочек разговор не заходил с тех пор, как они выехали с мамой из Москвы на постоянное место жительства в Нью-Йорк, то есть целых двадцать лет. А до тех пор тоже зашёл всего один раз, когда конопатая Анька Петрова из пятого «Б» опростала бронзовую чернильницу прямиком Сенечке за шиворот.
- У Гореликов две дочки, - перечисляла между тем Розалия Наумовна. - Идочка и Лиля. У Раппопортов Сонечка. У Зальцманов… Нет, ну их, этих Зальцманов. Потом у Гутгарцев…
Не к месту вспомнив о Гутгарцах, Розалия Наумовна расстроилась и замолчала.
- Я подумаю, мама, - вяло молвил Сенечка.
Подумать было над чем. Девочек Сеня не терпел - с тех пор как обнаружил, что нравятся ему исключительно мальчики. Не все, некоторые. А он - им. Наглое предположение поцеватого Гутгарца было таки правдой. Той правдой, которую не пережила бы Розалия Наумовна, случись ей узнать. До сих пор обходилось. Но теперь…
Сеню передёрнуло, стоило ему подумать о женитьбе. Тем более на дочке маминых знакомых. Интересно, сколько пройдёт времени с момента женитьбы до того, как его тайна перестанет быть таковой. Минут пять, наверное. Хотя, возможно, удастся отложить до ночи. Этой, как её… Сенечка покраснел от неудовольствия. Первой брачной.
***
Утро встретило прохладой и телефонным звонком. «Я назову тебя солнышком!» - голосом Юры Хоя возвестил мобильник из-под дивана в пять утра. Выудив аппарат, я простонала умирающей лебедью:
- Алло…
- Танцуй, Соня! - гаркнула Анька-однокурсница. - Нашёлся, недорого!
- Кто нашёлся? Какие танцы? - одеяло свалилось на пол, и я судорожно пыталась подтянуть его рукой и ногой.
- Кандидат! - торжественно сообщила Анька.
Сон как ветром сдуло. Я подскочила и одёрнула пижаму.
- Рассказывай.
Моя старшая и единственная сестра Дашка пять лет обитала в Америке. Замужем за самым настоящим америкосом по имени Роберт, который был всего на какой-то тридцатник её старше. Как этого Роберта угораздило подцепить Дашу на Арбате - особая история. Так или иначе, одному из них повезло. Дашка почему-то считает, что Роберту.
Оказавшись в Америке, сестра едва ли не с первого дня уговаривала меня переезжать - тушкой или чучелом. Убеждать ей особо не пришлось: в Москве особо держаться было не за что, кроме должности экономиста в конторе «Рога и копыта», и не за кого - наши родители десять лет назад погибли в автокатастрофе. А там - всё-таки родная душа.
В Штаты я хотела позарез, а гражданину этих Штатов, Семёну Нихамкину, понадобилось ненадолго жениться. Кандидат в супруги - «приличнейший человек», по словам Аньки - был оригинален. За фиктивный брак обладатели грин-карты обычно просили 25−30 тысяч долларов, а мистер Нихамкин денег не хотел - он искал жену, которая понравится маме.
- Помнишь Борю Фишелевича, такого губастого с параллельного потока? - продолжала щебетать Анька. - Этот Сеня ему дальняя вода на киселе, свояк восьмиюродный. Так вот, звонит мне вчера Борик и говорит: родственник ищет бабу. Я сразу поняла - этот родственник точно про тебя! Вы друг другу отлично подойдёте!
Сеня подыскивал временную спутницу жизни с приличным экстерьером и незлобливым характером, способную более-менее изъясняться по-английски, с верхним образованием, от двадцати семи до тридцати. Почти по всем пунктам выходило - меня. Кроме одного пункта…
- Аня! Кого ты пытаешься порядочному человеку подсунуть? Какая из меня еврейка?!
- Почти настоящая, Сонь. Ты в зеркало посмотри.
Я пошла и посмотрела - сразу в большое, для надёжности. Худенькая особа в короткой пижаме с цветуём на животе, взлохмаченными тёмными кудряшками, карими глазами…
- Всё бы ничего, Ань, - отозвалась я в трубку, - только нос какой-то арийский. И татушка на пояснице.
- Сомневаюсь, что татушку на тушке его мама углядит. А нос… Ну, с кем не бывает…
- Минутку… - я решила собрать в кучку всё, что знаю о евреях. «Семь сорок», цимес, Бабель и Шолом-Алейхем, рыба-фиш, анекдоты о Рабиновиче… Увы, анекдоты лидировали с большим отрывом.
- А традиции, Аня?! А язык?
- Выучишь. Сонь, так я даю твоё мыло? Когда ещё найдёшь такой вариант?
Через день пришло письмо - вежливое, без ошибок и с фотографией. На меня смотрел интеллигентного вида субчик - очки, пробор, галстук в шашечку. Приличной девушке иудейских кровей Семён обещал легальное проживание в США, крышу над головой и примерное поведение - не лезть в душу и не тащить в койку. Предложение выглядело слишком заманчивым, чтобы быть правдой…
«Семён, а для чего вам, собственно, жена? Неужели только чтобы порадовать маму? У вас в Нью-Йорке её совсем некем порадовать?» - отправила я письмо.
Вскорости пришёл ответ: «Есть нюанс, которого мама не знает. Я гей. Вас это не смущает?»
Я громко ахнула. Хорошенькое «не смущает». Нет, теоретически, конечно, мы цивилизованные люди, и каждый спит, с кем ему вздумается, в рамках Уголовного кодекса. Практически же… Опыта общения с геями у меня не было. Разве что с манерным и вертлявым парикмахером Олегом, да и тот, похоже, под голубого только косил.
«Геи тоже люди», - пришла уникальная по степени идиотизма мысль. «Жан Маре, Джанни Версаче, Элтон Джон», - обрела она конкретику.
Твёрдой рукой я настучала: «Не смущает. Согласна».
Ещё через полчаса поступили условия предстоящего матримониала. Сеня высылает мне приглашение, я получаю в посольстве «жениховскую визу» - убедив кого полагается на собеседовании, что замуж собралась не фиктивно - и лечу себе в Нью-Йорк. Далее в течение трёх месяцев надо понравиться маме. Или не понравиться, и тогда собрать манатки и улететь восвояси.
***
Легенду мы сочинили простую: сайт знакомств, прониклись, влюбились, жить друг без друга не можем. Однако жениху с невестой полагается знать друг о друге чуть больше, чем имя и адрес электронной почты. Мы взялись за изучение подробностей: каждый накатал по списку вопросов, требующих освещения. Выяснилось, что Сеня любит Фрэнка Синатру и старое голливудское кино, по воскресеньям ходит в тренажёрный зал, имеет на ключице родинку в форме капли, тоже спит в пижаме, пьёт грейпфрутовый сок по утрам и молоко перед сном. На фоне такого мне даже как-то неудобно было писать о неугасимой страсти к советскому панку и кофе с коньяком.
На этом мы прервались, и я принялась учиться еврейству.
- Говно вопрос, - авторитетно объяснил Боря Фишелевич, тот самый, что через Аньку сосватал меня заморскому восьмиюродному свояку Сене. - Во-первых, вызубришь идиш.
- Как идиш?! - ужаснулась я.
- Кверху каком. Из всего идиша надо знать десять слов. Слушай сюда и записывай. Аид - еврей. Гой - нееврей. Хазер - свинья. Шлимазл - мудак. Шмак - тоже мудак, но другого пошива. Шмекеле - опять-таки мудак. Тухес - задница. Халоймес - бардак. Аникейве - шлюха. Поц - э-э… ну, ты догадалась. Зафиксировала? Молодец. Далее - праздники. Конспектируй, потом пробьёшь в Википедии и заучишь наизусть. Пурим. Песах. Ханука. Йом-Кипур. Записала? Умница. Теперь жратва: цимес, тейглах, гефилте фиш, клёцки. Мацу ты и так знаешь. Поняла? Азох-н-вэй. Ах, да, это ещё одно слово, одиннадцатое. Означает всё что угодно. Всё поняла? Можешь приступать к объевреиванию.
На третий день зубрёжки я почувствовала, что уже достаточно объевреилась на теоретическом уровне, и возобновила переписку с женихом. Заодно решила закрепить материал в руках и освоить иудейскую традицию на практике. Что-что, а готовить я умела и любила, поэтому скачанные из интернета рецепты пошли на ура. В конце концов, мы с Сеней вызубрили уйму подробностей той или иной степени интимности, собрали документы, перешли на «ты» и перебрались из почты в «скайп».
- Ну, что, Сеня, ни пуха ни пера? - настукала я перед выходом в посольство.
- К чёрту. Я тут подумал…
- Что ты подумал? - подбодрила я.
- Соня, нам ведь придётся изображать взаимное влечение. Перед мамой.
- И в чём скорбь момента?
- Но ведь ты женщина! Я могу и не суметь.
- Не кисни, Сеня. Во-первых, я маленькая женщина. Хрупкая, как цветок. Ну, или как пацан. Во-вторых, джинсы надену.
С визой проблем не возникло. Мы договорились, что Сеня встретит меня в аэропорту JFK. Я умудрилась проспать весь перелёт и вышла из самолёта помятая, как та пионервожатая. Сеня ждал меня в зале прилёта с табличкой - для надёжности. Он оказался не таким, как на фотографии: на меня печальными глазами в чёрных ресницах смотрел трогательный оленёнок. Таких и называют «ласточка-мальчик»: парнишку хочется если не усыновить, то, по крайней мере, назначить в младшие братья.
- Соня?
- Она самая. Привет… - отчего-то смутилась я.
- Привет… - Сеня замешкался, будто решал какой-то важный для себя вопрос.
- Берём чемодан и едем?
По дороге я пыталась разглядеть Америку из окна Сениной «Хонды» и не увидела почти ничего. Рекламные щиты на английском, пальмы и не по-нашенски гладкое шоссе. Затем шоссе закончилось, и Сеня объявил: «Бруклин».
Бруклин оказался смесью двухэтажных полукукольных домиков с кирпичными многоэтажками. У одной из них Сеня припарковал «Хонду», посмотрел на меня и спросил:
- Страшно?
- Страшновато, - уточнила я.
- И мне, - признался Сеня. - Даже поджилки трясутся. Ладно, пойдём, нам на шестой этаж.
Дверь открыла невысокая полная дама в очках и с чёрными кудрями.
- Мама, познакомься. Это Соня - моя невеста, - представил меня Сеня.
- Ах, да знаю же я, что это Соня! Неужели ты притащишь с собой ещё кого-нибудь?! - всплеснула мама руками.
- Соня, это моя мама, Розалия Наумовна.
- Очень приятно.
- Проходи, проходи, деточка. Устала небось с дороги. И проголодалась, конечно. Ничего, я уже и на стол накрыла.
Розалия Наумовна, не переставая, ворковала, а я даже затылком ощущала её внимательный, одновременно и оценивающий, и тревожный взгляд. После ужина мы смотрели детские фотографии Сени - два толстых альбома. На язык так и просилось: «Ангел, чистый ангел». Незаметно натикало девять.
- Сенечка, а как вам постелить? Раздельно? Или?.. - поинтересовалась Розалия Наумовна.
- Раздельно! - ответили мы в один голос.
- Вот и славно, - заулыбалась потенциальная свекровь.
Полночи я ворочалась в рефлексиях и в седьмом часу утра подскочила с постели - готовить жениху завтрак. На кухне уже сидела Розалия Наумовна в бордовом халате и пила чай.
- Доброе утро, деточка. Что ты так рано?
- Доброе утро, Розалия Наумовна. Вот, решила завтрак Сене…
- А-а… Ну, давай-давай, не буду мешать.
Розалия Наумовна пила чай и «не мешала» тем же цепким, оценивающим взглядом, что и вчера. Я поджарила омлет по-гречески, поставила вариться кофе и извлекла из холодильника грейпфрутовый сок.
Через полчаса жених явился из душа, подмёл завтрак, наскоро оделся и ускакал в свой банк, а я подверглась допросу с пристрастием.
- Бабель, - перечисляла я любимых писателей, с трудом удерживаясь, чтобы не загибать пальцы, - Фейхтвангер, Севела, Шолом-Алейхем, Ремарк, Вайнеры, Ильф и Петров, Рыбаков, Эренбург…
Розалия Наумовна благосклонно кивала - в Москве она преподавала литературу в старших классах.
- Эйзенштейн, - перешла я от литературы к кино и театру, - Мейерхольд, Гердт, Казаков, Бернес…
***
В садик через дорогу от дома мы отправились ближе к полудню.
- Соня, - представила меня Розалия Наумовна дородной грозного вида старухе с красным вислым носом и не менее красными борцовскими ручищами. - Соня и Сенечка, они, э-э…
- Одесситка? - басом громыхнула старуха.
- Москвичка.
Старуха поджала губы.
- В Москве, что ж, ещё евреи остались?
- Остались, - неуверенно подтвердила я. - Не очень много.
- Это хорошо, - не уточнив, что именно хорошо, кивнула старуха. - Садись, деточка. Тьфу, вон опять этот идёт, чтоб он сгорел.
- Кто идёт? - эхом откликнулась я.
- Гутгарц.
Я оглянулась. Гутгарцем оказался плешивый сутулый старикан, остроносый и с бегающими глазками под мохнатыми седыми бровями.
- Проходите, Михаил Исаакович, - напутствовала старикана Розалия Наумовна. - Ступайте, ступайте, нечего вам здесь задерживаться.
- А это кто у нас будет? - проигнорировал напутствие Гутгарц, уставившись на меня.
- Это Соня, Сенечкина невеста. Всё? Идите уже.
- Невеста? - удивился Гутгарц. - Надо же. То-то, я смотрю, пигалица нездешняя. И - к ребе не ходи - шикса.
- Сами вы шикса! - негодующе выкрикнула я, пока дородная старуха хлопотала вокруг схватившейся за сердце Розалии Наумовны. - Шлимазл, вот вы кто. Идите отсюда в тухес.
***
Незаметно прошёл месяц. Как-то вечером Сеня с заговорщицкой физиономией вывел меня погулять. В первом попавшемся ресторанчике усадил за столик, принял торжественный вид и заявил:
- Соня, ты таки нравишься маме.
- Да?
- Нравишься. Поэтому я предлагаю… осуществить главную часть договора.
В мэрии нас расписали за полчаса. В русском ресторане на Брайтоне, куда мы отправились праздновать, Сеня проглотил одну за другой три рюмки водки и сказал:
- Теперь мы съедем от мамы.
- Как съедем? - ошеломлённо спросила я. - Она что же, будет не против?
- Ещё как против. Только ей придётся смириться.
- М-м?.. - я подняла брови.
- Сонь, я прожил с мамой тридцать лет. И устал от этого. Да-да, она вырастила меня, кормила и поила, и тридцать два года я был ей хорошим сыном. Послушным. Я даже женился, чтобы угодить ей. И - хватит. Достаточно.
Едва мы вечером переступили порог дома, Сеня заявил:
- Мама, мы собираемся переехать.
- Азох-н-вей! Сенечка, неужели тебе здесь плохо? - всполошилась Розалия Наумовна.
- Хорошо. Но молодожёнам, - Сеня чуть заметно покраснел, - нужно жить отдельно.
Розалия Наумовна была великолепна. Она увещевала, заклинала, взывала к Сениным уму, чести и совести и даже попыталась прилечь в обморок. Сеня был вежлив, но непреклонен. В конце концов побеждённая Розалия Наумовна удалилась в спальню, прижимая к глазам платок.
Через неделю мы перебрались в трёхкомнатную квартирку за несколько кварталов от мамы.
- Завтра у нас вечеринка, - объявил Сеня, как только грузчики, расставив мебель, удалились.
- Новоселье-пати?
- Вроде того. Будет только один гость.
- Ишь ты… Вам какой ужин: еврейский, французский, итальянский, немецкий, русский? Китайский не проси, в восточной кухне я не копенгаген.
Сеня как-то странно посмотрел на меня и ответил:
- Э-э… на твой вкус.
Следующим вечером Сеня пришёл в сопровождении высокого и плечистого синеглазого брюнета. Сливки генофонда, а не брюнет. Я прочитала про себя коротенькую матерную мантру и постаралась приветливо улыбнуться. Брюнет взглянул так скептически, что я обиделась.
- Соня, знакомься, это Джошуа. Мой… друг, - собственнически-благоговейно представил спутника Сеня.
Я, конечно, не эксперт, но дружище Джош явственно смахивал на капризную салонную шлюшку. Ему было то прохладно, то жарко, то слишком остро, то свет резкий. Таким макаром Джош изнывал целых два часа. Потом господа устроились у телевизора - оказывается, геи тоже смотрят футбол. Я навела порядок и поскучала с ними немного, а потом ушла в свою спальню. Наутро Джошуа уже не было.
- Как он тебе? - поинтересовался за завтраком Сеня.
- Твой? Хорошенький.
***
- У меня через неделю отпуск, - заявил Сеня, уплетая пятничный ужин.
- Поздравляю, - я сменила тарелку из-под собственноручно сотворённой гефилте фиш на чистую. - Куда поедешь?
- Не поеду, а поедем.
- Да, извини. Я упустила из виду Джоша.
- У Джоша каникулы, он улетел на месяц к родителям в Колорадо.
- Понятно. То есть ты поедешь с мамой? Или… - до меня внезапно вдруг дошло. - Неужели ты хочешь поехать в отпуск со мной?
Сеня засопел и нахмурился.
- А что тут такого? - выдал он наконец. - Мы, кажется, не чужие люди? Где, ты говорила, живёт твоя сестра?
- Ох, - я бросилась ему на шею. - Ты правда хочешь свозить меня в Солт-Лейк-Сити?
- Ну да. Надо же мне познакомиться с родственниками. И потом - там неподалёку Лас-Вегас. Я давно хотел побывать.
- Со мной?! - ахнула я.
- С кем же ещё? - вновь принялся сопеть и хмуриться Сеня. - Я, между прочим, как-то и где-то на тебе женат.
В Лас-Вегасе мы провели четверо суток. Это было что-то. Нет, не что-то, это было… Я завороженно смотрела на белых львов в «Мираже». Закрыв глаза, слушала поющие фонтаны в «Белладжио». Кормила с руки розовых фламинго в «Хилтоне». Визжа от страха, с лязгом неслась в вагонетке по хребтам американских горок на крыше «Нью-Йорка».
- Понравилось? - спросил Сеня в такси, везущем нас в аэропорт.
- Он ещё спрашивает. Спасибо тебе. Постой… Ты имел в виду Вегас?
- Ну, не Солт-Лейк-Сити же… - Сеня смутился. - Извини.
В роскошном двухэтажном особняке на берегу озера мы пробыли неполные сутки. Я, потупившись, ковыряла вилкой что-то безумно изысканное на ещё более изысканном золочёном блюде и не могла поверить, что надменная тётка напротив - моя сестра Даша.
- Я бы отсюда сбежал, - тоскливо сказал Сеня, когда после ужина мы оказались в спальне. - Этот Роберт, он действует мне на нервы. По правде сказать, он просто напыщенный павиан. И ещё мне показалось… Знаешь, геи чувствуют такие вещи очень тонко… Мне показалось, что Дарья смотрит на тебя, словно… - Сеня запнулся и замолчал.
- Ну. Договаривай.
- Неважно. Забудь.
Наутро мы распрощались с хозяевами, и уже в три пополудни здоровенный чёрный таксист, улыбаясь от уха до уха, лихо вывернул с Сахара-авеню на Стрип - кипящую азартом и бурлящую жизнью артерию Вегаса.
***
Джошуа стал наведываться к нам всё чаще и чаще. После ужина я уходила спать пораньше - не хотела мешать. Да и не очень тянуло смотреть лишний час на физию Джоша.
- Он тебе не нравится? - спросил Сеня как-то утром, едва Джош, виляя бёдрами, скрылся за входной дверью.
- Прекрасный вопрос.
- Ладно. С понедельника начинаются курсы.
- Что? Какие курсы?
- По утрам - английского в Бруклин-колледже. Три часа в день, рассчитаны на полгода. Позанимаешься, подтянешь язык, смягчишь акцент. По вечерам там же возьмёшь какие хочешь - по специальности. Тут, правда, полугодием не отделаешься. На бухгалтера учиться года полтора. На сетевого администратора - два с половиной.
- Ты шутишь? - я от удивления едва не сыграла со стула. - У меня нет денег за это платить.
- Ты хотела сказать: «у нас нет»? Найдём деньги, авось не обеднеем.
- О, господи! Представляю, что скажет мама.
- Ни черта ты не представляешь. Это как раз её идея. Ну, в смысле, наша с ней общая.
***
Как-то вечером Сеня пришёл без лица. Краше в Мавзолей кладут.
- Сень, что случилось?
Он закусил губу и посмотрел на меня.
- Мы с Джошем…
- Что вы с Джошем?
- Расстались, - Сеня привалился к двери спиной и стукнулся о неё затылком. - Он меня бросил.
- Ох, ты…
Ночью я не могла уснуть. Сеня ходил по квартире, стараясь не шуметь, но было всё слышно. Я крутилась с боку на бок и потихоньку зверела. А потом вспомнила, что где-то когда-то у меня был «Донормил». Я прошлёпала на кухню и включила свет. Мать честная! На столе красовалась разграбленная аптечка, таблетки были сложены аккуратными разноцветными кучками, по соседству стояла бутылка вискаря. Супружник медитировал над этим бардаком.
- Ну-ка, повернись ко мне.
Сеня послушно поднял голову. Я размахнулась и влепила пощёчину. Вторую! Третью! Сеня не сопротивлялся.
- Что ты отсюда съел?!
- Ничего, - промямлил Сеня. - Только выпил немного…
- Выпил?! Да ты нажрался и решил, что из-за этого поца жизнь не мила? Так?
Сеня виновато кивнул.
- Шмак безмозглый, - я влепила ещё одну затрещину. - Шлимазл! Кретин! Жить он передумал!
Сеня поморщился так, будто ему жал галстук.
- Сонь, хватит.
- Хватит ему… Живо убирай весь этот халоймес.
Сеня принялся складывать таблетки в тубы. Пальцы у него подрагивали, таблетки не попадали в горлышки. Я посмотрела на это безобразие и присоединилась.
- Давай кофе сварим? - предложил Сеня.
- Угу.
Мы навели порядок и устроились за столом с кружками. Пили кофе молча, но без напряжения - уютно, как бывает между очень своими уставшими людьми. Рассвет занимался, и вдалеке, над Ист-Ривер, небо уже порозовело.
- Знаешь, Сонь, я иногда забываю, что ты…
- Что я фиктивная жена?
- Что ты не еврейка.
Рука у меня дрогнула, кофе выплеснулся на скатерть, и пятно разбежалось по ней звездастой кляксой.
- С чего ты взял?
- Да знаю. Давно уже.
- Как?!
- Ещё тогда. До Лас-Вегаса, - улыбнулся Сеня.
- Неужели Дашка?.. - обомлела я.
- Угу. Она и сказала.
- Зачем?
- Да просто всё очень. Она тебе, Сонь, позавидовала. Я это сразу понял, ещё до того, как она сказала. И не хлопай ресницами… геи такие вещи чуют не хуже баб.
- Разведёшься со мной?
Сеня вздохнул, поднялся, взъерошил мне волосы.
- И кто из нас после всего шлимазл? Дурёха ты, Сонька, даром что шикса. Разведёшься, скажешь тоже… Когда мне с женой так повезло.
Такого адреса на листочке вызовов я еще не видел. Вопросов добавил еще старший врач смены.
Стоя у «Аквариума», он мял в пальцах незажженную сигарету. Очень серьезным взглядом, без привычного прищура и ехидства, проводил путь клочка дешевенькой бумаги от диспетчера под зажим на моей папке.
- Извини, что нарушаю очередность. Вызов срочный. Но… «шоки» заняты, а…
Тут он выдал нечто совершенно невообразимое:
- …А там… это… в общем, увидишь сам. Баб я туда послать не могу!..
Я проглотил возмущение и молчком потопал в гараж.
«Городская свалка. Южный сектор. Там встретят…» Выпученные глаза водителя тоже энтузиазма не добавили. Ехали молча. Только подъезжая к «адресу», когда «уютный летний бриз», напоенный ароматами летней кучи мусора проехался в полной мере по нашему обонянию, водила обреченно выдал что-то об уникальных анатомических особенностях жителей города.
Нас встречали. Двое работяг, в немыслимого цвета робах, и водитель мусоровоза молча дымили ядерной махоркой. Где-то сзади квакнула сирена милицейского уазика. «Джентльменский клуб» в сборе. Выездное заседание номер «мильен тысяч пятьсот первое» торжественно объявляется открытым. Белый халат смотрелся абсурдно, нереально чисто и неуместно в королевстве помоев и хлама. На какое-то время постарался отвлечься, разглядывая довольных жизнью ворон и удерживая силой воли на месте сожранный недавно бутерброд.
- Чем порадуете, компрачикосы?
Один из работяг, все так же молча, показал рукой куда-то в сторону.
Неподалеку в груде пестрого мусора лежала здоровенная грязная псина. «Совсем охренели!!! Для собаки вызвали. Нашли ветеринара… доктор Айболит, мля…»
Тут до меня доходит, что все молчат. Как-то очень странно. Напряженно. Делаю несколько шагов по направлению к собаке. На грязно-серой морде появляется ослепительно-белая полоска зубов и раздается низкое утробное рычание. Но это меня уже не занимает. Я смотрю и с трудом удерживаю рвущийся изнутри вопль… между собачьими лапами, у поджатого брюха с оттянутыми сосцами, лежит человеческий младенец. Новорожденный. Живой. Он не плачет, только беззвучно раскрывает рот. Слабо шевелит голубоватого оттенка ручками с судорожно сжатыми побелевшими кулачками. Он закопан в мусор до половины тела. Точнее, видимо, раскопан. Собакой. Щенной сукой. Которая лежит сейчас рядом, согревая ребенка своим тощим телом. Периодически вздрагивая и нервно облизывая его лицо, когда он вновь открывает рот. Эти кадры вламываются мне в голову по очереди, раскаленными гвоздями. Сзади, громко топая и сопя, появляются два милиционера. Один, увидев всю картину, багровеет лицом и начинает царапать кобуру, хватая судорожно воздух.
- Она его что, ест!!! Да я ее сейчас!!!
- Подожди! Она ж его не трогает, вон смотри… Греет…
Я приближаюсь и присаживаюсь на корточки. Не хочется орать, не хочется кидать чем-то в собаку. Нужно забрать ребенка. Но как доказать собаке, как убедить ее, что я, человек, не наврежу этому детенышу? Как ей поверить тварям, что закапывают своих детей в помойку? Живыми…
Презрение. Ярость. Жалость… Скорбь. Вот что я увидел в карих собачьих глазах.
По-крабьи боком приближаюсь к ребенку. Краем глаза держу в поле зрения задние лапы собаки. Если подожмет для прыжка, хоть успею прикрыть лицо или увернуться. Протягиваю руку к ребенку. Ворчание нарастает. Продолжая глухо рычать, собака морщит нос, показывая мне ослепительный частокол молодых клыков, и кладет голову на ребенка. Накрывая его и оберегая от прикосновения. Я медленно начинаю разгребать мусор вокруг тельца. Низкое рычание сопровождает все мои манипуляции. Так, наверное, работают саперы, обезвреживая мины. Собака глаз не сводит с моих рук. Не могу проглотить ком, возникший в горле.
- Собачка! Собачка… на-на-на, милая. На, возьми !
В какую-то мятую плошку водитель мусоровоза льет из термоса молоко. Очередное чудо. Словно извиняясь перед остальными, поясняет: «Язва у меня. Вот жинка термосок и снаряжает…». Собака вскидывает голову, почуяв угощение, и внезапно шумно сглатывает набежавшую слюну.
- Иди, собачка! Иди, моя хорошая… иди, попей молочка…
Еще раз, внимательно проследив за моими плавными движениями, собака встала. Глухо рыкнула, предупреждая. И, прихрамывая, подошла к миске с молоком. Только сейчас стало видно, насколько она худая и изможденная. Инородными телами болтались под втянутым брюхом наполненные соски.
- Щенки у ней, видать, где-то рядом. Вишь, титьки-то от молока трещат, а сама тощщАя, как вешалка…
Собака жадно хватала молоко, не отводя глаз от меня и младенца. Достаточно было нескольких движений, чтобы полностью выкопать ребенка из мусора. Взяв его на руки, я поднялся с колен. Ко мне уже спешил водитель с простыней. Ребенок жив. Обезвожен. Голоден. Но видимых повреждений нет. От роду ему максимум несколько часов. Снова ловлю на себе собачий взгляд. Встречаемся глазами. «Все будет хорошо», - шепчу я себе под нос. В ответ вижу еле заметный кивок повисшего хвоста. Ловлю себя на том, что хочется попросить у псины прощения.
- Доктор, вы куда ребенка повезете?
- В 6-ю ДКБ.
- Мы потом туда заедем, протокол подписать.
Старший милиционер, сняв фуражку, вытирает от пота лицо и внезапно, скрипнув зубами, выдает:
- Найти бы эту ссу…, извините, мразь ! Которая ребенка…, ну понимаете!!! И грохнуть на этой помойке…
Дослушиваю эту свирепую тираду уже в машине. Водитель аккуратно закрывает за мной дверь, обегает «РАФу» и плавно трогается с места.
Мы едем по городу. Быстро. Молча. Остервенело удерживая в узде эмоции. Не хочется говорить. Хочется орать до немоты и биться головой. «Так нельзя!!! Это невозможно!!! Люди так не должны поступать, если они еще люди…»
Осторожно вылезаю из машины и быстро прохожу в приемный покой, улавливая на себе удивленные взгляды. Я еще не сказал ни слова, но ко мне обернулись все присутствующие. Тут до меня доходит, как я выгляжу и чем пахну.
- Вы из какой помойки выскочили?! В таком виде - и в приемник детской больницы?! Вы что себе позволяете!!!
Неопределенного возраста медсестра, продолжая накручивать себя визгливыми воплями, начинает извлекаться из-за стола. На ее крики выглядывает из смежной комнаты врач. Видит меня, меняется в лице и тут же понимает, что на руках у меня ребенок. Подскакивает, перехватывает. Мгновенно рядом возникает вихрь халатов. Все.
…Еле перебирая ногами, выползаю на крыльцо. Едем на станцию. Переодеться, помыться, написать карточку вызова.
Забыть бы такое. Навсегда. Да не получается…
Случилось это еще до войны. В лесу стоял дом лесника, но жила там одна только женщина. В пожаре погибла вся ее семья, муж и сын. Остался только пес неизвестной породы. Большой, черный, с белым пятном на груди. Он сам еле остался жив. Бросившись в горящий дом, он пытался вытащить ребенка, но не успел, мальчик задохнулся в дыму. А еле живого обгорелого пса женщина выходила. В благодарность он платил ей поистине сыновней любовью, заменив потерянную семью. Не в силах жить в деревне, где случилась трагедия, она попросилась у председателя назначить ее на место пожилого лесника, давно ищущего себе замену.
Председатель сначала сопротивлялся. Виданное ли дело, женщина одна, в глухом лесу, полном волков и медведей. Но женщина была настойчива и добилась своего. Так они и зажили вдвоем. Председатель поначалу часто наведывался в гости, проверяя, но вскоре понял, что новый «лесничий в юбке» неплохо справляется, и оставил их в покое. Первая зима прошла спокойно, а ранней весной пес стал надолго пропадать в лесу. Женщина не знала, что и думать, с тревогой ожидая припозднившегося «сына». Но однажды пес пришел не один.
На опушке, недалеко от дома, стояла молодая волчица. Вот так и раскрылась причина опозданий и исчезновений.
Поселилась молодая семья в будке. И все бы хорошо, но волчица никак не хотела мириться с присутствием человека. Как только женщина подходила к будке, она тут же пряталась, рычала и скалилась. Однажды ночью в дверь поскребся и тихо заскулил пес. Женщина выскочила во двор. Он привел ее к будке.
Волчица лежала на подстилке и с трудом дышала. Женщина залезла внутрь и, ласково приговаривая, стала ощупывать ее. Волчица, ослабленная болезнью, не сопротивлялась, только тихо поскуливала. Все кости были целы, а пасть чистой. Что же случилось?
Женщина не знала, что делать. Встревоженный пес лежал рядом с подругой, в надежде смотря на «мать». Не в силах сидеть дома, она взяла старый полушубок и легла в конуре. Тесно, но тепло и даже немного уютно. Пес лег на пороге и, не мигая, смотрел на «жену». К утру женщину сморил сон. Проснулась она от того, что кто-то лизал ей лицо. Открыв глаза, она встретилась с желтым волчьим взглядом.
Волчица поддела носом полушубок, которым укрывалась женщина, и залезла под него, свернувшись в клубок, грея и греясь. Женщина осторожно потрогала нос. Влажный. Спокойная, что все обошлось, женщина уснула.
А потом родились щенки. Два крепких красивых мальчика. Настоящие волки. Вот только ростом и цветом пошли в отца. С таким же белым пятном на груди. Но вместе с радостью пришло и горе. Защищая дом от медведя, погиб пес. Женщина похоронила его там же, рядом с большой белой березой. А потом всю ночь над могилой плакали две женщины, потерявшие сына и мужа. Волчица не оставила женщину. Вскоре и в деревне привыкли к ней и иначе чем «невесткой» не называли.
Но человеческая жизнь не бесконечна. Председатель ехал к дому лесника, как вдруг под ноги лошади бросился волк. Чудом удержавшись в седле, он уже сдернул с плеча ружье, как узнал «невестку». Волчица металась по дороге и скулила. Почувствовав неладное, мужчина подстегнул лошадь. Он нашел ее в доме уже остывшую. Вызванный фельдшер сказал, что остановилось сердце. Хоронили женщину на деревенском кладбище. Все это время председатель видел мелькавшие спины трех волков. Серебристую, волчицы, и черные, ее сыновей. А ночью вся деревня не могла уснуть. Выли волки.
- А что случилось с волчицей и ее щенками? - спросила я.
- Они ушли в лес.
Говорят, волчица до самой смерти так и не подпустила к себе ни одного волка. А через три года ее нашли мертвой на могиле пса. Председатель, не слушая никого, похоронил ее рядом. Щенки выросли и стали вожаками. У них тоже родились дети. А самое удивительное, что стаи, у которых были черные вожаки, никогда не нападали на людей и скот. Да и охотники тоже их не трогали. Помнили про верного пса и его подругу.
- Шкура черная, а душа белая! - говорили про них.
А еще говорили про странную женщину, помогающую найти дорогу потерявшимся в лесу. Рядом с ней всегда две собаки. Одна из которых так похожа на волчицу.
Природа одарила Надю грудями в те далекие времена, когда о силиконе никто еще и не слыхивал. Одарила горячо и щедро - две упругие дыньки пятого размера торчали в разные стороны, обольщая деревенских мужиков острыми гвоздиками сосков.
Надя козырь свой понимала, и лифчик не носила, позволяя
богатству свободно раскачиваться под сарафаном, хотя в те годы в моде были два жестких заостренных лифом конуса. Начесов тоже не делала, и пшеничные локоны беспорядочным водопадом ложились на спину и плечи, потакая древним мужским инстинктам.
Причина такого аскетизма и минимализма крылась не только в желании обольстить, но и в крайней бедности девушки. Об отце ее было известно только то, что он пил, а о матери она не говорила вообще никогда, и ни при каких обстоятельствах. Спрашивать о ней специально было неудобно - рождение Надино пришлось на послевоенное лихолетье, голод и разруху, там всякое могло быть.
Даже и предположить не могу, куда подевалась мать, умерла, не выдержав суровых лишений, или сбежала с цыганским табором, только вот в Надиных воспоминаниях она категорически отсутствовала с самого рождения. Об вечно пьяном отце же Надя говорила с теплотой человека, не знавшего лучшей доли. А после его смерти с благодарностью и благоговением отстроила каждый угол его перекошенного домика.
Наверное, для каждого ребенка родители - это Бог. Так вот Надино божество было грязным, вонючим, вечно пьяным, но, тем не менее, единственным родным. Заводились в доме время от времени и какие-то бабы, несчастные, голодные до мужика, но долго не задерживались. Одна научила в детстве Надю молиться, но почему-то Ангелу, я не знаю что это за молитва такая, но она сыграет потом в судьбе девочки определенную роль.
Так вот, Надин Бог-отец мог неделями забывать о ней, поручая пропитание малышки ей самой, но в деревне не без добрых людей, и Надя выжила. И не только выжила, но и расцвела пышным девичьим цветом. Стоячие дыньки грудей мерно покачивались при ходьбе, подпрыгивали при беге, а в холодную погоду дразнились виноградинками сосков. Выдержать такое в эпоху без порно (и даже без телевизора) было очень непросто, и сразу два деревенских мужика отдали ей свое сердце.
Первым был водитель автобуса, мужичок серьезный, но скучный, чуть не угробивший свою машину с пассажирами, когда она в легком платье в цветочек бежала на остановку. Вторым - местный гармонист без определенного рода занятий, высокий и широкоплечий, и вечно пьяный, как и Надин отец. Впрочем, других, трезвых мужиков в деревне почти не было, а где их взять?
Гармонист, как я уже говорила, был молод и хорош собой, вышел лицом и ростом, и с точки зрения генетики был далеко не худшим выбором. Так же думали и местные девки, да и бабы тоже, и гармонисту давали. Давали без брака, активно и наперегонки, не смотря на то, что секса тогда не было. А была, конечно, только любовь.
В этой самой любови красивый гармонист и признался сисястой деревенской девчонке, рассчитывая тут же помять эти сочные дынечки.
- А раз любишь, тогда женись! - хохотнула она. И… согласилась. А он и правда женился.
А че не жениться, если девка просит? И даже сходу могучим молодым организмом заделал молодой жене ребеночка.
Ребеночка-то заделал, а кобелиные замашки не оставил. И после появления в доме малыша продолжал все также пить, шляться с гармошкой по бабам, и признаваться им в любови самым искреннем образом.
Домой заваливался раз в неделю, и кидал Наде немного картошки. На вот, поешь.
Надя тем временем сидела дома с малюткой, и молилась тому самому Ангелу, как ее научила очередная папина бабенка в детстве.
- Ангел, сделай, пожалуйста, так, чтобы у меня не пропало молоко! - со страхом твердила она, пересчитывая картофелины. - Сделай так, чтобы нам этого хватило на неделю. И если можешь, пошли нам хотя бы одну морковку. Очень морковки хочется.
Через пару дней запас оставленной заботливым муженьком картошки подходил к концу, и Надя всматривалась в окно с чувством леденящего ужаса. А что, если не придет? А что, если заночует у очередной лохудры, и молоко пропадет???
Она, Надя, продержится еще несколько дней, а вот ребенок, он же без молока погибнет, да? И Надя еще отчаяннее молилась Ангелу, и Ангел не подвел, и послал ей с сердобольной соседкой королевский пир: морковь, картошка, лук. Все выжили.
За этот год Надя стала старше, чуть потеряла от упругости грудей, немного озлобилась и твердо решила выйти на работу. С муженьком развелась, поимев на память от него трипак и звучную фамилию. Работа нашлась, нашлись и ясли, и через пару лет - для нас такое сейчас читать удивительно, но, видимо, было - так вот, через пару лет она даже получила КВАРТИРУ для проживания.
Жизнь молодой грудастой разведенки со своим жильем изменилась до неузнаваемости. Количество кавалеров у Нади росло в геометрической прогрессии, все хотели водить с ней знакомство, и даже заруливали на часок признаться в любови, так как про секс тогда говорили мало, а лучше вообще не разговаривали. Некоторые и просто имели Надю деловито и без слов, расплачиваясь мужской работой и услугами. Но она не горевало больно-то: хоть голодная не сидела. После того ада этот показался малинником.
- Блядища! - шипели зло соседи. - Хоровод из мужиков у нее.
Надя переживала, но что делать. На чужой роток не накинешь платок, как говорится. Однако ненависть росла. Шипели мужики, особенно из тех, которым не досталось, все больше, с черной, испепеляющей яростью. Взрослая Надя от этого сжималась в комок, а маленькая девочка внутри нее плакала.
- Ты знаешь, а пойдем ко мне? - предложил очередной кавалер, стремясь утешить любовницу. Будем там встречаться, там не знает тебя никто. И Надя поехала, оставив уже подросшей девочке ключи. Но явно переоценила ребенка. В тот же вечер ребенок благополучно ключи потерял, и в результате всю ночь ютился на большом общем ящике для обуви, где его и обнаружили под утро бредущие на завод соседи…
Надя на всех парах, покачивая приспустившимися, но вполне годными грудями, неслась домой, чтобы застать как раз эту сцену.
- Тварь! Шалава! - плюнул в ее сторону сосед. И глазами указал на ящик.
Не успела она расплакаться от обиды, как из деревни пришло нехорошее известие. Умер пьяница-отец.
С отягощенной нехорошими соседями квартиры Надя съехала, и поселилась с дочкой в отцовском доме, оставив все мысли о женихах до той поры, пока малышка не вырастет. Мужа-гармониста на тот момент в деревне простыл и след, но это было и к лучшему.
Надя работала пусть без энтузиазма, но ответственно, и даже снабдила дочь-подростка путевкой в лагерь. Именно тогда и настигла ее поздняя, страстная, осенняя любовь.
Страшная гроза разыгралась над поселком, струи дождя отчаянно молотили по крыши Надиного домика, когда ей вдруг послышался стук.
- Хозяйка! Пустишь грозу переждать? - На пороге ее домика стоял мужчина. Живой, настоящий, правда, сильно вымокший.
Надя достала бутыль самогона, разлила по стаканам для согреву, снабдив гостя закуской из жареной рыбы. Откуда ты такой взялся-то? Залетный оказался городским, да еще и важной уважаемой профессии товарищ - гинеколог.
- Ой, а можешь посмотреть? - кокетливо засмеялась захмелевшая Надя. Он, конечно, мог.
Когда они упали на кровать, Наде показалось, что гром разразился какими-то особо отчаянными раскатами. И она открылась ему вся, душой и телом, со всеми секретами.
Неделю непогоды пережили вместе, природа как будто нарочно взбунтовалась, решив подарить Наде напоследок осеннего счастья. А потом уехал. Женат.
Ту я, наверное, должна была бы написать, что она никогда его не видела потом, но это неправда. Объявился он, что самое странное, через много лет, как раз тогда, когда страна начала массово верить в Бога… Покаялся, что ли? Очень религиозным вдруг стал.
Она с трудом узнала его - постарел он конечно, сильно. Да и Надя была к тому времени далеко не девочка. Пшеничные локоны свалялись в короткую нелепую стрижку, руки затяжелели, а упругие дыньки потянуло к пупку земным притяжением.
Он как-то замешкался, разговор не клеился. Все вспоминали, как счастливы были тогда. И вдруг такая странность, я не знаю, зачем ему было это надо. Короче, он достал несколько купюр и положил ей на стол. И говорит:
- Надь, ты это… Вот я принес… Ты для себя что-нибудь сделай, а… Ну вот что тебе всегда хотелось.
- Как же это! - причитала Надя, и чуть не плакала. - За что же это…
- Ты возьми… - сказал он, смущаясь. Он и сам не понимал, зачем отнес этой женщине из прошлого очутившиеся вдруг в его руках шальные бабки. С чего, почему? Надя поломалась для виду, но уже знала, что будет делать.
На следующее утро наняла мужика на экскаваторе, и он выкопал ей мечту всего ее детства - свой пруд. Через какое-то время пруд наполнился водой, и Надя получила небольшой водоем на собственной фазенде. Она врыла два столбушка, накрыла их доской, и теперь любила сидеть на этой скамейке, уставившись в водную гладь, принадлежавшую только ей.
Солнце уже ушло в закат, когда она вдруг сбросила платье, и легко, как девочка, плюхнулась в мутные воды. Надя плыла на спине, тяжелыми дынями к верху, скрытая от посторонних глаз темнотой сумерек. Всем телом принимала свой первый в жизни настоящий подарок - собственное озеро.
Оно ласкало Надину кожу теплой затхлой водой, оно смывало с нее грехи… Потому что женские грехи обязательно надо смывать, а о мужских в этой истории вообще мало кто помнит.
Он умер уже давно. Когда точно, уже сам не помнил, лет пять назад… или больше, все перемешалось, в разлагающемся мозгу. Его добротный, дубовый гроб, хоть и дорогой, немного поизносился и давно уже не предоставлял комфорта, а вечно не спокойные короеды, постоянно грызущие древесину, мешали спать. К тому же он не любил холод и сырость. Он и при жизни часто болел простудными заболеваниями, сказалось детдомовское детство. Он помнил, не смотря на происки червей, беспредельно шаривших в его мозгах, что был преуспевающим бизнесменом, и после трудового дня, закутавшись в плед, садился перед камином, с кружкой горячего чая. Да, он любил все теплое и светлое. Ему надоело лежать в темноте и сырости, и он начал по ночам выходить из своей могилы. Он или отжимался, или делал, неспешную пробежку, по периметру кладбища, чтоб размяться и согреться, не смотря на куски отваливающейся плоти. По началу он просто ложил их в карманы дорогущего костюма, из модного бутика. А как-то раз, выйдя за ограду кладбища, он увидел мусорные контейнеры, и случайно заглянул в них. Ценной находкой оказался скотч. Раздевшись до гола, с помощью скотча он приделал обратно, отвалившиеся части и снова облачился в костюм от Кардена. Но несмотря на июльскую жару ему постоянно было холодно, и однажды в баке, он нашел, старую, но довольно еще приличную, куртку «аляску», как раз его размерчика. Он с радостью напялил ее на себя, застегнувшись на все молнии. Теперь его ночные вылазки из могилы, стали более комфортными. Он медленно прогуливался по кладбищу, изредка пугая, задержавшихся посетителей или местных алкашей.
Как-то прогуливаясь по кладбищу, он остановился у могилы, недавно погребенной женщины. Почему то его, магнитом тянуло, на излучающую тонкую нить света, могилу. Рядом была добротная, дубовая лавка и столик с мраморной столешницей. Он присел и глянул в безоблачное небо, где мерцали беспечные звезды и водили хороводы на млечном пути. Взглянул на фотографию усопшей, в черной рамке, различил, до боли знакомые черты. Напрягая свой, давно уже гниющий мозг, и на время успокоив червей, шевелящихся, и вечно что-то жующих, начал что-то вспоминать. Перед глазами поплыли какие то картинки, старые фотографии, и отчетливо лицо этой женщины. Прочитав имя, отчество хозяйки могилы, в башке как током ударило. Галина Николаевна Шемаева:-была надпись под фотографией. Он был в шоке, встал с лавочки и стал прохаживаться вокруг оградки. -Так это моя бывшая жена!-воскликнул он и сел на лавочку. Воспоминания захлестнули его, и в полупустой череп начали возвращаться обрывки прошлого…
…Бизнес процветал, но происки конкурентов не давали спать спокойно, да и коллективчик в фирме подобрался мерзопакостный, себялюбивые по#@исты, которые улыбались тебе, и со всем соглашались, но за спиной, или косячили, или что-то мудрили, в отличии от главбуха, старенькой дамы. Евдокии Дмитриевны, которая всеми правдами и неправдами, вытягивала фирму из глубокой жопы, и однокашника, друга и партнера, Игорька Шемаева. Из за бизнеса не было время на семью. А жена была красавица, да и годовалый сыночек, Ваня, круглолицый баламут. Они как раз в то время и расстались. Она говорила, что устала от такой жизни, что хочет более часто видеть мужа в кругу семьи. Она просто ушла, забрав сына и минимум вещей, сбежала. Да он переживал, искал их, а найдя, иногда навещал их, дарил сыну подарки, плюшевых мишек и забавных слоников, жене давал деньги на воспитание сына… Потом погряз в рутине работы, и времени на встречи у него не было, но зато исправно высылал деньги…
…Теперь он старался почаще вылезать из своей могилы и укутавшись, в полюбившуюся ему, куртку «аляску», прогуливаться возле оградки ее могилы, или сидеть на лавочке, глядя на звезды и на ее фото, на черном кресте, и предаваться воспоминаниям из прошлой жизни. Однажды он вылез, довольно таки рано, надоело крутиться и ворочаться в тесном гробу. Он пришел на ее могилу и сел, молча смотря в небо. Вдруг скрипнула калитка и он услышал детский голос:-Здравствуйте! Он прикрыл рот рукой, чтоб не вывалилась челюсть, ответил:-Здравствуй!-застегивая молнию капюшона, который стал напоминать хобот слона. -А что вы тут делаете?-спросил мальчик, лет семи, и положил две гвоздики на могилу женщины.-Да…сижу…просто на звезды смотрю:-опешил он:-А ты, что не боишься меня, мальчик? Мальчик захихикал и присел на край лавочки:-А чего тебя бояться, ты похож на доброго слоника! -А почему ты один, здесь?-он запихнул себе в рот, пол пачки «орбита», достав из кармана куртки, дабы не дыхнуть на ребенка, весьма неприятным запахом. -Так здесь моя мама, я часто прихожу к ней:-на лице мальчика блеснула грустная улыбка:-А живем мы тут рядом… во-он в той девятиэтажке, папа недавно купил квартиру, говорит, чтоб быть поближе к маме. -А почему ты один, без папы?-его начало кидать в дрожь, не смотря на теплую, летнюю ночь. -Так он постоянно на работе, со мной няня сидит, но она старенькая, уже спит, а я к маме пришел. Папа говорит, что она всегда с нами и смотрит на нас с небес. А почему вы дрожите, вам холодно? У меня есть чай. Мальчик достал из рюкзачка термос, и налив в кружку, передал ее своему собеседнику. Он обеими руками сжал горячую кружку, обжигающую костяшки пальцев, и с жадностью пил ароматный напиток.-А как звать то тебя, мальчик?-спросил он. -Меня? Ванька:-ответил мальчик, наливая себе горячий напиток.-Меня тоже, Иваном зовут, значит мы с тобой тезки:-сказал он и заерзал на лавочке. -А можно я тебя буду называть Добрым слоником?-неожиданно предложил Ваня. -Можно, тебе можно, да хоть чертом лысым. -Нет, на черта ты не похож, ты просто слоник, добрый слоник!-засмеялся мальчуган…
…Он стал приходить каждый день и приносить горячий чай в термосе, и разные печенюшки. Они просто сидели на лавочке за мраморным столиком и мирно беседовали. Он рассказывал Ване разные истории и сказки, которые временами всплывали, из изъеденной червями памяти. Потом он провожал мальчика до главных ворот кладбища, прощался с ним, мысленно желая обнять, и возвращался в свою могилу, не забывая, проходя возле домика, вечно пьяного сторожа, постучаться в окно и скорчить жуткую рожу, или скрутить костлявую фигу. Сколько сторожей там сменилось… неизвестно. А однажды, при встрече с Ваней, зашел разговор об его отце. И мальчик поведал ему о том, что отец не так давно вышел из тюрьмы, якобы за убийство человека, но его папа очень добрый и не мог такое сделать, и его не законно осудили на пять лет, но помогли адвокаты и его отпустили раньше. Он по началу не придал значение рассказу Вани. Рассказал ему очередную сказку на ночь, проводил его за ворота кладбища, и насвистывая свою любимую мелодию, отправился спать. Но в эту ночь, почему то не спалось, или черви в мозгу усиленно копошились, или нахлынули, какие то старые воспоминания…
…Вот он с друзьями на природе, сидит за столиком и пьет дорогой вискарь… потом идут по лесу с ружьями… охота…точно…он любил охоту, любил бегать по лесу, стрелять… но не в животных, так просто или вверх или в дерево. Попадали другие. В их компании таких много было, с горящими от азарта глазами. И вот все бегут за кабаном и стреляют. Он тоже выстрелил пару раз в воздух и сел на пенек перекурить. И тут из-за дерева показался Игорек, лучший друг и одноклассник. Он затянулся, и выпустив дым спросил:-А ты то что не охотишься, тебе тоже кабанчика жалко? На что он глупо улыбнулся и выстрелил ему в грудь из обоих стволов… Он не спал всю ночь и крутился в своем тесном гробу. Вот так друг, забрал у него все, и жизнь, и жену с сыном, и бизнес. В его гниющем мозгу зарождались коварные планы мести. Смерть, только смерть сможет нас успокоить и примирить. Потом, короткими ночами, он тренировал костяшки своих пальцев, делая отжимания и загибая прутья оградок. Он уже отчетливо представлял, как вцепится в горло Игоря, и глядя в его бесстыжие глаза, свершит свое правосудие. На очередной встрече с мальчиком он предложил ему, уговорить своего отца прийти сюда вместе. Что мол дядя Ваня приглашает на пикничек, и у него есть интересное бизнес предложение для его папы.-Скажи ему, что с ним хочет встретиться Иван Артемьев, думаю он вспомнит меня. Проводив мальчика за ограду, он долго бродил между крестов и памятников. Иссохшее и дырявое сердце, бешено стучало внутри, готовое вырваться наружу. Потом долго крутился в гробу, предвкушая скорую встречу с обидчиком, разминая руки и щелкая костяшками пальцев. В эту ночь он встал по раньше и притаился в кустах, рядом с ее могилкой. Скрипнула калитка и вошел Ваня и слегка седоватый мужчина, который присев на корточки, положил на могилу цветы и зажег свечку. -Ну и где твой добрый слоник?-спросил он у мальчика:-И где, обещанный пикничек, бизнес партнера, дяди Вани, и откуда тебе знакомо имя Иван Артемьев? -Он придет, обязательно придет!-сказал Ваня, ставя на столик термос и пакет со сладостями… Он уже готов был пружиной броситься на врага и друга, и вцепиться в его горло, но тонкий лучик света, из ее могилы, на секунду ослепил глаза и обжег дырявую грудь… Ну убью его!-подумал он:-А что же будет с Ванечкой… детдом…повтор жизни своего отца? Этого допустить он не мог. Он встал и застегнув молнию капюшона, медленно побрел к своей могиле… Мальчик часто приходил на могилу своей матери и по долгу звал его:-Добрый слоник! Ты где, я тебе чай принес… А он стоял на своей могиле и вцепившись желтыми зубами в крест, скрежетал ими и выл, затыкая руками уши…
- Здравствуйте, у Вас любовь есть?
- Нет.
- А когда будет?
- Не знаю, климат изменился… она редко бывает. Возьмите секс.
- Нет, спасибо! У меня его много - как сорняк кругом растёт, надоел уже.
- А Вы его со специями приготовьте…
- Я секс готовить умею. Что только с ним не делал, только без любви не тот вкус. Секс без любви можно только с голодухи и то самый спелый.
- Ни чем Вам помочь не могу, любовь давно не завозили и когда будет не известно.
- Ладно, тогда дайте семена отношений, может любовь вырастет.
- Это книга жалоб, - объяснила Мама. - Если кто-то тебя обманул или обидел, ты можешь написать об этом.
Дома Мальчик открыл тетрадь в крупную клетку и принялся старательно выводить:
«КНИГА ЖАЛОП»
А) Брат дал мне щилбан и назвал Ушастикам.
Б) Папа ниразрешил носитца патамушта футбол.
Д) Мама заставила праглатит еще четыре пелъмень иначи никуданипойдеш.
Г) Кот несьел лидинец каторый я для нево оставил. Но облезал. И теперь ето вапще не возможно ест никому. В прочем можно дат брату.
Жить стало легче.
«Золотая пара нашего курса - так называли нас с Вадиком. Оба из хороших семей, весьма и весьма богатых. Золотая молодежь. Никто не удивился, что мы стали встречаться. В принципе, я бы Вадика давно уже бросила, слишком он был «мажорчиком» со всеми вытекающими грешками, но если бы не одно но… Отец Вадика.
Когда Вадик привел меня знакомить со своей семьей в качестве уже своей невесты. Я влюбилась. Знаете, что такое увидеть человека и оказаться огромным таким молотком прибитой к этой земле. Почему-то первой моей мыслью, когда я увидела отца Вадика, была: «Навсегда. Хочу от него детей». Вот моё, и всё тут.
Поэтому и держалась за Вадика, терпела все выходки.
Вадик жил с отцом, с женой его отец давно развелся, время от времени появлялись в его жизни какие-то женщины. Поэтому нашу с Вадиком свадьбу его отец воспринял с огромным энтузиазмом.
«Наконец-то в доме появится женщина!», отец сам своими руками делал ремонт в нашей будущей с Вадиком семейной спальне, хотя мог запросто нанять мастеров.
Вариант жить отдельно от отца Вадика даже почему-то не рассматривался.
Вечером перед нашей свадьбой, мы сидели с будущим свекром на кухне. Он чуть выпил, расслабился. Я, замордованная подготовкой к свадьбе, устало пила чай.
«А знаешь, я тебя люблю… Ничего не могу с собой поделать, и ты меня любишь, не спорь. Я ж вижу, как ты к Вадику относишься, единственный он у меня, балованный, с такими как он долго не выдерживают. А ты сильная… Не бросай его ладно?»
У отца Вадика оказалась неоперабельная опухоль головного мозга.
«Сама понимаешь, не смогу я тебе ничего предложить, сам не знаю сколько мне осталось… А с тобой и Вадик не пропадет, и я буду рядом сколько смогу».
Я сначала не верила, как ТАКОЙ мужчина может быть смертельно больным. Настоящий мужчина, он пах как мужчина, двигался как мужчина. Настоящий мой мужчина.
Я вышла замуж за Вадика. Все, что могла себе позволить - лишь изредко обнять любимого мужчину крепко-крепко. Как же я была счастлива этим.
Ложилась спать с Вадимком, а мечтала об его отце… Вот такое странное у меня получилось счастье.
Лишь одного счастья случалось никак - беременности. Как всегда это бывает, Вадик обвинил в этом меня, а врачи лишь разводили руками - никаких причин моего бесплодия у меня не обнаруживали.
После очередного скандала с мужем, обозвавшего меня бесплодной тварью, я собрала свои вещи и уехала на дачу к его отцу.
И с его отцом у меня все получилось! С одной ночи! Видимо, зачатие это не только физиологический процесс. Это еще и когда душа этого желает.
После рождения доченьки, я переехала загород на дачу. Так и жили я, моя доченька, свёкр и периодически приезжавший на выходные муж.
Мне тогда казалось, что мое счастье можно в мешки складывать и раздавать всем нуждающимся.
Я опять забеременела. И точно не от своего мужа.
Когда была уже на четвертом месяце, мой любимый мужчина стал умирать. Тлел, как прогоревший уголёк. А дула на этот уголёк как могла, но, видимо это оказалось сильнее моей любви.
Однако до рождения нашего сына дотянул. Терпел, стонал от боли во сне, но дожил.
Умер с улыбкой, когда сидел рядом и смотрел, как я кормлю нашего сыночка. Рядом бегала наша дочь.
После его смерти оказалось, что все его активы и немаленькое состояние переписаны на меня и моих детей.
Через полгода мой муж у меня спросил: Наши дети ведь от него, да? Я ж знаю, что стерилен, сразу сделал анализы, как у нас не стало получаться.
С мужем мы до сих пор вместе. Детей он любит, и иногда так похож на своего отца…"