Проснулась… достала радикульчик… открыла. достала блокнот
А в нем на белом по черному написанный новый романа … сюжет
- Ох. да …как нистрано каой идеал. ах как с фанатизмом …
Поэт озарено … написал:
Севодня важный конспект
палитру Вам важного протокола вердикт приговор
Слов и словосочетаний… рифму и Ямб…
Придуманный трижды в триаде портрет очерков и сюжетов «котлету «натюрмортов или просто натуры метода теории строения
Содержит метод мышления времени суток
Таланта… харизмы … в пребывании Дня.
Прошу вернуть авторское право. владельцу …
Проснусь молодой и новой,
Вся чистая - из ручья.
Как будто из кости слоновой
Выточена вся я.
Ветвей молодых побеги
Зеленый прорежет лист.
Воспряну из глины серой,
Стану быстрой, как свист.
Проснусь от сна поколений-
Глубокого сна наяву.
Автограф стихотворенья
Со звездного неба сорву.
Седые виски темнеют.
Спина разогналась, как лук,
И больше никто не смеет
Вырвать звезду из рук.
Проснусь молодой и сильной
Сегодня же на заре.
Останусь навек красивой,
Чеканенной в серебре.
Наталья Грэйс
6 июля 2015 года 22:51
Вначале курица была,
А уж яйцо - потом,
А если нет, то кто б тогда
Сидел на нём…
Наталья ГРЭЙС
27 ноября 2002 года
Госпожа Работа!
Послушайте!
Я стою в очереди за брильянтами,
Которые нужно гранить;
Жизни мне Вас не учить,
Но всё же, -
Послушайте!
Не принимайте решения,
Пока очередь не дойдёт до меня.
Кто Вам даст в сутках работы -
Длиннее дня?
Кто -
Кроме меня?
Иду - хорошо одетая,
К Вам на беседу.
Душа моя нераспетая
Будет к Вашим услугам
И в воскресенье, и в среду.
Чем же я хороша?
Тем, что я НЕ нанимаюсь, А - предаюсь.
Я Вас жду у машины, когда Вы ещё спите,
И когда Вы закончитесь,
Я ещё только
Начнусь!
Вы споткнётесь -
Я под ноги Вам расстелюсь -
В белошвейной рубашке,
В ботиночках лаковых!
Протяну Вам руку
В перчаточках маковых!
Госпожа Работа!
Примите Ваше решение,
Когда очередь
Дойдёт
До меня.
Наталья ГРЭЙС
11 сентября 2006 года
Предательская
Зыбкость под ногами…
Затылком чувствую
Твой поворот лица.
Боюсь, но так хочу,
Чтоб встретились с глазами -
Глаза.
Я оттого боюсь,
Что в них увижу
Все ту же ровную поверхность вод.
Я не хочу -
Идти ко дну все ниже,
Я не хочу -
Навстречу смерти делать шаг вперед.
Два поля зренья моего,
Как у хамелеона,
Вдруг повернулись в сторону твою.
Срываюсь, падаю с разгона,
Но чуть задерживаюсь -
На краю.
Улыбка не справляется с губами,
Но ты не в силах отличить
Морщины лужи -
От цунами,
А мне все кажется, что без тебя -
Не жить.
Отяжелело сердце,
И с последними шагами
За мной захлопывается
Капкан.
Должна быть сильной,
Если я - цунами,
А ты -
Лишь мой самообман.
Наталья Грэйс
8 декабря 2002 года
Я целую тебя
На хвое лесной,
Под соснами и под небом,
На заднем сиденье машины,
У двери, в постели,
Под солнцем, в метели,
Сквозь кожи и ткани,
Под свет фонарей,
До изнеможенья, экстаза,
Над крыльями ветра и джаза,
До взрыва, до смеха, до слёз, до оргазма!
В песке у горячей стены
Все чувствую ямки спины!
Целую в ладони,
Целую в вески
И в шоколадные с мёдом соски!
Люблю я, люблю я, люблю я,
Тебя в подколенки целуя!
Наталья Грэйс
23 февраля 2008 года
Что значат все дела земные
Без Со-прикосновенья рук
И Со-зерцания Со-вместного,
Со-чувствия и без Со-звучья двух,
Кого бы ни было,
Пришедших к Со-участию,
Со-знание делящих пополам,
Каким бы ни было название
И Со-держание к словам.
Со-греть Со-гласьем Со-желание
И два Со-чувства Со-вместить,
И Со-страдать для Со-вершения
Со-бытия с глаголом жить.
Со-звездья Со-браны в Со-дружества,
Во мраке Со-званы в Со-вет.
Страх перед тьмою стал Со-мужеством,
Чтоб Со-хранился белый свет.
Со-ревнование в Со-действии
Мечте состариться не даст,
И все на свете Со-размерности
Открыты Со-зерцанью глаз.
Со-скучиться, по-Со-беседовать,
В страдании - Со-проводить,
Со-браться, чтобы Со-изведывать.
И Со-крушиться, чтоб любить.
Со-временность Со-изволения
Со-держит Со-размерный смысл:
Со-рвать Со-плодие Со-мнения,
Со-единить со словом мысль.
Со-бытья в радостном движении
Как Со-поставить вкруг тебя?
Твоё ко мне Со-отношение
Со-умышляю
Со-любя.
Наталья Грэйс
Сентябрь 2001 года
Я Вас очень люблю,
хоть не знаю причины.
Я Вас очень люблю,
хоть не смею сказать.
Я Вас очень люблю,
до сердечной кручины,
До беспамятства, до -
невозможности лгать.
Я Вас очень любить
не устану стараться.
Я Вас очень любить
буду, чтобы узнать.
Я Вас очень любить
буду, чтоб не расстаться.
Я Вас очень любить
буду, чтобы сказать:
Я Вас -
Очень -
Люблю!..
Наталья Грэйс
13 ноября 2002 года
Анна Ахматова!
Ах! Как - матова!
Есть в твоём облике
Что-то шахматное.
Торжественный профиль,
Трагический стан,
Только кажущийся
Прозрачным туман
Страсти твоей,
Обёрнутой в шаль -
Полуулыбка - полупечаль.
Жгучая лава -
На синий лёд,
Мысль, которая не умрёт, -
Чёрная в белом,
На взлёт идущая, -
Слеза, чистое небо пьющая,
Мысль, скрипящая
По бумаге пером.
Ты - и она -
По клеткам вдвоём.
Стон - как парус,
Расправленный в сказ,
Чернилами сердца -
Прямо из глаз!
На троне шахматном -
Строгая дева
С бровями-птицами.
Ах! Королева!
Анна Ахматова!
Ах, как матова!
Есть в твоём облике
Что-то шахматное.
Наталья Грэйс
4 октября 2002 года
Отпусти то, что уже потерял -
Здоровье, человека или деньги.
Будь здесь и сейчас.
Если не знаешь - не знай.
Эмоции - переменчивая погода.
Во всем есть смысл.
Страх - корень всех зол.
Тем, кого очень трудно любить,
Нужна любовь больше всех,
И любить они могут сильнее,
Чем остальные.
Нет обыкновенных минут.
Все минуты - особые.
Нет никакого лучше.
Не льсти себе.
В смерти нет ничего трагического.
Трагично то, что большинство людей
Никогда не жили.
Полная уязвимость -
Вот настоящее мужество.
Нет конца и начала.
Есть только само действие.
Не получив желаемого,
Не страдай.
Получив что-то, не мучайся
От того, что не сможешь
Удержать это вечно.
Ты не контролируешь ничего,
Так что не теряй самоиронии.
Люби перемены,
В них жизнь.
Жаль, что ты несчастлив.
Это диагноз.
Наталья ГРЭЙС
Маргарита Константиновна Агашина (29 февраля 1924, Ярославль - 4 августа 1999, Волгоград) - известная российская поэтесса.
После окончания школы поступила в Московский институт цветных металлов и золота, но, не окончив второго курса, ушла в Литературный институт им. Горького. Училась на семинарах у В. Звягинцевой, В. Луговского.
После окончания Литинститута с 1951 года жила в Волгограде. В 1952 за поэму «Моё слово» принята в Союз Писателей.
Автор 36 сборников. Её стихи стали песнями: «Растёт в Волгограде берёзка», «Солдату Сталинграда» («Ты же выжил солдат»), «Подари мне платок», «А где мне взять такую песню», «Что было, то было».
Награждена орденом Трудового Красного знамени. Почётный гражданин города героя-Волгограда.
М. Агашина - первый лауреат Всероссийской литературной премии «Сталинград», учрежденной Союзом писателей России, Волгоградской областной администрацией и Волгоградской писательской организацией (1996).
Маргарита Агашина - о себе
Я родилась 29 февраля 1924 года в Ярославле. У нас, на левом берегу Волги, не было высоких городских зданий. Деревянные домики с палисадниками, со скамеечками у ворот, дворы, заросшие густой муравой, - раздолье ребятишкам. Отец мой тогда еще учился в медицинском институте в Ленинграде. Мама работала, каждое утро уезжала за Волгу на маленьком пароходике «Пчелка».
Помню первую песню, которую услышала: я лет до трех без песен не засыпала, и вот бабушка, не имевшая никакого музыкального слуха, укачивала меня одной-единственной песней:
Все платочки приносила,
Одна шаль осталася.
Всех хороших прилюбила,
Одна шваль осталася.
Такой же бесслухой была и мама, но она же научила нас с сестрой взрослой песне:
Спускается солнце за степи,
Вдали золотится ковыль…
Вспоминаю первые стихи, над которыми горько плакала, - «Орина, мать солдатская». Я еще не умела читать и только слушала. И вот мама доходила до строк:
Мало слов, а горя реченька,
Горя реченька бездонная…
И тут я каждый раз заливалась слезами. Некрасова дома читали много. Все любили его и даже тихо гордились тем, что мы, как и он, ярославские: мы же происходили оттуда, из некрасовских мест, отцовская деревня Бор - рядом с Грешневом. ОНекрасове и его стихах у нас всегда говорили с восторгом, нежностью. Я благодарна за это своей семье и судьбе. Потому что уверена: если бы в детстве я вот так же сильно полюбила другого поэта, я писала бы потом совсем другие стихи. А может быть, и совсем не писала…
Оба моих полуграмотных деда стихов не писали, но были, по-моему, поэтами. Дед по матери - Иван Большаков, по деревенскому прозвищу Ванька Мороз, был веселым, лихим парнем. Отслужив службу в царской армии, он вернулся в родные места только затем, чтобы жениться, и сразу уехал в Москву. Бабушка, кстати, говаривала, вспоминая: «Я и замуж-то вышла не за Ваньку Мороза, а за Москву». Дед служил дворником, рассыльным, кондуктором на железной дороге. Однажды, получив новую форму, на изнанке фуражки он написал: «Не тронь, дурашка, - не твоя фуражка!» Дед по отцу - Степан Агашин - в сосновый порог своего дома вбил подкову - верил, наверное, что принесет она счастье его детям. Детей было восемь, и на всех одни валенки.
Я думаю: вот от той озорной фуражки и от печальной этой подковы и пошла моя судьба. Дед Иван в свое время всеми правдами и неправдами сумел добиться, чтобы его дочь - моя мама - бесплатно окончила гимназию и стала учительницей. Отец же, врач, получил высшее образование один из всех своих сестер и братьев и, конечно, при Советской власти. Он прошел в своей жизни четыре войны: рядовым солдатом - гражданскую, был ранен в 19-м году в местечке Гнилой Мост под Витебском, потом, уже военным хирургом, финскую и Отечественную - от июля 41-го и до окончания войны с Японией.
Привольное было у меня детство, хоть и в городе я родилась. Каждое лето ездили мы в Бор. И как же все это помнится! Воблой и рогожей пахли пристани, на Бабайках покупали нам землянику - от нее белое молоко в тарелке становилось то голубым, то розовым. Пароходик шлепал колесами; у берегов, по колено в воде, стояли коровы - белые морды, черные очки. А там - Красный Профинтерн, четыре версты до Бора. Отцовский дом, огород, черная баня, за огородом луг - ромашка, иван-да-марья, колокольчики, а по лугу - речка Ешка, полтора метра шириной…
Потом мы перебрались на Среднюю Волгу, в теперешнюю Пензенскую область. И опять рядом красота: поляны незабудок, дубовые леса и осинники, полные грибов, заросли папоротника, а в них, под каждым кружевным листом, земляника, - не ягодка-две, а сразу пригоршню наберешь.
Затем жили мы далеко в Сибири, в тайге, в центре Эвенкийского национального округа, на фактории Стрелка Чуни. Отец зиму и лето кочевал по тайге с охотниками и оленеводами. Мама учила эвенкийских ребят в первой, только что открытой, школе. Над входом в школу - там, где теперь обычное «Добро пожаловать!», - висел плакат: «Рыба, пушнина, финансы, ликбез - вот четыре боевых задачи второго квартала». Запомнились наши дороги - зимой, на оленях через всю тайгу, от Стрелки до Туры. Ехали недели. Везли мешки мороженых пельменей. Ночевали в палатке.
В те детские годы много я видела красоты - и среднерусской, и северной, таежной. И люди рядом были прекрасные - простые, добрые, верные. Твердо знаю: там, на Севере, я впервые была счастлива оттого, что все были вместе. Все это и сейчас помню.
Но как-то так шла судьба и складывался характер, что не вся эта разная, счастливая, щедрая красота и даже не экзотика толкнули к первым стихам.
Первые, серьезные по чувству, стихи написала я, когда отец вернулся с Финской войны. Стихи были об этом. Их напечатали в областной пионерской газете и даже грамоту какую-то мне за них прислали. Это произошло уже в маленьком городе Тейкове Ивановской области, где я кончала среднюю школу, и где нашу семью застала Великая Отечественная война…
Сначала мы проводили на фронт отца и учителей. Потом ребят-старшеклассников. Я окончила курсы сандружинниц и работала в госпитале. Училась в девятом классе в третью, вечернюю, смену. В Тейкове и окрестных лесах и селах стояли тогда, как и везде, воинские части. В каждом тейковском доме жили летчики и десантники. И, конечно, у каждой тейковской девчонки был свой десантник. Они приходили к нам на школьные вечера, а мы - к ним в землянки, в пригородный лес, с самодеятельными концертами. И я читала свои стихи:
Когда штурвал сожмет рука пилота,
окутав поле дымкой голубой,
вас унесут стальные самолеты
в далекий путь, в суровый трудный бой…
О поэтических достоинствах стихов лучше промолчать. Но мне в последующей жизни довелось выступать, пожалуй, больше, чем надо. И ни одна аудитория не принимала меня так горячо. К этому времени я уже знала, что есть в Москве Литературный институт, и, конечно, мечтала в нём учиться. Но шла война, и вызов в Москву давали только технические вузы. Мне было всё равно - какой технический, и я выбрала просто институт с красивым названием: Институт цветных металлов и золота. Два года училась на горном факультете, сдавала с грехом пополам всякие технические сложности вроде сопромата и теоретической механики, но весной 45-го, не окончив второго курса, ушла в Литературный институт имени Горького.
Нас на курсе числилось двенадцать человек, и только один был прозаиком - остальные писали стихи! Сначала я попала в семинар Веры Звягинцевой. Был такой «девичий» семинар, который как-то тихо, сам по себе, распался. Меня вызвали на творческую кафедру и предложили - на выбор - два семинара: Михаила Светлова и Владимира Луговского. Светлова я, конечно, знала - «Гренаду», «Рабфаковку», «Двадцать лет спустя» … Мне стало страшно. Боже мой, я - к Светлову?.. И я не сказала, а выдохнула:
- Уж лучше к Луговскому!
Словно это было меньше, проще, чем Светлов. Но я тогда просто не знала ни стихов, ни даже имени Луговского.
Владимир Александрович Луговской - это было то, что нужно моему характеру, моей вечной застенчивости. На его шумных семинарах, где доброжелательные, но безжалостные собратья по перу громили друг друга, не выбирая выражений, особенно доставалось авторам «тихих» стихов. А тише меня была только Танечка Сырыщева. Владимир Александрович сам читал наши тихие стихи, громко читал. И подчеркивал голосом то, что этого заслуживало.
Много раз потом, после института, я встречала его в Центральном доме литераторов, в издательствах. Каждый раз замирала, как на семинарах. И так ни разу и не сказала, как я ему тогда была благодарна.
Да и только ли ему?.. В те счастливые времена нам преподавали Павел Антокольский, Константин Паустовский, Михаил Светлов, Александр Яшин, Константин Федин, Лев Кассиль. Нас учили лучшие профессора Московского университета. Конечно, это было счастье! И единственное, о чем я всю жизнь жалею, это то, что большую половину этого счастья я пропустила мимо ушей: я никогда не была прилежной ученицей.
Но - общежитие! Этот послевоенный холодный, голодный полуподвал знаменитого дома Герцена, где круглые сутки, в будни и в праздники - на подоконниках, в углах, на лестнице, за столами - громко и вдохновенно, не сомневаясь в своем божьем даре, молодые восторженные личности читали, подвывая, свои стихи, - это был еще один институт! Добровольные слушатели тут же громили только что рожденный шедевр, и ты отходил, убитый, думая о том, что у тебя не так, и что же тебе делать дальше. Да, это была великая школа. И пройти ее было не так легко…
Первое доброе слово от институтских ребят - такое долгожданное и строгое - я услышала осенью 1947 года на нашем традиционном вечере одного стихотворения. Я читала тогда «Хлеб 47-го». Конечно же, памятна и дорога по-светловски неповторимая похвала, несколькими годами позже данная Михаилом Аркадьевичем двум моим стихотворениям:
- Всегда пишите «Варю» и «Юрку»! И я буду вас нежно любить и подавать вам пальто…
В 1950 году я окончила институт. Дипломная работа - поэма «Мое слово» - получила отличную оценку и в 51-м была напечатана в журнале «Октябрь». Тогда же ее перевели в Болгарии, а потом в Корее. За эту поэму в 1952 году меня приняли в Союз писателей. И до сих пор получаю добрые письма читателей об этой своей первой, по сути, работе и удаче.
С 1951 года я живу в Волгограде. Его судьба, его люди, его матери и вдовы, его стройки, дороги, его необъятные, нелегкие поля - все это учило и учит меня жить, быть там, где все, горевать и радоваться вместе со всеми, не жалеть себя, оставаться самой собой. Благодарю судьбу за все годы, прожитые в этом городе, дорогом и любимом. За все, выпавшие мне, встречи. За все добрые слова, сказанные мне моими земляками.
…Если бы я жила в другом городе, я писала бы совсем другие стихи. А может быть, и совсем не писала.
Умер художник во мне, не создав ни картины,
Там же погибла в мученьях сплошных балерина,
И пианистку, кем стать бы смогла непременно,
Я из себя проводила под марши Шопена.
Скульптор дал дуба и склеила ласты певица,
Фотомодель умудрилась во мне удавиться,
Дама-политик загнулась и, дальше по списку,
Ноги в коньках протянула во мне фигуристка.
В ящик актриса сыграла, все планы ломая,
А шахматистку в себе придушила сама я,
Лишь поэтесса с конкретно поехавшей крышей
Выжила, стерва, и пишет, и пишет и пишет…
Имя Дмитрия Мережковского - одно из самых ярких в истории Серебряного века. Блестящий мастер эссеистики и литературной критики, философ, он был одним из пионеров жанра русского историософского романа и стоял у истоков символизма в литературе. 10 раз он был номинирован на Нобелевскую премию, а споры о его политических заявлениях в историко-литературной среде не утихают до сих пор.
Отдельного внимания заслуживает личная жизнь писателя, в которой любовь, работа и творчество слились благодаря союзу двух необычайно одаренных ярких людей - спутницей Мережковского на протяжении всей его жизни была поэтесса и критик Зинаида Гиппиус.
Не с первого взгляда
Романтических историй в жизни писателя было крайне мало, как и любых других привязанностей. «У него не было ни одного друга, - рассказывала позже Зинаида Гиппиус. - Вот как бывает у многих, нашедших себе друга в университете, сохраняющих отношения и после. Иногда - реже - сохраняется даже гимназическая дружба. Но у Дмитрия Сергеевича никакого „друга“ никогда не было. Множество дружеских отношений и знакомств, но я говорю не об этом».
Известно, что в 20 лет он был влюблен в дочь издательницы «Северного вестника» и имел серьезные намерения, но роман быстро завершился. О любви всей своей жизни, которая настигла его тремя годами позже, Мережковский в своей «Автобиографической заметке» пишет крайне скупо: «По окончании университета я уехал летом на Кавказ, встретился там случайно в Боржоме с
Ему было 23 года, ей - 19. У биографов есть легенда, что впервые портрет Гиппиус Мережковский увидел в доме начальника боржомской почты Якобсона, который приветил петербургского литератора и пригласил в гости. Сам Якобсон будто ухаживал за барышней и намеревался жениться, а Мережковский при виде ее изображения воскликнул: «Какая рожа!»
Впрочем, это не более чем анекдот: юную Гиппиус современники сравнивали с колдуньями, русалками и прочими сказочными персонажами, отмечая дивное сочетание стройности ее фигуры, пышных и длинных рыжих волос и глубоких серых глаз.
Будущая супруга Мережковского тоже не жаловала: «…Я отмечу странный случай, - пишет она, вспоминая предшествующий знакомству год. - Мне помнится петербургский журнал, старый, прошлогодний… Там, среди дифирамбов Надсону, упоминалось о другом поэте и друге Надсона - Мережковском. Приводилось даже какое-то его стихотворение, которое мне не понравилось. Но неизвестно почему - имя запомнилось». И добавляет: «Когда в зале ротонды, после какой-то кадрили, меня Глокке с Мережковским познакомил, я встретила его довольно сухо, и мы с первого раза стали… ну, не ссориться, а что-то вроде. Мне стихи его казались гораздо хуже надсоновских, что я ему не преминула высказать… Однако после первой встречи мы стали встречаться ежедневно, в парке, на музыке и у Якобсона… Но почти всегда разговор наш выливался в спор».
Спор этот продлился больше, чем полвека. Рассказывая о своем союзе с Мережковским, Гиппиус отмечала, что «прожила с ним 52 года, не разлучаясь ни на один день».
С любимыми не расставайтесь
Их действительно почти никто не видел по отдельности. Быть вместе для них было настолько естественно, что не потребовалось ни многословных объяснений, ни пышной свадьбы: обвенчавшись 8 января 1889 года, они весь день провели за чтением, а на следующий день Гиппиус, по ее словам, и вовсе забыла, что накануне вышла замуж.
Впрочем, как и в любом браке, здесь имели место и ссоры и ревность: Гиппиус принимала ухаживания многих поклонников и, возможно, поклонниц, и периодически устраивала супругу скандалы по поводу его собственных увлечений. Причем началось это уже через пару лет после венчания. Осложнялось это и странным распределением сил в семье: «Она очень женственна, он - мужественен, но в плане творческом, метафизическом роли перевёрнуты. Оплодотворяет она, вынашивает, рожает он. Она - семя, он - почва», - вспоминал позже секретарь Зинаиды Николаевны.
Никто, конечно, не скажет наверняка, остыли ли с годами их чувства, но факт остается фактом - всегда и всюду они были вместе. Их петербургская квартира в доме Мурузи (где потом жил Бродский) надолго стала интеллектуальным центром Петербурга. Гиппиус прекрасно вжилась в образ хозяйки литературно-философского салона, который притягивал самых талантливых поэтов, писателей, мыслителей.
Кружок перекочевал в Париж, когда в 1906 году супруги добровольно уехали на три года. Первая мировая война застала их в России, а Октябрьскую революцию оба восприняли как воцарение «царства Антихриста», торжество «надмирного зла». В 1919 году они вновь, теперь уже навсегда, покинули Россию и перебрались в Париж. Там же Дмитрий Сергеевич скончался в 1941 году от внезапного кровоизлияния в мозг и был похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. «Я умерла, осталось умереть только телу», - говорила Гиппиус после его смерти. Она пережила мужа на четыре года и обрела вечный покой под одним надгробием с ним.
Сказочные персонажи
Образ этой четы был настолько ярким, что оставил множество воспоминаний современников. Среди литературоведов бытует мнение, что Гиппиус и Мережковский были прототипами лисы Алисы и кота Базилио в сказке Алексея Толстого «Золотой ключик» (известно, что в вольном переложении истории Коллоди было немало аллюзий на мир Серебряного века).
Внешность супругов в мемуарах их знакомых проступает не менее фактурно, чем их характеры. «О Зинаиде Гиппиус в Петербурге ходили всевозможные легенды… Рассказывали, что она выходила на сцену в белом хитоне с распущенными длинными рыжими волосами, держа лилию в руках, и молитвенно произносила: „Я сам себя люблю, как Бога“. Рассказывали, что она требует, чтобы все ее бесчисленные поклонники, те, что женаты, отдавали ей свои обручальные кольца, и что она нанизывала их на цепочку, висевшую в изголовье ее кровати, - вспоминала писательница Ирина Одоевцева. - Видела я и прославленный портрет Бакста, где она изображена в черном трико, казавшемся в те далекие годы фантастически неприличным и скандальным. О Мережковском я знала, что он всемирно знаменит, дома ходит в ночных туфлях с помпонами, пишет четыре часа в день, каждый день, что бы ни случилось, а остальное время проводит в бесконечных дискуссиях с Розановым, Булгаковым, а главное - с Философовым и Зинаидой Гиппиус».
На парижских улицах люди оборачивались им вслед: «Они шли под руку - вернее, Мережковский, почти переломившись пополам, беспомощный и какой-то потерянный, не только опирался на руку Гиппиус, но прямо висел на ней. Гиппиус же, в широкополой шляпе, замысловатого, совершенно немодного фасона - тогда носили маленькие „клоши“, надвинутые до бровей, - с моноклем в глазу, держалась преувеличенно прямо, высоко подняв голову. При солнечном свете белила и румяна еще резче выступали на ее лице. На ее плечах неизменно лежала рыжая лисица, украшенная розой, а после визита Мережковских к королю Александру Сербскому - орденом Саввы II степени». Действительно, чем не Алиса и Базилио
Любовь моя - чудо безвести
пропавшее.
Дети мои - тетради, со стихами
истлевшие.
Счастье мое - цветы на могиле
увядшие.
Жизнь моя - память в душах ваших
тепло нашедшая…
Эти слова сказала Таня своей маме во сне на сороковой день после гибели.
Вы не хотите, чтобы знали,
что вы такого-то любите?
Тогда говорите о нем: «Я его
обожаю!»