Притихнет в эту зиму боль
Укрывшись первым снегом,
И души протяжный вой
Замрет под этим небом.
Заметёт печальный сон
Кружевными хлопьями снежинок.
Слез замерзших перезвон
Закончит странный поединок.
Не потревожив стен души
Они заснут все в эту зиму.
Не тревожь не вороши-
Пусть все молчаливо сгинет.
В душе станет тихо, свежо,
И вновь научиться летать.
Убьет зима всю боль ножом,
Раз осень не смогла сорвать
Русский водку пьет не зря,
Стихов, поэм и басен для.
На Руси мильон поэтов,
Алкоголиков и нет тут!
Когда туман сомнений
рассеется совсем,
всесилью тяготений
я стану глух и нем.
Померкнет свет желаний,
низвергнется кумир.
Никчёмными делами
наполнен будет мир.
И всех волнений ветры
улягутся во мне.
И мой портрет бесцветный
растает на стене.
Вечер. Витает печаль
Синей пичугой.
Будем сидеть и молчать
Друг против друга.
Вечер пронзительно тих,
Краток и долог.
И никаких-никаких
Нет недомолвок.
Не оглянуться вокруг -
Выйти из круга:
Что оказались мы вдруг
Друг против друга.
Русская речь, словно Волга,
И широка и вольна.
Нет величавее долга
Одолевать времена.
Есть пресчастливая мука
Литься, верша бытиё,
Каплей разумного звука
В мощном потоке её.
* * *
Бранитесь вы на то, что я живу
В другом каком-то, ирреальном мире,
На то, что вроде есть я наяву
И в то же время нет меня в квартире.
Простите мне полёты в «никуда»,
Что вязну в рифме и тону на слоге.
Вам скучно?
Вам темно?
Мне - никогда.
Я сам с собою в вечном диалоге.
Вы множите минуты на рубли,
Я множу день свой на четверостишья,
И из листов блокнотных корабли
Со стапелей сошли и в море вышли.
Счастливый путь!
На вспененной волне
Летят они, гонимые бореем…
И звонко мне!
И мелодично мне!
И плачу я, и этим душу грею.
И ощущаю: здесь я, наяву,
И в то же время нет меня в квартире…
Бранитесь вы на то, что я живу
В другом каком-то, ирреальном мире?
Хотите уподобиться волкАм,
Для поиска добычи сбиться в стаю?
Согласен, стану волком, но пока
Ещё разок куда-нибудь «слетаю».
Какие странные мы всё же люди,
А можно ли всех нас назвать людьми?
Мы себе и похвала, и судьи,
И даже палачи своей любви.
А мы говорим слова хорошие,
Когда друзья уходят в мир иной,
Часто как «Принцесса на горошине»,
Не восторгаемся людской красой.
А скульпторов, художников, поэтов,
Не ценим за их искромётный труд.
Мы их изжить стараемся со света,
И дожидаемся, когда умрут.
Вот тут мы начинаем их хвалить,
Льём слёзы, что их в жизни потеряли…
Не лучше ли позволить им творить.
Возможно, они б реже умирали.
Давайте за труды живых ценить.
А слёзы лить по ним - когда в печали.
Давайте просто ближнего любить,
Чтобы Людьми нас люди называли…
По виду, она Ваша дочь,
А Вы соответственно - папа,
Привязанный глупо, на скотч
Любовного, впрочем, романа.
Влекут ароматы вина,
В бокале, согретом руками,
И глаз золотых пелена…
Хоть это сейчас, но не с вами…
Вы просто творитель строки
И хочется взять да проснуться,
Но просите глупо руки, -
Поэзии в этом не густо…
Наука, как и поэзия, держится за метафору как слепой за палку. Однако, в отличие от поэзии, наука не стесняется раз за разом пользоваться одними и теми же сравнениями, заставляя их работать на регулярной основе.
Я три дня не слышу голос твой…
Удалила даже номер телефона…
Ты не со мной, так жаль… ты не со мной
Душа под грудами тяжёлого бетона…
Три дня истерики гнетущей, пустоты…
И сердце плачет о немыслимой потере
А в памяти слова…"Пока, прости…"
И места нет моей забвенной вере…
МАГДАЛИНА
I Чуть ночь, мой демон тут как тут,
За прошлое моя расплата.
Придут и сердце мне сосут
Воспоминания разврата,
Когда, раба мужских причуд,
Была я дурой бесноватой
И улицей был мой приют.
Осталось несколько минут,
И тишь наступит гробовая.
Но, раньше чем они пройдут,
Я жизнь свою, дойдя до края,
Как алавастровый сосуд,
Перед тобою разбиваю.
О, где бы я теперь была,
Учитель мой и мой Спаситель,
Когда б ночами у стола
Меня бы вечность не ждала,
Как новый, в сети ремесла
Мной завлеченный посетитель.
Но объясни, что значит грех,
И смерть, и ад, и пламень серный,
Когда я на глазах у всех
С тобой, как с деревом побег,
Срослась в своей тоске безмерной.
Когда твои стопы, Исус,
Оперши о свои колени,
Я, может, обнимать учусь
Креста четырехгранный брус
И, чувств лишаясь, к телу рвусь,
Тебя готовя к погребенью.
II У людей пред праздником уборка.
В стороне от этой толчеи
Обмываю миром из ведерка
Я стопы пречистые твои.
Шарю и не нахожу сандалий.
Ничего не вижу из-за слез.
На глаза мне пеленой упали
Пряди распустившихся волос.
Ноги я твои в подол уперла,
Их слезами облила, Исус,
Ниткой бус их обмотала с горла,
В волосы зарыла, как в бурнус
Будущее вижу так подробно,
Словно ты его остановил.
Я сейчас предсказывать способна
Вещим ясновиденьем сивилл
Завтра упадет завеса в храме,
Мы в кружок собьемся в стороне,
И земля качнется под ногами,
Может быть, из жалости ко мне
Перестроятся ряды конвоя,
И начнется всадников разъезд.
Словно в бурю смерч, над головою
Будет к небу рваться этот крест
Брошусь на землю у ног распятья,
Обомру и закушу уста.
Слишком многим руки для объятья
Ты раскинешь по концам креста.
Для кого на свете столько шири,
Столько муки и такая мощь?
Есть ли столько душ и жизней в мире?
Столько поселений, рек и рощ?
Но пройдут такие трое суток
И столкнут в такую пустоту,
Что за этот страшный промежуток
Я до воскресенья дорасту.
Он носит оружие только на левом бедре,
Он - щеголеватый красавец, повеса и мот.
Пока нелюдим, чёрный кольт мирно спит в кобуре,
Но в схватке один на один - непременно убьёт.
Не зная его, каждый тщится его обмануть,
Не видя его, каждый может его описать.
Глаза - будто бездна, где плещется в пламени ртуть,
Бесстрастен и холоден взгляд, он - стрелок, но не тать.
Он - меткий охотник, а мы - благодатная дичь,
Он - ловкий игрок, даже если ферзя не сберечь.
И нам не дано ни условий, ни правил постичь,
Порою и сам он не знает, что стоило свеч.
Ему бы по выслуге лет, отошедши от дел,
Заплечный мешок и в далёкий отправиться путь;
И статус ему позволяет иметь, что хотел,
Но не заменим на посту - такова его суть.
И он - не бездельник, любую работу давай:
Он плотничать мог бы иль в опере арии петь,
Но вольному - воля, спасённым - обещанный рай,
А кольт в кобуре - одиночке по имени Смерть.
Когда ты играешь словами,
Становится безразлично,
Поставят ли где-то камень,
Прибьют ли к нему табличку.
Не важно место и время,
Когда распрощаюсь с бренным я.
Вчера было только семя,
Сегодня - уже вселенная.
Когда ты играешь словами,
Вдыхая в бездушное смысл,
К началу я мчусь октябрями,
Освобождаясь от чисел.
Нежная мудрость младенца,
В мишке забытая плюшевом,
Находит дорогу в сердце,
Не знавшее в жизни лучшего.
Когда ты играешь словами -
Просто, легко, решительно, -
Тобою хранимое пламя
В скромной нашей обители
Тешится бликами, тенью,
Похрустывая поленьями;
Мне возвращается зренье,
Твёрдое личное мнение;
Все чувства во мне воскресают,
Лёгкие наполняются,
И линия жизни косая
Смело в спираль свивается.
Вытянул счастья билетик
И полюбил тебя сразу я,
Ведь ничего на свете
Нет сексуальнее разума.
И мне наплевать на таблички,
На место, время и дату.
Я камень воздвигну лично -
Сто миллионов каратов.
И возрождённое сердце
Во дланях по над головами…
Ты мне помогла согреться,
Всего лишь играя словами.
.
Меня часто спрашивают: «А когда вы начали писать стихи?» И мне всегда бывает трудно ответить на этот вопрос. Что понимать под словом «писать стихи»? Складывать фразы в правильно чередующиеся, зарифмованные строки и строфы? Если так, то я начала писать в самом раннем детстве, лет в шесть-семь…
…Солнышко светит и греет,
птичек слышны голоса…
Стихи у меня получались такими же гладкими и аккуратными, как многие из тех, которые я читала в детских книжках. И слова в них те же, и писать их было очень просто и легко. Я иногда брала тетрадку и говорила себе: а теперь я запишу про зиму. А теперь про весну. И это всегда удавалось.
Своим уменьем писать стихи я гордилась, но мысль о том, что, став взрослой, я буду продолжать это увлекательное, но отнюдь не серьезное занятие, мне и в голову не приходила. Повторяю - писать мне было очень легко.
Но вот однажды пропал без вести престарелый черный кот Буська, и мне захотелось увековечить в стихах это печальное событие. К своему немалому удивлению, я вдруг поняла, что написать об этом гораздо труднее, чем о зиме, весне или ручейке. И вполне понятно: ведь никто до меня не писал об этом. Никто, кроме меня, не знал нашего грузного, облезлого кота, его привычки спать в печке, его хриплого мяуканья, разорванного уха, манеру, привставая, толкать лбом в колени.
В данном случае я уже не могла пользоваться чужими и удобными и красивыми словами. Приходилось придумывать свои. Кроме того, мне было жалко кота и хотелось, чтобы другие пожалели его тоже. Все это налагало ответственность.
Я писала долго, и стихи получились гораздо хуже, чем обычно. Зато впервые в жизни закралось в меня подозрение, что все «сочиненное» мной ранее - совсем не хорошо и гордиться этим, пожалуй, не стоит. Во всяком случае, читать прежние стихи вслух мне было неловко и стыдно. С тех пор я начала прятать свои тетрадки подальше от посторонних глаз.
Было бы неверно сказать, что с этой минуты я стала поэтом. Сколько раз я еще поддавалась соблазну сложить стихотворение из чужих гладеньких и так хорошо, впритирку ложащихся кирпичиков.
Я была школьницей старших классов, когда ощутила необходимость написать замечательные стихи о любви. Только несколько лет спустя я смогла оценить действительные размеры постигшей меня неудачи. Стихи-то опять были не мои! Их наполняли грезы, слезы, луна, страданья. В них были удачные рифмы и редко-редко проскальзывала живая строка, согретая живым и подлинным чувством. И о любви и о страданиях я писала чисто отвлеченно, а поэзия этого не прощает.
Впоследствии, испытав и любовь, и горе, и разочарование и написав об этом стихи - в достаточной мере теплые и сердечные, я снова огорчилась: несмотря на «свои» слова, «свою» интонацию - это были все-таки неудачные стихи. В них говорилось о чувствах и переживаниях, сотни раз описанных до меня, и ничего нового нельзя было в этих стихах обнаружить. В них не было мыслей. А ведь мысль - это тот стержень, на котором держится все стихотворение.
Не надо понимать этого примитивно. Мысль не должна назойливо выпирать из каждой строки, иногда в хороших стихах на первый взгляд она вообще отсутствует. Но это только на первый взгляд. Мысль существует, как говорится, в «подтексте». Читатель настолько проникается настроением, мироощущением автора, что сам делает необходимый и единственно возможный вывод, то есть мысль рождается за пределами стихотворения, и читатель становится как бы соавтором поэта. И такого рода поэзия, где автор щедро делится с читателем правом и радостью открытия, для нас очень дорога. Поэт как бы посылает читателя: иди вот этой тропинкой! А сам отлично знает, куда эта тропинка приведет.
Это не значит, что мысль не может быть выражена в стихотворении вполне открыто, в виде афоризма, заключенного в одной-двух строках. Существуют отличные стихи и такого рода. Одно только недопустимо - это чтобы мысль была назойлива, чтобы она насильственно навязывалась, чтобы она плавала на поверхности, а не вытекала органически из всей ткани поэтического произведения.
Если нет в стихотворении поэтической мысли, вокруг которой группируются поэтические образы, последние начинают рассыпаться, многие из них при всей своей яркости оказываются лишними, немыми. Нет в таких стихах своего выраженного отношения автора к изображенным фактам и событиям, стихи получаются безыдейными.
Настоящая поэзия не может быть безыдейной. Пейзажные стихи, заставляющие читателя еще раз с еще большей остротой почувствовать, как он любит родные поля и леса, - это глубоко идейные стихи. Стихи, написанные о важнейших стройках, о героических делах, если они написаны не горячим сердцем поэта, а холодной рукой ремесленника, - безыдейны и вредны!
Чувства и мысли - вот что такое стихи. И, конечно, мастерство, потому что оно позволяет полнее и свежее выразить и чувства и мысли.
Так вот, когда я поняла, что опять пишу плохие стихи, я стала придумывать, а что бы такое оригинальное сказать. Надо ли объяснять, что из этого ничего не получилось. Думаю, что по-настоящему я стала писать во время войны.
Я работала в госпитале с утра до ночи и очень редко бралась за карандаш. Но сколько я передумала и перечувствовала за это время! И что самое удивительное, у меня появилось новое, никогда еще не испытанное мною чувство: мне вдруг захотелось, чтобы стихи мои узнали, прочли, мне хотелось своими стихами вмешаться в жизнь, что-то изменить в ней. Я понимала, как это трудно и ответственно, и все-таки эта мысль меня не покидала.
В 1944 году, когда я напечатала свои первые стихи, произошло событие, имевшее для меня громадное значение. В «Комсомольской правде» был опубликован цикл моих стихов под названием «Стихи о дочери». Я написала их действительно о своей маленькой дочке, и они мне казались слишком личными. Но их напечатали, и я была этим обрадована и встревожена. Но это не главное.
Главное то, что через некоторое время я стала получать письма со штемпелями полевой почты. Писали их самые разные люди. Были письма, написанные неуклюжим, корявым почерком, со множеством орфографических ошибок (самые для меня дорогие!). Но во всех этих письмах, в тех или иных словах, говорилось одно: «Хорошо, что вы написали о наших детях!» Каким счастьем было для меня читать слово «наших»!
Значит, что же получилось? Я писала стихи о своей девочке, о своей Наташе, а они - бойцы, приславшие мне свои письма, считают, что я писала про их детей! Это была такая удача, о которой я не могла и мечтать.
Думая об этом, на первый взгляд непонятном явлении, я впервые столкнулась с силой поэтического обобщения. Впоследствии я неоднократно получала письма читателей - добрые и сердечные, но ни одно не доставило мне той радости, которую я испытывала, раскрывая треугольные конверты с номерами полевой почты. Как эти незнакомые люди помогли мне на моем творческом пути! Наверное, здесь и надо искать его начало.
Ну, что же сказать еще? Война прошла, а жизнь продолжала течь со всеми своими сложностями, тревогами, противоречиями. Вырастало новое поколение. Я написала много новых стихов - удачных и неудачных, снова и снова убеждаясь, как нелегко создать что-то действительно ценное. Я ни минуты не обольщалась надеждой чему-то научить своих молодых читателей. Мне просто хотелось поделиться с ними своими размышлениями о жизни, воспоминаниями своей юности. Ведь даже у людей разных поколений есть много общего и дорогого.
И еще мне хотелось бы, чтобы это молодое поколение полюбило поэзию, чтобы оно видело в стихах не ряды зарифмованных строк, а живое сердце человека, в котором эти строки родились.
Charles Mackey
«No enemies»
You have no enemies, you say?
Alas, my friend, the boast is poor.
He who has mingled in the fray
Of duty, that the brave endare,
Must have made foes/ If you have none
Small in the work that you have done.
Youve hit traitor on the hip,
Youve dashed no cup from perjured lip,
Youve never turned the wrong to right,
Youve been a coward in the fight.
____________________________________________
Ты говоришь, что нет врагов?
Увы, мой друг, стыдиться впору!
Тот, кто не терпит дураков
И ради чести лезет в ссору,
Врагов иметь обязан. А тобой
Не сделан труд, предписанный судьбой:
Ты не загнал предателя в терновый куст,
Не выбил кубок из брехливых уст,
Ты правды луч не бросил в лживой тьме,
Ты труса праздновал в борьбе!