Мы договорились встретиться в гостинице в Петербурге. Я приехал туда раньше на три недели. Очень хотелось посмотреть город. Экскурсии я не любил. Я просто ходил и смотрел то что находил интересным. Иногда сидел в гостинице целыми днями и ждал ее. Погода была пасмурной. Гостиница была дешевая и сырая. В тускло освещаемых комнатах пахло плесенью. И почти каждый день на ужин давали селедку на промасленной бумаге. Перед ужином я обязательно спускался в киоск за вечерней газетой. Пронизывающий ветер заставлял меня поднять ворот, но никак не мог сдвинуть эти тяжелые тучи… Ворчание немолодой горничной убиравшейся за дверью, сопровождало меня когда я готовился ко сну. Я аккуратно складывал одежду и залезал в отсыревшую кровать. В оконные щели слегка дуло. Засыпая я доставал фото. Я так давно ее жду что эта неделя стала уже бесконечной. Я влюбился в это фото. Хоть и оно было черно белым, но я знал что у этой девушки глаза цвета неба. Того самого неба которого никогда не бывает в Петербурге.
День сменялся днем. Неизменно я ходил за вечерней газетой и неизменно я ужинал селедкой на промасленной бумаге при тускло-теплом свете моего номера. А в окна все так же дул ветер. Иногда ночью я не верил. Терял все что есть. Я метался в бреду и изнемогая спешно одевался и бежал на улицу. Просто потому что хотелось бежать. И ветер еще сильнее рвал полы моего плаща, а мелкий дождь осыпал с головы до ног… Я возвращался поздно ночью. Обессилевший и продрогший. Пожилая горничная недовольно ворчала.
Я заболел. Видимо слишком продрог. Я все ждал их. Очаровательное лицо и глаза цвета неба. Ждал их как свое утешение. Я смотрел на людей из окна. Порывы ветра доносились до моей кожи. Наверняка кто-то из них был счастлив. Я чувствовал себя как больной от которого уходят посетители. Их ждет счастливая жизнь я обречен остаток времени лежать на этой койке и смотреть в окно на счастливых людей. В тот день когда она была должна приехать я вышел на улицу. Слабый и пошатывающийся я вдыхал этот воздух. На удивление свежий. На улице было уже темно и фонарь тускло мерцал. Кое-как я добрел до киоска и медленно идя на нетвердых ногах шел обратно с зажатой подмышку вечерней газетой. Через три дня мне я пошел на поправку. И еще через день уехал. Петербург был все так же хмур. Нева волновалась серебристой рябью. Я вытащил фото из нагрудного кармана и всмотрелся охваченный противоречивыми чувствами. Я уезжал зная что теперь никогда не увижу глаза цвета неба.
В Петербург приезжают увидеть Дворцовый мост, распахнувший пролеты объятиям белых ночей, приезжают с надеждой удачу поймать за хвост и навек остаются — бессильны рецепты врачей.
В Петербург приезжают и дань отдают волшебству, восхищаясь величием вечно-застывших грифонов, и монетки — на счастье — горстями кидают в Неву, соблюдая обычаи строже, чем своды законов.
В Петербург приезжают найти вдохновение свыше, потеряться на Невском в танце раскрытых зонтов, по счастливой случайности, утро встречать на крыше, согреваясь в компании теплых дворовых котов.
В Петербург приезжают с улыбкой, без всякого повода, просто чувствовать тяжесть его дождевых облаков. И не стоит искать аргумент против веского довода — в Петербург приезжают влюбиться… Во веки веков.
Он говорит со мною молча,
мой Петербург,
и, чтоб не одолела порча,
рисует круг.
Он маг, он лекарь, заклинатель:
«Живи, живи…»
И я живу — и объясняюсь
ему в любви.
Тихий-тихий вечер. Догорел закат.
В городе любимом до утра не спят.
У Невы молочный тёпло-белый цвет,
и речной трамвайчик чертит серый след.
Сяду на причале. Выпью кофейку.
Все свои печали «ластиком сотру».
Небо станет синим, чёрным, а потом
на рассвете будто вспыхнет серебром,
заиграет алым, жёлтым, голубым…
Город спозаранку будто стал цветным!
Словно это дети, раскрошив мелки,
бросили на небо чудо-огоньки,
начертили зорьку, облака и бриз.
Вот уже и кошки вышли на карниз,
чайки на Дворцовой разговор ведут.
Утренних прохожих вижу там и тут.
Вот проснулся Невский, город задышал,
будто потянулся, дальше побежал.
Что же, здравствуй, утро. И уходит тень,
растворив печали. Будь счастливым, день!
Мой зимний Санкт-Петербург
Сияет солнце над Дворцовой,
На елях - посиневший снег,
Спас-на-Крови стоит… как новый -
Мой Питер, двадцать первый век.
Исаакий манит светом дальним,
Искрит трамвайная дуга,
Покрылись бисером хрустальным
Невы замёрзшей берега.
Блестит на солнце позолота
Дворцов и тысяч куполов,
И выстрел с каменного форта…
Прекрасен славный град Петров.
Мигает мрамор на Галерной,
Брильянтовый сосулек свет,
И кажется, что во Вселенной
Земли прекраснее и нет.
«Какая прелесть!» - мог подумать
Читатель… Всё без дураков.
Но это был, Вы мне простите,
Один из редкостных деньков.
«Мой друг, наверно, Вы нам льстите, -
Сказал бы питерец любой, -
Такого солнца, извините,
Мы месяцами ждём с мольбой».
Хрусталь, друзья, на счастье бьётся, -
То свадеб радостных венец,
А нам… сосулек звон даётся,
И сказки солнечной конец.
С Кронштадта шторм идёт балтийский,
Надулась Невская Губа,
Позёмка к нам летит с Английской,
И потемнели все дома.
Гудят Ростральные колонны,
Стеною сыплет мелкий снег,
В Казанском слёзы льют иконы…
Мой Питер. Двадцать первый век.
В лицо пурга бьёт страшной силы,
Стою у мира на краю,
Теперь тебя, мой город милый,
Я, без сомненья, узнаю.
Коррупцию муторно предотвратить
Пока существуют бакланы
Способные кровлю цинично пробить;
Нагадить; к своим на Крестовский свалить,
А после оттуда бахвалиться рьяно.
Возможно я выгляжу оригиналом,
Свой голос возвышу в защиту пернатых,
Ведь все орнитологи хором твердят:
- Шабашников стая не сможет подряд
Осилить, с отбойником крышу кромсая,
Что, якобы, клювом продолбят бакланы.
Они в Петербурге бывают в пролёте
Нет, нет, ни халтурщики - тех там гнездовье!
Спокойствия холодные объятия
Окутали гранитные дома,
Усталых улиц сонная апатия
Весенним воздухом опьянена.
В печали потускневшие фасады
Склонились над старушкою Невой,
Ласкают капли старые ограды,
Играя позолотой вековой.
Стою один - ни шороха, ни звука,
Немая воцарила благодать.
Лежит на сердце терпко-сладкой мукой
Мостов угрюмых вычурная стать.
И ни вздохнуть нет сил, ни шевельнуться,
Придавлен грузом томных облаков,
Я ведь такой же безнадежно грустный,
Как этот город меж речных оков.
Когда на улице темно, и под ногами мерзкой кашей расползается грязный снег, а на душе холодно и сыро, я захожу в магазинчик «Травы из дубравы». Не сразу захожу, нет. Сперва я долго оббиваю грязь о приступочку, поднимаюсь на площадку и тщательно чищу ноги стоящими там щётками, и лишь потом открываю дверь. Мелодично звякает колокольчик, волна пряных запахов пытается сбить меня с ног, вскружить голову и затуманить сознание, и я несколько секунд стою, не позволяя двери закрыться. Привыкаю.
- Входи уже, - кричит откуда то из-за полок хозяйка, - выстудишь мне всё тут, а у меня радикулит, между прочим.
Лукавит, конечно. Сколько ей на вид? Двадцать? Какой там радикулит? На неё взглянешь, и сразу понятно - здоровья и энергии на троих таких, как я. Но дверь я закрываю, вытираю ноги о лежащий у порога мохнатый зелёный коврик, и тогда уже считаю, что вошёл.
Аккуратно протискиваюсь мимо тесно стоящих полок, стараясь ничего не уронить. Однажды задел баночку с какими то семенами, очень было стыдно, даже пытался заплатить за них, но хозяйка магазина лишь рукой махнула, и, как потом выяснилось, сунула одно семечко мне в карман. Оно не проросло, кстати, до сих пор. Я его просто в горшок сунул с землёй, когда нашёл, думал, мало ли. Но нет. Может, я что-то не так сделал, но спрашивать мне неловко.
- Чай будешь? - голос раздаётся снизу, из-под прилавка, - как раз имбирный прилив поспел, а пить мне его совершенно не с кем.
Чай я буду, пить здесь чай это особенное удовольствие, ни с чем его не сравнить, и описать не получится, просто нет таких слов в языке.
Делаю первый глоток, и красный слой ласково трётся об язык, и сменяет его обжигающий жёлтый, но в тот миг, когда кажется, что во рту разгорелся пожар, как тушит его ласковый красный. И глаза зажмуриваю от удовольствия. Хорошо.
- Как дедушкино здоровье? - спрашивает хозяйка.
- Дедушка в порядке, - улыбаюсь я, - просил передать вам спасибо за мазь.
Дедушка меня сюда и привёл, и с хозяйкой познакомил. Давно это было, ещё до революции.
Пиликает смартфон. Сообщение.
- Простите великодушно, - встаю со стула, - у внука защита кандидатской, чуть не забыл. Я забегу завтра?
- Завтра и всегда, - улыбается хозяйка.
- Завтра и всегда.
Понимаешь, никто ведь в этом не виноват,
Не ложатся мне на душу Копенгаген, Вена.
Петербург - система душевных координат.
Из него не вырвешься, как из плена.
Он не пустит! Останется у виска
Тонкой венкой пульс отбивать тихонько.
Ты нальешь себе «Шардоне» в бокал,
А я люблю мороженое с сиропом.
Ты сказал: «Здесь всё почти как у вас».
Те же люди, мол, Питер - та же Европа.
Нет. Здесь что-то другое в сиянии глаз.
Здесь иные мысли, мечты, заботы.
Петербург - как особое существо,
Что-то вроде джинна и домового.
С детства дарит нам он своё тепло
И становится частью сердца и дома.
Привыкаем к холоду и к дождю,
Привыкаем любить над рекой туманы.
Даже к серому, мутному ноябрю
С ранних лет душою всей прикипаем.
Ты прости меня, не смогу я жить
Где-то в дальних странах, где Невский берег
Так далёк, а ночи темней беды,
И шагами Марсово не измерить.
Мне вот эти каменные мосты
Оказались роднее и к сердцу ближе.
Здесь совсем не смог бы ужиться ты.
Нет, не объясняй мне, ведь я же вижу:
То, что мне - покой, для тебя - тоска…
То, что мне - туман, для тебя - болото…
Ты не слышишь пульс моего виска,
Я не слышу Венского вальса ноты.
Ты живи! Не надо так хмурить взгляд.
Будет время - и будут другие встречи.
Петербург - система душевных координат.
И я в них вписана. Навсегда. Навечно.
Так пишет письмо влюбленная малолетка,
Как я по тебе скучаю, мой нежный город.
Мы видимся слишком, мы видимся очень редко,
Но ты мне по-прежнему мил и по-прежнему дорог.
Внутри сплелись волжский рассвет и закат петербургский.
Они подружились, сроднились, как кровные сестры.
Я сброшу пальто, спрятав эхо под беленькой блузкой
И снова признаюсь в любви. Да ведь это так просто!
Ты все еще дышишь волнами чарующих звуков.
Ты все еще жив на картинах и плещешься в чашке.
Ты не перестал новичкам протягивать руку
И с каждым приезжим играешь в туристов и шашки.
Пишу быстро-быстро (влюбленная малолетка),
Как я по тебе скучаю, мой нежный город.
Мы видимся слишком, мы видимся очень редко,
Но ты мне по-прежнему мил и по-прежнему дорог.
Новый год в Питере
Сугробы выше окон
Сибирь в метели,
Ты завернёшься в кокон
В своей постели.
В носках овечьей шерсти
Напялив свитер,
Захочешь в интернете
Вернуться в Питер.
На площади Дворцовой
Кино натура,
Стоит у входа снова
Моя фигура.
- Ну, здравствуй, с Новым годом! -
Целую в щёку,
Идём за пешеходом
Смотреть на ёлку.
Разлуки все печальны
Знакомства проще.
У Петербурга тайны
Одной побольше.
Обожаю Петербург. Особенно за возможность разрядить тяжёлые философские думы падением на землю во время гололедицы.
Как бы ни билась жизнь о разлуки и встречи,
Что б ни случалось в мире, разном и странном,
Каждое сердце Санкт-Петербург подлечит,
В каждой душе закроет былые раны.
Каждый гордится быть Петербурга частью,
Маленьким лучиком теплым в гранитном холоде.
Это какое-то необратимое счастье -
Жить в Петербурге, в нашем любимом городе.
Питерский ветер подул на сердечные раны,
Чтобы поменьше болели, быстрее прошли.
Листья с берёз разлетаются, как телеграммы.
Солнышко тихо врачует душевные швы.
По случаю окончания школы Круглов с Майским расщедрились и решили подарить своим детям двухдневную поездку в Санкт-Петербург. Олег и Юля, до этого ни разу не выпадавшие из поля зрения родителей, были немало удивлены. Однако, пока отцы не передумали, побежали собирать вещи.
- Лежа, - Юле очень нравилась именно эта форма имени своего друга. - А правда, что ты уже был в Питере? - в купе она забралась с ногами на полку и прижалась к плечу Круглова-младшего.
- Ну как был? - рассмеялся Олег. - Просто родители рассказывали, что приезжали сюда, когда мама была беременна мной.
- Как интересно! - захлопала девушка в ладоши. - А ты помнишь что-нибудь?
- Юлька, - чмокнул Олежек Майскую в нос. - Не говори глупостей.
На Московском вокзале молодых людей встречала Аня Варанова с сыном. Крестник и тёзка Круглова-старшего Николай Юрьевич был пока виртуальным приятелем Олега и Юли. Ребята общались в соцсетях, по Скайпу. Пришла пора знакомиться в реале.
- Привет, мои хорошие! - расцеловала гостей Аня. - Устали в дороге? Поедем к нам, я вам уже комнату приготовила.
- Спасибо, тёть Ань, - смутился Олег. - Мы лучше в гостиницу. Привет, Коляныч! - он хлопнул приятеля по протянутой ладони.
По странному стечению обстоятельств ребята поселились в той же гостинице, в которой когда-то жили Рогозина с Кругловым, только номер был чуть поскромнее.
- Значит, так! - расхаживал по комнате Коля, в то время как Олег и Юля удобно устроились полусидя на кровати. - На меня возложена ответственная миссия быть вашим гидом.
- Колян, - довольно рассмеялся Олег. - Ты точно начальником будешь. Выбрал уже, куда пойдёшь?
- Рано ещё, - отмахнулся приятель. - Вот школу окончу, тогда посмотрим. Итак, - продолжил он. - Поскольку Юлька у нас известная трусиха, - парень поймал подушку, брошенную девушкой и рассмеялся на её сердитое бурчание «сам такой». - Предлагаю для начала посетить Ужасы.
- Это как раз то, куда ваши родители не попали, - пояснила Анна, которая наблюдала за молодёжью от окна. - По вполне понятным причинам.
Женщина привезла ребят к большому торговому центру и, оставив их там, направилась домой, готовить стол.
Приключения начались уже на этаже, где располагался вход на представление. Из дверей вышел человек с клюкой. Он что-то начал говорить, то и дело кидаясь в толпу зрителей. Когда он резко приблизился к Юле, та взвизгнула и спряталась за спину Олега.
- Теперь я понимаю, - сердито посмотрела она на хихикающего Колю. - Почему Галине Николаевне нельзя было сюда приходить.
Зрителей запустили в холл. Увидев орудие пыток, Майская поморщилась и сильнее прижалась к своему спутнику.
- Как можно тут фотографироваться? - брезгливо сморщила она свой красивый носик.
- Юль, это же шоу, - рассмеялись ребята. - Нашим родителям сколько раз приходилось изображать мертвецов. Живы же!
- Всё равно неприятно, - уткнулась девушка в плечо Олега.
Зрители прошли дальше, в большой лифт.
- Сейчас мы с вами, - заговорил экскурсовод. - Последний раз поднимемся наверх и полюбуемся панорамой нашего величественного города. После чего лифт опустит нас в глубокое подземелье, где нас ждут разные неожиданные встречи.
Лифт был с большим окном и в нём было видно, как мелькает кирпичная стена, крыша. И вот все зрители уже наверху, откуда виден почти весь город.
- Ну что же, - обвёл всех взглядом экскурсовод. - А теперь нас ждёт опасное и интересное путешествие.
Лифт снова заработал и стал плавно спускаться вниз. Крыша, стена, кирпичная кладка подвала.
- Вот мы и приехали, - продолжал мужчина. - Давайте посмотрим, что там за дверью.
- А здорово! - шепнула Юля Олегу. - И правда ощущение лифта.
- Юляш, - шутливо щёлкнул парень подругу по носу. - Не разрушай атмосферу сказки.
Зрители вышли из лифта и оказались на берегу Невы, где на волнах плескался ботик Петра Первого и сам император (вернее, его восковая фигура) встречал гостей.
Громкий, хорошо поставленный голос читал отрывок из «Медного всадника» Александра Сергеевича Пушкина. Ботик мерно покачивался на волнах, Пётр, словно живой, смотрел на пришедших, будто спрашивая: как там Россия-матушка, жива ли?
- Давайте, - когда отзвучали стихи, слово взял экскурсовод, - поклонимся императору, поблагодарим его за деяния его славные.
- Больно надо, - Юля наморщила носик и отвернулась.
Зрители перешли в следующий зал, хотя скорее это была тюремная камера, где на кровати у стены стояла измождённая молодая женщина в небогатом, но красивом платье. Громкий голос рассказывал историю о самозванке, претендующей на российский престол. У неё было много имён, но знаем мы её как княжну Тараканову.
- А я видела эту картину, - тихо прошептала Майская.
По легенде самозванка погибла во время наводнения в Петропавловской крепости.
Тут же в окно камеры «княжны» хлынула вода, и ребята невольно переступили с места на место, словно опасаясь, что эта вода зальёт и их.
В следующем зале рассказывалось про императора Павла Первого. Он был очень суеверным, и с ним было тоже связано много легенд. Одна из них гласила, что прожил он ровно столько лет, сколько букв в изречении над главным фасадом Михайловского замка - 47: ДОМУ ТВОЕМУ ПОДОБАЕТЪ СВЯТЫНЯ ГОСПОДНЯ ВЪ ДОЛГОТУ ДНЕЙ.
Ещё говорят, что призрак императора до сих пор появляется в Михайловском замке.
- Мы обязательно туда съездим, - шепнул Коля гостям, с улыбкой наблюдая за испугом в глазах девушки.
- Да, - как-то рассеяно произнёс Олег, глядя при этом почему-то в толпу зрителей. - Все вместе.
В соседнем зале стоял большой стол, покрытый зелёным сукном, за ним сидел человек спиной к зрителям и висело несколько портретов. Актёр, расхаживаюший вокруг стола, читал отрывки из «Пиковой дамы» и портреты поочерёдно оживали, вызывая то испуг, то восторг. В какой-то момент половинки стола разъехались и из него резко поднялась фигура старухи. Юлька испуганно взвизгнула. Когда же актёр резко развернул сидящую куклу Германна, у которого вместо лица было изображение пиковой масти, девушка и вовсе спряталась за спины своих спутников.
Ребята перешли в следующий зал, а там уже метался Раскольников с топором, вопрошающий тварь он дрожащая или право имеет.
- Бррр, - поморщилась Майская. - Жуть какая, - она сильнее прижалась к Олегу, тот обнял её, продолжая с интересом наблюдать за происходящим.
Дальнейшее было Юле не так интересно. Половину произведений она просто «прошла» в школе, а точнее «проскочила мимо». Поэтому девушка просто смотрела по сторонам или любовалась своим Лежей.
Когда же группа пришла в последнюю, как объявил экскурсовод, комнату, Юля поёжилась. Перед ними была огромная печь, в которой на цепях висел гроб. Вдруг крышка открылась и резко поднялся мужчина с лохматой шевелюрой и огромной бородой.
Даже скудных Юлиных познаний в истории и литературе хватило, чтобы понять, кто это. Григорий Распутин строил гримасы и зазывал зрителей к себе. Причём обращался он конкретно к Майской. По крайней мере, ей так казалось. Девушка покрутила пальцем у виска и отвернулась.
- Путь наверх труден, - заговорил экскурсовод. - Только держась друг за друга, вы сможете оказаться на свободе.
Юля обхватила Олежека сзади и пошла за ним «вагончиком». Она смотрела по сторонам, куда ей идти, но народа было так много, что у девушки очень скоро закружилась голова. А чуть позже она поняла, что они находятся в зеркальном лабиринте и смотрела уже только на Олега.
- Ну что? - приобнял друзей Варанов-младший, когда они оказались в холле торгового центра. - Понравилось?
- Страшно, - призналась Юля.
- Больше не поедешь? - прищурился по-отцовски Олег.
- Поеду, - надулась Майская. - Через год.
За ребятами приехала Анна и отвезла их домой. По дороге Юля делилась впечатлениями, больше жалуясь на парней.
Когда молодёжь и хозяева сидели за столом, пожаловали ещё одни гости.
- Галина Николаевна, дядя Коля? - удивилась вошедшим Юля. - Вы что, следите за нами?
- Нет, Юляш, - успокоила девушку Рогозина. - Просто приехали посмотреть на свой Питер.
- Ну и как вам Ужасы? - довольно улыбнулся Олег, приветствуя родителей.
- Разглядел! - восхитился Круглов. - Прирождённый сыщик.
- Мам, пап, вы извините, - Круглов-младший сел напротив родителей. - Но ни следователем, ни опером я быть не собираюсь.
- А кем же ты хочешь стать? - поинтересовалась Галина, Николай расстроился, но старался не показывать это.
- Историком, - твёрдо произнёс Олег, глядя на родителей.
- А что, - вдруг поддержал идею сына Николай Петрович. - Историк в какой-то мере тоже сыщик. Молодец, сынок.
После небольшого перекуса молодёжь отправилась гулять по Питеру, а Круглов с Рогозиной уехали в Петергоф, наслаждаться его красотой и вновь переживать эмоции своей прошлой поездки.
КОНЕЦ.