Ах… Петербург!!! Блистательный и жалкий…
Ты триста лет… свою играешь роль…
Раздариваешь странные подарки.
Как без короны… свергнутый король…
И головы морочишь всем поэтам…
И гонишь прочь… занудливым дождём…
И веришь всем пророкам и заветам…
То строишь… то пускаешь всё на слом…
Плетёшь чугунные свои узоры…
С утра до ночи… с ночи до зари…
И открываешь новые конторы…
Себе назло… а может… на пари…
С тобою невозможно подружиться…
Ты - кий… шары гоняющий до луз…
Ты с легкостью такой меняешь лица…
То - тройка… то - семёрка… то ты - туз…
Ты охмуряешь… белою сиренью…
И отрезвляешь… Спасом-на-Крови…
Крадёшься по пятам… жемчужной тенью…
И шепчешь тихо:"…помоги…Равви…"
Но всё же… всё же… всё-таки…однако…
Тебя лишиться… не хватает сил…
И каждый… как побитая собака…
Ползёт к тебе… так ты приворожил…
Ах! Петербург!!! Неистовый подросток!..
С манерами цветов… из Тюильри…
Мне так полезен… твой холодный воздух…
Показаны… ночные фонари…
Несколько лет назад я работал на самой популярной в тот момент городской радиостанции.
Программным директором станции был парень, служивший в армии где-то в Заполярье. Он рассказывал:
- Знаешь, что было там самым сложным? Нас вообще не кормили, от грязи и холода мы покрывались фурункулами, а уж о такой штуке,
как женщины, не приходилось и мечтать. Но это бы все я вынес. А вот по-настоящему невыносимо было то, что я был далеко от Петербурга. Не мог, если захочется, прогуляться по набережным или Невскому. Первый год еще ничего, а потом меня накрыло так, что хоть вешайся. Мама присылала мне открытки с видами Невы, я смотрел на них и плакал. Недостаток архитектуры модерн в организме - диагноз, страшнее которого не придумаешь.
Анна Ахматова позже вспоминала, что как-то в лютые крещенские морозы ехала через стрелку Васильевского острова и видела там громадную, размером с комнату, глыбу замерзшего коньяка. Причем внутри глыбы можно было различить тело вмерзшего в лед человека.
Жить в Петербурге действительно невозможно. Зато умереть тут - действительно красиво.
Место, где люди живут хотя бы несколько столетий, обязательно станет напоминать о смерти. Любое место - необязательно Петербург. Хотя к Петербургу это относится особенно.
Это был очень веселый спорт: отыскать себе гуру из того, навсегда похороненного, мира и потом месяцами напролет расспрашивать его, учиться у него, стараться вести себя так, как вели в его времена. За каждой из компаний талантливой ленинградской молодежи стоял какой-нибудь интересный старичок. Первые русские рок-н-ролльщики Алексей Хвостенко, он же Хвост, и Анри Волхонский, он же просто Анри, каждую субботу ездили навестить поэта Ивана Лихачева, некогда входившего в круг Михаила Кузмина. Юные художники, типа легендарного Тимура Новикова, общались с возлюбленными Малевича и Ларинова. Говорят, даже первая заметная гей-тусовка в Ленинграде сложилась вокруг жеманников, которые еще помнили, как это делалось при прежнем режиме.
Петербург, построенный итальянцами на шведских землях, всегда относился к религии приезжих с большой терпимостью. На главной улице этого города напротив православного Казанского собора рядком стоят лютеранская Питерскирхе, католический собор Святой Екатерины и армянская церковь приятного голубенького цвета. Четыре храма четырех разных христианских конфессий на один квартал - подобного нет ни в одной европейской столице.
Действительно, город был неземной. Не хотелось искать для него слов, просто - идти и наслаждаться. Когда они прошли под аркой на Дворцовую площадь, он подумал, что не зря сюда прилетел. Александрийскому столпу и Зимнему дворцу еще можно было найти аналогии - что-то перекликается то ли с Трафальгаром, то ли с Вандомской площадью. Но колонны Адмиралтейства там, на втором плане… Как сумел человеческий ум, глаз собрать столько в одну перспективу?! Город невероятно мощный, массивный, строгий, и вместе с тем непредсказуемо чувственный. От его совершенства захватывало дух.
Как тополиный пух
я стелюсь по тебе, Петрополь.
По площадям, мостам, подворотням
слепым и грязным тесным дворам…
Кто придумал сказать «колодцы»,
Глядя, как в вашей узости время вязнет?
Как тополиный пух
Я в твои проникаю ноздри
И заполняю проспекты туберкулезных легких.
Полупрозрачную бледность, петротифозность
Мая-июня-июля глотаю с легкостью.
You, only you…
Ты в моих протекаешь венах -
Холод Невы вместо крови во мне - с рожденья.
Я, как и все, присягала тебе на верность
И предала… Откровенность, как откровенье -
я не люблю тебя. Брежу тобой, болею…
Не красотой, а холодным твоим цинизмом.
Первый, единственный - камнем тебя на шею -
Вместо креста… От моста отрываюсь - вниз и…
Как тополиный пух
я - снова и снова -
обречена на падение-падэ-паренье.
Два полуслова: Санкт-Петербург, два полуслова -
вдох мой и выдох,
в меня - сквозь меня - нераздельны.
- Че, прям щас? Я не могу, мосты уже развели.
- Ты живешь в соседнем доме.
- Блин, такая хорошая питерская отмазка - и не работает…
Я мечтаю о Питере. Он мне снится. Атмосфера сладкого одиночества,
светлой грусти, легкого уныния и бесконечной гармонии с собой. Я грежу
о Питере. Мечтаю жить на набережной Невы, каждую ночь смотреть на развод
мостов. Мечтаю наблюдать за Финским заливом, любоваться дворцами
и фонтанами Петергофа. Вдыхать влажный, пасмурный воздух, одеваться
в теплые свитера и толстовки. Я хочу уюта. Подари мне душевное тепло,
любимый Петербург, одолжи то, что так важно.