так ведь бывает чаще всего, ты же в курсе,
вот он идет - и живой, ни черта не грустный,
и на затылке волосы также вьются,
словно совсем ничего не случилось, да.
в этой рубашке - ты помнишь, ее снимала?
спину ногтями царапала и сминала,
пепел на простыни падал, а вам все мало.
боже, как долго помнится ерунда.
но как же странно - ты все еще слышишь запах,
как после секса - не то, чтоб кричать и плакать,
просто молчать, утыкаться в него - от страха,
вдруг это все с вами было в последний раз -
и вот проходишь - ни взглядом, не поворотом,
если коснется - то вызовет боль и рвоту,
если посмотрит хотя бы - убьешь всех к черту,
есть теперь только ты - ни его, ни нас.
и в голове - просчитала все, зачеркнула,
дуло смотрящее в спину - отвернула,
выгнала, выслала, вырвала, обманула,
мать твою, не возвращайся, прошу, совсем.
а это тело - ни капли не забывает,
видит его - и стонет, и умирает,
ждет его нежности - разум твой предавая,
словно не видит тобой возведенных стен.
так ведь бывает - ты все для себя решила,
вставила в сердце не просто иголку - шило,
вышила строчками - я тебя разлюбила,
видишь, как просто ты умер, мой славный друг.
но учащается пульс, когда он - на связи,
хоть бы глоток - этой твари, скотины, мрази -
хоть бы комок это липкой, вонючей грязи -
этих его -
бесконечно любимых -
рук.
В поворот не вписался я этой зимы неуклюже- безжалостной. В горле ком не сглотнуть. Я давлюсь недодушенным криком. Ты сегодня меня пожалей, ну хотя бы немного, пожалуйста… Завтра не надо. Я сильный. Я завтра уже привыкну.
Стрелок ножницы на часах нарезают круги разлуки. Ураганы безжалостных мыслей срывают планету с оси. Я бескрылый лечу камнем вниз, в никуда простирая руки… И твержу: Черт тебя подери, Боже… Господи, иже еси…
Ну признайся, ты знаешь, что я в тебя никогда не верил. Но мы не врали друг другу (мы с тобою знакомы давно)… Не иначе как за неверие мое, чашу полную ты мне отмерил. Что ж, смотри, не поморщившись, выпью до дна из полыни вино.
Стисну зубами как провода оголенные звенящую силу воли. Осыпаются медленно белые перья как снег. Я лечу в пустоту. А равнодушная стрелка контроля на датчике боли, Нервными фрикциями за красную переползает черту.
Если вы не достигли чего-то не отчаивайтесь - делайте то, что вам нравиться.
Ворон
Погруженный в скорбь немую
и усталый, в ночь глухую,
Раз, когда поник в дремоте
я над книгой одного
Из забытых миром знаний,
книгой полной обаяний, -
Стук донесся, стук нежданный
в двери дома моего:
«Это путник постучался
в двери дома моего,
Только путник -
больше ничего».
В декабре - я помню - было
это полночью унылой.
В очаге под пеплом угли
разгорались иногда.
Груды книг не утоляли
ни на миг моей печали -
Об утраченной Леноре,
той, чье имя навсегда -
В сонме ангелов - Ленора,
той, чье имя навсегда
В этом мире стерлось -
без следа.
От дыханья ночи бурной
занавески шелк пурпурный
Шелестел, и непонятный
страх рождался от всего.
Думал, сердце успокою,
все еще твердил порою:
«Это гость стучится робко
в двери дома моего,
Запоздалый гость стучится
в двери дома моего,
Только гость -
и больше ничего!»
И когда преодолело
сердце страх, я молвил смело:
«Вы простите мне, обидеть
не хотел я никого;
Я на миг уснул тревожно:
слишком тихо, осторожно, -
Слишком тихо вы стучались
в двери дома моего…»
И открыл тогда я настежь
двери дома моего -
Мрак ночной, -
и больше ничего.
Все, что дух мой волновало,
все, что снилось и смущало,
До сих пор не посещало
в этом мире никого.
И ни голоса, ни знака -
из таинственного мрака…
Вдруг «Ленора!» прозвучало
близ жилища моего…
Сам шепнул я это имя,
и проснулось от него
Только эхо -
больше ничего.
Но душа моя горела,
притворил я дверь несмело.
Стук опять раздался громче;
я подумал: «Ничего,
Это стук в окне случайный,
никакой здесь нету тайны:
Посмотрю и успокою
трепет сердца моего,
Успокою на мгновенье
трепет сердца моего.
Это ветер, -
больше ничего».
Я открыл окно, и странный
гость полночный, гость нежданный,
Ворон царственный влетает;
я привета от него
Не дождался. Но отважно, -
как хозяин, гордо, важно
Полетел он прямо к двери,
к двери дома моего,
И вспорхнул на бюст Паллады,
сел так тихо на него,
Тихо сел, -
и больше ничего.
Как ни грустно, как ни больно, -
улыбнулся я невольно
И сказал: «Твое коварство
победим мы без труда,
Но тебя, мой гость зловещий,
Ворон древний. Ворон вещий,
К нам с пределов вечной Ночи
прилетающий сюда,
Как зовут в стране, откуда
прилетаешь ты сюда?»
И ответил Ворон:
«Никогда».
Говорит так ясно птица,
не могу я надивиться.
Но казалось, что надежда
ей навек была чужда.
Тот не жди себе отрады,
в чьем дому на бюст Паллады
Сядет Ворон над дверями;
от несчастья никуда, -
Тот, кто Ворона увидел, -
не спасется никуда,
Ворона, чье имя:
«Никогда».
Говорил он это слово
так печально, так сурово,
Что, казалось, в нем всю душу
изливал; и вот, когда
Недвижим на изваяньи
он сидел в немом молчаньи,
Я шепнул: «Как счастье, дружба
улетели навсегда,
Улетит и эта птица
завтра утром навсегда».
И ответил Ворон:
«Никогда».
И сказал я, вздрогнув снова:
«Верно молвить это слово
Научил его хозяин
в дни тяжелые, когда
Он преследуем был Роком,
и в несчастье одиноком,
Вместо песни лебединой,
в эти долгие года
Для него был стон единый
в эти грустные года -
Никогда, - уж больше
никогда!»
Так я думал и невольно
улыбнулся, как ни больно.
Повернул тихонько кресло
к бюсту бледному, туда,
Где был Ворон, погрузился
в бархат кресел и забылся…
«Страшный Ворон, мой ужасный
гость, - подумал я тогда -
Страшный, древний Ворон, горе
возвещающий всегда,
Что же значит крик твой:
«Никогда»?
Угадать стараюсь тщетно;
смотрит Ворон безответно.
Свой горящий взор мне в сердце
заронил он навсегда.
И в раздумьи над загадкой,
я поник в дремоте сладкой
Головой на бархат, лампой
озаренный. Никогда
На лиловый бархат кресел,
как в счастливые года,
Ей уж не склоняться -
никогда!
И казалось мне: струило
дым незримое кадило,
Прилетели Серафимы,
шелестели иногда
Их шаги, как дуновенье:
«Это Бог мне шлет забвенье!
Пей же сладкое забвенье,
пей, чтоб в сердце навсегда
Об утраченной Леноре
стерлась память - навсегда!..
И сказал мне Ворон:
«Никогда».
«Я молю, пророк зловещий,
птица ты иль демон вещий,
Злой ли Дух тебя из Ночи,
или вихрь занес сюда
Из пустыни мертвой, вечной,
безнадежной, бесконечной, -
Будет ли, молю, скажи мне,
будет ли хоть там, куда
Снизойдем мы после смерти, -
сердцу отдых навсегда?»
И ответил Ворон:
«Никогда».
«Я молю, пророк зловещий,
птица ты иль демон вещий,
Заклинаю небом. Богом,
отвечай, в тот день, когда
Я Эдем увижу дальней,
обниму ль душой печальной
Душу светлую Леноры,
той, чье имя навсегда
В сонме ангелов - Ленора,
лучезарной навсегда?»
И ответил Ворон:
«Никогда».
«Прочь! - воскликнул я, вставая,
демон ты иль птица злая.
Прочь! - вернись в пределы Ночи,
чтобы больше никогда
Ни одно из перьев черных,
не напомнило позорных,
Лживых слов твоих! Оставь же бюст Паллады навсегда,
Из души моей твой образ
я исторгну навсегда!»
И ответил Ворон:
«Никогда».
И сидит, сидит с тех пор он там, над дверью черный Ворон,
С бюста бледного Паллады
не исчезнет никуда.
У него такие очи,
как у Злого Духа ночи,
Сном объятого; и лампа
тень бросает. Навсегда
К этой тени черной птицы
пригвожденный навсегда, -
Не воспрянет дух мой -
никогда!
Вроде бы ещё нам солнце светит,
Звонкими лучами бьет в окно.
Вроде бы легко нам жить на свете -
Отчего так на сердце темно?
А она - цветок ненастья,
Кто увидит, кто сорвет?
А она все ищет счастья,
Все единственного ждет…
Так без сожаления растаем
Под весенним молодым дождем.
Утаив все то, о чем мечтали,
Чуда сокровенного не ждем
А она - цветок ненастья,
Кто увидит, кто сорвет?
А она все ищет счастья,
Все единственного, все единственного…
Путь свой в никуда из ниоткуда
Так пройдем, не вспомнив ни ком,
Так и оборвется это чудо
Оборвется просто и легко…
Интересно - что там ноет в груди?
Раньше, знаю, там было сердце, но его уже давно нет, ты забрал все, сначала разбил вдребезги на маленькие осколки, а потом вынимал кусочки, не думая, что это причиняет адскую боль… Достанешь один, выждешь время, дашь затянуться ране и снова за дело - прямо по живому, не мытыми руками разрываешь шрамы и достаешь кусочек за кусочком… Ни чего не оставил… Только зияющая, пульсирующая рана.
Я пытался уйти от любви,
Я брал острую бритву и правил себя,
Я укрылся в подвале, я резал
Кожаные ремни, стянувшие слабую грудь.
Твое имя давно стало другим,
Глаза навсегда потеряли свой цвет,
Пьяный врач мне сказал: тебя больше нет,
Пожарный выдал мне справку, что дом твой сгорел.
Я ломал стекло, как шоколад в руке,
Я резал эти пальцы за то, что они
Hе могут прикоснуться к тебе, я смотрел в эти лица
И не мог им простить
Того что, у них нет тебя и они могут жить.
Hо я хочу быть с тобой,
Я хочу быть с тобой,
Я так хочу быть с тобой,
Я хочу быть с тобой,
и я буду с тобой.
В комнате с белым потолком,
С правом на надежду.
В комнате с видом на огни,
С верою в любовь.
(Наутитус Помпилиус)
В какой-то момент душа становится просто горечью в подъязычье, там, в междуречье, в секундной паузе между строф. И глаза у неё все раненые, все птичьи, не человечьи, она едет вниз по воде, как венки и свечи, и оттуда ни маяков уже, ни костров.
Долго ходит кругами, раны свои врачует, по городам кочует, мычит да ног под собой не чует.
Пьет и дичает, грустной башкой качает, да всё по тебе скучает, в тебе, родимом, себя не чает.
Истаивает до ветошки, до тряпицы, до ноющей в горле спицы, а потом вдруг так устаёт от тебя, тупицы, что летит туда, где другие птицы, и садится - её покачивает вода.
Ты бежишь за ней по болотам топким, холмам высоким, по крапиве, по дикой мяте да по осоке - только гладь в маслянистом, лунном, янтарном соке.
А души у тебя и не было никогда.
Всё проходит. Всё проходит. Пройдёт это тоже.
Лишь останутся шрамы на коже. Просто воздуха
станет мало, Чтоб суметь всё вернуть в начало…
Лишь опустится небо на плечи. Просто больше
не хватит силы, Чтоб поверить, что время лечит И поможет забыть, что было… Просто ночи вдруг станут длиннее, Просто боль станет
невыносимой, Просто я стану чуть сильнее,
Просто Она … Она еще любимей… Просто «нас»
никогда не будет. Я старался, но мы не сумели…
Может быть, она всё-таки любит, Только спит,
жаль, в чужой постели… Всё решила за двоих… как же подло… Она так боль причинила отважно…
И ору я до срыва горла: «Она поймёт… Она поймёт
всё… Однажды…»
она не любит тебя, больше тебя не любит…
самое странное, что мир не заканчивается вслед за этим
вы по-прежнему даже можете жить поблизости,
говорить: приходи, отметим?
звонить и греть их -
чуть замерзшие пальцы как-будто с налетом извести.
самое странное, что она не становится злее, хуже -
даже часто становится лучше: стройнее, глаже
думаешь: что она делает с этим мужем?
думаешь: как мы устроились в этой луже?
плюешь, выпиваешь крепкого или даже…
самое странное, что ни кокс, ни трава не лечат,
становится только острее внутри и резче
думаешь: вот убить ее, искалечить,
нежно губами в волосырукиплечи,
господи, ну она лучшая ведь из женщин,
пусть же и ей достанется самый лучший?
я сплю и вижу такой сон… я вижу свою кровать сверху. вижу свою голову на подушке. рядом лежит она. золотистые влосы раскинулись по подушке. такое милое заспанное лицо… я люблю ее. она самое главное в моей жизни. я проснулся со слезами на глазах. повернувшись на другой бок… я увидел золотистые волосы на подушке… не может быть… этого не может быть. это сон шептал я робко касаясь ее волос… и тут я проснулся по настоящему. чуда не произошло.
на улице дул пронизывающий ветер… обычная улица… на удивление грязный асфальт… обычные люди… их единственным отличием было то что они были без лиц… вместо лица зиял черный овал… они шли по разным сторонам улиц практически шаг в шаг двигаясь в каком то завораживающем полутанце… это было страшное зрелище. вдруг торопливые частые шаги… из-за угла выбежал человек лицо которого было нормальным. он испуганно расталкивал безликих кукол мешающих пройти… нелепо взмахивая руками они падали на грязный асфальт лишь для того чтобы встать снова. вдруг человек подскользнулся и упал… неожиданно мерзкая грязь с асфальта обхватила его голову и стала отрывать лицо. человек закричал. встать было легко. но он почему-то не мог. любое из чудовищных пародий могло подать ему руку. но никто не протянул. внезапно грязь улеглась обратно на асфальт. человек встал. у него не было лица.
Она улыбается и шутит. А про себя судорожно повторяет: «Только не плакать, только не плакать, только никогда ни за что не плакать!»
Друзья, а есть среди вас те кто по настоящему хочет умереть, кого жизненные невзгоды загнали в тупик и кажется что нет другого выхода? Кто, не просто ищет поддержки, но кто в безграничном отчаянии?
нервы наружу, наизнанку душа…
в кармане ни гроша, в календаре кресты.
в шкафу скелеты, билеты в места,
цветы и… запах вчерашней мечты…
вера… ее на две части делим.
тебе чуть больше и мне для силы.
письмами одиночество мерим…
жесть… вилы…