Жизнь твоя - разноцветная сказка…
Ты по ней мотыльком порхаешь…
Только жаль, что не замечаешь…
Души рвешь и сердца разбиваешь…
В мире все, всегда возвращается,
Шарик круглый, Земля вращается…
и вся боль, что ты отдал…
Всегда, где бы ни был найдет тебя…
Обиды и зла не держу…
Нельзя ненавидеть, кого любил…
Будь счастлив!
Найди свой путь!
Сумей себе в душу взглянуть!
> Когда долгое время тебе причиняют только боль-вырабатывается иммунитет и включаеться здоровый пофигизм!!!)))И вот уже боль, чувствует тот, человек, который еe причинял. Причeм у него эта боль в два раза сильнее. Закон бумеранга ни кто не отменяет.
Только люди могут быть такими глупыми… Любить друг друга и предавать. Хотеть быть вместе и разбегаться. Знать, что делают ошибку и упорно переться вперёд. Хотеть обнять, прижаться, а вместо этого делать друг другу как можно больнее!!!
ты свет ночей,
тепло свечей,
желаний,
страсти,
покаяний.
всех сбывшихся и нет мечтаний.
звезда надежд
и жизни крест.
того было,
не будет с нами
Любите матерей
Приходим к матерям, когда уж поздно
Когда уж не сказать, как любим их.
Не лейте над могилой горько слёзы
Любите матерей ещё живых
В житейской суете не забывайте,
Хоть вам она забывчивость простит.
Потом напрасно слёз не проливайте,
Её уже ни что не воскресит.
Когда не станет их, не откупайтесь,
Богатыми венками в скорбный час.
При жизни на их просьбы откликайтесь,
Как ваша мать, никто не любит вас.
*************
29 августа не стало моей мамы-свекрови…
Не передать словами ту скорбь, и те чувства, когда теряшь самого близкого человека на земле… И если это мама моего мужа… Ведь его горе - это мое горе… Не забывайте своих родителей, навещайте их, оберегайте, будте рядом… Ведь может быть завтра вам некого будет назвать словом - МАМА !
Любите матерей
Приходим к матерям, когда уж поздно
Когда уж не сказать, как любим их.
Не лейте над могилой горько слёзы
Любите матерей ещё живых
В житейской суете не забывайте,
Хоть вам она забывчивость простит.
Потом напрасно слёз не проливайте,
Её уже ни что не воскресит.
Когда не станет их, не откупайтесь,
Богатыми венками в скорбный час.
При жизни на их просьбы откликайтесь,
Как ваша мать, никто не любит вас.
Не передать словами ту скорбь, и те чувства, когда теряшь самого близкого человека на земле… И если это мама моего мужа… Ведь его горе - это мое горе… Не забывайте своих родителей, навещайте их, оберегайте, будте рядом… Ведь может быть завтра вам некого будет назвать словом - МАМА !
Когда болеют дети, у родителей уже ничего не болит, кроме души…
От уст, проговоривших «никогда»,
Уже не жду таинственных открытий…
И череду назначенных событий
Тихонько останавливаю: «Да».
Бледнея, ты уходишь на балкон;
Растерян призрак твой в табачном дыме…
Ты мною сыт, причем давным-давно,
И я сыта, сыта тобой отныне.
Мы выпьем чаю. Вспомним ни о чем.
Ты будешь мил - привычно, но напрасно:
Как я любила страстно, так бесстрастно,
С улыбкой малой, твой покину дом.
И может, высплюсь, наконец, одна
В своей сто раз заплаканной постели!
И не монашенка, но в жалкой келье,
Достигнув дна, - прости! - достигнув дна.
Когда неожиданно умирает любимый человек, ты теряешь его не сразу. Это происходит постепенно, шаг за шагом, на протяжении долгого времени, - так перестают приходить звонки, - вот улетучился знакомый запах из подушек, а потом из одежного шкафа и ящиков. Постепенно ты накапливаешь в сознании какие-то исчезающие частички этого человека; а потом наступает день, когда замечаешь: исчезло что-то особое, и охватывает щемящее чувство, что этого человека больше нет и никогда не будет; а потом приходит ещё день, и оказывается, что исчезло что-то ещё
Если бы научиться прощать
Все забыть и любить как прежде
Также смеяться, грустить, мечтать.
Так же дарить бесконечную нежность
Так же смотреть в дорогие глаза
Так сердиться, как будто сердита
Нет, неужели простить нельзя?
Сердце болит. Ничего не забыто.
Всё нужно пережить на этом свете, Всё нужно испытать и оценить… Несчастье, боль, измену, горе, сплетни - Всё нужно через сердце пропустить. И лишь тогда, вставая на рассвете, Вы сможете смеяться и любить…
История любви.
***
Мне было десять лет. Однажды осенним вечером я вернулся из школы домой и почувствовал, что заболел. Температура росла день ото дня, становилось все хуже, и, наконец, всего меня охватил жар. Я лежал, закрыв глаза, и просил только пить. Мама моя бегала на рынок за виноградом, гранатами, а потом все стояла на кухне, выдавливая для меня прохладный сок… Я ждал его, «оживал» на минуту, выпивал сок одним огромным, жадным глотком, но вскоре уже вновь закрывал глаза и вытягивался на постели.
Это была инфекционная болезнь крови, к счастью, не самая опасная. Мне стали делать уколы, и как только состояние позволило - отвезли в детскую больницу на Русаковку.
Я помню вечернюю дорогу в «Скорой помощи», помню, как простился с мамой и вслед за какой-то женщиной долго поднимался по больничной лестнице с этажа на этаж. Помню желтые лампы инфекционного отделения: оно было переполнено.
- Проходи сюда, - сказала сестра. - Другого места все равно нет.
Меня ввели в палату, где я увидел одну свободную койку.
Я прошел прямо к ней, лег под одеяло, посмотрел на белый потолок, на кафельные стены палаты, мысленно, про себя позвал «мама, мама» - и беззвучно заплакал…
***
Палата оказалась «девчачья»: моими соседками были две пятиклассницы и очень тихая русоголовая девятилетняя Оля.
Старшие девочки отнеслись ко мне как-то враждебно, и вскоре я понял, что быть один на один со «взрослыми» (как мне тогда казалось) пятиклашками - непростое дело.
В школе у них была, наверное, какая-то война девчонок с мальчишками, и мне от них доставалось. Они все время следили за мной, подражая взрослым, делали замечания, дразнились. Больше всего их раздражало, что я в ответ молчал. Они ждали какого-нибудь скандала, - а его все не было.
***
Ночью я плохо, долго засыпал. В это время я все тосковал о доме - и смотрел, смотрел на желтую полоску света, протянувшуюся из коридора.
Наконец, глаза начали слипаться, тоска стала забираться куда-то глубоко-глубоко, желтый свет потихоньку задрожал, расплылся…
Вдруг я почувствовал, что по голове течет какая-то холодная жижа - и проснулся. Попробовал рукой - и тут же услышал испуганно-радостный шепот на соседних койках. Я отнял руку. В волосах и на подушке была зубная паста, почти целый тюбик.
Девчонки затихли и следили, что будет дальше. Я встал, подошел к умывальнику. Молча вымыл голову, потом застирал, как умел, подушку, лег в кровать и стал ждать продолжения… Но в палате была тишина.
Случилось так, что на следующий день пятиклассниц куда-то перевели. Однако не прошло и часа, как открылась дверь. Вошла санитарка, со странной интонацией сказала: «Ну, готовьтесь».
И не успели мы с моей соседкой как следует обдумать ее слова, как увидели и услышали НЕЧТО.
***
Двух-с-половиной-летняя Зоя сразу вернула себе свое «постоянное» имя - Детдомовская. Ее приволокли к нам и повалили на свободную кровать.
- Она - Детдомовская, так что смотрите., - как-то неопределенно сказала нам сестра.
- А она хоть разговаривать-то умеет? - спросила Оля.
- Я же сказала - она ДЕТДОМОВСКАЯ!
Мы с ужасом смотрели, как извивается, борясь с санитарками, детдомовская - бритое наголо, истерично воющее существо, как изо всех сил пытается сползти на пол…
- Ты что! На кровать спать?!
Детдомовскую мгновенно выпускают, она мочится на линолеумном полу и воет сорванным, как будто даже прокуренным голосом - но все равно очень громко и жутко. Полы ее казенного халата темнеют, намокая. Она сидит прямо в луже мочи и колотит ногами и руками.
- Чего же делать-то с ней? - спрашиваю я санитарку.
- Да ничего. Скоро или надоест ей или устанет."
Детдомовскую поднимают и кладут на кровать, пол вытирают. Та затихает на пять минут. Но как только взрослые уходят, Зоя снова сползает вниз, опять мочится и опять воет. Борьба возобновляется раз за разом и тянется до отбоя. Когда к ней подходят - сестры, санитарки - унылый вой сменяется истошным, диким визгом.
- Ее там, наверное, били, - говорит Оля.
- Где? В детдоме?
Детдомовская, сидя в луже, начинает раскачиваться и ныть, как бы причитая. Она будет сидеть так каждый вечер, до и после отбоя. Спать она почему-то привыкла днем.
***
Глухая ночь. Медперсонал давно устал возиться с Зоей, и она теперь «поет» по-волчьи «спокойно», без помех, сидя на линолеуме в своей луже.
Я не могу заснуть, точнее, я просто не в состоянии спать в то время, когда не спит она. Я равнодушно смотрю на желтый свет, проникающий в палату, и уже ни о чем не думаю: ни о доме, ни о больнице. Я только хочу, чтобы она перестала плакать, чтобы ЭТО когда-нибудь кончилось!
Ольга из своего угла что-то говорит мне. Я не могу понять - что. Я устал. Я не могу заснуть. Ольга в темноте встает и зачем-то подходит к луже. Я верчусь на кровати и отчаянно пытаюсь закрыть глаза и заснуть. Но глаза не смыкаются, и я смотрю на желтые фигуры посреди палаты.
Оля сидит на корточках и тихонько-тихонько шепчет. Потом слышится какая-то мелодия - поет что ли?
Оля пытается говорить с детдомовской - та отвечает тоскливым, печальным воем. Звуки сплетаются: то унылые рыдания Зои, то тихий Олин голос, спокойный, переходящий в шепот, снова поскуливание, и опять - очень ласковый голос Оли.
Один только тихий Олин голос…
Я никогда до того времени не знал, что у девчонки может быть такой хороший голос!..
Я чувствую, что я сам тоже очень хочу слушать, КАК она говорит все это: «Маленькая моя… Малышка моя… Самая лучшая девочка… Хорошая моя, Зоенька, радость моя… Хорошая наша девочка, самая любимая - хочешь ко мне?.. хочешь на ручки? На ручки пойдешь? Пойдешь к нам с Андреем?»
Зоя неподвижно смотрит Оле прямо в лицо, как зачарованная. Оля осторожно протягивает руки и осторожно берет девочку на руки. И поднимается. И поворачивается ко мне.
В комнате становится удивительно тихо.
Потом Оля говорит:
- Можно мы сядем к тебе? Без тебя нельзя.
И садится ко мне на кровать. И ребенок лежит в ее руках… «Ей нужны мы двое, оба, - у нее ведь нет ни мамы, ни папы». Оля опускает взгляд и смотрит в девочкины глаза.
- Кто ты у нас? - спрашивает она Зою.
- Зоя, - старательно выговаривает Зоя.
- У тебя есть мама? - спрашивает Оля.
- Нет, - отвечает Зоя, глядя на Олю.
- А папа? - Это кто? - Ты не знаешь?
- Нет, отвечает Зоя и вопросительно смотрит на Олю.
Та прижимает Зою к себе, крепко-крепко, и девочка обнимает Олину шею. А Оля поворачивается ко мне и долго, долго и пристально смотрит на меня. А я? А я - видит Бог, я не помню!.. Желтый свет дергается и дрожит в ресницах. Желтый коридорный свет…
***
Мы сидим за столом в нашей палате, все трое. Я во главе стола - и справа, рядышком - Оля с девочкой, рядком. Мы обедаем. Зоя крепко держит ложку и ест. Сама, - внимательно и серьезно глядя, как едим мы.
- На компот, - Оля помогает Зое держать кружку, чтобы не лилось мимо.
- Зоя, что нужно сказать? - говорю я внушительным тоном. - Сьпасиба, - пыхтя, отвечает Зоя. И мы все улыбаемся друг другу.
- Интересно, а как это будет, когда мы станем взрослыми? - спрашивает Оля. Я пожимаю плечами.
***
Как Зою выписали, я не помню. Меня перевели в палату для мальчиков - и Зоя исчезла вдруг, незаметно. А потом, однажды, наша дверь отворилась, заглянула Оля и поманила меня к себе. Я вышел в коридор. Был ровный, серый день.
- Меня выписывают, до свидания, - сказала Оля.
- До свидания, - легко ответил я, поглядев в ее глаза…
Часто я думаю: что стало с нашей Зоей? Жива ли она? Как вернулась она в свою прежнюю, «обычную» жизнь? И не могла ли эта внезапная любовь обмануть, еще более изранить ее?
В жизни случается много-много плохого, но мы об этом почти ничего не помним. Может быть, и у Зои все плохое сотрется из памяти, может, она давно уже не помнит своего детства?
А меня иногда навещает та осень…
Из больницы, с дежурства, возвращается моя жена.
- Помнишь того парнишку, у которого саркома? Его сегодня выписали… умирать. Домой. Мать просила выписать - все же дома лучше. Ему девятнадцать.
Моя жена садится поближе.
- А он в Бога не верит… Мы подарили иконку. А дома все-таки лучше?
- Лучше. Будем ужинать?
- Что? Да, будем. А он заплакал! Его мужики всей палатой пошли провожать, говорят «ну ты не болей, поправляйся». А он на них посмотрел так - и вдруг взял и заплакал…
- Но ты… Оля. Все же не плачь, ладно?
Мамочка, подуй мне на сердце ?…как в детстве на коленку… чтобы не болело…=(
Если я грохнусь, не ржи придурок, загадывай желание. звезда упала.
Пройдет эта осень… ты можешь без меня…
И я без тебя кажется тоже …