несчастный Валентин-любовник… - кто же он таков?
история давным-давно сокрыла сию тайну,
к ней нам не добраться, через прошествие веков…
от нас её запрятали, возможно, не случайно.
есть версия, что в древние, далёкие года,
однажды в Риме жил себе один простой священник
а великий император издал указ тогда
мол, кто хочет пожениться - тот родины изменник…
нужны были ему солдаты побеждать врага,
чтобы славу принести военными походами…
тот император власть тогда боялся проморгать
опутал он державу, законов своих, сводами…
а был искусный лекарь тот священник Валентин,
и по уши влюблён в одну красавицу слепую,
указ поправ, презрел о сохранении инстинкт,
он в своём храме проводил венчания втихУю
очень осерчал, аж взбеленился император
проведав о творимом, в том храме «злодеянии»
чтоб никому другим, было больше не повадно,
он священнику своё назначил наказание
сослал в темницу Валентина, с приговором - смерть
без права миловать, и без возможности, свободы
хотел всерьёз его с лица земли навек стереть
чтоб Валентин не мог увидеть больше небосвода
в сердце у священника жила сильная любовь
и себя он только ею от бесчинства защищал
в темнице как-то исхитрился и шафран нашёл
и завернул его в записку, что милой написал
случилось чудо - прозрела дева, вдруг слепая
смогла прочесть записку… и узреть цветок шафрана
с тех-то пор, день Валентиновым и называют,
вот и учредили праздник, не Русский… иностранный.
а на Руси, есть свой день для милых и влюблённых
почти в начале лета отмечается… - в июле,
рассказывает он о любви Петра к Февроньи
наш праздник посвящён Купале тот, что сын Перуна
…
если позволите, добавлю мнение своё --
лично я бы отмечал их оба сразу праздновал,
да, и хоть, каждый день бы отмечал бы… ё моё!!!
лишь бы чтоб любовь была! была одна! …не разная!
Я как-то слышал легенду про парня, который догадался, на что обиделась его девушка…
…
АНАСТАСИЯ. Одну минуту, молодой человек… Вы в Китае не были?
ВЫХУХОЛЕВ. Мне рынков хватает.
АНАСТАСИЯ. Я не о том, китайцы самый древний народ на земле. Есть одна красивая китайская легенда об однокрылой птице Бии.
ВЫХУХОЛЕВ. Я-то еще здесь при чем?
АНАСТАСИЯ. Так вот, Гриша, чтобы этой птице полететь, а ведь она птица, ей летать надо, она должна была найти свою вторую половину, чтобы было два крыла. Но птица слепа.
ВЫХУХОЛЕВ. Бедные птички.
АНАСТАСИЯ. И только раз в сто лет она могла видеть. И всего лишь за один день ей нужно было отыскать в огромном мире свою половину. Или еще на сто лет слепота и неподвижность.
ВЫХУХОЛЕВ. Фу ты… Ну?
АНАСТАСИЯ. Может быть, Гриша, мы и живем-то как эти птицы в слепоте и в бездействии. А нам ведь тоже счастья необходимо, чтобы полететь, чтобы испытать… Хоть один день в сто лет прожить так, как нужно. Наверное…
Вставайте, граф, вас зовут из подземелья! - сказал Бендер, расталкивая Балаганова.
Шура сел, потер лицо рукою и только тогда признал пассажира.
- Командор! - закричал он.
- Нет, нет, - заметил Бендер, защищаясь ладонью, - не обнимайте меня. Я теперь гордый.
Балаганов завертелся вокруг командора. Он не узнавал его. Переменился не только костюм. Остап похудел, в глазах появилась рассеянность, лицо было покрыто колониальным загаром.
- Забурел, забурел! - радостно вскрикнул Балаганов. - Вот забурел!
- Да, я забурел, - сообщил Бендер с достоинством. - Посмотрите на брюки. Европа - «А»! А это видели? Безымянный палец моей левой руки унизан брильянтовым перстнем. Четыре карата. Ну, каковы ваши достижения? Все еще в сыновьях?
- Да так, - замялся Шура, - больше по мелочам. В буфете Остап потребовал белого вина и бисквитов для себя и пива с бутербродами для бортмеханика.
- Скажите, Шура, честно, сколько вам нужно денег для счастья? - Спросил Остап. - Только подсчитайте все.
- Сто рублей, - ответил Балаганов, с сожалением отрываясь от хлеба с колбасой.
- Да нет, вы меня не поняли. Не на сегодняшний день, а вообще. Для счастья. Ясно? Чтобы вам было хорошо на свете.
Балаганов долго думал, несмело улыбаясь, и, наконец, объявил, что для полного счастья ему нужно шесть тысяч триста рублей и что с этой суммой ему будет на свете очень хорошо.
- Ладно, - сказал Остап, получите пятьдесят тысяч.
Он расстегнул на коленях квадратный саквояж и сунул Балаганову пять белых пачек, перевязанных шпагатом. У бортмеханика сразу же пропал аппетит. Он перестал есть, запрятал деньги в карманы и уже не вынимал оттуда рук,
- Неужели тарелочка? - спрашивал он восхищенно.
- Да, да, тарелочка, - ответил Остап равнодушно. - С голубой каемкой. Подзащитный принес в зубах. Долго махал хвостом, прежде чем я согласился взять. Теперь я командую парадом! Чувствую себя отлично.
- А, как же Рио-Инженейро? - спросил Шура?
- Заграница, это миф о загробной жизни. Кто туда попадёт, тот уже никогда не возвращается. Это мне один доктор сказал.
Последние слова он произнес нетвердо. Парад, надо сказать правду, не ладился, и великий комбинатор лгал, утверждая, что чувствует себя отлично. Справедливее было бы сказать, что он ощущает некую неловкость, в чем, однако, не хочет сознаться даже самому себе.
Кулак легенды, сто сломив преград,
Сотни наград собрал за срок короткий.
Быстрее был чем ливень или град
И нрав имел то вспыльчивый, то кроткий.
Опередил и времени поток,
Он бил как ток - сквозь сердце пропуская,
Всех чувств и мыслей, силы всей моток,
Момента ни на миг не упуская.
У края он, стоявший и не раз,
Держался фраз, был человеком слова.
Для многих его путь теперь основа,
Для многих он ещё живёт в сердцах…
Высится над морем, на скале высокой
Уникальный замок - чудо из чудес!
Окруженный негой дали синеокой,
Слушает с восторгом черных волн оркестр!
Сотни лет впитались глубиной бездонной,
Шелковистый воздух о былой любви:
Сильной и внезапной, но неразделенной,
Пафосно расскажет в утренней тиши.
Посейдон-Владыка, Бог морской стихии
Объезжал владенья в дивный миг - рассвет;
В колеснице крепкой кони удалые,
По равнине водной пышный пенный след.
На скале почтенной, что стремилась в небо,
Он узрел Аврору в солнечных лучах!
Новый день встречала Утра Королева
С искренней улыбкой счастья на устах.
Острою стрелою сердце Властелина
С быстротою молний буйная любовь
За одно мгновенье истово пронзила,
Разыгралась страстью небывалой кровь!
Никогда не сможет чувство быть взаимным!
В темные покои, в толщу вод заря
Не проникнет точно, ей не хватит силы!
Без красы Авроры пропадет Земля!
Долгие мученья горечью терзали,
Хитрость и коварство заползли змеей.
Тучи чернотою в небосвод вонзались,
Закрывая солнце. Ветры шли с бедой.
Ждет, томясь, Аврора, света золотого…
Время упованья выбило из сил.
Пеленой дремота… Мысли Посейдона
Полнятся обманом - сладким звуком лир.
Чары диадемы - славное решенье!
Близится с упорством, волей колдовство…
Но очнулась резко, явно с опасеньем,
Ото сна Богиня, чуя плутовство.
Из руки скользнула, в камни ударяясь,
Магии корона. Из нее алмаз
Выпал и остался, гранями цепляясь,
В узком углубленьи. И в короткий час
Появилось солнце! Принужденья чары
Растворились в ярком всполохе зари!
Радостные птицы разбудили травы,
Голосом блаженства, напоив цветы.
Смелый луч увидел на скале, в проеме
Хрупкой диадемы небольшой фрагмент.
Вспыхнув ясным светом, отраженным морем,
Превратил его он за один момент
Бойко, вдохновенно, в превосходный замок -
Символ безответной, но большой любви!
На уступе мыса, на краю на самом
Счастлив он в объятьях неба и зари!
Когда умирает Легенда,
Земля окликает ветрами,
И всхлипы слоев атмосферных
Над миром дрожат этажами
Когда исчезает Легенда,
По морю проходит цунами,
И вздохи Земли в ритмах пенных
Восходят наверх валунами
Как только уходит Легенда,
Так буйствуют силы природы,
Как море - на месте утеса,
Ушедшего скатом под воду
Изменчивы, но неистленны…
В том мире без гроз не бывает,
Где, век свой украсив, легенды
По свету глаза закрывают
История любви родителей со временем становится легендой для будущих поколений, чем бы она ни закончилась.
Фёдор Иванович Шаляпин - певец высоким басом.
Чисто, сильно, глубоко мог исполнять все партии сразу.
Новатор синтеза вокала он и артистизма…
Прославился Шаляпин на весь мир, ну и Отчизну.
Фёдор был наделён талантом и добросовестностью.
Он выражал себя чрез пение, редкую способность.
Гамма оттенков, интонаций голоса - Фёдора дар.
Он был великим оперным и камерным певцом - a real star.*
Фёдора вокал и драматическое дарование,
А так же стать артистом сильное желание
Дали толчок в его развитии и становлении
И в творческой среде вызвало восторг, озарение.
Умел прочувствовать внутренний мир своих персонажей.
Был человеком чутким, добрым и артистом со стажем.
Фёдор вживался в свои роли и точно раскрывал их суть.
Зрители, слушая его, с ним вместе отправлялись в путь.
Годунов, Фернандо, Неизвестный, Грозный, Досифей…
Свои роли на отлично сыграл Шаляпин-корифей.
Горький назвал Шаляпина «эпохой русского искусства».
Как многогранны и глубоки были Фёдора чувства.
Многоталанный человек - художник, скульптор, режиссёр,
А так же поэт, камерный и оперный певец, актёр…
Он отдавал себя искусству страстно, искренне и щедро,
Раскрывая свой Божий дар и открывая души недры.
Сегодня день рождения легенды своего века.
С теплом мы вспоминаем выдающегося человека.
Фёдор Шаляпин - пример для нынешнего поколения,
Кумир, транслировавший талант, добро, успех, терпение.
Хольгер отошел от группы туристов, прибывших вместе с ним из Швеции, и на несколько минут остался наедине с застывшим прошлым. Трудно представить людей, домом которых были эти стены, коридоры и ступени, сотканные из каменных жил, тяжелые и неподвижные, точно в кадрах немого фильма или на старинной гравюре. В верхней каморке с одним-единственным окном заметнее был слой пыли и тот же едва уловимый запах старого камня… Комната была пуста, и Хольгер вопросительно взглянул на вошедшего с ним служителя.
- Покрывало фей, сэр. Местная реликвия, - ответил тот на молчаливый вопрос.
Тут только Хольгер заметил в углу на маленьком столе сверток темно-зеленого цвета.
- Могу рассказать, если хотите, историю, связанную с этим покрывалом.
…Много веков назад вождь могущественного клана, владевшего замком, Малколм, взял в жены фею, которую он повстречал на берегу ручья Хантлиберн. тот день было солнечно, пели птицы, звезды анемонов и белые колокольчики тянулись вверх, и лиловый ковер вереска на горных склонах казался продолжением неба. В прозрачном воздухе раздался легкий звон, и Малколм увидел всадницу на сером коне. По узкой тропинке она медленно приближалась к нему. Странно сиял зеленый шелк ее платья под бархатным плащом, а волосы светились всеми оттенками пламени. Эта встреча решила судьбу обоих. Счастливо жили они в замке, пока однажды жена не призналась Малколму, что тоскует по своим. день рождения сына Малколм сам проводил ее на берег ручья, туда, где большие потрескавшиеся от времени камни указывали дорогу в Страну Фей.
Вечером в замке устроили пир - праздновали рождение сына, будущего вождя клана. И Малколм, стараясь превозмочь грусть, веселился вместе со всеми. А в башне спал новорожденный, и молоденькая няня, сидевшая у колыбели, со вздохом прислушивалась к звукам волынок, доносившимся из зала. Ей так захотелось побыть там хоть минутку и попробовать угощение, что она решилась: быстро пробежала по извилистым коридорам, залитым лунным светом, и осторожно вошла в большой зал. Малколм заметил ее и попросил вынести ребенка, чтобы показать его гостям. Девушка поспешила в башню. И ей показалось вдруг, что там не все спокойно. У колыбели, пока она отсутствовала, действительно кое-что произошло. Крик большой совы разбудил мальчика, он заплакал, и у матери-феи сжалось сердце (ничего удивительного в этом нет: феи способны услышать даже тихо сказанное слово, как бы далеко они ни находились). Фея поспешила к сыну, прикрыла его зеленым покрывалом, и, когда тот заснул, исчезла. Минутой позже няня увидела это тонкое, как весенняя трава, покрывало, вышитое особым узором - крапинками эльфов. Соткано покрывало было так искусно, что ей недолго пришлось гадать, откуда оно появилось. Девушка не особенно доверяла феям, но на этот раз все обошлось благополучно: может быть, фея действительно любила Малколма или чуть-чуть жалела его…
С тех пор подарок феи хранится в замке Данвеган, - закончил служитель свой рассказ.
Хольгер подошел к столику и притронулся к покрывалу. На нем различались крапинки, соединявшиеся в непонятный рисунок.
- Она появляется здесь, - сказал служитель.
- Кто - она? - не понял Хольгер.
- Фея. Однажды я долго искал дома трубку, а потом решил, что оставил ее в башне, и вернулся. Свет зажигается этажом ниже, но я забыл это сделать, а спускаться обратно не хотелось. Светила луна. Ларец с покрывалом оставался в тени. Я пошарил рукой на столе, потом повесил покрывало у окна и поискал в ларце, а когда поднял голову, увидел у окна женщину.
- Я читал о феях, но встречаться с ними не приходилось, - сказал Хольгер серьезно.
- Думаю, они такие же люди, как и мы, только умеют гораздо больше. Я слышал, что настоящая фея совсем недавно жила где-то на севере, кажется, в Инвернессе. А с феей из нашего замка разве что не удалось еще поговорить.
Хольгеру было двадцать пять, и он готов был поверить.
- Может быть, и мне удастся взглянуть на нее? - спросил он.
- Что ж… По правде сказать, мой рассказ никто не принимает всерьез. Да и кого удивит в наш век такое? Пожалуй, если в один из ближайших лунных вечеров вы захотите проверить, не забыл ли я закрыть дверь башни, это может обернуться для вас небольшим приключением.
Что-то совсем простое заставляло Хольгера вернуться в замок Данвеган, что-то, имевшее причиной и мягко светящееся глубокое небо, неотделимое от волшебного запаха трав, и летние звезды, большие, как под увеличительным стеклом, и косматую, в облачных гребешках луну, которая то вырывалась на звездный простор, то блекла.
Лучшие дни всегда в прошлом, но в двадцать пять это незаметно. Особенно если пришло время отпуска, а теплый ветер, работавший семь дней, прогнал над Шотландским нагорьем дожди, по морю расстелил белую пену и соединил горы и воду с небом прямыми, как мост, лучами.
Когда гасли голубые колосья трав и спускалась на плечи ночь, дороги становились длиннее, задумчивее. Можно было бродить, бродить, пока не наступит час первой звезды и не вскрикнет утренняя птица-невидимка. Одна из ночных дорог привела Хольгера к замку.
Конечно, история с феей, рассказанная служителем, казалась совершенно неправдоподобной. Но были тогда в его лице и голосе какое-то спокойное равнодушие, усталость, лучше слов говорившие о размышлениях, о неверии и в то же время неспособности перечеркнуть, забыть увиденное как сон или сказку. Если это и не так, разве не стоило удостовериться в силе чистого вымысла, может быть, самообмана?
…Старый замок притягивал тени, как гигантский магнит. Хольгер пробирался в южную башню. Слились, растворились ориентиры - ров, знакомые выступы стен. За кронами столетних деревьев луна была как высокая и слабая свечка. Хольгер потерял удобную дорогу, а идти напрямик становилось все труднее. Вдоль стены липкими, цепкими шеренгами вставали кусты шиповника, точно ежи, наколовшие листья на круглые спины.
Нужно было бы лететь, стелиться над землей и, добравшись до стены, перемахнуть через нее, а лучше бы сразу влететь в окно, как бабочка или как фея. Открыв дверь, Хольгер подумал, что легче совершить преступление, чем добраться до южной башни обычным способом. Служитель не обманул: с дверью действительно было все в порядке. На всякий случай Хольгер прикрыл ее за собой и перевел дыхание. В этот момент мелькнула какая-то неуловимая мысль, сразу переключив его внимание, мозг, и он снова почувствовал упругость мышц, услышал собственные осторожные шаги, уловил ритм сердца. Лестница вела круто вверх. Было похоже, что звуки глохли, как в лабиринте, рассеиваясь каскадом ступеней. На пороге комнаты он с минуту помедлил, точно собирался проникнуть в тайну, оставаясь невидимым. Потом вошел: комната была пуста. Здесь, на высоте южной башни, луна всплыла над кронами огромной холодной рыбой, и стены комнаты засветились как днем. От окна к небу выткалась серебристая невесомая тропа. Хольгер ждал. Но ничто не менялось, и время, лишенное связи с событиями, текло то быстро, то медленно. Хольгер подошел к столику и бережно прикоснулся к легкому свертку. Считается, что феи очень маленького роста, однако покрывало было почти нормальных человеческих размеров. По крайней мере, когда Хольгер расправил его и поднял за углы, ткань, мягко шурша, опустилась до пола.
И тут он уловил едва заметное движение. Мгновением позже он увидел за покрывалом женщину. Руки сами собой застыли в воздухе. Медленно подымая голову, он чувствовал, как от висков к ладоням бежала быстрая теплая волна. Простые, как цветы и трава, линии ее лица, шеи, рук делали ее похожей, наверное, на всех красивых женщин. Но в следующий момент явилось почти неуловимое отличие, может быть, в широко расставленных глазах или коротко остриженных волосах, светящихся каким-то собственным светом и все же оттеняющих лицо, явилось то, что заставило потом Хольгера еще и еще раз вспоминать эту встречу.
Легкая грусть была в ее взгляде, и всепонимание, и тень былого счастья, тень радости и забот. И может быть, каждый день жизни высветился в ее глазах своей особой, ни с чем не сравнимой искрой. Она была совсем девочкой и пыталась скрыть легкую грусть или разочарование - это Хольгер понял гораздо позднее, когда снова и снова пытался вызвать в памяти мимолетное волшебство.
Прошло, казалось, лишь несколько секунд. Хольгер держал покрывало за углы, застыв, забыв о нелепой своей позе. Опуская полупрозрачную ткань, он заметил, как фея быстро наклонилась, легко взмахнув руками. Всплеснула длинными пальцами и исчезла, растворилась в лунном свете.
Хольгер подошел к столику, спрятал струящийся шелк и, вздрогнув, обернулся, но в комнате было пусто. Лишь в зеркале на стене холодной рыбой забился месяц.
Часы отстукивали четвертый час ночи. Выходило: в замке он провел без малого три часа. Наверное, вот так же герои шотландских сказок - гости фей - не замечали хода времени.
В отель он вернулся перед рассветом и проснулся так поздно, что можно было сразу идти обедать. Ушедшая ночь всплывала смутным сном. Пока он лениво одевался, отчетливо вспомнился небольшой кружок в углу покрывала деталь, выпадавшая из общей композиции затейливого рисунка эльфов. Уловить какую-либо общую систему в причудливом узоре, возникавшем из крапинок и тонких черточек, было трудно. А кружок напоминал мишень для стрельбы концентрические полоски занимали всю площадь: темное «яблочко», потом светлый участок, и опять почти черное колечко. По краю колечки были совсем узкие, и он так и не смог сосчитать их.
Хольгер почти уверился, что эти колечки ему знакомы, и теперь, умываясь, мучительно соображал, когда и где видел их раньше. Возникло наконец такое чувство, какое бывает, если ответ уже вертится в голове, точно знакомая фамилия, которая всплывает в памяти, если подскажут первую букву. Он даже перестал водить руками по шее, а просто положил голову так, чтобы на нее падала сильная холодная струя, и, когда все вокруг словно наполнилось легким свежим туманом, а кожу стало приятно покалывать, закрыл кран. Потом медленно протянул руку за полотенцем. этот момент возник ответ.
Не так давно он листал книгу по голографии. Полосатый кружок был решеткой Френеля - голограммой одной-единственной точки. Стоит лишь осветить такую решетку - возникает точка, маленький кирпичик объемного изображения. Вот оно что такое, покрывало фей, думал Хольгер, и вдруг отчетливо вспомнилась женщина из замка в коротком плаще. Да, она была совсем живой, только на полу не было заметно ее тени.
Хольгер нарисовал ход лучей в придуманной схеме. Старое зеркало на стене отражало падавший в окно свет луны на голограмму-портрет. Крапинки эльфов - искусно вышитые линии, черточки, точки - как раз и были волновой копией оригинала. При освещении возникало объемное изображение. Феи умели вышивать голограммы, как скатерти или сорочки!
Ему всегда казалось, что легенды не могли быть просто выдумкой. Рыжеволосые кельты - самое изобретательное племя на планете- рассказали на этот раз и вправду о настоящих своих соседях, феях и эльфах, чем-то похожих на них самих.
Пожалуй, никто не ответит на вопрос, приходились ли эльфы кровными родственниками кельтам. Да и кто они были вообще?
Легенды наделяют их странным и неровным характером, способностью видеть и слышать так далеко, что эта способность кажется совершенно непостижимой. Чувствуется, что те, кто рассказывал о них, не могли понять их вполне. Неизбежные неточности и прибавления так исказили всю эту историю, что после записи устных рассказов получилось как бы кривое зеркало, в котором трудно увидеть подлинное лицо.
Хольгер попробовал представить, как это могло быть: тонкие пальцы, серебристые нити, мелькающие, как струны, над легким шелком, и почти неслышимая мелодия - и ему казалось: да, это так и было. Он угадал и значение точки, волновое изображение которой поместилось в углу голограммы. Это была и в самом деле просто точка. Точка после подписи мастера, создавшего портрет.
Странная, почти нелепая мысль все больше овладевала им. Наверное, сказалась ночь, проведенная в замке. Потому что разве иначе пришло бы в голову, что феи могут жить рядом, сейчас, вместе со всеми. Может быть, их совсем мало осталось, но они ведь всегда жили на этой земле.
Уже тысячу лет назад они умели и знали больше, чем нужно было другим. Умение угадывать, совсем особый талант видеть истину, а не ползти к ней вслепую, нащупывая выступы легковесных парадоксов, должны были постепенно отгородить их от остального мира.
Давным-давно ничего не стоило уйти, раствориться в бесконечных просторах зеленевшей земли, но за несколько сот лет исчезли рощи и янтарные пляжи, тяжелые мосты опоясали помутневшие реки. А солнце продолжало светить так же щедро, и жизнь стала иной: тем, кто хотел оградить себя от липкого любопытства, от мелких, но нескончаемых посягательств на все сущее, теперь достаточно было походить на остальных, не выделяться ничем. Но как, наверное, трудно привыкнуть к этому…
«здравый смысл это легенда» …))).
В одной из легенд пустыни говорится о человеке, который захотел переехать в соседний оазис и стал нагружать своего верблюда. Он завалил верблюда своими коврами, кухонной утварью, сундуками с одеждой - и животное терпело все это. Когда они отправились, этот человек вспомнил про красивое синее перо, которое дал ему отец. Он достал его и положил на спину верблюда. Когда он это сделал, животное от тяжести рухнуло и умерло. «Мой верблюд не смог бы даже понести и пера», подумал человек. Иногда мы думаем так же, как и другие - не понимая, что наша маленькая шутка может быть той каплей, которая переполнит бокал страдания.
Легенда о хризантеме рассказывает о злом драконе, который задумал украсть Солнце. Жадное существо ухватило солнечный шар, не на шутку обожглось и разозлилось. В гневе дракон разорвал Солнце на кусочки, а упавшие на Землю искры превратились в белые хризантемы.
В Японии хризантема изображена на Императорской печати. Орден хризантемы-высшая награда Японии. Существует там и Хризантемовый трон-трон императора Японии.
В мрачных покоях старого замка
Безжизненно-пусто, царит полумрак.
Руины историй, величий останки,
Хранят в себе стены, подвалы, чердак.
Замшелые залы, мозаика в окнах,
Портреты бывалых великих мужей,
И преданно, рядом, на старых полотнах
Их верные жены, их светлость очей.
И взгляды покорны, улыбки их томны,
Поблекли цвета на шикарных нарядах.
Они обреченно в картины закованы,
На адские муки - быть с милыми рядом.
Мечтать, вспоминать, и глазами ласкать.
Не сметь прикоснуться, почувствовать плоть,
И мысленно трепетно их обнимать,
Без права ожить и прожить счастье вновь…
Но в полночь на башне часы заиграют,
Их бой, стуку сердца, живого, подобен.
И вдруг… в свете лунном они оживают,
Снисходят фантомы, со старых полотен.
Они бестелесны, безмолвны, бескрылы,
Безжизненны, но… увы! не бездушны.
В своем угасаньи нашедшие силы,
За тысячи лет не стать равнодушными.
Сливаются тени в прозрачных объятьях,
И бродят по замку, терзаемы памятью.
Надеясь на милость, уйти от проклятья,
Ждут чуда напрасно, как нищий на пАперти.
Но небо нещадно. Над шпилями замка
Восток озаряется чудным мерцанием.
Восход растворяет всю ночь без остатка,
Секундами мчится пора расставания.
И тени кружатся в печальном прощании,
Любимых черты исчезают во времени,
Картины их ждут. Несмотря на стенания,
Они не предАли друг друга забвению…
В мрачных покоях царит тишина.
Лишь только в бойницах звучит песня ветра…
Жизнь в этом месте давно прожжена.
Но любовь даже здесь, на веки… бессмертна.
-К-