Что за свет в меня смотрящих глаз,
Начисто лишающий покоя,
Что за нити связывают нас,
Что за притяжение такое?!
Боль былая выжжена дотла,
Кончилась империя разлуки.
По чьему приказу долго так
Не переплетались наши руки?
Снег, летящий в свет, неуловим
И, как луч, от холода, упавший
Ангел твой замерз от не любви,
На моё крыльцо присел, уставший.
Вскипятила ангелу я чай,
Залатала оборванцу рясу,
Крылья починила у плеча…
Он согрелся и решил остаться.
И теперь, когда ты не со мной
Небеса тебя оберегают.
Кто, не знаю, был тому виной,
Что так долго мы брели вдоль края?
Мне, наверно, в жизни первый раз
Подарил декабрь дурман акаций…
Г-споди, спасибо за указ —
Женщиной его именоваться.
2005 г.
Вы, наверное, заметили, что, выполняя какую-либо работу или приступая к какому-либо делу, мы обращаемся к Богу («ну, с Богом!», «Бог в помощь» и др.) или к своим ангелам и святым («Ангел мой, пойдём со мной, ты впереди, я — за тобой»). Попадая в трудные ситуации, мы неосознанно пытаемся призвать на помощь души давно ушедших в небытие дорогих нам людей и почему-то глубоко уверены, что они видят нас и готовы нам помочь… Откуда такое в современном человеке? Почему мы, чтобы обрести уверенность в себе, призываем незримых помощников? Скорее всего это связано с тем, что человек — продукт не только этого мира, но и ТОГО, невидимого и очень загадочного, из которого он приходит и в который уходит, в который и заглянуть страшно, но так любопытно! Одним словом, дуализм нашего существования в мире предполагает и двойственность души: её явь и сон, её день и ночь, её реальность и фантазии…
Что ты, чёрт тебя дери,
Всё скребёшься у двери,
Постучись и проходи,
Пусто без тебя в груди.
Ты гуляла допоздна,
В темноте, совсем одна,
И вернулась, чуть дыша,
Вечно пьяная душа…
Ну почему так? Спят на стеллажах
Былой надежды взгляд, касанье, вздох?
Все реже пользуюсь я междометьем «Ах!»,
Все чаще пользуюсь я междометьем «Ох!».
А иногда бессонница, схватив
Цветочных рифм полуночную рать,
Не пользует, почти, инфинитив,
А повелительным накалом жжет тетрадь.
И вдохновеньем остудив ожог —
Души больной мучительный мятеж —
Все реже пользует высокопарный слог,
Все чаще пользует винительный падеж.
Обнимет ветер кружевной фатой,
Замерзли пальцы, слезы на лице…
Все реже пользуюсь любимой запятой.
Все чаще — многоточие в конце…
2005 г.
Насквозь пропитана печалью,
И пыл любви во мне остыл,
Но греет жизнь чудесной шалью —
Теплом живительных светил.
И счастье ливнем омывает
Грустинки, что во мне живут.
И прорастают, расцветают
Они в сиянии минут.
Качает небо мысли нежно,
Баюкая под песнь дождя,
И тает, тает в сердце снежность
Под радугой небытия.
Бальзам на рану мне везенье,
Что научилась просто быть,
Взирать на грани совпадений,
Соединяющие нить
Удавшейся и яркой жизни
Моей причудливой судьбы…
7.08.18г
Что на душу возьмёшь, с тем и проживёшь.
Мне нравятся эти успешные (речь не о деньгах) женщины, которые умудряются вставать с колен, с детьми под мышкой, после ножа в спину. Там где рвется неожиданного, как бы невзначай. Джинсовая куртка встречается с голодным лезвием предательства и рвется. (конечно, все спланировано, предательство — это холодный расчет, а не выпавшая zero на рулетке). А с ней ранится то, что под ней, а потом там очень болит. А после нужно долго стараться не злиться, не проклинать и суметь простить. В отличие от женщин и это не проходит… Говорят, женщины подобно кошкам, у них помимо грации и нежности, те же, девять жизней, а я говорю: «У женщин больше девяти жизней!» Она сколько раз упадет, столько и поднимется. Потому что у нее дети, потому что у нее так много всего, ради чего нужно вставать и двигаться дальше. Первое время выжимая с себя это желание, а позже, она сменяет поникшие уголки губ на улыбку и одев любимые туфли, кинув в сумочку новую помаду, снова готова хоть в бой. Женщин бьёт жизнь больнее, потому что происходит это как правило от любимых рук, которым она некогда доверяла. Но она не перестает верить в их силу, пусть уже совсем других рук, других глаз, но она им верит. Будто никто не рвалась ее душа и она не знала острия холодного клинка, что некогда рвал ей ее безжалостно. Мне нравится этот успех над болью, над предательством, когда каждая, некогда слабая, перестала плакать и стала сильной. Мне интересны они как личности, как бойцы, как те, кто оказались сильнее тех, кто считается их сильнее. Ведь для новой жизни, им нужно всего ничего: любимые туфли и новая помада в сумочке. Это не кошки, это целый космос в каждой из них, когда жизней в них, как звезд во Вселенной.
Цыганка, лохматая Осень
И листья — гадальные карты.
Дожди бахромою набросив,
Покажет свои мне таланты.
И шалью укутавшись яркой,
На пыльном извечно пути
Вдруг взмолится слезно цыганка:
«Ты ручку мне позолоти!»
«Ах, золота мало ли, что ли?!
Тебе ведь весь мир — закрома.
А я в своей тесной неволе
Ищу позолоту сама».
А Осень шепнет, обжигая
Багряно — холодным огнем
«Ведь я о богатстве все знаю,
Что в сердце ты прячешь своем».
«О чем ты? — вздохну я устало, —
Оставь меня, прочь улети…»
А Осень листом прошуршала:
«Ты памятью мне заплати».
2005 г.
В навязчивом пространстве суеты
Любимых лиц не разглядеть так сразу
Я, покупая желтые цветы,
Бреду опять в толпе холодноглазой.
И ветер не помеха мне совсем,
Не остановят снег, дожди и грозы —
Я вглядываюсь в сумрачную сень
Нависшую над городом промозглым.
Я нынче Маргарита.
Тошно мне —
Пока еще не верю в избавленье,
Что в адском, подчиняющем огне
Сгорю я за одно прикосновенье
Его руки.
И все же наугад,
Бреду в толпе вперед — не боязливо.
Здесь нынче будет роковой Арбат.
И где-то рядом мой подвал счастливый,
Но я пока как будто не дышу,
И плоть моя — что камень, что трясина.
И смутных предвкушений гулкий шум
Душа на побережье уместила.
Но будет день, когда любовью свит
По желтой вакханалии цветастой
Найдет меня и воздух возвратит
Мой вдохновитель, мой приют, мой Мастер.
2006 г.
Тело — убранство души.
Регламент не позволяет душе развернуться, только вывернуться даёт
Сгоревших листьев сонный хруст…
И сердце там, над пепелищем,
Забытый слог, забытых чувств,
В обломках листьев тихо ищет.
«Напрасен труд, — ему твердят, —
Иди искать в другие дали».
А сердце, угли теребя,
Лишь улыбается печально.
Оно запомнило пожар
Сентиментальной мелодрамы,
Но в осень изменился жанр
Весны-кокетки, юной дамы.
А сердце помнит наизусть
Дурман сиреневых пророчeств,
Забытый слог, забытых чувств
Упрямо забывать не хочет.
2004 г.
Однажды летом, словно благодать,
Пролился дождь, нежданный, но желанный —
Наверно, Б-гу захотелось спать
И он вздремнул июльским утром ранним.
А в это время ангел молодой,
Жалея человеческое племя,
Ушат воды прохладной, дождевой,
На солнцем истязаемую землю,
Перевернул. И дерзостью гордясь,
Ловя людские взоры изумленья,
Вкусил от пирога с названьем — «Власть»,
И сладость слов, и песен прославленья…
Не знал крылатый, осчастливив нас,
И находясь в неведеньи блаженном,
Что Повелитель лишь прищурил глаз,
Ухмылку спрятав на краю Вселенной.
2004 г.
В пространстве наддорожных станций,
В преддверье облачного рая,
Душа витала между пальцев,
Из клавиш звуки извлекая.
И становилось все вторичным —
Бег суеты неоспоримый,
Таким крылатым, непривычным,
Неосужденным, не судимым.
В тех звуках чистилась аорта
От грязи прожитых скитаний…
И не понятно: то ль по нотам,
А то ли по слезам звучанье?
О, Музыка, молясь уступам
Твоей величественной чести,
Ладони две, как будто купол,
Невольно складывают вместе.
И покаянье — горьким стансом,
Прощенье — сладостными снами…
Когда душа меж тонких пальцев,
Случается такое с нами.
2004 г.
Открывать свою душу можно, но не первому встречному. Доверять стоит, но не тому, кто тебя уже предавал однажды. Верить нужно, но не тому, кого ты уже ловила на вранье.