Все начнётся однажды с простого «прощай».
Непокорное слово скользнет в тишину.
Я любил тебя даже порой через край,
А теперь, вот за что, всё никак не пойму.
Ты наденешь пальто и замрешь у двери.
Ну, смелее, давай, убирайся к нему!
Я же в сердце берёг наши лучшие дни,
А теперь, вот зачем, всё никак не пойму.
Там в парадной темно, но ни шагу назад.
Даже слёзы, наверное, здесь ни к чему.
Ты была для меня выше всяких наград,
А теперь, вот ты кто, я никак не пойму.
Потускнело лицо, и завяли глаза,
Что ж, не буду держать тебя больше в плену.
Я так много надежд в это пламя бросал,
Что теперь не сгореть бы мне в нём самому.
Пенсия возвращает нас в детство и по потребностям, и по способностям.
Когда звон монет ласкает слух, человек к остальному становится глух.
текст, отпущенный в сеть, становится не твоим.
его примеряет любой на себя, как платье.
никого не волнует, что мы пишем, когда горим,
никого не волнует, что когда-нибудь нас не хватит.
словно жёлтые листья, осыпается с ветром стих,
голоса незнакомцев носят его, как воды,
их ладони сминают душу твою в горсти.
речи их горше яда, или же слаще мёда,
только это не важно. сорванная резьба
от хулы и хвалы снова не станет целой.
мы отпускаем перемолотые слова,
и острейшее крошево ранит чужое тело.
от каждой строки сверкает внутри искра,
будто с размаху бьёт о кремень кресало.
может, стихи для кого-то разгонят мрак,
но никто не поймёт, почему ты их написала.
Перебираю, словно бусы,
твои восторги и мечты.
Когда мне было очень грустно,
явился белым снегом ты.
Горел мороз румянцем жарким,
сверкали звезды, как костры.
На нежность снова стала падкой
среди влюбленной тишины.
Перебираю, словно четки,
твои улыбки и слова,
как лучик счастья очень робки,
но закружилась голова.
И нежность солнцем на рассвете,
меня вдруг сделала твоей.
Весной сгорели все приметы,
что я писала не тебе.
В чаще леса густой под зелёным листом
Жил трудяга смешной, добрый, маленький гном.
Под землёю он днём самоцветы искал,
Свой фонарик в лесу по ночам зажигал.
Тот фонарик служил светлячкам маяком,
Гном со всеми дружил, каждый знал его дом,
В те спокойные дни дружбой счастлив был гном,
Расскажу вам, что с ним приключилось потом.
Как-то ранней весной за рекой голубой
Он увидел её и утратил покой,
Крылья бабочки той были так хороши,
Он пошёл вслед за ней и сказал от души:
«Если, что хочешь возьми, всё, что есть у меня!
Мой фонарик мечты, радость каждого дня!»
Всё отдал, а её ветром в даль унесло.
И в лесу как-то вдруг стало очень темно.
С той поры по земле бродит маленький гном,
Ищет счастье своё в шумном мире людском,
Он живёт средь людей и вам тоже знаком,
Очень грустный, смешной, добрый, маленький гном.
Ты научилась бывать бесстрастной.
Конечно, Клара, ты повзрослела.
Сначала смотришь теперь налево
и только после бежишь на красный.
И ты не то что не помнишь Карла,
а просто знаешь, что он потерян,
как ключ от узкой железной двери,
как ключ от смысла (везде искала) -
от сейфа, что ли? Да чёрт с ним, с сейфом -
пусть вскроет кто-нибудь автогеном…
Дружи со сбродом, гуляй с богемой,
допустим, в платье с коротким шлейфом
во всей своей нищете и блеске
(не любишь суши? закажем роллов).
Но шея - голая без кораллов,
без глупых бусин на тонкой леске.
А Карл не знает ни мук, ни кары.
Что он Гекубе, ему - Гекуба?
Но без кларнета всё сохнут губы
и в слово складываются:
«Кла-ра»…
Несешь свое хорошее настроение, оберегая, как хрустальную вазу, - а кто-нибудь пройдет мимо, подтолкнет и даже не заметит. И только осколки брызнут…
Город включил фонари, кварталами мигая,
Я окружен полутьмой и холодной зимой…
В уши наушники, руки в перчатки, шагаю,
Бархатный вечер окутал дорогу домой,
Речка из льда в поцелуе слилась с берегами,
В мареве зыбком теряется темная даль…
Снег не идет, он лежит под моими ногами,
Дворник дымит сигаретой, сгребая февраль,
Стынут дворы, детвора лепит снежную бабу,
Тихо смеется на небе большая луна,
Кошка стоит, поджимая замерзшую лапу,
Хочет в тепло, но наверно бездомна она…
В мыслях моих отражение зим предыдущих,
Вьются снежинки ушедших надежд и идей,
Я лишь прохожий в потоке таких же бредущих,
Малость замерзших, стремящихся к дому людей.
Нетрезвый уличный фонарь в пол-уха слушает, осклабясь,
Как я шепчу (читай: кричу) в колодец чёрного двора,
Что ненавижу - не тебя, но навалившуюся слабость,
Не позволяющую жить, хотя давно уже пора.
Самоисчерпаны стихи про «угораздило влюбиться»,
Вердикт о памяти гласит, что ничего не помогло б -
Но прилетает со спины, клинком наёмного убийцы,
Случайный запах, голос, жест -
И боль срывается в галоп.
Глаза желают жадных губ, ладони ищут нежных пальцев,
А пальцы требуют волос - перебирать за прядью прядь.
Из сердца всходят семена и пробиваются сквозь панцирь,
Проигнорировав приказ «не доверять, не повторять!».
Уже в который чёртов раз сама себя в капкан поймала!
Пусть безнадёжность черноты прикроет снега белизна -
Тебя таскаю, как балласт, по городам большим и малым…
Но только уличный фонарь имеет право это знать.
Есть страницы открытые очень давно,
В них писались стихи и рецензии,
Но покрылись они забытьём, будто сном,
Не цветут в них слова, как гортензии.
Многих авторов, нет вероятно в живых,
И уходят в забвенье их лица,
Лишь случайный читатель прочтёт давний стих
В тишине, на остывшей странице.
Я ее завела в непроглядные дали -
Там, где воздух сбивает дыханием с ног,
Там, куда твоя мысль достигает едва ли,
И откуда никто возвратиться не смог.
Кровь горячей прохладой обжигает виски.
Здесь спасаются эльфы от темной тоски,
Здесь на стенах танцуют ожившие тени,
Обнимая тебя, заключая в тиски.
Я ее потеряла в каплях града колючих,
Ей на плечи взвалила неподъемный рюкзак.
Заблудилась, а может - оступилась, - и с кручи!..
Я сжимаю запястья, отгоняя свой страх.
Слезы капают на пол с высот поднебесья,
И оттуда звучит воем дикая песня,
Бьется, рвется душа о колючие стены,
Истекая водой до соленого пресной.
Я ее все ищу, все скитаюсь и плачу,
Мертвым комом слова застревают в гортани.
Но молчит моя Муза, и молчание значит,
Что её отыщу я к рассвету едва ли…
Камни падают градом на горные тропы,
Я, как в сказке, стираю огрубевшие стопы,
Все стараюсь не рухнуть с разрушенной сцены,
Где ищу след ноги сестры Каллиопы.
За стеной отец кричит на маму.
По обивке кресла скачут тени.
У соседей дочь играет гаммы.
У меня сегодня день рожденья…
Я забился в самый дальний угол.
Я сижу за креслом тише мыши.
Я спокоен. Я не перепуган.
Я не плачу. Я почти не слышен.
За окном метелица играет,
Крутит вихрем белые снежинки.
На столе свеча тихонько тает.
Я вчера опять порвал ботинки…
За стеной отец ударил маму.
Я в углу свернулся по-собачьи.
Надо мной - портрет в тяжёлой раме.
Я спокоен. Я почти не плачу.
Я листаю старенький учебник,
Положив его на доски пола.
Я смогу! Я сильный! Я - волшебник!
Через год меня отправят в школу!
Я учиться буду там усердно.
Я постигну сложные науки.
Голова болит немилосердно
И дрожат обветренные руки…
Вышел вон отец, гремя дверями.
Я достал из тумбочки печенье
И отнёс его за стенку маме.
У меня сегодня день рожденья…
(D) Любви не существует, есть два человека, которым удобно быть вдвоем…
Затем дети, которые плачут, пеленки…
Затем новые люди на стороне, что не меняют ничего…
Ну что больше удивляет, эмоции…
Те переживания, которые не имеют к любви ничего…
Люди ревнуют чаще то, что им не принадлежит…
Грустные лица вокруг…
Delfik 2016 г.
Даже в хоккее жюри и арбитры - проклятые подпиндосники, присудили победу финнам!
Ведь большинство зрителей было за Россию!