Приду домой.
Закрою двери.
Оставлю обувь у дверей.
Залезу в ванну. Кран открою.
И… просто смою этот день.
Новые левые - мальчики бравые
С красными флагами буйной оравою,
Чем вас так манят серпы да молоты?
Может, подкурены вы и подколоты?!
Слушаю полубезумных ораторов:
«Экспроприация экспроприаторов…»
Вижу портреты над клубами пара -
Мао, Дзержинский и Че Гевара.
Не разобраться, где левые, правые…
Знаю, что власть - это дело кровавое.
Что же, валяйте, затычками в дырках,
Вам бы полгодика, - только в Бутырках!
Не суетитесь, мадам переводчица,
Я не спою, мне сегодня не хочется!
И не надеюсь, что я переспорю их,
Могу подарить лишь учебник истории.
1978
Когда я об стену разбил лицо и члены
и все, что только было можно, произнес
Вдруг сзади тихое шептанье раздалось:
Я умоляю вас, пока не трожьте вены.
При ваших нервах и при вашей худобе
Не лучше ль чаю? Или огненный напиток?
Чем учинять членовредительство себе,
Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток.
Он сказал мне: Приляг,
успокойся, не плачь, -
он сказал: - Я не враг,
Я - твой верный палач.
Уж не за полночь - за три.
Давай отдохнем.
Нам ведь все-таки завтра
работать вдвоем.
Раз дело приняло приятный оборот -
Чем черт не шутит - может, правда, выпить чаю?
- Но только, знаете, весь ваш палачий род
Я, как вы можете представить, презираю.
Он попросил: Не трожьте грязное белье.
Я сам к палачеству пристрастья не питаю.
Но вы войдите в положение мое -
Я здесь на службе состою, я здесь пытаю.
И не людям, прости, -
Счет веду головам.
Ваш удел - не ахти,
но завидую вам.
Право, я не шучу,
Я смотрю делово -
Говори, что хочу,
Обзывай хоть кого.
Он был обсыпан белой перхотью, как содой,
Он говорил, сморкаясь в старое пальто:
Приговоренный обладает, как никто,
Свободой слова, то есть подлинной свободой.
И я избавился от острой неприязни
и посочувствовал дурной его судьбе.
Как жизнь? - спросил меня палач. - Да так себе… -
Спросил бы лучше он: как смерть - за час до казни.
- Ах, прощенья прошу, -
Важно знать палачу,
Что, когда я вишу,
Я ногами сучу.
Да у плахи сперва
хорошо б подмели,
Чтоб моя голова
не валялась в пыли.
Чай закипел, положен сахар по две ложки.
- Спасибо! - Что вы! Не извольте возражать!
Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать,
А грязи нет, - у нас ковровые дорожки.
Ах, да неужто ли подобное возможно!
От умиленья я всплакнул и лег ничком.
Он быстро шею мне потрогал осторожно
И одобрительно почмокал языком.
Он шепнул: Ни гугу!
Здесь кругом стукачи.
Чем смогу - помогу,
Только ты не молчи.
Стану ноги пилить -
Можешь ересь болтать,
Чтобы казнь отдалить,
Буду дольше пытать.
Не ночь пред казнью, а души отдохновенье!
А я уже дождаться утра не могу.
Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,
Я крикну весело: Остановись, мгновенье, -
чтоб стоны с воплями остались на губах!
- Какую музыку, - спросил он, - дать при этом?
Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам,
Но есть в коллекции у них и Оффенбах.
Будет больно - поплачь,
Если невмоготу, -
Намекнул мне палач.
- Хорошо, я учту.
Подбодрил меня он,
Правда, сам загрустил:
Помнят тех, кто казнен,
А не тех, кто казнил.
Развлек меня про гильотину анекдотом,
назвав ее лишь подражаньем топору.
Он посочувствовал французскому двору
и не казненным, а убитым гугенотам.
Жалел о том, что кол в России упразднен,
Был оживлен и сыпал датами привычно.
Он знал доподлинно - кто, где и как казнен,
И горевал о тех, над кем работал лично.
- Раньше, - он говорил, -
Я дровишки рубил,
Я и стриг, я и брил,
И с ружьишком ходил.
Тратил пыл в пустоту
и губил свой талант,
а на этом посту
повернулось на лад.
Некстати вспомнил дату смерти Пугачева,
рубил, должно быть, для наглядности, рукой.
А в то же время знать не знал, кто он такой, -
невелико образованье палачево.
Парок над чаем тонкой змейкой извивался.
Он дул на воду, грея руки о стекло.
Об инквизиции с почтеньем отзывался
и об опричниках - особенно тепло.
Мы гоняли чаи,
Вдруг палач зарыдал:
Дескать, жертвы мои
все идут на скандал.
Ах, вы тяжкие дни,
палачева стерня.
Ну за что же они
ненавидят меня?
Он мне поведал назначенье инструментов.
Все так не страшно - и палач как добрый врач.
Но на работе до поры все это прячь,
чтоб понапрасну не нервировать клиентов.
Бывает, только его в чувство приведешь,
водой окатишь и поставишь Оффенбаха,
а он примерится, когда ты подойдешь,
возьмет и плюнет. И испорчена рубаха.
Накричали речей
мы за клан палачей.
Мы за всех палачей
пили чай, чай ничей.
Я совсем обалдел,
чуть не лопнул, крича.
Я орал: Кто посмел
обижать палача?!
Смежила веки мне предсмертная усталость.
Уже светало, наше время истекло.
Но мне хотя бы перед смертью повезло -
такую ночь провел, не каждому досталось!
Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,
согнал назойливую муху мне с плеча.
Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье
и образ доброго чудного палача.
Потрясающая история всей жизни нашей рассказанная одной ночью. Ваш Палач тоже рядом и говорит вам милые вещи даже смешит и предлагает как можно облегчить ваши неизбежные страдания при его же содействии… Тайна Высоцкого - это тайна незапамятных времен… Его творения не исчезают в потоке времени, а лишь набирают силу. Ибо дают Душам средства выражения, дают немым голос, возможность выкричать свою тоску боль и отчаяние… Истинный мастер, вдохновленный Музой способен так соединить слова с музыкой, что это намертво впечатывается в сознание и память услышавших, и присваиваются ими как родные. Каждая песня Владимира Высоцкого несет в себе послание такой силы, что рождает в душе горячий отклик, будит сердце и совесть…
Песня о новом времени
Как призывный набат, прозвучали в ночи тяжело шаги, -
Значит, скоро и нам - уходить и прощаться без слов.
По нехоженным тропам протопали лошади, лошади,
Неизвестно к какому концу унося седоков.
Значит, время иное, лихое, но счастье, как встарь, ищи!
И в погоню за ним мы летим, убегающим, вслед.
Только вот в этой скачке теряем мы лучших товарищей,
На скаку не заметив, что рядом - товарищей нет.
И еще будем долго огни принимать за пожары мы,
Будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов,
О войну будут детские игры с названьями старыми,
И людей будем долго делить на своих и врагов.
Но когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
И когда наши кони устанут под нами скакать,
И когда наши девушки сменят шинели на платьица, -
Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять!..
Вот твой билет, вот твой вагон.
Всё в лучшем виде - одному тебе дано
В цветном раю увидеть сон -
Трёхвековое непрерывное кино
Всё позади - уже сняты
Все отпечатки, контрабанды не берём;
Как херувим, стерилен ты,
А класс второй - не высший класс, зато с бельём.
Вот и сбывается всё, что пророчится,
Уходит поезд в небеса - счастливый путь!
Ах! Как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.
Земной перрон! Не унывай!
И не кричи - для наших воплей он оглох.
Один из нас
уехал в рай,
Он встретит бога, если есть какой-то бог!
Ты передай ему привет,
А позабудешь - ничего, переживём:
Осталось нам немного лет,
Мы пошустрим и, как положено, умрём.
Вот и сбывается всё, что пророчится,
Уходит поезд в небеса - счастливый путь!
Ах! Как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.
Не всем дано поспать в раю,
Но кое-что мы здесь успеем натворить:
Подраться, спеть, - вот я - пою,
Другие - любят, третьи - думают любить.
Уйдут, как мы, в ничто без сна
И сыновья, и внуки внуков в трёх веках…
Не дай господь, чтобы война,
А то мы правнуков оставим в дураках.
Вот и сбывается всё, что пророчится,
Уходит поезд в небеса - счастливый путь!
Ах! Как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.
Тебе плевать и хоть бы хны:
Лежишь, миляга, принимаешь вечный кайф.
Что до меня - такой цены
Я б не дал, даже клад зарытый отыскав:
Разбудит вас какой-то тип
И впустит в мир, где в прошлом войны, вонь и рак,
Где побеждён гонконгский грипп.
На всём готовеньком ты счастлив ли, дурак?
Вот и сбывается всё, что пророчится,
Уходит поезд в небеса - счастливый путь!
Ах! Как нам хочется, как всем нам хочется
Не умереть, а именно уснуть.
Ну, а пока - звенит звонок.
Счастливый путь, храни тебя от всяких бед.
А если там приличный бог,
Ты всё же вспомни - передай ему привет!
…Нас всегда заменяют другими,
Чтобы мы не мешали вранью…
…
Я оглох от ударов ладоней,
Я ослеп от улыбок певиц,
Сколько лет я страдал от симфоний,
Потакал подражателям птиц!
Сквозь меня, многократно просеясь,
Чистый звук в ваши души летел.
Стоп! Вот тот, на кого я надеюсь.
Для кого я все муки стерпел.
Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл, шею спиливал,
А я усиливал, усиливал, усиливал…
Он поет задыхаясь, с натугой,
Он устал, как солдат на плацу.
Я тянусь своей шеей упругой
К мокрому от пота лицу.
Только вдруг… Человече, опомнись,
Что поешь, отдохни, ты устал!
Эта патока, сладкая горечь
Скажи, чтобы он перестал.
Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл, шею спиливал,
А я усиливал, усиливал, усиливал…
Все напрасно, чудес не бывает,
Я качаюсь, я еле стою.
Он бальзамом мне горечь вливает
В микрофонную глотку мою.
В чем угодно меня обвините,
Только против себя не пойдешь.
По профессии я - усилитель.
Я страдал, но усиливал ложь.
Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто-то весело орал про тишину,
На пиле один играл, шею спиливал,
А я усиливал, усиливал, усиливал…
Застонал я, динамики взвыли,
Он сдавил мое горло рукой.
Отвернули меня, умертвили,
Заменили меня на другой.
Тот, другой, он все стерпит и примет.
Он навинчен на шею мою.
Нас всегда заменяют другими,
Чтобы мы не мешали вранью.
Мы в чехле очень честно лежали:
Я, штатив, да еще микрофон,
И они мне, смеясь рассказали,
Как он рад был, что я заменен.
- Что бы ты подарил любимому человеку, если бы был всемогущ?!
- Ещё одну жизнь!!!
И снизу лед, и сверху. Маюсь между.
Пробить ли верх иль пробуравить низ?
Конечно, всплыть и не терять надежду,
А там - за дело, в ожиданьи виз.
Лед надо мною, надломись и тресни!
Я весь в поту, как пахарь от сохи.
Вернусь к тебе, как корабли из песни,
Все помня, даже старые стихи.
Мне меньше полувека - сорок с лишним,
Я жив, двенадцать лет тобой и господом храним.
Мне есть что спеть, представ перед всевышним,
Мне есть чем оправдаться перед ним.
1980
Я дышал синевой,
Белый пар выдыхал, -
Он летел, становясь облаками.
Снег скрипел подо мной -
Поскрипев, затихал, -
А сугробы прилечь завлекали.
И звенела тоска, что в безрадостной песне поется:
Как ямщик замерзал в той глухой незнакомой степи, -
Усыпив, ямщика заморозило желтое солнце,
И никто не сказал: шевелись, подымайся, не спи!
Всё стоит на Руси
До макушек в снегу.
Полз, катился, чтоб не провалиться, -
Сохрани и спаси,
Дай веселья в пургу,
Дай не лечь, не уснуть, не забыться!
Тот ямщик-чудодей бросил кнут и - куда ему деться! -
Помянул он Христа, ошалев от заснеженных верст…
Он, хлеща лошадей, мог бы этим немного согреться, -
Ну, а он в доброте их жалел и не бил - и замерз.
Отраженье своё
Увидал в полынье -
И взяла меня оторопь: в пору б Оборвать житиё -
Я по грудь во вранье,
Да и сам-то я кто, - надо в прорубь!
Вьюги стонут, поют, - кто же выстоит, выдержит стужу!
В прорубь надо да в омут, - но сам, а не руки сложа.
Пар валит изо рта - эк душа моя рвется наружу, -
Выйдет вся - схороните, зарежусь - снимите с ножа!
Снег кружит над землей,
Над страною моей,
Мягко стелет, в запой зазывает.
Ах, ямщик удалой -
Пьет и хлещет коней,
А не пьяный ямщик - замерзает.
Люблю тебя сейчас
Не тайно - напоказ.
Не «после» и не «до» в лучах твоих сгораю.
Навзрыд или смеясь,
Но я люблю сейчас,
А в прошлом - не хочу, а в будущем - не знаю.
В прошедшем «я любил» -
Печальнее могил, -
Все нежное во мне бескрылит и стреножит,
Хотя поэт поэтов говорил:
«Я вас любил, любовь еще, быть может…»
Так говорят о брошенном, отцветшем -
И в этом жалость есть и снисходительность,
Как к свергнутому с трона королю.
Есть в этом сожаленье об ушедшем
Стремленьи, где утеряна стремительность,
И как бы недоверье к «я люблю».
Люблю тебя теперь
Без мер и без потерь,
Мой век стоит сейчас -
Я вен не перережу!
Во время, в продолжение, теперь
Я прошлым не дышу и будущим не брежу.
Приду и вброд, и вплавь
К тебе - хоть обезглавь! -
С цепями на ногах и с гирями по пуду.
Ты только по ошибке не заставь,
Чтоб после «я люблю» добавил я, что «буду».
Есть горечь в этом «буду», как ни странно,
Подделанная подпись, червоточина
И лаз для отступленья, про запас,
Бесцветный яд на самом дне стакана.
И словно настоящему пощечина -
Сомненье в том, что «я люблю» - сейчас.
Смотрю французский сон
С обилием времен,
Где в будущем - не так, и в прошлом - по-другому.
К позорному столбу я пригвожден,
К барьеру вызван я языковому.
Ах, разность в языках!
Не положенье - крах.
Но выход мы вдвоем поищем и обрящем.
Люблю тебя и в сложных временах -
И в будущем, и в прошлом настоящем!..
Нам ни к чему сюжеты и интриги, -
Про все мы знаем, про все, чего ни дашь.
Я, например, на свете лучшей книгой
Считаю кодекс уголовный наш.
И если мне неймется и не спится
Или с похмелья нет на мне лица -
Открою кодекс на любой странице,
И не могу, читаю до конца.
Я не давал товарищам советы,
Но знаю я - разбой у них в чести.
Вот только что я прочитал про это:
Не ниже трех, не свыше десяти.
Вы вдумайтесь в простые эти строки, -
Что нам романы всех времен и стран!
В них все - бараки, длинные, как сроки,
Скандалы, драки, карты и обман.
Сто лет бы мне не видеть этих строчек -
За каждой вижу чью-нибудь судьбу!
И радуюсь, когда статья - не очень:
Ведь все же повезет кому-нибудь…
И сердце бьется раненою птицей,
Когда начну свою статью читать.
И кровь в висках так ломится, стучится,
Как мусора, когда приходят брать.
Была пора - я рвался в первый ряд,
И это всё от недопониманья,
Но с некоторых пор сажусь назад:
Там, впереди, как в спину автомат, -
Тяжёлый взгляд, недоброе дыханье.
Может, сзади и не так красиво,
Но - намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И ещё - надёжность и обзор.
Стволы глазищ числом до десяти -
Как дуло на мишень, но на живую,
Затылок мой от взглядов не спасти,
И сзади так удобно нанести
Обиду или рану ножевую.
Быть может, сзади и не так красиво,
Но - намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И ещё - надёжность и обзор.
Мне вреден первый ряд, и, говорят
(От мыслей этих я в ненастье ною),
Уж лучше где темней - последний ряд:
Отсюда больше нет пути назад,
И за спиной стоит стена стеною.
Может, сзади и не так красиво,
Но - намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И ещё - надёжность и обзор.
И пусть хоть реки утекут воды,
Пусть будут в пух засалены перины -
До лысин, до седин, до бороды
Не выходите в первые ряды
И не стремитесь в примы-балерины.
Может, сзади и не так красиво,
Но - намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И ещё - надёжность и обзор.
Надёжно сзади, но бывают дни -
Я говорю себе, что выйду червой:
Не стоит вечно пребывать в тени -
С последним рядом долго не тяни,
А постепенно пробирайся в первый.
Быть может, сзади и не так красиво,
Но - намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И ещё - надёжность и обзор.
В нас вера есть, и не в одних богов.
Нам нефть из недр не поднесут на блюдце -
Освобожденье от земных оков
Есть цель несоциальных революций.
В болото входит бур, как в масло нож.
Владыка тьмы! Мы примем отреченье!
Земле мы кровь пускаем - ну и что ж, -
А это ей приносит облегченье.
Под визг лебёдок и под вой сирен
Мы ждём, мы не созрели для оваций.
Но близок час великих перемен
И революционных ситуаций.
В борьбе у нас нет классовых врагов -
Лишь гул подземных нефтяных течений, -
Но есть сопротивление пластов
И есть, есть ломка старых представлений.
Пока здесь вышки, как бамбук, росли,
Мы вдруг познали истину простую -
Что мы нашли не нефть, а Соль земли
И раскусили эту соль земную.
Болит кора земли, и пульс возрос.
Боль нестерпима, силы на исходе.
И нефть в утробе призывает: «SOS!»,
Вся исходя тоскою по свободе.
Мы разглядели, различили боль
Сквозь меди блеск и через запах розы, -
Ведь это - не поваренная соль,
А это - человечьи пот и слёзы.
Пробились буры, бездну вскрыл алмаз -
И нефть из скважин бьёт фонтаном мысли,
Становится энергиею масс
В прямом, и то же - в переносном смысле.
Угар победы, - пламя не угробь!
И ритма не глуши, копытный дробот!
Излишки нефти стравливали в Обь,
Пока не проложили нефтепровод.
Но что поделать, если льёт из жерл
Мощнее всех источников овечьих.
И что за революция без жертв?
К тому же, здесь - ещё без человечьих.
Пусть скажут, что сужу я с кондачка,
Но мысль меня такая поразила:
Теория «Великого скачка»
В Тюмени подтвержденье получила.
И пусть мои стихи верны на треть,
Пусть уличён я в слабом разуменьи,
Но нефть - свободна, не могу не петь
Про эту революцию в Тюмени.
1972 г
Разбег! Толчок! И стыдно подыматься:
Во рту опилки, слёзы из-под век.
На рубеже проклятом два двенадцать
Мне планка преградила путь наверх.
Я признаюсь вам как на духу,
Такова вся спортивная жизнь:
Лишь мгновение ты наверху -
И стремительно падаешь вниз.
Но съем плоды запретные с древа я,
И за хвост подёргаю славу я.
У кого толчковая - левая,
А у меня толчковая - правая!
Разбег! Толчок!.. Свидетели паденья
Свистят и тянут за ноги ко дну.
Мне тренер мой сказал без сожаленья:
«Да ты же, парень, прыгаешь в длину!
У тебе - растяженье в паху!
Прыгать с правой - дурацкий каприз!
Не удержишься ты наверху -
Ты стремительно катишься вниз".
Но, задыхаясь, словно от гнева, я,
Объяснил толково я: «Главное,
Что у них толчковая - левая,
Но моя толчковая - правая!»
Разбег! Толчок!.. Мне не догнать канадца -
Он мне в лицо смеётся на лету!
Я снова планку сбил на два двенадцать -
И тренер мне сказал напрямоту,
Что, говорит, меня он утопит в пруду,
Чтобы впредь - неповадно другим,
Если враз, сей же час, не сойду
Я с неправильной правой ноги.
Но я лучше выпью зелье с отравою,
Я над собою что-нибудь сделаю,
Но свою неправую правую
Я не сменю на правую левую!
Трибуны дружно начали смеяться,
Но пыл мой от насмешек не ослаб.
Разбег, толчок, полёт!.. И два двенадцать -
Теперь уже мой пройденный этап!
И пусть болит моя трамва в паху,
И пусть допрыгался до хромоты, -
Но я всё ж-таки был наверху,
И меня не спихнуть с высоты!
А дома в шубке на рыбьем меху
Мне она подготовит сюрприз:
Пока я был на самом верху,
Она с кем-то спустилася вниз…
Но всё же съел плоды запретные с древа я,
И поймал за хвост теперь славу я!
Потому что у них у всех - и Бог с ними, это, в конце концов, их личное дело - у их точковая левая,
Но моя толчковая - правая!
«Песня шуточная, называется она так: „Одна научная загадка, или Почему аборигены съели Кука“. Это действительная история. Кук, он открыл Новую Зеландию, массу островов. По свидетельствам историков, был любим аборигенами и всякими дикарями, с которыми встречался, и всё-таки они его съели. Ну, это бывает так, что любят - а всё равно съедят.
Я, честно говоря, спрашивал у смотрителя Полинезийского музея, почему у них так долго не были приняты законы против каннибальства - против людоедства значит. Он говорит, что это по нескольким причинам. Одна из них - военные дела. Ну, а в общем - проблемы питания. Говорит: „Как нету мяса - так настреляем, сколько надо, и остановимся. Но самое главное - это традиции, всякие поверья аборигенские“. Например, они считали, что если съесть печень врага, который сопротивлялся и храбро сражался с тобой, то, естественно, значит, к тебе перейдет его храбрость. Если съешь сердце друга собственного, к тебе перейдет его доброта. Для того, чтоб лучше бегать, надо обглодать коленную чашечку, чтоб лучше стрелять, надо глаз съесть… Короче говоря, там масса вариантов, я уж не буду вдаваться.
Я даже приехал сюда - предложил нашим тренерам: „Видите!..“ - „Да мы уж ели! - говорят. - Из этого толку не было“. Но вот сейчас результаты налицо - всё-таки какие-то результаты есть от того, что они кого-то съели, а сами остались на месте.»
Не хватайтесь за чужие талии,
Вырвавшись из рук своих подруг,
Вспомните, как к берегам Австралии
Подплывал покойный ныне Кук,
Как, в кружок усевшись под азалии,
Поедом с восходу до зари
Ели в этой солнечной Австралии
Друга дружку злые дикари.
Но почему аборигены съели Кука?
За что - неясно, молчит наука.
Мне представляется совсем простая штука:
Хотели кушать - и съели Кука!
Есть вариант, что ихний вождь Большая Бука
Кричал, что очень вкусный кок на судне Кука.
Ошибка вышла - вот о чем молчит наука:
Хотели - кока, а съели - Кука!
И вовсе не было подвоха или трюка,
Вошли без стука, почти без звука,
Пустили в действие дубинку из бамбука,
Тюк прямо в темя - и нету Кука.
Но есть, однако же, еще предположенье,
Что Кука съели из большого уваженья,
Что всех науськивал колдун, хитрец и злюка:
«Ату, ребята! Хватайте Кука!
Кто уплетет его без соли и без лука,
Тот сильным, смелым, добрым будет - вроде Кука!"
Кому-то под руку попался каменюка,
Метнул, гадюка, - и нету Кука.
А дикари теперь заламывают руки,
Ломают копия, ломают луки,
Сожгли и бросили дубинки из бамбука -
Переживают, что съели Кука!
Перед студентами МФТИ (г. Долгопрудный) 22(?) февраля 1980 г