Облако в штанах
…
Хотите —
буду от мяса бешеный
— и, как небо, меняя тона —
хотите —
буду безукоризненно нежный,
не мужчина, а — облако в штанах!
…
От страсти извозчика и разговорчивой прачки
невзрачный детеныш в результате вытек.
Мальчик — не мусор, не вывезешь на тачке.
Мать поплакала и назвала его: критик.
Отец, в разговорах вспоминая родословные,
любил поспорить о правах материнства.
Такое воспитание, светское и салонное,
оберегало мальчика от уклона в свинство.
Как роется дворником к кухарке сапа,
щебетала мамаша и кальсоны мыла;
от мамаши мальчик унаследовал запах
и способность вникать легко и без мыла.
Когда он вырос приблизительно с полено
и веснушки рассыпались, как рыжики на блюде,
его изящным ударом колена
провели на улицу, чтобы вышел в люди.
Много ль человеку нужно? — Клочок —
небольшие штаны и что-нибудь из хлеба.
Он носом, хорошеньким, как построчный пятачок,
обнюхал приятное газетное небо.
И какой-то обладатель какого-то имени
нежнейший в двери услыхал стук.
И скоро критик из имениного вымени
выдоил и брюки, и булку, и галстук.
Легко смотреть ему, обутому и одетому,
молодых искателей изысканные игры
и думать: хорошо-ну, хотя бы этому
потрогать зубенками шальные икры.
Но если просочится в газетной сети
о том, как велик был Пушкин или Дант,
кажется, будто разлагается в газете
громадный и жирный официант.
И когда вы, наконец, в столетний юбилей
продерете глазки в кадильной гари,
имя его первое, голубицы белей,
чисто засияет на поднесенном портсигаре.
Писатели, нас много. Собирайте миллион.
И богадельню критикам построим в Ницце.
Вы думаете — легко им наше белье
ежедневно прополаскивать в газетной странице!
Грядущие люди!
Кто вы?
Вот — я,
весь
боль и ушиб.
Вам завещаю я сад фруктовый
моей великой души…
«Ко всему»
Молнию метнула глазами:
«Я видела —
с тобой другая.
Ты самый низкий,
ты подлый самый…» —
И пошла,
и пошла,
и пошла, ругая.
Я ученый малый, милая,
громыханья оставьте ваши,
Если молния меня не убила —
то гром мне,
ей-богу, не страшен.
1920
`
(отрывок)
Гражданин фининспектор!
.. .. .. .. .. .. . Простите за беспокойство.
Спасибо…
.. .. .. не тревожьтесь…
.. .. .. .. .. .. . .я постою…
У меня к вам
.. .. .. дело
.. .. .. .. деликатного свойства:
о месте
.. .. поэта
.. .. .. в рабочем строю.
В ряду
.. .. . имеющих
.. .. .. .. . лабазы и угодья
и я обложен
.. .. .. .. и должен караться.
Вы требуете
.. .. .. . с меня
.. .. .. .. .. . пятьсот в полугодие
и двадцать пять
.. .. .. .. . за неподачу деклараций.
Труд мой
.. .. любому
.. .. .. .. труду
.. .. .. .. .. . родствен.
Взгляните —
.. .. .. сколько я потерял,
какие
.. . издержки
.. .. .. . в моем производстве
и сколько тратится
.. .. .. .. .. на материал.
Вам,
.. . конечно, известно явление «рифмы».
Скажем,
.. .. строчка
.. .. .. . окончилась словом
.. .. .. .. .. .. .. .. «отца»,
и тогда
.. .. через строчку,
.. .. .. .. .. . слога повторив, мы
.. . ставим
.. .. .. . какое-нибудь:
.. .. .. .. .. .. . ламцадрица-ца.
Говоря по-вашему,
.. .. .. .. . рифма —
.. .. .. .. .. .. . вексель.
Учесть через строчку! —
.. .. .. .. .. .. . вот распоряжение.
И ищешь
.. .. мелочишку суффиксов и флексий
в пустующей кассе
.. .. .. .. . склонений
.. .. .. .. .. . и спряжений.
Начнешь это
.. .. .. . слово
.. .. .. .. .. в строчку всовывать,
а оно не лезет —
.. .. .. .. нажал и сломал.
Гражданин фининспектор,
.. .. .. .. .. .. честное слово,
поэту
.. . в копеечку влетают слова.
Говоря по-нашему,
.. .. .. .. . рифма —
.. .. .. .. .. .. . бочка.
Бочка с динамитом.
.. .. .. .. . Строчка —
.. .. .. .. .. .. .. фитиль.
Строка додымит,
.. .. .. .. взрывается строчка, —
и город
.. .. на воздух
.. .. .. .. . строфой летит.
Где найдешь,
.. .. .. .. .. . на какой тариф,
рифмы,
.. .. . чтоб враз убивали, нацелясь?
Может,
.. .. пяток
.. .. .. . небывалых рифм
только и остался
.. .. .. .. что в Венецуэле.
И тянет
.. .. меня
.. .. .. . в холода и в зной.
Бросаюсь,
.. .. .. опутан в авансы и в займы я.
Гражданин,
.. .. . учтите билет проездной!
- Поэзия
.. .. — вся! —
.. .. .. .. езда в незнаемое.
Поэзия —
.. .. . та же добыча радия.
В грамм добыча,
.. .. .. .. в год труды.
Изводишь
.. .. единого слова ради
тысячи тонн
.. .. . словесной руды.
Но как
.. .. испепеляюще
.. .. .. .. слов этих жжение
рядом
.. .. с тлением
.. .. .. .. . слова — сырца.
Эти слова
.. .. . приводят в движение
тысячи лет
.. .. .. миллионов сердца.
Конечно,
.. .. . различны поэтов сорта.
У скольких поэтов
.. .. .. .. . легкость руки!
Тянет,
.. .. как фокусник,
.. .. .. .. .. строчку изо рта
и у себя
.. .. .. и у других.
Что говорить
.. .. .. .. о лирических кастратах?!
Строчку
.. .. чужую
.. .. .. .. вставит — и рад.
Это
.. обычное
.. .. . воровство и растрата
среди охвативших страну растрат.
Эти
.. . сегодня
.. .. .. . стихи и оды,
в аплодисментах
.. .. .. .. . ревомые ревмя,
войдут
.. .. в историю
.. .. .. .. как накладные расходы
на сделанное
.. .. .. нами —
.. .. .. .. . двумя или тремя.
Пуд,
.. . как говорится,
.. .. .. .. . соли столовой
съешь
.. .. и сотней папирос клуби,
чтобы
.. .. добыть
.. .. .. .. драгоценное слово
из артезианских
.. .. .. .. . людских глубин.
Мне б хотелось
про Май* сказать,
не в колокол названивая,
не словами,
украшающими
тепленький уют, —
дать бы
Победе*
такие же названия,
как любимым
в первый день дают!
Но разве
уместно
слово такое?
Но разве
настали
дни для покоя?
Кто галоши приобрел,
кто зонтик;
радуется обыватель:
«Небо голубооое…»
Нет,
в такую ерунду
не расказёньте
боевую
Победу* - любовь.
-----
В сотне улиц
сегодня
на вас,
на меня
упадут огнем знамена.
Будут глотки греметь,
за кордоны катя
огневые слова про Май.
-----
Белой гвардии
для меня
белей
имя мертвое: юбилей.
Юбилей — это пепел,
песок и дым;
юбилей —
это радость седым;
юбилей —
это край
кладбищенских ям;
это речи
и фимиам;
остановка предсмертная,
вздохи,
елей —
вот что лезет
из букв
«ю-б-и-л-е-й».
А для нас
юбилей —
ремонт в пути,
постоял —
и дальше гуди.
Остановка для вас,
для вас
юбилей —
а для нас
подсчет рублей.
Сбереженный рубль —
сбереженный заряд,
поражающий вражеский ряд.
Остановка для вас,
для вас
юбилей —
а для нас —
это сплавы лей.
Разобьет
врага
электрический ход
лучше пушек
и лучше пехот.
Юбилей!
А для нас —
подсчет работ,
перемеренный литрами пот.
Знаем:
в графиках
довоенных норм
коммунизма одежда и корм.
Не горюй, товарищ,
что бой измельчал:
— Глаз на мелочь! -
приказ Ильича.
Надо
в каждой пылинке
будить уметь
большевистского пафоса медь.
…
*в оригинале (1926 год) Май - это Октябрь, Победа — это Революция.
О боге болтая,
о смирении говоря,
помни день -
9-е января.
Не с красной звездой -
в смирении тупом
с крестами шли
за Гапоном-попом.
Не в сабли
врубались
конармией-птицей -
белели
в руках
листы петиций.
Не в горло
вгрызались
царевым лампасникам -
плелись
в надежде на милость помазанника.
Скор
ответ
величества
был:
«Пули в спины!
в груди!
и в лбы!»
Позор без названия,
ужас без имени
покрыл и царя,
и площадь,
и Зимний.
А поп
на забрызганном кровью требнике
писал
в приход
царевы серебреники.
Не все враги уничтожены.
Есть!
Раздуйте
опять
потухшую месть.
Не сбиты
с Запада
крепости вражьи.
Буржуи
рабочих
сгибают в рожья.
Рабочие,
помните русский урок!
Затвор осмотрите,
штык
и курок.
В споре с врагом -
одно решение:
Да здравствуют битвы!
Долой прошения!
Единица! -
Кому она нужна?!
Голос единицы
тоньше писка.
Кто её услышит? -
Разве жена!
И то
если не на базаре,
а близко…
Перья-облака,
закат расканарейте!
Опускайся,
южной ночи гнет!
Пара
пароходов
говорит на рейде:
то один моргнет,
а то
другой моргнет.
Что сигналят?
Напрягаю я
морщины лба.
Красный раз…
угаснет,
и зеленый…
Может быть,
любовная мольба.
Может быть,
ревнует разозленный.
Может, просит:
- «Красная Абхазия»!
Говорит
«Советский Дагестан».
Я устал,
один по морю лазая,
Подойди сюда
и рядом стань.-
Но в ответ
коварная
она:
- Как-нибудь
один
живи и грейся.
Я
теперь
по мачты влюблена
в серый «Коминтерн»,
трехтрубный крейсер.
- Все вы,
бабы,
трясогузки и канальи…
Что ей крейсер,
дылда и пачкун?-
Поскулил
и снова засигналил:
- Кто-нибудь,
пришлите табачку!..
Скучно здесь,
нехорошо
и мокро.
Здесь
от скуки
отсыреет и броня… -
Дремлет мир,
на Черноморский округ
синь-слезищу
морем оброня.
Простите
меня,
товарищ Костров,
с присущей
душевной ширью,
что часть
на Париж отпущенных строф
на лирику
я
растранжирю.
Представьте:
входит
красавица в зал,
в меха
и бусы оправленная.
Я
эту красавицу взял
и сказал:
- правильно сказал
или неправильно?-
Я, товарищ, -
из России,
знаменит в своей стране я,
я видал
девиц красивей,
я видал
девиц стройнее.
Девушкам
поэты любы.
Я ж умен
и голосист,
заговариваю зубы -
только
слушать согласись.
Не поймать
меня
на дряни,
на прохожей
паре чувств.
Я ж
навек
любовью ранен -
еле-еле волочусь.
Мне
любовь
не свадьбой мерить:
разлюбила -
уплыла.
Мне, товарищ,
в высшей мере
наплевать
на купола.
Что ж в подробности вдаваться,
шутки бросьте-ка,
мне ж, красавица,
не двадцать, -
тридцать…
с хвостиком.
Любовь
не в том,
чтоб кипеть крутей,
не в том,
что жгут угольями,
а в том,
что встает за горами грудей
над
волосами-джунглями.
Любить -
это значит:
в глубь двора
вбежать
и до ночи грачьей,
блестя топором,
рубить дрова,
силой
своей
играючи.
Любить -
это с простынь,
бессонницей
рваных,
срываться,
ревнуя к Копернику,
его,
а не мужа Марьи Иванны,
считая
своим
соперником.
Нам
любовь
не рай да кущи,
нам
любовь
гудит про то,
что опять
в работу пущен
сердца
выстывший мотор.
Вы
к Москве
порвали нить.
Годы -
расстояние.
Как бы
вам бы
объяснить
это состояние?
На земле
огней - до неба…
В синем небе
звезд -
до черта.
Если бы я
поэтом не был,
я б
стал бы
звездочетом.
Подымает площадь шум,
экипажи движутся,
я хожу,
стишки пишу
в записную книжицу.
Мчат
авто
по улице,
а не свалят наземь.
Понимают
умницы:
человек -
в экстазе.
Сонм видений
и идей
полон
до крышки.
Тут бы
и у медведей
выросли бы крылышки.
И вот
с какой-то
грошовой столовой,
когда
докипело это,
из зева
до звезд
взвивается слово
золоторожденной кометой.
Распластан
хвост
небесам на треть,
блестит
и горит оперенье его,
чтоб двум влюбленным
на звезды смотреть
из ихней
беседки сиреневой.
Чтоб подымать,
и вести,
и влечь,
которые глазом ослабли.
Чтоб вражьи
головы
спиливать с плеч
хвостатой
сияющей саблей.
Себя
до последнего стука в груди,
как на свиданье,
простаивая.
прислушиваюсь:
любовь загудит -
человеческая,
простая.
Ураган,
огонь,
вода
подступают в ропоте.
Кто
сумеет совладать?
Можете?
Попробуйте…
Но бывает - жизнь встает в другом разрезе, и большое понимаешь через ерунду.
Слава. Слава, Слава героям!!!
Впрочем,
им
довольно воздали дани.
Теперь
поговорим
о дряни.
Утихомирились бури революционных лон.
Подернулась тиной советская мешанина.
И вылезло
из-за спины РСФСР
мурло
мещанина.
(Меня не поймаете на слове,
я вовсе не против мещанского сословия.
Мещанам
без различия классов и сословий
мое славословие.)
Со всех необъятных российских нив,
с первого дня советского рождения
стеклись они,
наскоро оперенья переменив,
и засели во все учреждения.
Намозолив от пятилетнего сидения зады,
крепкие, как умывальники,
живут и поныне
тише воды.
Свили уютные кабинеты и спаленки.
И вечером
та или иная мразь,
на жену.
за пианином обучающуюся, глядя,
говорит,
от самовара разморясь:
«Товарищ Надя!
К празднику прибавка -
24 тыщи.
Тариф.
Эх, заведу я себе
тихоокеанские галифища,
чтоб из штанов
выглядывать
как коралловый риф!»
А Надя:
«И мне с эмблемами платья.
Без серпа и молота не покажешься в свете!
В чем
сегодня
буду фигурять я
на балу в Реввоенсовете?!»
На стенке Маркс.
Рамочка ала.
На «Известиях» лежа, котенок греется.
А из-под потолочка
верещала
оголтелая канареица.
Маркс со стенки смотрел, смотрел…
И вдруг
разинул рот,
да как заорет:
«Опутали революцию обывательщины нити.
Страшнее Врангеля обывательский быт.
Скорее
головы канарейкам сверните -
чтоб коммунизм
канарейками не был побит!»
Император
Помню -
то ли пасха,
то ли -
рождество:
вымыто
и насухо
расчищено торжество.
По Тверской
шпалерами
стоят рядовые,
перед рядовыми -
пристава.
Приставов
глазами
едят городовые:
- Ваше благородие,
арестовать? -
Крутит
полицмейстер
за уши ус.
Пристав козыряет:
- Слушаюсь! -
И вижу -
катится ландо,
и в этой вот ланде
сидит
военный молодой
в холеной бороде.
Перед ним,
как чурки,
четыре дочурки.
И на спинах булыжных,
как на наших горбах,
свита
за ним
в орлах и в гербах.
И раззвонившие колокола
расплылись
в дамском писке:
Уррра!
царь-государь Николай,
император
и самодержец всероссийский!
Снег заносит
косые кровельки,
серебрит
телеграфную сеть,
он схватился
за холод проволоки
и остался
на ней
висеть.
На всю Сибирь,
на весь Урал
метельная мура.
За Исетью,
где шахты и кручи,
за Исетью,
где ветер свистел,
приумолк
исполкомовский кучер
и встал
на девятой версте.
Вселенную
снегом заволокло.
Ни зги не видать -
как на зло.
И только
следы
от брюха волков
по следу
диких козлов.
Шесть пудов
(для веса ровного!),
будто правит
кедров полком он,
снег хрустит
под Парамоновым,
председателем
исполкома.
Распахнулся весь,
роют
снег
пимы.
- Будто было здесь?!
Нет, не здесь.
Мимо! -
Здесь кедр
топором перетроган,
зарубки
под корень коры,
у корня,
под кедром,
дорога,
а в ней -
император зарыт.
Лишь тучи
флагами плавают,
да в тучах
птичье вранье,
крикливое и одноглавое,
ругается воронье.
Прельщают
многих
короны лучи.
Пожалте,
дворяне и шляхта,
корону
можно
у нас получить,
но только
вместе с шахтой.
Свердловск.
Примечание
Император. Впервые - журн. «Красная новь», М., 1928, кн. 4, апрель.
Написано в связи с пребыванием Маяковского 26 - 29 января 1928 года в Свердловске (бывш. Екатеринбурге), где 17 июля 1918 года в связи с приближением к городу белогвардейских войск по постановлению Уральского областного Совета рабочих и крестьянских депутатов были расстреляны бывший русский император Николай II и члены его семьи.
В. Маяковский не включил в окончательный вариант стихотворения строки, бывшие в беловом автографе:
Спросите, руку твою протяни:
казнить или нет человечьи дни.
Не встать мне на повороте.
Живые - так можно в зверинец их,
промежду гиеной и волком.
И как ни крошечен толк от живых -
от мертвого меньше толку.
Мы повернули истории бег.
Старье навсегда провожайте.
Коммунист и человек
не может быть кровожаден*.
* (Знаки расставлены нами. (Ред.).)
Тверская - ныне ул. Горького в Москве.
Ландо - четырехместный экипаж с откидным верхом.
Исеть - «Река Исеть за Исетским заводом» (примечание Маяковского в журнале).
Парамонов, Анатолий Иванович - председатель Свердловского исполкома в 1928 году.
…а в ней - император зарыт.- Перефразировка строк Лермонтова из стихотворения «Воздушный корабль»:
На острове том есть могила,
А в ней император зарыт.