Мой великий кардиотерапевт,
тот, кто ставил мне этот софт,
научи меня быть сильнее, чем лара крофт,
недоступней, чем астронавт,
не сдыхать после каждого интервью,
прямо тут же, при входе в лифт,
не читать про себя весь этот чудовищный
воз неправд
как они открывают смрадные свои рты,
говорят «ну спой же нам, птенчик, спой;
получи потом нашей грязи и клеветы,
нашей бездоказательности тупой, —
мы так сильно хотели бы быть как ты,
что сожрем тебя всей толпой;
ты питаешься чувством собственной правоты,
мы — тобой»
остров моих кладов, моих сокровищ, моих огней,
моя крепость, моя броня,
сделай так, чтоб они нашли кого поумней,
чтобы выбрали не меня;
всякая мечта, мое счастье, едва ты проснешься в ней, —
на поверку гнилая чертова западня.
как они бегут меня побеждать,
в порошок меня растереть;
как же я устала всех убеждать,
что и так могу умереть —
и едва ли я тот паяц,
на которого все так жаждали посмотреть;
научи меня просто снова чего-то ждать.
чем-нибудь согреваться впредь.
поздравляю, мой лучший жалко-что-только-друг,
мы сумели бы выжить при
ядерной зиме, равной силе четырехсот разлук,
в кислоте, от которой белые волдыри;
ужас только в том, что черти смыкают круг,
что мне исполняется двадцать три,
и какой глядит на меня снаружи —
такой же сидит внутри.
а в соревнованиях по тотальному одиночеству
мы бы разделили с тобой
гран-при
Осень… Славянство… С русым Борисоглебом
Мы говорим про Гегеля и Христа.
Наши подвалы пахнут подпольным небом:
Рядом - друзья, и совесть у них - чиста.
Все они здесь: Есенин, Бодлер, Высоцкий -
Вышли из рая водку в мешке толочь.
Наши подвалы пахнут подпольным солнцем,
А наверху царит мировая ночь.
Право остаться левым вылазит боком.
Вечность горчит вином под голландский сыр.
Наши подвалы пахнут подпольным Богом,
А наверху дуреет безбожный мир.
Где ты, цветочек аленькой, семицветик?
Где вы, крутые красные фонари?
В наших подвалах нам ничего не светит.
Вот почему мы светимся изнутри.
Немного о пикапе.
Снег выпал.
- Этот метод мог появиться только в современность. Эй, Фрейд, как там у тебя, братан?
Фрейд расставил руки:
- Что тут? Бл… ть! Происходит! Я писал это не для того, чтобы все исковеркали и трахались по толчкам в клубах. Э, посоны, хоре. Стой! Стой! Ска. А в жопу. Вас не отговоришь.
И Фрейд, надев рукавичку футбольных фанатов с надписью:
«Пикап ми, фак ми» с нами следит за бытием. С ним, подняв бровь как стикер из вк- персик, стоит Есенин:
- Фрейд, мать твоя австрийская женщина! Что вы тут делаете? Я что перепил?
- Неа. Мы тут пикапимся и факимся. Ты че не в тренде?
Есенин наблюдает за картиной. Из-за маленького столба выглядывает Набоков. Ему стало интересно происходящее.
- Эй, братва! Че делаем?
Недовольные выкрики: «Фу! Педофил! Сжечь! Фу!» Набоков съел грустную слезу. Грустного Набокова за руку хватают Антуант-де-Сент Экзюпери, Оскар Уальд и Цветаева.
- Пойдем, Набоков! Посмотрим!
Из-за зимней ели выглядывают Омар Хаям и Булат Окуджава. Хлопают глазами, а между тем стильный смазливый парень уже работает.
- Слушай, красавица! Я ждал автобус, но дождался большего: тебя!
Женское сердце растаяло.
Асадов и Грибоедов толкали Пушкина:
- Иди, попробуй! Ну иди!
- Не пацаны. Вы че? С ума… Я конечно, немного негр…
- Иди! Что как не пацан!
Пушкин в своем черном плаще подошел к девушке и тихо, смотря в глаза, начал:
- Я помню чудное мгновенье!
Передо мной явилась ты!
Как мимолетное виденье!
Как гений чистой красоты!
Девушка недовольно дернула губами.
- Иди прокапайся, наркалыга! Милиции на тебя нет.
Блок, Тютчев и Фет ухахатывались. Пушкин склонил голову. Ему на плечо положил руку Лермонтов:
- Друг! Тебе просто не хватает уверенности в себе.
Пушкин кивнул, а Лермонтов продолжал:
- Вон, смотри Ларс фон Тривер идет! Уверенный взгляд! Уверенная походка!
Фрейд визжал. Рядом нервничали Кант и Гегель!
- Вещь в себе! Вещь в себе! Дебил ты Кант!
- Сам ты дебил Гегель!
Отдаленно сидели Булгаков и Шолохов. Они играли в карты.
- Послушай, Михаил Афанасьевич! Что это там?
- Не знаю. Пусть радуются. И для них готовят петлю.
Первый поцелуй завязался между сопливым парнем и девушкой. Тихонько к девушке взади подошли Вербер и Коэльо. Вербер и Коэльо шептали:
- Наш полет будет длиться 12 минут и этого хватит, чтобы я улетела к луне.
За этим наблюдала Ахматова:
- Что это? Коль! Что они делают? Это же…
- Да, - кивнул Гумилев.
Внезапно из толпы писателей и поэтов и писатель выкрикнул Гоголь:
- Э! Толстой, ну-ка разберись.
Он вступил вперед и начал декламировать:
- Дети моей дочерней эпохи: не видите вы, как презренно и черно вы относитесь к призванию простого человека; ежели бы хоть раз по-настоящему полюбили, так и не было бы такого срама на полюдной площади.
А с девушки уже съехали трусы.
- Ппц - заключил Высоцкий.
- Угу, - кивал Асадов.
И только Некрасов и Куприн улыбались.
- А что ничего в России не поменялось! - воскликнул Куприн
- Да… - грустно сказал Некрасов.
- Мой «Вишневый сад» отдыхает - вставил Чехов.
- Как там у меня: «лучик света в темном царстве!» - продолжал Горький.
На снежном покрывале началась оргия. Толпа поймала вдохновенный крик:
- А что! Это идея!
- А ты кто такой? - удивился Бунин.
- Я 50 оттенков серого написал.
Поэты закричали: «Фу! Чмо! Больной!» И лишь Бегбедер его защищал:
- Да что вы все! Нормальный пацан!
- Бегбедер, молчи а! - вмешался Гончаров.
- А что? Мне можно! Я второй Есенин! Бухаю и пишу о любви!
- Сосенин, - ответил в рифму Паустовский и Есенин синхронно.
Половой акт почти заканчивался.
- Интересно? Чем закончится? - воодушевился Джордж Мартин.
- Победой Советской власти! - хохотал Прилепин.
Парень покивал девушке.
- Ну это! Созвонимся.
- Ага.
Доигрывали в карты Булгаков и Шолохов. Ушли Асадов, Хаям и Окуджава. Остался одинокий Фрейд.
Всем спасибо!
«Сегодня красное, полное слез небо. Летали кассеты, фугасы и еще что-то взрывчатое, подрывало льды, асфальт. Казалось наши дни сочтены. И даже не главное Блокада. И мы больше никогда не увидим морозного вечера крещенских морозов. Мы, сидя в полуразрушенной хибаре обнимали с дочерью друг друга. Моя голова болела, а дыхание постепенно прерывалось. Я замерзал от голода и старался отдать моей малютке последнее тепло. Забывая о себе, я каждый Джоуль отдавал ей. Сил перебраться не было. Мы были под обстрелом. Сегодня одним махом разрушило семь или восемь домов. От нашего остался только столб. Она мирно засыпала, а я старался прожить хотя бы еще минуту, чтобы прожить и подарить моему солнышку тепла. Моя рука каменела и сползала с туловища, а я двигал ее назад. Такая красивая, такая маленькая и крепкая. Бомбежка не прекращалась. Не было сил дотянуться до куска хлеба. Ноги распластывались. Она вздрагивала от „шороха пуль“ и шума картечи, но не просыпалась. А я угасал…»
Я проснулся от торможения за плечи. Моя дочка смотрела на меня с улыбкой.
- Папа, что ты за человек? Заснул на балконе в холодине! Дурачок, нет? Замерзнешь же нафиг!
Она покрыла меня пледом. Прыгнула под него и прижалась к плечу. Я заплакал, мельком вспоминая прошедший сон.
Читайте линейку андеграунд-миниатюр на проза.ру. С уважением, Александр Туличев. Проект Черная сказка
Думаешь время лечит? Да это
полнейший бред !
Или помогут пьянки и похмельный синдром?
Глупый, я буду в тебе, много
бесчисленных лет,
Вечным напоминанием, где-то
под левым ребром…
След росой по утру на травах,
Атлантическим бризом по телу…
В неосмысленных сонных главах-
По засохшей копоти мелом…
Силуэтом прозрачным в тумане,
Тёплым воздухом сквозь торосы…
Свою правду берегу я в обмане-
Рассмеюсь, а в глазах слёзы…
Закричу - по горам эхо,
Замолчу тишиной звенящей…
Среди серой толпы - небыль…
Для тебя я всегда настоящий!!!