Он приходит в место, где ему должно петься,
Место занято, он стоит по соседству,
В три ручья из глаз тишина,
Время сладко шепчет новые сказки,
И, прикрыв ушами свиные глазки,
Спит большая, как кит, страна,
Улетела птичка, уснула рыбка,
Сохранилась привычка считать улыбкой
Этот странный оскал на лице,
И уже под уклон понеслась дорога,
Сколько там осталось спроси у Бога,
Бог живёт на другом конце.
Припев:
И только маленький мальчик,
Не затоптанный строем,
Не знающий слова «страх»
Очень хочет быть новым последним героем
С красивой гитарой в руках.
Запрокинута вверх голова,
Он не дышит, он слышит слова,
Он не дышит, он слышит слова:
«Только помни, ты будешь один,
И на самом краю,
Только помни, что правда всегда победит,
Даже если погибнет в бою,
Береги каждый день, пока ты живой,
И пока твой ангел с тобой,
Пой.»
Эти бледные голые божьи созданья
Из Эдемского сада до конца мирозданья
Выгнанные взашей
Размножались и жили в любви и печали
И кругами кружили, и с годами мельчали
И смельчали до серых мышей.
Они кричат о свободе, но любят палку,
Так что после кнута и пряник не жалко
Сабантуй от поста до поста.
В головах у них пусто, на душе у них чисто,
Им стругают новых фанерных артистов
Из отделочного листа.
Припев:
И только маленький мальчик,
Не затоптанный строем.
Не знающий слова «страх»
Очень хочет быть новым последним героем
С красивой гитарой в руках.
Высоко запрокинута вверх голова,
Он не дышит, он слышит слова,
Он не дышит, он слышит слова:
«Только помни, ты будешь один,
И на самом краю,
Только помни, что правда всегда победит,
Даже если погибнет в бою,
Береги каждый день, пока ты живой,
И пока твой ангел с тобой
«Только помни, ты будешь один,
И на самом краю,
Только помни, что правда всегда победит,
Даже если погибнет в бою,
Береги каждый день, пока ты живой,
И пока твой ангел с тобой,
Пой.»
текст песени (слова) группы Машина Времени (Андрей Макаревич)
..
Три сестры, три создания нежных
В путь далекий собрались однажды, -
Отыскать средь просторов безбрежных
Тот родник, что спасает от жажды.
У порога простившись, расстались
И отправились в дальние дали.
Имя первой - Любовь, а вторая - Мечта,
А Надеждой последнюю звали.
А Любовь покоряла пространства,
Все стремилась к изменчивой цели,
Но не вынесла непостоянства
И ее уберечь не сумели.
И осталось сестер только двое, -
По дороге бредут, как и прежде.
И когда вновь и вновь умирает любовь
Остаются мечта и надежда.
А Мечта, не снижая полета,
До заветной до цели достала.
И, достав, воплотилась во что-то,
Но мечтой уже быть перестала.
И осталась Надежда последней
По дороге бредет, как и прежде.
Пусть умрут вновь и вновь
и мечта и любовь
Пусть меня не оставит надежда.
А сегодня окончены сроки,
Всем обещано дивное лето.
Отчего же мы так одиноки?
Отчего нас разносит по свету?
Только в самых далеких пределах
Одного я прошу, как и прежде:
Чтобы жить и дышать и любить и мечтать
Пусть меня не оставит надежда.
Мама, город по крыши засыпало снегом,
Мама, что-то случилось с землею и небом.
Мне приснилось, что мы потеряли друг друга,
Мама, слышишь, как плачет над городом вьюга.
Мне приснилось, что люди уже и не люди,
Я боюсь, что усну, а рассвета не будет.
И метель понесет меня выше и выше,
И никто не поможет, никто не услышит.
Успокойся, малыш, и не плачь, что ты, что ты,
Просто ангел не может найти свои ноты.
Он терял их и раньше, такое случалось,
Но пока, слава Богу, удачно кончалось.
Он найдет их, дружок, в этом нету сомнения,
И над небом опять зазвенит его пение.
Вот тогда слово в строку, дружок, вот тогда ногу в стремя,
Ах, какое наступит прекрасное время!
У ломбарда по утрам людно,
У прилавка толчея, давка -
Это те, кому совсем трудно.
На последний кон ставят ставку.
А я себе не вру - дохлый номер,
И надежды - чепуха, гнать их!
Я вчера, еще б чуть-чуть - помер,
Да похмелили кореша, мать их.
Ох, кривая ты моя тропка!
Я и Бога и себя трушу.
Я к окошечку встаю робко,
Я прошу принять в заклад душу.
Объявляют, слышу, мне цену,
И тишина такая - мух слышно.
Я гляжу в квиток, словно в стену:
Что ж так дешево у вас вышло?
Что ль из бревен у нее нервы,
Иль глаза у ней свело с жиру,
Раз не может разглядеть, стерва,
Золотой моей души жилу?
Только слышу: «Гражданин, тише!
Так шумите - аж с лица спали.
Прейскурант теперь такой вышел,
Значит, души дешеветь стали».
Я зажму в кулак пятак медный,
Выйду в мир, который мне тесен -
Я же вовсе не такой бедный,
Я ж бываю иногда весел.
И по ветру запущу ценник:
Не вернусь я за душой, бросьте.
Раз цена ей пятачок денег -
Так нахрена ж она нужна вовсе!
И все путем, вот только червь гложет:
В рожу плюнули, нет сил драться.
А я же тоже человек, Боже,
Да за что ж они нас так, братцы?
Я все на свете не могу, -
Уж не судите строго,
И мы сидим на берегу,
И, как река, дорога.
Я до конца дойти не смог,
Но помнить не мешало:
У самой главной из дорог,
Всегда свое начало.
А вдоль нее бежит река,
Легко с равниной споря,
В конце она, наверняка,
В свое впадает море.
И подарив себя до дна,
Счастливо и устало,
Вдруг вспомнит гору, где она
Взяла свое начало.
А мы - то с горки, то подъем,
И что когда - не ясно,
И оттого всю жизнь бегом,
И иногда - напрасно.
И ты опять сменил причал,
Но как бы ни качало,
Ты должен помнить тех, кто дал
Тебе твое начало.
У нас опять с утра пурга
Поземкой заметает,
И весь февраль идут снега,
И климат холодает.
Но ты увидишь день и час,
Когда весна настала.
И жизнь опять, в который раз,
Возьмет свое начало.
Да, ты увидишь день и час,
Когда весна настала,
И жизнь опять, в который раз,
Возьмет свое начало.
И жизнь опять, в который раз,
Возьмет свое начало…
Наша жизнь не приемлет в себе постоянства.
И прощаться легко. Только некая грусть
Занимает в душе небольшое пространство,
Если сверху смотреть на отмеренный путь.
Ведь прощаемся мы не с людьми, не с местами,
И не в том, между нами, расставания суть.
Всякий раз мы прощаемся с нашими днями,
Что уже не вернуть …
Над огнём пролетает снежинка,
Как огромный седой вертолёт.
На виске расчирикалась жилка,
Всё проходит, и это пройдёт.
Разыгралась в тайге непогода,
Здесь с погодой в июле беда.
Я друзей не видал по полгода,
Я жены не видал никогда.
Из-под снега нарою морошек,
Отогрею и высосу сок.
Тихо сохнут портянки в горошек
И палатки добротный кусок.
Мы свои не меняем привычки
Вдалеке от родимых домов,
В рюкзаке моём сало и спички,
И Тургенева восемь томов.
Ну, а ты, моя нежная Пери,
Мой надёжный страховочный крюк.
Через бури, снега и метели
Я тебе эту песню дарю.
Пусть мелодия мчится, как птица,
Пусть напомнит её перебор,
Что кладу я на вашу столицу
Вот такой вот таёжный прибор.
На вокзалы кладу и аллеи,
На МОСфильм, МОСконцерт и МОСгаз,
На Лужкова с его юбилеем
Я кладу 850 раз.
На убогие ваши сужденья,
На бесстыдный столичный бардак,
И отдельно с большим наслаждением
Я кладу на московский СПАРТАК!
Не понять вам, живущим в квартирах:
Пидорасам, студентам, жидам
Красоту настоящего мира,
Где бродить только нам мужикам,
Где не любят слова и ужимки,
Где похожая на самолёт
Над костром пролетает снежинка,
Как огромный седой вертолёт.
Как вы полагаете - кому человечество давно должно поставить памятник? В первую очередь? Нет, ни Богу, ни царю, ни полководцу, ни писателю, ни художнику, хотя каждый из них безусловно заслуживает памяти. Это будет памятник обыкновенному пожилому человеку. «В возрасте дожития», как это чудесно называет наша медицина.
В определенный момент этот человек замечает, что его родное, единственное и еще вчера такое послушное тело больше не такое послушное. Человек понимает, какое счастье было его не замечать, и еще понимает что счастье это покинуло его навсегда. Отныне он внутри машины, которая с каждым днем всё настойчивее требует капремонта, на ближайших станциях техобслуживания очереди, причем бессмысленные, так как запчастей нет и не будет, да и мастера подразбежались. За кордоном есть и мастера и некоторые детали, но цены такие, что в случае с машиной вы бы уже плюнули и купили новую. С телом это, увы, не проходит. Вы читаете про революцию в науке, про выращенные из стволовых клеток органы, суставы и целые конечности и отчетливо сознаете, что эти чудо-технологии станут достоянием широких масс аккурат на следующий день после ваших поминок. Загибающийся автомобиль сообщает вам о своих проблемах стуками, хрипами, мигающими лампочками. Тело беседует с вами с помощью боли. Оно становится в этом плане таким изобретательным и разнообразным, что порой вызывает искреннее восхищение. И вы с этой сволочью один на один. Жаловаться бессмысленно - у детей вы будете вызывать раздражение: они просто не поймут, о чем вы, у них сейчас совсем другие проблемы. Если вы поддерживаете детей деньгами, раздражение они постараются спрятать. На время. Не все это умеют. Жаловаться товарищу своего возраста тоже глупо - у него-то как раз те же проблемы и вы в одинаковом положении. К тому же товарищей этих вокруг вас становится меньше и меньше. И не дай бог пожаловаться человеку старше тебя: он тут же намекнет на разницу в возрасте и мягко объяснит что по сравнению с ним вы еще в самом начале этого интересного пути. Можно пожаловаться врачам, но мы выяснили, что это как минимум дорого.
А голова? Этот твой домик, внутри которого ты, как тебе казалось, не стареешь и привычно командуешь телом? Долгое время действительно так и было, и вот кончилось: ты по привычке приказываешь себе легко выпорхнуть из машины (она у тебя все еще молодежная, спортивная), а тело нескладно выкарабкивается, медленно перенося вес на ногу, которая, естественно болит.
И это еще не основные сюрпризы: то, что ты стал хуже видеть, еще бог с ним: ты купил красивые очки и они тебе даже идут. Со слухом сложнее: красивых как очки слуховых аппаратов почему-то нет и тебе кажется, что все окружающие с брезгливым любопытством заглядывают тебе в уши, которые заткнуты чем-то вроде кусочков пластилина. А без этих затычек ты либо просишь повторить каждую обращенную к тебе фразу дважды, либо сидишь в компании, глупо улыбаясь и делая вид, что слушаешь собеседника, пока не замечаешь, что он уже давно задает тебе какой-то вопрос, а ты продолжаешь благожелательно кивать.
Память начинает вытворять чудеса: услужливо вынимая из прошлого совершенно не нужные тебе фрагменты (причем украшенные микроскопическими деталями) она наотрез отказывается работать в коротком бытовом диапазоне, и скоро твой ежедневный выход из дома разбивается на несколько фаз: вышел - вернулся за очками - вышел - вернулся за телефоном - искал телефон пока он не зазвонил - вышел - вернулся за ключами от машины. Самое ужасное то, что ты начинаешь к этому привыкать. Человек быстро привыкает к хорошему.
Ты перестаешь наряжаться. Потому что дизайнеры всего мира шьют для молодых. И на молодых. И ты понимаешь (хорошо если понимаешь) что если узенькие джинсики с нечеловечески низким поясом будут отлично сидеть вот на том длинном худом, молодом настолько, что он еще и с ориентацией-то не до конца определился, а твое брюшко повисает над этими джинсиками на манер второго подбородка, с которым у тебя, кстати, тоже проблемы. Можно, конечно, поискать одежду более взрослую, но она подаст тебя именно тем, кем ты стал так недавно - пожилым слегка склонным к полноте человеком, и тебе отчаянно не захочется выглядеть самим собой. Результаты этих мучений известны: либо плюем на все, донашиваем старое (если влезаем), либо последний отчаянный рывок в мир иллюзий - подкрашенные волосы, совершенно бессмысленные походы в спортзал, диеты, начинающиеся каждое утро и заканчивающиеся каждый вечер, посильное втягивание живота при приближении объекта женского пола (памяти и тут хватает минуты на полторы - потом следует неконтролируемый выдох.)
В общем жизнь ваша наполняется совершенно новыми смыслами. И если вы держите эту безостановочную серию ударов, отлично понимая, что победы не будет и задача в том, чтобы красиво проиграть, если вы не потеряли способности улыбаться, шутить и иногда даже нравиться женщинам - вы настоящий герой. И заслуживаете поклонения и памятника.
Вы думаете, я это все о себе? Да прям. Я только приближаюсь к старту. И иногда наряжаюсь. Как идиот.
Я снова жду осенних холодов,
Мне кажется они уже подули,
И Осень начинается в июле
Внезапным увяданием садов.
Мы не заметили как нас обманули -
Ослепшие в пещерах городов.
И будет путь по замкнутой прямой,
По той, что обладает свойством круга,
Не торопясь, все дальше друг от друга.
И вот уже не слышен голос мой,
И кажется нас разделяет вьюга,
И никому не даст попасть домой.
И что на крик никто не обернется,
И раненым не принесут воды,
От этого вода уйдет на дно колодца,
Уйдет как предвещание беды -
Уйдет на дно и больше не вернется.
Я снова семилетний человек -
Один в холодном поле на рассвете,
И по колено долгий-долгий снег,
А мне твердят о наступившем лете,
Цветении садов, разливах рек…
Но белая зима на белом свете.
Я не видел войны, я родился значительно позже,
Я ее проходил и читал про нее с детских лет.
Сколько книг про войну, - где как будто все очень похоже, -
Есть и это и то, только самого главного нет.
Я не верю певцам на эстрадах, украшенных светом,
Сомневаюсь в кино, - там в кино все уж очень цветно.
Кто всерьез воевал почему-то не любит об этом,
Может быть от того, что об этом в словах не дано.
Только слышишь, - звучит, проступает из стен Ленинграда,
Тихо-тихо поет и в тебе, и во мне, и вокруг.
Может быть про войну слишком много и громко не надо,
Чтобы ревом фанфар не спугнуть, не убить этот звук.
Сорок раз был январь, сорок раз праздник первого снега,
Сорок раз таял снег, отступая с приходом весны.
Сорок лет - это миг, это даже еще не полвека,
Как недолго пока удавалось прожить без войны…
Когда ко дну идет баркас
Или рыбачья фелюга,
Шаланда, шлюпка, словом, то,
Что не господствует в размерах,
Картина бедствия проста:
Седой матрос кричит: «Полундра!»,
И, не теряя время на дебаты,
Весь экипаж, покинув борт,
Стремится к полосе прибоя.
Но если вдруг ко дну идет
Трансокеанский лайнер
В двенадцать с лишним этажей,
Картина бедствия иная:
В машинном - паника. Вода
Все туже давит в переборку,
Искрит проводка,
Гаснет свет…
А наверху еще гуляют,
Горят огни, играет джаз,
Стюард, надушенный не в меру,
Разносит «Брют», и нет причин
Для огорчений и тревоги.
И мне все чаше снится сон:
В машинном - паника. Вода
Все туже давит в переборку,
Искрит проводка, гаснет свет,
Я остаюсь один в отсеке,
И вот уже соленый лед
Дошел почти до подбородка,
Через двенадцать этажей
Я слышу музыку и смех,
И мне до них не докричаться.
«Только любовь заставит остаться живым»
Антивоенная песня Андрея Макаревича, украинской группы «Гайдамаки» и польского музыканта Мацея Маленчука. Песня записывалась в России, Украине и Польше. И исполняется на трех языках.
(Перевод четверостишия на украинском языке)
Свет преодолевает тьму и скрывается страх.
Тишина повисла над землей, где вчера была война.
Пусть будет праздник на земле открытых ран.
Возвращайтесь домой, ребята, будущее принадлежит вам.
Я видел, как люди-хамелеоны по команде меняют масть.
Как солнце годами не может пробиться сквозь дым.
Я видел дракона с тысячью пастей, имя которому власть.
Здесь только любовь заставит остаться живым.
Я видел, как в реках и океанах вода превращается в кровь.
Как смерть открывает свои врата молодым.
Но если музыка - голос Бога, то музыка - есть любовь.
И только любовь заставит остаться живым.
(Перевод четверостишия на польском языке)
Прямой дороги здесь не найти,
Поэтому я должен играть, я должен лгать.
Злые боги мне запутали ноги.
И на горизонте мгла.
На берегу так оживлённо-людно,
А у воды высится, как мираж,
Древний корабль - грозное чьё-то судно,
Тешит зевак и украшает пляж.
Как ни воюй, годы, увы, сильнее,
Как ни верти, время своё возьмёт:
Сгнили борта, и нет парусов на реях,
И никогда полный не дать вперёд.
Зато любой войдёт сюда за пятачок,
Чтоб в пушку затолкать бычок,
И в трюме посетить кафе
И винный зал,
А также сняться на фоне морской волны
С подругой, если нет жены,
Одной рукой обняв её,
Другой обняв штурвал.
Был там и я, и, на толпу глазея,
С болью в душе понял я вещь одну:
Чтобы не стать эдаким вот музеем,
В нужный момент лучше пойти ко дну.