Боюсь я кротких людей, которые благочестивые! Буйный человек сразу виден, и всегда есть время спрятаться от него, а кроткий ползет на тебя невидимый, подобный коварному змею в траве, и вдруг ужалит в самое открытое место души.
Максим Горький
- К политической партии какой-нибудь принадлежите?
- Нет, я не занимаюсь политикой, - суховато ответил Самгин.
- Большая редкость в наши дни, когда как раз даже мальчики и девочки в политику вторглись, - тяжко вздохнув, сказал Бердников и продолжал комически скорбно: - Особенно девочек жалко, они совсем несъедобны стали, как, примерно, мармелад с уксусом.
Существует ли глупость как «дар природы»?
Я уверен, что - не существует и что даже кретины, идиоты создаются не природой, а тою биологией, которая обусловлена «бытом», социологией.
Некоторые умники утверждают, что глупость - качество, которым природа одаряет человека со дня его рождения и на всю жизнь, - что она как бы сознательно стремится ограничить домыслы разума и работу воображения людей.
Фантазию эту выдумали в глубокой древности наши мохнатые предки, запуганные враждебным человеку буйством стихийных сил природы: землетрясениями, наводнениями, ураганами, сменами холода - зноем и прочими безобразиями слепого силача. В дальнейшем из этих страхов умники создали богов.
Глупость - уродство разума, воспитанное и воспитываемое искусственно посредством давления на разум религией, церковью - самым тяжёлым орудием из всех, которыми буржуазное государство вооружено для укрощения рабочих масс. Это - неопровержимо, и я нимало не сожалею о том, что по этому поводу никто из умников не в силах сказать «нового слова».
Глупый человек совершенно необходим для «красивой жизни» буржуазии. Он тем хорош, что крайне удобен для эксплуатации его физической силы. Именно на почве глупости рабочих масс коренится власть всемирного мещанства. Буржуазная система воспитания масс - система фабрикации дураков.
Нашим советским, грамотным людям эти неоспоримые истины - надеюсь - хорошо известны. Они знают, какими приемами буржуазные государства воспитывают, утверждают и охраняют глупость…
Цель этого фельетона - побеседовать о глупости умников.
Умник - это прежде всего интеллектуалист. Основная его черта: у него, как у датского принца Гамлета, «румянец воли побледнел под гнётом размышлений». Так же, как принц Гамлет, он - сирота; мамаша его - история - живёт в связи с капиталистом, а вотчим, хотя и негодяй, но - поощряет искусства, эксплуатирует науки и притворяется культурным животным.
Умник считает себя мастером культуры, «духовным рычагом» её, «солью земли» и так далее в этом роде, вообще же он видит себя «неповторяемой индивидуальностью». Он не «просто человек», а воплощение мировой мудрости, так сказать - пуп мудрости мира. «В минуту жизни трудную», когда действительность выдавливает из него некоторое количество сиротской искренности, он именует себя «каторжником, прикованным к тачке истории», - как выразился один бывший «спартаковец».
А другой, бывший социал-демократ, сказал: «Буржуазия насилует рабочих, рабочие - насилуют нас, интеллигентов». Советские журналисты, вообще варвары, как и всё население Союза Советов, иногда называют умников - сводниками. Сводничество - позорное занятие, суть его в том, что сводник подкладывает на постели богатых старичков и старушек молодых девиц и парней. Конечно, деятельность вождей европейской социал-демократии весьма совпадает с этим родом занятий, но… Тут, наверное, умники нашли бы какое-нибудь «но», а у меня - нет охоты искать его. Да и мир, вся действительность, строится сурово логически на «да» и «нет», а «но», по закону логики, является «исключённым третьим».
Умник - человек, убеждённый, что самое лучшее кресло - то, в котором он привык сидеть. Поэтому он настаивает, чтобы все люди сидели в креслах любимой им формы. Рассматривая все события с точки зрения удобства своих ягодиц, умник, конечно, не может одобрить всё то, что сотрясает старую мебель, в которой покоятся его уважаемые ягодицы.
Например: русские помещики времён крепостного права любили сидеть в вольтеровских креслах, затем интеллигентам из дворян полюбилась мягкая мебель идеалиста Шеллинга, посидели на Фурье, на Молешотте и Фогте, пересели в нигилизм, понравился Спенсер, особенно потому, что он, между прочим, сказал: «Из свинцовых инстинктов не сделаешь золотого поведения», - прелестный этот афоризм разрешал не беспокоиться о некоторых социальных бессмыслицах, подлостях и трагедиях. Но и Спенсер оказался неудобным; пересаживаясь всё более часто, посидели на Марксе - жёстко! Попробовали подложить под Маркса Бернштейна - не вышло! Сели в Ницше, затем в Бергсона, я пропускаю целый ряд испробованной мебели, теперь умники сидят чёрт знает в чём, и многие - в эмиграции. Этот процесс всё более частых прыжков с места на место именуется «историей духовной жизни русской интеллигенции».
В эмиграции умники сочиняют «Эскизы научно-религиозного мировоззрения», «Евангелия божественной справедливости», «Жития святых», «О православном почитании предтечи» и вообще усердно занимаются столярно-философским ремеслом, изготовляя нечто для спокойного сидения.
В эмигрантской прессе можно читать такие умилительные рассуждения:
«Говорят, что абиссинские православные священники танцуют при совершении литургии. Очевидно, в душе эфиопов - тех эфиопов, которых так уважал Гомер, что всегда говорил о них: «достопочтенные эфиопские мужи», - очевидно, в этой душе православие нашло другое отражение, чем в нашей русской душе.
Недавно знакомая русская девушка, получившая воспитание в католическом французском монастыре, жаловалась своей матери:
- У них ужасно неудобно купаться: ванну приходится брать всегда в рубашке.
- Почему?
- Вот и я спрашиваю - почему? Ведь в ванне я сижу одна, дверь заперта на ключ. А они говорят:
- Как одна? А ангел-хранитель? Ведь он всегда при тебе!
Эта детская очаровательная наивность католического монастыря мне ужасно понравилась. Но разве это похоже на наше представление об ангеле-хранителе?"
Это пишет бывший беллетрист, видный сотрудник эсеровской газеты в 1905 году. О, трагическая тяжесть ягодиц…
Если б вы знали, как необходим русской деревне хороший, умный, образованный учитель! У нас в России его необходимо поставить в какие-то особенные условия, и это нужно сделать скорее, если мы понимаем, что без широкого образования народа государство развалится, как дом, сложенный из плохо обожженного кирпича! Учитель должен быть артист, художник, горячо влюбленный в свое дело, а у нас - это чернорабочий, плохо образованный человек, который идет учить ребят в деревню с такой же охотой, с какой пошел бы в ссылку. Он голоден, забит, запуган возможностью потерять кусок хлеба. А нужно, чтобы он был первым человеком в деревне, чтобы он мог ответить мужику на все его вопросы, чтобы мужики признавали в нем силу, достойную внимания и уважения, чтобы никто не смел орать на него… унижать его личность, как это делают у нас все: урядник, богатый лавочник, поп, становой, попечитель школы, старшина и тот чиновник, который носит звание инспектора школ, но заботится не о лучшей постановке образования, а только о тщательном исполнении циркуляров округа. Нелепо же платить гроши человеку, который призван воспитывать народ, - вы понимаете? - воспитывать народ! Нельзя же допускать, чтоб этот человек ходил в лохмотьях, дрожал от холода в сырых, дырявых школах, угорал, простужался, наживал себе к тридцати годам лярингит, ревматизм, туберкулез… ведь это же стыдно нам! Наш учитель восемь, девять месяцев в году живет, как отшельник, ему не с кем сказать слова, он тупеет в одиночестве, без книг, без развлечений. А созовет он к себе товарищей - его обвинят в неблагонадежности, - глупое слово, которым хитрые люди пугают дураков!.. Отвратительно все это… какое-то издевательство над человеком, который делает большую, страшно важную работу. Знаете, - когда я вижу учителя, - мне делается неловко перед ним и за его робость и за то, что он плохо одет, мне кажется, что в этом убожестве учителя и сам я чем-то виноват… серьезно!
Он замолчал, задумался и, махнув рукой, тихо сказал:
- Такая нелепая, неуклюжая страна - эта наша Россия.
Был вечер, и от лучей заката река казалась красной, как та кровь, что била горячей струей из разорванной груди Данко.
Кинул взор вперед себя на ширь степи гордый смельчак Данко, - кинул он радостный взор на свободную землю и засмеялся гордо. А потом упал и - умер.
Люди же, радостные и полные надежд, не заметили смерти его и не видали, что еще пылает рядом с трупом Данко его смелое сердце. Только один осторожный человек заметил это и, боясь чего?то, наступил на гордое сердце ногой… И вот оно, рассыпавшись в искры, угасло.
__________________________________
ЕС и США упиваются в русофобии, чтобы не помнить, что без 1917 года гуманизмом бы не пахло в их социальных отношениях.
«Только один осторожный человек заметил это и, боясь чего?то, наступил на гордое сердце ногой… И вот оно, рассыпавшись в искры, угасло.» Вот они и гасят
Самодовольный человек - затвердевшая опухоль на груди общества… Он набивает себя грошовыми истинами, обгрызанными кусочками затхлой мудрости, и существует, как чулан, в котором скупая хозяйка хранит всякий хлам, совершенно не нужный ей, ни на что не годный… Дотронешься до такого человека, отворишь дверь в него, и на тебя пахнет вонью разложения, и в воздух, которым ты дышишь, вольется струя какой-то затхлой дряни… Эти несчастные люди именуются людьми твердыми духом, людьми принципов и убеждений… и никто не хочет заметить, что убеждения для них - только штаны, которыми они прикрывают нищенскую наготу своих душ. На узких лбах таких людей всегда сияет всем известная надпись: «спокойствие и умеренность», - фальшивая надпись! Потри лбы их твердой рукой, и ты увидишь истинную вывеску, - на ней изображено: «ограниченность и туподушие»!..