Маргарита Алигер - цитаты и высказывания

«Летний день заметно убывает.
Августовский ветер губы сушит.
Мелких чувств на свете не бывает.
Мелкими бывают только души…»

И все-таки настаиваю я,
и все-таки настаивает разум:
виновна ли змея в том, что она змея,
иль дикобраз, рожденный дикобразом?
Или верблюд двугорбый, наконец?
Иль некий монстр в государстве неком?
Но виноват подлец, что он - подлец.
Он все-таки родился человеком!

Опять они поссорились в трамвае,
не сдерживаясь, не стыдясь чужих…
Но, зависти невольной не скрывая,
взволнованно глядела я на них.

Они не знают, как они счастливы.
И слава богу! Ни к чему им знать.
Подумать только! - рядом, оба живы,
и можно все исправить и понять…

Осень только взялась за работу,
только вынула кисть и резец,
положила кой-где позолоту,
кое-где уронила багрец,
и замешкалась, будто решая,
приниматься ей этак иль так?
То отчается, краски мешая,
и в смущенье отступит на шаг…
То зайдется от злости и в клочья
все порвет беспощадной рукой…
И внезапно, мучительной ночью,
обретет величавый покой.
И тогда уж, собрав воедино
все усилья, раздумья, пути,
нарисует такую картину,
что не сможем мы глаз отвести.
И притихнем, смущаясь невольно:
что тут сделать и что тут сказать?
…А она все собой недовольна:
мол, не то получилось опять.
И сама уничтожит все это,
ветром сдует, дождями зальет,
чтоб отмаяться зиму и лето
и сначала начать через год.

1954

Летний день заметно убывает.
Августовский ветер губы сушит.
Мелких чувств на свете не бывает.
Мелкими бывают только души.
Даже ревность может стать великой,
если прикоснется к ней Отелло…
А любви, глазастой, многоликой,
нужно, чтобы сердце пламенело,
чтоб была она желанной ношей,
непосильной для душонок хилых.

Что мне делать, человек хороший,
если я жалеть тебя не в силах?

Ты хитришь, меня же утешая,
притворяясь хуже и моложе:
дескать, мол, твоя любовь большая,
а моя поменьше, - ну и что же?

Мне не надо маленькой любови,
лучше уж пускай большое лихо.
…Лето покидает Подмосковье.
На минуту в мире стало тихо.

Опять хожу по улицам и слышу,
как сердце тяжелеет от раздумья
и как невольно произносят губы
еще родное, ласковое имя.
Опять не то!
Пока еще мы рядом,
превозмогая горький непокой,
твержу упрямо: он такой, как надо,
такой, как ты придумала, такой.

Как должен свет упасть на подоконник?
Что - измениться за окном? Какое
сказать ты должен слово, чтобы сердце
вдруг поняло, что не того хотело.

Еще ты спишь. Но резче и иначе
у окон копошится полумгла.
И девушка уйдет, уже не плача
не понимая, как она могла.

И снова дни бегут прозрачной рощей,
без ручейков, мостков и переходов,
и, умываясь налетевшим снегом,
слепая ночь, ты снова станешь утром

Я все спешу.
Меня на перекрестке
ударом останавливает сердце
Оно как будто бы куда-то рвется.

Оно как будто бы о чем-то шепчет.
Его как будто бы переполняет
горячая, стремительная сила.

Я говорю:
- Товарищи, работа…-
Я говорю:
- Шаги, решенья, планы…-
Я говорю:
- Движенья и улыбки…-
Я спрашиваю:
- Разве это мало?

А сердце отвечает:
- Очень много.
Еще бы одного мне человека,
чтоб губы человечьи говорили,
чтоб голос человеческий звучал.
Чтоб ты мне позволяла, не робея,
к такому человеку приближаться
и слушать за стеною гимнастерки
его большое ласковое сердце.
Ты очень многих очень верно любишь,
но ты недосчиталась одного.

Я опущу глаза и не отвечу:
на миг печаль согреет мне ресницы.
Но ветер их остудит.
Очень прямо
пойду вперед, расталкивая снег.

Начальник на далекой новостройке,
чекист, живущий в городе Ростове,
поэт, который ходит по дорогам,
смеется и выдумывает правду.

Неправда, я люблю из вас кого-то,
люблю до горя, до мечты, до счастья,
так прямо, горячо и непреклонно,
что мы найдем друг друга на земле.

1935−1955

Опять они поссорились в трамвае не сдерживаясь, не стыдясь других,
Но зависти невольной не скрывая, взволнованно глядела я на них,
Они не знают, как они счастливы, и слава Богу, ни к чему им знать
Подумать только - рядом, оба живы и можно все исправить и понять

Если было б мне теперь восемнадцать лет,
я охотнее всего отвечала б: нет!

Если было б мне теперь года двадцать два,
я охотнее всего отвечала б: да!

Но для прожитых годов, пережитых лет,
мало этих малых слов, этих «да» и «нет».

Мою душу рассказать им не по плечу.
Не расспрашивай меня, если я молчу.

Какая-то частица счастья
в ущелье ветром унеслась,
и вот без этой малой части
ничто не ладится у нас.

Люди мне ошибок не прощают.
Что же, я учусь держать ответ.
Легкой жизни мне не обещают
телеграммы утренних газет.

Щедрые на праздные приветы,
дни горят, как бабочки в огне.
Никакие добрые приметы
легкой жизни не пророчат мне.

Что могу я знать о легкой жизни?
Разве только из чужих стихов.
Но уж коль гулять, так, хоть на тризне,
я люблю до третьих петухов.

Но летит и светится пороша,
светят огоньки издалека;
но, судьбы моей большая ноша,
все же ты, как перышко, легка.

Пусть я старше, пусть все гуще проседь,
если я посетую - прости, -
пусть ты все весомее, но сбросить
мне тебя труднее, чем нести.

Я хочу быть твоею милой.
Я хочу быть твоею силой,
свежим ветром,
насущным хлебом,
над тобою летящим небом.

Если ты собьешься с дороги,
брошусь тропкой тебе под ноги
без оглядки иди по ней.

Если ты устанешь от жажды,
я ручьем обернусь однажды, -
подойди, наклонись, испей.

Если ты отдохнуть захочешь
посредине кромешной ночи,
все равно -
в горах ли, в лесах ли, -
встану дымом над кровлей сакли,
вспыхну теплым цветком огня,
чтобы ты увидал меня.

Всем, что любо тебе на свете,
обернуться готова я.
Подойди к окну на рассвете
и во всем угадай меня.

Это я, вступив в поединок
с целым войском сухих травинок,
встала лютиком у плетня,
чтобы ты пожалел меня.

Это я обернулась птицей,
переливчатою синицей,
и пою у истока дня,
чтобы ты услыхал меня.

Это я в оборотном свисте
соловья.
Распустились листья,
в лепестках - роса.
Это - я.

Это - я.
Облака над садом…
Хорошо тебе?
Значит, рядом,
над тобою - любовь моя!

Я узнала тебя из многих,
нераздельны наши дороги,
понимаешь, мой человек?
Где б ты ни был, меня ты встретишь
все равно ты меня заметишь
и полюбишь меня навек.

…И впервые мы проснулись рядом
смутным утром будничного дня.
Синим-синим, тихим-тихим взглядом
ты глядел безмолвно на меня.

Есть минута счастья и печали,
и черты меж них не провести…
Именно об этом мы молчали
первым утром страдного пути.

Ни с того ни с сего
ты сегодня приснился мне снова -
перед самой зарёй,
когда дрогнула мгла, -
и негромко сказал мне
хорошее, доброе слово,
и от звука его
я проснулась
и больше уснуть не могла.

Чтоб его не забыть,
я почти без движенья лежала.
Занимался рассвет,
в петушиные трубы трубя…
Вот и минула ночь!
А ведь я за неё возмужала.
До неё мне казалось,
что я разлюбила тебя.

Ни с того ни с сего
Ты приснился мне снова.
Перед самой зарей,
Когда дрогнула мгла.
И не громко сказал мне
Хорошее, доброе слово
И от звука его я проснулась
И больше уснуть не смогла.
Чтоб его не забыть
Я почти без движенья лежала,
Занимался рассвет
В петушиные трубы трубя.
Вот и минула ночь.
А ведь я в эту ночь возмужала,
До нее мне казалось,
Что я разлюбила тебя.

Я знаю женщину. Она - река,
исполненная света и покоя,
нетороплива и неширока,
но не коснуться дна ее рукою.

Бывало, люди в суете своей,
не вдумываясь, так, забавы ради,
в своем пути сворачивали к ней,
к ее покою и ее прохладе.

А их захлестывала с головой
глубокая лазоревая заводь.
Но если в ней и утонул иной,
то кто-то смелый научился плавать.