Фотографирует себя
С девицей, другом и соседом,
С гармоникой, с велосипедом,
За ужином и за обедом,
Себя - за праздничным столом,
Себя - по окончанье школы,
На фоне дома и стены,
Забора, бора и собора,
Себя - на фоне скакуна,
Царь-пушки, башни, колоннады,
На фоне Пушкина - себя,
На фоне грота и фонтана,
Ворот, гробницы Тамерлана,
В компании и одного -
Себя, себя. А для чего?
Он пишет, бедный человек,
Свою историю простую,
Без замысла, почти впустую
Он запечатлевает век.
А сам живёт на фоне звёзд,
На фоне снега и дождей,
На фоне слов, на фоне страхов,
На фоне снов, на фоне ахов!
Ах! - миг один, - и нет его.
Запечатлел, потом - истлел
Тот самый, что неприхотливо
Посредством линз и негатива
Познать бессмертье захотел.
А он ведь жил на фоне звёзд.
И сам был маленькой вселенной,
Божественной и совершенной!
Одно беда - был слишком прост!
И стал он капелькой дождя…
Кто научил его томиться,
К бессмертью громкому стремиться,
В бессмертье скромное входя?
А помнишь, ты была тогда
Беспамятней воды -
На светлой глади ни следа,
Ни складки, ни черты.
Мы не останемся нигде
И канем в глубь веков,
Как отраженье на воде
Небес и облаков.
Перед тобой стоит туман,
А позади - вода,
А под тобой сыра земля,
А над тобой звезда.
Но в мире ты не одинок,
Покуда чуешь ты Движенье моря и земли,
Тумана и звезды;
Покуда знаешь о себе,
Что ты проводишь дни,
Как неживое существо:
Такое, как они.
А большего не надо знать,
Всё прочее - обман.
Поёт звезда, летит прибой,
Земля ушла в туман.
Стояли они у картины:
Саврасов. «Грачи прилетели».
Там было простое, родное.
Никак уходить не хотели.
Случайно разговорились,
Поскольку случилась причина.
- Саврасов. «Грачи прилетели» -
Хорошая это картина.
Мужчина был плохо одетый.
Видать, одинокий. Из пьющих.
Она - из не больно красивых
И личного счастья не ждущих.
Ее проводил он до дома.
На улице было морозно.
Она бы его пригласила,
Но в комнате хаос, и поздно.
Он сам напросился к ней в гости
Во вторник на чашечку чаю.
- У нас с вами общие вкусы
В картинах, как я замечаю…
Два дня она драила, терла
Свой угол для скромного пира.
Пошла, на последние деньги
Сиреневый тортик купила.
Под вечер осталось одеться,
А также открытку повесить -
«Грачи прилетели». Оделась.
Семь, восемь. И девять. И десять.
Семь, восемь. И девять. И десять.
Поглядывала из-за шторки.
Всплакнула. И полюбовалась
Коричневой розой на торте.
Себя она не пожалела.
А про неудавшийся ужин
Подумала: «Бедненький тортик,
Ведь вот никому ты не нужен!..»
«Наверно, забыл. Или занят.
Известное дело - мужчина…»
А все же «Грачи прилетели» -
Хорошая очень картина.
Мы не меняемся совсем.
Мы те же, что и в детстве раннем.
Мы лишь живем. И только тем
Кору грубеющую раним.
Живем взахлеб, живем вовсю,
Не зная, где поставим точку.
И все хоронимся в свою
Ветшающую оболочку…
Почти светает. После объясненья,
Где все разъяснено,
Прозрачный воздух льется в помещенье
Сквозь тусклое окно.
Все фразы завершаем многоточьем…
Проснулись воробьи.
Залаял сонный пес.
И между прочим -
Признанье в нелюбви.
Моцарт в легком опьяненье
Шел домой.
Было дивное волненье,
День шальной.
И глядел веселым оком
На людей
Композитор Моцарт Вольфганг
Амадей.
Вкруг него был листьев липы
Легкий звон.
«Тара-тара, тили-тики, -
Думал он.-
Да! Компания, напитки,
Суета.
Но зато дуэт для скрипки
И альта".
Пусть берут его искусство
Задарма.
Сколько требуется чувства
И ума!
Композитор Моцарт Вольфганг,
Он горазд, -
Сколько требуется, столько
И отдаст…
Ox, и будет Амадею
Дома влет.
И на целую неделю -
Черный лед.
Ни словечка, ни улыбки.
Немота.
Но зато дуэт для скрипки
И альта.
Да! Расплачиваться надо
На миру
За веселье и отраду
На пиру,
За вино и за ошибки -
Дочиста!
Но зато дуэт для скрипки
И альта!
Давай поедем в город,
Где мы с тобой бывали.
Года, как чемоданы,
Оставим на вокзале.
Года пускай хранятся,
А нам храниться поздно.
Нам будет чуть печально,
Но бодро и морозно.
Уже дозрела осень
До синего налива.
Дым, облако и птица
Летят неторопливо.
Ждут снега. Листопады
Недавно отшуршали.
Огромно и просторно
В осеннем полушарье.
И все, что было зыбко,
Растрепанно и розно,
Мороз скрепил слюною,
Как ласточкины гнезда.
И вот ноябрь на свете,
Огромный, просветленный,
И кажется, что город
Стоит ненаселенный -
Так много сверху неба,
Садов и гнезд вороньих,
Что и не замечаешь
Людей, как посторонних.
О, как я поздно понял,
Зачем я существую!
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую.
И что порой напрасно
Давал страстям улечься!..
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься…
Красиво падала листва,
Красиво плыли пароходы.
Стояли ясные погоды,
И праздничные торжества
Справлял сентябрь первоначальный,
Задумчивый, но не печальный.
И понял я, что в мире нет
Затёртых слов или явлений.
Их существо до самых недр
Взрывает потрясённый гений.
И ветер необыкновенней,
Когда он ветер, а не ветр.
Люблю обычные слова,
Как неизведанные страны.
Они понятны лишь сперва,
Потом значенья их туманны.
Их протирают, как стекло,
И в этом наше ремесло.
У зим бывают имена.
У осени - цвета и звуки.
Я не постиг пока науки.
Я, затаившись, вспоминал
глаза её, и запах шеи,
и шелест платьев по утрам.
Мы - пленники оконных рам,
что дачники в краю решений.
Вот только отдых нам не мил.
Глаза… ведь мы опять не спросим,
о чём молчит под зиму осень,
и кто нас вместе приземлил.
У зим бывают имена.
Одна из них звалась Наталья.
И было в ней мерцанье, тайна,
И холод, и голубизна.
Еленою звалась зима,
И Марфою, и Катериной.
И я порою зимней, длинной
Влюблялся и сходил с ума.
И были дни, и падал снег,
Как тёплый пух зимы туманной.
А эту зиму звали Анной,
Она была прекрасней всех.
Прекрасная пора - начало зимних дней,
нет времени яснее и нежней.
Черно-зеленый лес с прожилками берез,
еще совсем сырой, мечтающий о снеге.
А на поле - снежок и чистый след колес:
еще в ходу не сани, а телеги.
В овраге двух прудов дымящиеся пятна,
где в белых берегах вода черным-черна.
Стою и слушаю: какая тишина,
один лишь ворон каркнет троекратно
и, замахав неряшливым крылом,
взлетит неторопливо над гумном…
Люблю пейзаж без диких крепостей,
без сумасшедшей крутизны Кавказа,
где ясно все, где есть простор для глаза, -
подобье верных чувств и сдержанных страстей.
Свобода невозможна без равенства,
равенство невозможно без братства,
братство - без изобилия,
изобилие - без труда,
труд - без сознательности,
сознательность - без просвещения,
просвещение - без науки,
наука - без ученых,
а ученые должны обладать любознательностью.
В конечном счете свобода зависит от любознательности.