САНЯ
Небо, тучи,
Ветер как-будто кого-то искал.
Станет лучше,
Если рванёшь, потянувши штурвал.
Две вертушки
С ходу винтами порвать тишину.
Там опушка.
«Первый, ответь, я — второй, подхожу».
Кто-то снизу,
Надо ребят поскорее забрать.
«Саня!», «Вижу!»,
«Чуть приглуши — так удобней взлетать».
Дождь по днищу,
Это колотится дождик из пуль.
Ветер свищет,
Видимость что-то сегодня под нуль.
Пусть земля будет небом для них,
Для ребят, что под солнцем летают.
Ведь у них смерть одна на троих,
Жизни просто на всех не хватает.
Саня, первый.
«Да, я страхую и здесь покружу».
К чёрту нервы.
«Слышу, второй.
На тебя выхожу».
Вспыхнул свечкой,
Чёрным обугленным факелом вниз.
Прямо в речку,
Огненный след в сером небе повис.
Три посадки,
Вытащил всех и вернулся назад.
Как лампадка
В мокром ущелье обломки горят.
«Саня, слышишь?
Саня, прости, что я всё ещё жив.
Ветер, тише!
Там, на камнях друг мой лучший лежит».
Пусть земля будет небом для них,
Для ребят, что под солнцем летают.
Ведь у них смерть одна на троих,
Жизни просто на всех не хватает.
Выстрелы, кровь и стенанья… Едва ли
Я позабуду их вечером мирным…
Как замерзали, о, как замерзали
Зори вечерние в поле минном!..
Прерваны мысли. Раскиданы роты.
Вечер похож на кровавую рану.
Финским ножом, перерезавшим тропы,
Стужа лежит на путях к Ленинграду…
Пули устали к победному часу.
Пушки охрипли. И танки застыли.
Мы подымали победную чашу —
Ты был так близко, но ты был — в могиле.
Десять ранений. И возле кювета
Братский ваш холмик, неровный и голый.
Всё было немо… и только у ветра
Был твой негромкий и медленный голос.
1942
А над нами немирное небо
и земля не родит больше хлеба
и шаги в тишине далеки
и твоей не найду я руки.
На войну, на войну мы уходим.
Где же враг? Мы его не находим.
По дорогам змеящимся бродим
и глазами ослепшими водим
по стене вдруг поднявшейся пыли.
Но когда-то мы зрячими были.
А когда - не упомнить теперь.
Нынче время войны и потерь.
Ты печальна. Зачем ты печальна?
Знаю я, что печаль не случайна.
Андромаха ты, нет - Персефона,
шорох пчёл в чёрный люк телефона.
Почему ты печальна? Ведь встреча.
Только вечностью голос размечен.
Пыльной стаи полёт голубиный,
крыльев синих в глазах паутина.
Но ведь встреча! Ответишь: - Ты умер. -
Ну и что? Мира смолкнувший зуммер,
звуки все неизвестной окраски,
и таращатся ангелов глазки.
Если умер, то значит так надо.
На войне смерть солдату награда.
На войне кровь впитается в почву.
На войне каждый корчится ночью.
В чём же дело? Зачем ты печальна?
Ведь и встреча ясна изначально.
Каждый раз каждый миг проживая,
ты шептала: - Я здесь, я живая. -
Ты жива, это я, студневидный,
сбросил в пропасть удел наш обидный.
Прожит миг и растёкся мой студень
по земле всех ошибок, всех буден.
Как зарабатывались ордена и медали на фронтах Великой Отечественной войны 1941−1945 г. г. Что за вопрос - скажете вы, - конечно же, героизмом и бесстрашием, потом и кровью солдат и матросов, офицеров, генералов и адмиралов. Однако, оказывается, не всегда было так.
Читаю сегодня рассказ «И в доброте не забегай вперед» писателя Николая Старченко (2-том «Избранных произведений в двух томах», стр. 95−96). И натыкаюсь на любопытную байку в изложении одного из героев рассказа, названного просто фронтовиком. Она небольшая, эта байки потому я процитирую ее всю. Итак:
«К концу войны был я командиром автомобильного батальона. Все офицеры к этому времени, кто уцелел, при наградах были. Только один начальник хозчасти, хохол, пока ничего не имел. И человек-то хороший, исполнительный, но никак представления к награде не придумать. Должность такая, не орденская. Склад и склад. Но всё ж с замполитом сочинили героическую формулировку, послали наверх на медаль „За боевые заслуги“. Прошел обычный срок - нет ответа. Ну, решили по новой сделать представление, досочинить, и уже на орден Красной Звезды. Так часто бывало: не проходит орден - медаль дают. И тут сверху никакого ответа. А завсклад наш совсем изнудился: война кончается, как он в свою деревню вернется, стыдоба-то какая перед сыновьями и односельчанами! Делать нечего: составили реляцию теперь уже на орден Отечественной войны II степени. И 2 мая вдруг приходят завскладу сразу все три награды! И вышло, что войну он закончил с теми же наградами, что и я сам, все четыре года под огнем бывший»…
Что называется, без комментариев. Но и попрошу без обобщений. Этот случай скорее можно отнести не только к курьезным но и к единичным. Подавляющее большинство награжденных участников Великой Отечественной войны заработали свои награды, как и сказано было выше, потом и кровью…
Видел это, и не раз, весной,
Как игриво-детски стайкой звонкой
Лепестки ромашки полевой
Проросли на дне большой воронки…
Из комода покрытого вышитой скатертью
Среди старых журналов, бумаг и газет
Я достану альбом, где твоя фотография
На которой мальчишка семнадцати лет
Твоё детство война забрала беспощадная
После школы-шинель на плечах, за спиной автомат
Жадно воду глотая перед боем прохладную,
Когда рядом взорвался немецкий снаряд.
И в тяжёлом, неравном бою, получил ты ранение,
Но не дали проклятым фашистам занять высоту.
Помню я, я горжусь и моё поколение
Никогда не забудет про долгую эту войну.
Я приеду на майские праздники и за оградкой
Положу на могилу сирени душистый букет
И слезу по щеке, что скатилась я вытру украдкой,
ПОКЛОНЮСЬ ДО ЗЕМЛИ И СПАСИБО СКАЖУ ТЕБЕ ДЕД!!!
Была война, и гибли люди,
Сгорали избы до черна,
Но наш солдат, собравшись духом,
Спас всю Россию от огня.
Ещё тогда, тем страшным утром,
Никто не мог предположить,
Что кровь отцов зальёт всю землю,
И дети с автоматами начнут ходить.
Что мальчики, сбегут из дома,
Но матери не будут их судить,
Ведь ты в опасности, Великая Россия,
Тебя хотят они освободить…
И девочки, уйдя из дома,
Отправятся толпой на фронт,
Хоть автомат держать не смогут,
Зато в санчасти помощь их пойдёт.
Кто знал, что старики и дети
Всё время на заводах будут жить,
Всё для тебя, Великая Россия,
Всё, что б тебя освободить.
Кто знал, что сам товарищ Сталин,
Фактически, вам вынес приговор,
Не реагируя на ранние напасти,
Не стал границу запирать в затвор.
Шло время, немцы наступали,
Но ты не сдался, русский командир,
Собрав израненных солдатов,
Ты смог фашистов расстрелять до дыр.
О русский наш солдат-освободитель!
Тебе всегда останемся должны,
Зато, что в годы роковые,
Смог нас от гибели спасти!
Спасибо, дяденька… за Жизнь,
За мамины любовь и глазки…
За папу… я его каприз,
За бабушкины с дедой сказки…
Спасибо за речной песок,
За песни птичек утром ранним,
За звонкий, чистый голосок,
Мне Богом и тобою данный
Ты не грусти, что одинок
И, что погиб ЗА НАС ты юным
Я твой листочек, твой росток,
Твоё БЕССМЕРТЬЕ в мире чудном…
Сын артеллериста
Был у майора Деева
Товарищ - майор Петров,
Дружили еще с гражданской,
Еще с двадцатых годов.
Вместе рубали белых
Шашками на скаку,
Вместе потом служили
В артиллерийском полку.
А у майора Петрова
Был Ленька, любимый сын,
Без матери, при казарме,
Рос мальчишка один.
И если Петров в отъезде, -
Бывало, вместо отца
Друг его оставался
Для этого сорванца.
Вызовет Деев Леньку:
- А ну, поедем гулять:
Сыну артиллериста
Пора к коню привыкать! -
С Ленькой вдвоем поедет
В рысь, а потом в карьер.
Бывало, Ленька спасует,
Взять не сможет барьер,
Свалится и захнычет.
- Понятно, еще малец! -
Деев его поднимет,
Словно второй отец.
Подсадит снова на лошадь:
- Учись, брат, барьеры брать!
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла! -
Такая уж поговорка
У майора была.
Прошло еще два-три года,
И в стороны унесло
Деева и Петрова
Военное ремесло.
Уехал Деев на Север
И даже адрес забыл.
Увидеться - это б здорово!
А писем он не любил.
Но оттого, должно быть,
Что сам уж детей не ждал,
О Леньке с какой-то грустью
Часто он вспоминал.
Десять лет пролетело.
Кончилась тишина,
Громом загрохотала
Над родиною война.
Деев дрался на Севере;
В полярной глуши своей
Иногда по газетам
Искал имена друзей.
Однажды нашел Петрова:
«Значит, жив и здоров!»
В газете его хвалили,
На Юге дрался Петров.
Потом, приехавши с Юга,
Кто-то сказал ему,
Что Петров, Николай Егорыч,
Геройски погиб в Крыму.
Деев вынул газету,
Спросил: «Какого числа?" -
И с грустью понял, что почта
Сюда слишком долго шла…
А вскоре в один из пасмурных
Северных вечеров
К Дееву в полк назначен
Был лейтенант Петров.
Деев сидел над картой
При двух чадящих свечах.
Вошел высокий военный,
Косая сажень в плечах.
В первые две минуты
Майор его не узнал.
Лишь басок лейтенанта
О чем-то напоминал.
- А ну, повернитесь к свету, -
И свечку к нему поднес.
Все те же детские губы,
Тот же курносый нос.
А что усы - так ведь это
Сбрить! - и весь разговор.
- Ленька? - Так точно, Ленька,
Он самый, товарищ майор!
- Значит, окончил школу,
Будем вместе служить.
Жаль, до такого счастья
Отцу не пришлось дожить. -
У Леньки в глазах блеснула
Непрошеная слеза.
Он, скрипнув зубами, молча
Отер рукавом глаза.
И снова пришлось майору,
Как в детстве, ему сказать:
- Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла! -
Такая уж поговорка
У майора была.
А через две недели
Шел в скалах тяжелый бой,
Чтоб выручить всех, обязан
Кто-то рискнуть собой.
Майор к себе вызвал Леньку,
Взглянул на него в упор.
- По вашему приказанью
Явился, товарищ майор.
- Ну что ж, хорошо, что явился.
Оставь документы мне.
Пойдешь один, без радиста,
Рация на спине.
И через фронт, по скалам,
Ночью в немецкий тыл
Пройдешь по такой тропинке,
Где никто не ходил.
Будешь оттуда по радио
Вести огонь батарей.
Ясно? - Так точно, ясно.
- Ну, так иди скорей.
Нет, погоди немножко. -
Майор на секунду встал,
Как в детстве, двумя руками
Леньку к себе прижал: -
Идешь на такое дело,
Что трудно прийти назад.
Как командир, тебя я Туда посылать не рад.
Но как отец… Ответь мне:
Отец я тебе иль нет?
- Отец, - сказал ему Ленька
И обнял его в ответ.
- Так вот, как отец, раз вышло
На жизнь и смерть воевать,
Отцовский мой долг и право
Сыном своим рисковать,
Раньше других я должен
Сына вперед посылать.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла! -
Такая уж поговорка
У майора была.
- Понял меня? - Все понял.
Разрешите идти? - Иди! -
Майор остался в землянке,
Снаряды рвались впереди.
Где-то гремело и ухало.
Майор следил по часам.
В сто раз ему было б легче,
Если бы шел он сам.
Двенадцать… Сейчас, наверно,
Прошел он через посты.
Час… Сейчас он добрался
К подножию высоты.
Два… Он теперь, должно быть,
Ползет на самый хребет.
Три… Поскорей бы, чтобы
Его не застал рассвет.
Деев вышел на воздух -
Как ярко светит луна,
Не могла подождать до завтра,
Проклята будь она!
Всю ночь, шагая как маятник,
Глаз майор не смыкал,
Пока по радио утром
Донесся первый сигнал:
- Все в порядке, добрался.
Немцы левей меня,
Координаты три, десять,
Скорей давайте огня! -
Орудия зарядили,
Майор рассчитал все сам,
И с ревом первые залпы
Ударили по горам.
И снова сигнал по радио:
- Немцы правей меня,
Координаты пять, десять,
Скорее еще огня!
Летели земля и скалы,
Столбом поднимался дым,
Казалось, теперь оттуда
Никто не уйдет живым.
Третий сигнал по радио:
- Немцы вокруг меня,
Бейте четыре, десять,
Не жалейте огня!
Майор побледнел, услышав:
Четыре, десять - как раз
То место, где его Ленька
Должен сидеть сейчас.
Но, не подавши виду,
Забыв, что он был отцом,
Майор продолжал командовать
Со спокойным лицом:
«Огонь!" - летели снаряды.
«Огонь!" - заряжай скорей!
По квадрату четыре, десять
Било шесть батарей.
Радио час молчало,
Потом донесся сигнал:
- Молчал: оглушило взрывом.
Бейте, как я сказал.
Я верю, свои снаряды
Не могут тронуть меня.
Немцы бегут, нажмите,
Дайте море огня!
И на командном пункте,
Приняв последний сигнал,
Майор в оглохшее радио,
Не выдержав, закричал:
- Ты слышишь меня, я верю:
Смертью таких не взять.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Никто нас в жизни не может
Вышибить из седла! -
Такая уж поговорка
У майора была.
В атаку пошла пехота -
К полудню была чиста
От убегавших немцев
Скалистая высота.
Всюду валялись трупы,
Раненый, но живой
Был найден в ущелье Ленька
С обвязанной головой.
Когда размотали повязку,
Что наспех он завязал,
Майор поглядел на Леньку
И вдруг его не узнал:
Был он как будто прежний,
Спокойный и молодой,
Все те же глаза мальчишки,
Но только… совсем седой.
Он обнял майора, прежде
Чем в госпиталь уезжать:
- Держись, отец: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла! -
Такая уж поговорка
Теперь у Леньки была…
Вот какая история
Про славные эти дела
На полуострове Среднем
Рассказана мне была.
А вверху, над горами,
Все так же плыла луна,
Близко грохали взрывы,
Продолжалась война.
Трещал телефон, и, волнуясь,
Командир по землянке ходил,
И кто-то так же, как Ленька,
Шел к немцам сегодня в тыл.
ГОЛОД
Ленинград, зима, собачий холод.
Очередь за хлебом, тишина.
Нищета, разруха, страх и голод.
Это настоящая война.
С голодом война, за жизнь, за пайку…
Мальчик брёл за хлебом, не спеша,
В старенькой оборванной фуфайке,
За фуфайкой чуть жива душа.
Сквозь сугробы мальчик пробирался,
Отрывая еле ноги от земли.
Только вот беда - карман прорвался,
Потерял он карточки свои.
Наконец, добрёл, в глазах усталость.
За прилавком выдают паёк.
Дайте хоть чуть-чуть, хотя бы малость.
Гас в ребёнке жизни огонёк…
Закричали - что за чертовщина?
Нечего тут очередь держать…
Вырвал он кусочек у мужчины
И оттуда кинулся бежать.
Бил его мужчина, люди били.
Хоть ребенок, что же из того?
Он упал и все о нём забыли…
На пол выпал хлеб из рук его.
Ленинград, зима, собачий холод.
Очередь за хлебом, тишина.
Нищета, разруха, страх и голод.
Это очень страшная война…
Люди важнее техники, качество важнее количества, квалифицированные силы спецназа нельзя сформировать после наступления кризиса …
Принесли к врачу солдата
только что из боя,
но уже в груди не бьется
сердце молодое.
В нем застрял стальной осколок,
обожженный, грубый.
И глаза бойца мутнеют,
и синеют губы.
Врач разрезал гимнастерку,
разорвал рубашку,
врач увидел злую рану -
сердце нараспашку!
Сердце скользкое, живое,
сине-кровяное,
а ему мешает биться
острие стальное…
Вынул врач живое сердце
из груди солдатской,
и глаза устлали слезы
от печали братской.
Это было невозможно,
было безнадежно…
Врач держать его старался
бесконечно нежно.
Вынул он стальной осколок
нежною рукою
и зашил иглою рану,
тонкою такою…
И в ответ на нежность эту
под рукой забилось,
заходило в ребрах сердце,
оказало милость.
Посвежели губы брата,
очи пояснели,
и задвигались живые
руки на шинели.
Но когда товарищ лекарь
кончил это дело,
у него глаза закрылись,
сердце онемело.
И врача не оказалось
рядом по соседству,
чтоб вернуть сердцебиенье
и второму сердцу.
И когда рассказ об этом
я услышал позже,
и мое в груди забилось
от великой дрожи.
Понял я, что нет на свете
выше, чем такое,
чем держать другое сердце
нежною рукою.
И пускай мое от боли
сердце разорвется -
это в жизни, это в песне
творчеством зовется.
Кокарда, золотом горя,
И весь его мундир,
Сверкали, как бы говоря:
Вот это - командир!
Он был вальяжен, как бульдог,
Умен, как аксакал,
И в блеске хромовых сапог
Читалось: генерал.
Он секретарше позвонил,
И, вызвав в кабинет,
Велел ей: знаешь, мил, не мил…
Но сделай мне минет!
Она разделась впопыхах
Среди казенных стен,
И стала нежить потный пах
И генеральский член.
Но, отработав целый час,
Унылый сделав вид,
Шепнула робко: а у вас…
Простите, не стоит…
На что ответил генерал,
Устав от «ратных» дел:
А мне не нужно, чтоб стоял.
Мне надо, чтоб блестел!