Некоторые говорят — Воот, вы говорите, что Чехов боролся с пошлостью, а знаете ли вы, что он посещал бордели и публичные дома, что в сущности одно и тоже? Кстати, действительно — в чем разница, гм.
Так вот — дома он эти, конечно посещал. Но как мог он их не посещать, когда вокруг так много пошлости?! Вокруг почти сплошная пошлость! Но. Возможно потому и посещал, чтобы, так сказать, с самых низов, бороться с нею. И кто вообще знает все способы борьбы?! Возможно именно там она больше всего и имеет смысл? Или, скажем, дамы легкого поведения, давали ему неоценимый опыт в борьбе с нею, причем разными способами. А Чехов все запоминал, и после применял в уже более приличном обществе. Хотя, кстати, тоже вопрос — какое общество более прилично — где честно за деньги предоставляют услуги, или где нечестно за деньги их не дают. Вероятно только там А.П. Чехов и чувствовал себя в приличном обществе, где нет необходимости этой сизифовой работы.
Выходит этак себе Антон Палыч из борделя, и ощущение гармонии покидает его, и благостное умиротворение слетает с лица, и он думает — Ну вот, опять идти бороться с этой гребаной пошлостью.
Антон Павлович Чехов. Бродяги и странник. А кто знает, что когда он путешествовал, то первым делом посещал дома терпимости и кладбища. Любил пожить в монастыре или посидеть на лавочке или у озера. И это его способ видеть и понимать мир. Увидеть все без иллюзий, чтобы опять вернуться в царство кривых зеркал — к людям. Эту цитату: «Если хочешь стать оптимистом, то перестань верить тому, что говорят и пишут, а наблюдай сам, «- я бы поставила эпиграфом ко всему его творчеству. Если бы Чехов, гениальный описатель человеческой пошлости, был нашим современником, то не преминул бы написать рассказчик о социальных сетях. Потому как они давно перестали быть инструментом для общения. Для многих эти сайты стали окном в мир, через которые они «протискивают» себя во всей красе. Начиная от пошлых рамочек для фотографий с жуткими розочками и заканчивая поздравлениями в стихах на все случаи жизни. Чего только стоят письма: «Если не разошлешь 10 друзьям, то потеряешь счастье.»
Социальные сети — не то секта, не то какая-то страшная эпидемия. Или это просто. Просто пошлость бродит по планете.
А на самом деле все иначе: мыслям нашим тесно, ибо много их у нас, словам же просторно, ибо слов мало у нас.
Чехи вообще хорошие писатели, скажем, тот же Кафка со своим рассказом «Превращение» или тот же Ярослав Гашек со своим «Швейком», не говоря уже о Чехове, написавшим свой знаменитый рассказ «Хамелеон.»
Прячась от одиночества под одеялом
Мешали чай со слезами.
Ночами
Друг друга крали
У неизвестности.
Затем подолгу молчали.
Я знала много хороших историй,
Но ни одной не могла вспомнить.
Всё было словно в кино…
На полке
Стоял веселый оранжевый клоун.
Кто-то ошибся, писав сценарий.
Жизнь зажевало, словно кассету.
Когда ты ушел
Мне остался томик
Грустных рассказов -
Антон Палыч Чехов.
По предложению Саввы Морозова новую школу решили назвать именем Чехова. Ему это не понравилось, но делать нечего. Когда же Антон Павлович узнал, что церемония будет сопровождаться торжественным молебном, он наотрез отказался на ней присутствовать. Тогда решили вручить Чехову адрес на дому. В комнату вошла делегация, состоявшая из начальника станции, учителя, священника и фельдшера. Был зачитан высокопарный адрес. Антон Павлович сидя выслушал все это, поднялся, принял адрес и сказал оратору:
«Константин Иванович, а у вас опять брюки не застегнуты!»
Все расхохотались. Когда же эту историю пересказали Мамонтову, то он долго хохотал, утирая платочком слезы:
«Чему же вы удивляетесь? Вы еще его не знаете - он не только дядю Костю, он кого угодно может стащить с колокольни… Не любит он пышности и вообще колокольного звона».
Памяти Чехова
В наши дни трехмесячных успехов
И развязных гениев пера
Ты один, тревожно-мудрый Чехов,
С каждым днем нам ближе, чем вчера.
Сам не веришь, но зовешь и будишь,
Разрываешь ямы до конца
И с беспомощной усмешкой тихо судишь
Оскорбивших землю и Отца.
Вот ты жил меж нами, нежный, ясный,
Бесконечно ясный и простой, -
Видел мир наш хмурый и несчастный,
Отравлялся нашей наготой…
И ушел! Но нам больней и хуже:
Много книг, о, слишком много книг!
С каждым днем проклятый круг всё уже
И не сбросить «чеховских» вериг…
Ты хоть мог, вскрывая торопливо
Гнойники, - смеяться, плакать, мстить.
Но теперь всё вскрыто. Как тоскливо
Видеть, знать, не ждать и молча гнить!
Примечание
Сат. 1910. 4. С. 3. Подпись: С-a Ч.
Написано в связи с 50-летним юбилеем со дня рождения
Толстой - непревзойденный русский прозаик. Оставляя в стороне его предшественников Пушкина и Лермонтова, всех великих русских писателей можно выстроить в такой последовательности: первый - Толстой, второй - Гоголь, третий - Чехов, четвёртый - Тургенев. Похоже на выпускной список, и разумеется, Достоевский и Салтыков-Щедрин со своими низкими оценками не получили бы у меня похвальных листов.
8 апреля 1892 г. Мелихово
У меня гостит художник Левитан. Вчера вечером был с ним на тяге. Он выстрелил в вальдшнепа; сей, подстреленный в крыло, упал в лужу. Я поднял его: длинный нос, большие черные глаза и прекрасная одежа. Смотрит с удивлением. Что с ним делать? Левитан морщится, закрывает глаза и просит с дрожью в голосе: «Голубчик, ударь его головкой по ложу…» Я говорю: не могу. Он продолжает нервно пожимать плечами, вздрагивать головой и просить. А вальдшнеп продолжает смотреть с удивлением. Пришлось послушаться Левитана и убить его. Одним красивым, влюбленным созданием стало меньше, а два дурака вернулись домой и сели ужинать.
1 августа 1892 г. Мелихово
Мои письма гоняются за Вами, но Вы неуловимы" Я писал Вам часто и, между прочим, в St. Moritz, судя же по Вашим письмам, Вы от меня ничего не получали. Bo-первых, в Москве и под Москвой холера, а в наших местах она будет на сих днях. Во-вторых, я назначен холерным доктором, и мой участок заключает в себе 25 деревень, 4 фабрики и 1 монастырь. Я организую, строю бараки и проч., и я одинок, ибо все холерное чуждо душе моей, а работа, требующая постоянных разъездов, разговоров и мелочных хлопот, утомительна для меня. Писать некогда. Литература давно уже заброшена, и я нищ и убог, так как нашел удобным для себя и для своей самостоятельности отказаться от вознаграждения, какое получают участковые врачи. Мне скучно, но в холере, если смотреть на нее с птичьего полета, очень много интересного. Жаль, что Вас нет в России. Материал для «маленьких писем» пропадает даром. Хорошего больше, чем дурного, и этим холера резко отличается от голода, который мы наблюдали зимою. Теперь все работают, люто работают. В Нижнем на ярмарке делают чудеса, которые могут заставить даже Толстого относиться уважительно к медицине и вообще к вмешательству культурных людей в жизнь. Похоже, будто на холеру накинули аркан. Понизили не только число заболеваний, но и процент смертности. В громадной Москве холера не идет дальше 50 случаев в неделю, а на Дону она хватает по тысяче в день -- разница внушительная. Мы, уездные лекаря, приготовились; программа действии у нас определенная, и есть основание думать, что в своих районах мы тоже понизим процент смертности от холеры. Помощников у нас нет, придется быть и врачом и санитарным служителем в одно и то же время; мужики грубы, нечистоплотны, недоверчивы; но мысль, что наши труды не пропадут даром, делает все это почти незаметным. Из всех серпуховских докторов я самый жалкий; лошади и экипаж у меня паршивые, дорог я не знаю, по вечерам ничего не вижу, денег у меня нет, утомляюсь я очень скоро, а главное -- я никак не могу забыть, что надо писать, и мне очень хочется наплевать на холеру и сесть писать. И с Вами хочется поговорить. Одиночество круглое…
25 ноября 1892 г. Мелихово
Вас нетрудно понять, и Вы напрасно браните себя за то, что неясно выражаетесь. Вы горький пьяница, а я угостил Вас сладким лимонадом, и Вы, отдавая должное лимонаду, справедливо замечаете, что в нем нет спирта. В наших произведениях нет именно алкоголя, который бы пьянил и порабощал, и это Вы хорошо даете понять. Отчего нет? Оставляя в стороне «Палату No 6″ и меня самого, будем говорить вообще, ибо это интересней. Будем говорить об общих причинах, коли Вам не скучно, и давайте захватим целую эпоху. Скажите по совести, кто из моих сверстников,
Причины тут не в глупости нашей, не в бездарности и не в наглости, как думает Буренин, а в болезни, которая для художника хуже сифилиса и полового истощения.
У нас нет „чего-то“, это справедливо, и это значит, что поднимите подол нашей музе, и Вы увидите там плоское место.
Вспомните, что писатели, которых мы называем вечными или просто хорошими и которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и Вас зовут туда же, и Вы чувствуете не умом, а всем своим существом, что у них есть какая-то цель, как у тени отца Гамлета, которая недаром приходила и тревожила воображение. У одних, смотря по калибру, цели ближайшие -- крепостное право, освобождение родины, политика, красота или просто водка, как у Дениса Давыдова, у других цели отдаленные -- бог, загробная жизнь, счастье человечества
А мы? Мы! Мы пишем жизнь такою, какая она есть, а дальше -- ни тпрру ни ну… Дальше хоть плетями нас стегайте. У нас нет ни ближайших, ни отдаленных целей, и в нашей душе хоть шаром покати.
Политики у нас нет, в революцию мы не верим, бога нет, привидений не боимся, а я лично даже смерти и слепоты не боюсь.
Кто ничего не хочет, ни на что не надеется и ничего не боится, тот не может быть художником. Болезнь это или нет -- дело не в названии, но сознаться надо, что положение наше хуже губернаторского. Не знаю, что будет с нами через 10--20 лет, тогда, быть может, изменятся обстоятельства, но пока было бы опрометчиво ожидать от нас чего-нибудь действительно путного, независимо от того, талантливы мы или нет.
Пишем мы машинально, только подчиняясь тому давно заведенному порядку, по которому одни служат, другие торгуют, третьи пишут…
Вы и Григорович находите, что я умен. Да, я умен по крайней мере настолько, чтобы не скрывать от себя своей болезни и не лгать себе и не прикрывать своей пустоты чужими лоскутьями вроде идей 60-х годов
Недаром, недаром она с гусаром (*).
Ну-с, теперь об уме. Григорович думает, что ум может пересилить талант. Байрон был умен, как сто чертей, однако же талант его уцелел.
Если мне скажут, что Икс понес чепуху оттого, что ум у него пересилил талант, или наоборот, то я скажу: это значит, что у Икса не было ни ума, ни таланта.
*)Перефразировка эпиграммы
С отставным гусаром.»
Если на сцене неподвижно лежит электрик - значит его или хорошенько е. нуло током, либо его скоро уволят.
…
Но как бы он не лежал - давайте отталкиваться от того, что, если поза его гармонична, руки-ноги на месте, то есть в соответствии с тезисом, что все в человеке должно быть прекрасно, то какие тогда могут быть претензии.
Но даже если что-то не красиво - с нашей стороны тоже будет нехорошо оценивать ненужное присутствие электрика на сцене, исходя из антропоморфности или, чего хуже, оценки его морального облика. Ведь вполне вероятно, что среди спектакля вдруг потухнет какая-нибудь лампочка - что тогда? Тогда возникшая необходимость в ее замене повлечет необходимость в электрике. А как мы уже заметили - он уже на сцене.
Поэтому его присутствие там, следуя примеру
…У человека всё должно быть прекрасно: и мысли, и одежда, и женщина.
После лета должна быть зима, после молодости старость, за счастьем несчастье и наоборот; человек не может быть всю жизнь здоров и весел, его всегда ожидают потери, он не может уберечься от смерти, хотя бы был Александром Македонским, - и надо быть ко всему готовым и ко всему относиться как к неизбежно необходимому, как это ни грустно. Надо только по мере сил выполнить свой долг - и больше ничего