олег хотел про наутилус
под вечер ольге рассказать
но произнёс вдруг куннилингус
и оживился разговор
в условиях нехватки мужа
берём мужчинку послабей
и начинаем продуктивно
к сожительству его склонять
Про Шиллера и Мюллера.
Немецкая порнография невинна, как инструкция к шуруповёрту. «Вставьте шпиндель в посадочное гнездо и слегка надавите. Выполните пробное сверление». Ни порока, ни волнения. Зато сколько страсти в немецких артиклях! Женщина Лена плакала, уча их. Говорила что она приличная и с ней раньше так не поступали. Артикли, считает Лена, и есть настоящая немецкая порнография. А голые на видео - это их жизнь.
Между приступами отчаяния Лена придумала модель бизнеса. Очень просто, для домохозяек. Знание алгебры не требуется. Прибыль 100%, надёжность 100%, всё по сто %. Никаких побочных затрат, кроме позора на весь мир. Нужно снять хорошее жильё и сдавать немцам посуточно. Есть специальный сайт, на немецком. Там сидят Густавы и Фердинанды. В соответствии с народными традициями, пишут друг на друга отзывы. Пятнышко на чашке может стать кляксой в биографии.
Лена села регистрироваться. С утра, не тратя сил на макияж. В дырявой ночнушке, нечёсаная, зато со свежим мозгом. Закончить планировала к ужину, поскольку реалистка. Лена назвалась Гертрудой, уменьшила возраст, но пол указала честно. Сайт что-то заподозрил. Начался допрос. Сайт задавал хитрые вопросы: умеет ли Лена править колесницей, её любимые психические расстройства, куда уходит детство и что такое сингулярность. И потом вдруг, в лоб, какого она роста. Лена вкладывала во враньё всю душу. Сочинила трёх мужей и принадлежность к секте альбигойцев.
Сайт требовал доказать, что Лена - не робот. В ответ она показала грудь. Сайт предложил снять об этом видео. Регистрируемая сказала «дулю тебе» и спрятала грудь. Из электроники Лена доверяла только своему телефону, носила его в таких местах как задний карман и передний карман. Но, сама собой включилась камера. Лена поздоровалась, сказала что хочет кофе и передала привет разработчикам. В конце сказала «бе-бе-бе». Просматривать не стала. Всё равно никто не увидит. В конце она выложила фото квартиры, виды из окна и фото Джулии Робертс как своё. Управилась за шесть часов.
Вскоре Гельмуты и Фердинанды завалили Лену приветами. Задавали вопросы, присылали смайлики. Настоящие инетллигенты. Вообще, интернет прекрасное решение для риэлторов-интровертов. Раньше они просто умирали с голоду. Сейчас лишь проституция и грабёж требуют ещё личных встреч. Для остальных видов бизнеса не обязательно покидать пижаму.
Первыми арендовали квартиру Жан и Француа. Сломали диван, всё закапали свечами. Потом две недели жил Николай Иванович. Он разбил люстру и оставил вагон бутылок. За ним вселился бельгиец с чёрной женщиной. Лена поняла, мир полон лжи. Люди только притворяются немцами, а на деле сплошные Гертруды и Анжелины. А ведь всего сто лет назад по земле ходили стада немцев.
Наконец, прибыла фрау Хитлер из Дрездена. Поморщилась на ручку двери. Затребовала мусорное мини-ведро для ванной, дуршлаги трёх размеров, подставку для яиц, ручную кофемолку, две креманки и настольную лампу мощностью 500 люменов. Прощаясь, фрау Хитлер обещала не писать плохого отзыва. Потому что сама Лена ей нравится. Особенно то видео в ночнушке, зависть всего сайта. Это так мило, так по-немецки. Фрау Хитлер смеялась как ненормальная.
Лена не знала, что личные страницы доступны всем. Простоволосая, босая, бросилась она на сайт. Увидела себя в дырявой рубахе, нечёсаную, с сисей. Внизу десять тысяч лайков. В комментариях поножовщина. Женщины требуют забанить выскочку, мужчины видят в ней жертву безжалостного прогресса.
Так в список запретных бизнесов Лены (рабы, оружие) добавилась видеоиндустрия. Девушка удалила аккаунт, от квартиры отказалась. Доходы пустила на пирожнотерапию. Сейчас работает простым симпатичным бухгалтером. Ходит к бардам, терпит страшные песни. Люблю её как человека и вообще.
Что они за люди такие - женщины? Даже в обмороке и экстазе юлят и выкручиваются.
На вопрос: «Тебе хорошо?» - отвечают: «М-м, неплохо».
На изумление: «Так, тебе плохо?» - торопливо успокаивают: «Всё хорошо».
Иди и пойми, когда нашатырь совать, когда что.
То же самое и с «пожалуй».
- Хочешь выпить? - Пожалуй.
- Пожалуй, нет? - Пожалуй, да.
Чего они вечно боятся? Почему не сказать прямо и расставить точки?
Отчего вместо: «Хочу, давай!» - у них непременно: «Не знаю, возможно». К чему эта неопределённость.
И ещё это тягучее «э-э-э».
- Хочешь? - Э-э-э…
- Не хочешь? - Э-э-э…
- Воды или водки? - Э-э-э…
Какое тут «э-э-э»? - это вообще не из одной шкалы ценности. В вопросе: «пиво почки?» - больше общего.
Или это их дикое мычащее отрицание на вопрос: «Ты спала?». Что в этом предосудительного? Я же не спросил со сколькими.
А фраза: «Голодна ли ты?», запросто может их укокошить.
- Я?! С чего ты взял?!! - глаза навыкат, пена у рта. Обвинение в убийстве вызывает в них меньше экспрессии.
- Ну, а со мной? За компанию? - ёрзаешь ты.
Даже на пищу их надо уговаривать.
- Ну, разве что-нибудь лёгкое…
Будто ей кто хряка на вертеле предлагал.
А с вопросами о внешности так, вообще, боже упаси!
На безобидное: «Это твой натуральный цвет?», отреагирует, словно ты её спросил: «Зубы свои?!», при этом залез пальцами в рот и шатаешь.
Сходу надует обколотые губки, вскинет выщипанные бровки, тряхнёт силиконом и скажет, не моргнув подтянутым веком: «У меня всё натуральное!».
Вроде нам не однобоко. Да, скажи ты: «Хочу, давай!», а потом хоть протез отстёгивай - так нам ценна откровенность. А они не понимают.
- Конечно, читала… Конечно, люблю… Конечно, знаю…
И пишет это «конечно» - через «ша».
Да, если кость твоя тонка, а сама ты гибка, пиши хоть через «же». Через «же» мы, вообще, любые ошибки вам прощаем. Такая это буква!
Правило «жи» и «ши» знаешь? - всё - достаточно! При условии, что сказала: «Хочу, давай!». А с этим своим: «Не знаю, возможно» - иди, читай букварь, ищи правильные буквы.
И запомни, слово «искренность» всегда пишется с двумя большими, упругими «эн». И если у тебя есть такие, можешь писать с одной.
Успешнее всего морщины вокруг глаз маскирует огонек в глазах.
Али-Баба в горах нашёл пещеру, битком набиту златом, серебром,
Парчою, драгоценными каменьями, была ещё там амфора с вином.
Бедняк сказал: Устали ноги, болит спина, дрожит рука.
Зачем мне хлам? Вкусил лекарство, пошёл домой за бурдюком.
её совсем не саша звали
шоссе тут тоже не причём
и уж понятно что не сушку
но вспоминаю до сих пор
Ничто так не помогает избегать неприятностей по любому поводу, как вовремя заданный вопрос: «А нахрена, собственно?»
Баба Вера была атеисткой. Но больше всего на свете она боялась двух вещей: что Бог поторопится прибрать ее к себе и застанет врасплох в каком-нибудь непотребном виде, или что Он слишком затянет с этим делом, и она станет обузой для окружающих.
Поэтому к встрече с Ним баба Вера стала готовиться загодя. Перво-наперво, едва ей стукнуло семьдесят, она заказала себе гроб. Баба Вера была бабкой суровой и обстоятельной, и на молодых домочадцев в этом вопросе не полагалась:
- Сделаете фанерину какую-нибудь… Как я людям буду в глаза смотреть?
Отбирать доски для гроба баба Вера ездила на лесопилку лично, потому что старая гнедая кобыла Фанька слушалась только ее.
Гроб получился отменный. Баба Вера поставила его в сенях и со спокойной душой стала ждать встречи с Богом.
Поначалу это доставляло массу неудобств - и домашним, и самой бабе Вере. Ей приходилось постоянно бдить, чтобы ее последнее пристанище не поцарапали, не поломали, чтобы на него не ставили тяжелых предметов. Особенно ее огорчал сын, который имел обыкновение, обувая сапоги, садиться на крышку гроба. После того, как младший внук с приятелем, соорудив из швабры и старой занавески парус, отправились в бабушкином последнем пристанище на пиратский промысел, бабу Веру едва не хватил удар, и гроб лишь чудом избежал использования по прямому назначению.
Постепенно все привыкли к такому странному предмету в доме. Его задвинули в угол, где он меньше всего мешал бы, а гостям объясняли его присутствие старческими странностями бабушки.
А баба Вера продолжала готовиться к встрече с Ним.
Она перестала ковыряться на своих любимых грядках, считая, что негоже душе являться к Богу из тела, стоящего кверху задом.
Она подарила невестке все свои сокровища. Сокровищ было два - тоненькое золотое колечко с красным камнем и большая брошь с разноцветными стекляшками, которую она ни разу не надевала.
- На тот-то свет я их с собой не возьму, - объяснила баба Вера.
- Ой, мама, да бросьте вы! Еще на этом поносите! - отмахивалась невестка.
Баба Вера сердилась и поджимала губы. Ей не нравилось легкомыслие домочадцев в этом вопросе.
Все сбережения со сберкнижки она сняла, - а там образовалась немаленькая сумма, - и отдала сыну.
- В долг, - сурово сказала баба Вера, - Помру - рассчитаешься. На остальные - дом подними, а то скоро совсем в землю врастет.
Спустя несколько лет, проводя плановый осмотр своего гроба, баба Вера обнаружила, что он почти насквозь проеден жучками-древоточцами.
- Ах ты ж, паскуда! - горевала баба Вера, и неизвестно, к кому это восклицание относилось - собственно к жучку, или к столяру Сергеичу, который не потрудился хоть как-то защитить гробовые доски от вредителей. Но с Сергеича спросить было уже нельзя, так как он умер годом раньше, а к жучку предъявлять претензии было бессмысленно.
Поеденный жучками гроб был отправлен в печку, а баба Вера поехала в райцентр за новым.
- Хороший? Крепкий? Долго прослужит? - спрашивала она, озабоченно хлопая по полированным крышкам выставочных образцов, - Не, лак не надо - потрескается.
- А вы что, жить в нем собираетесь? - недоумевал продавец ритуального агентства.
- Жить - не жить, а перед людьми позориться неохота.
Отличный, крепкий гроб темного дерева продержался в сенях совсем недолго. Его залило дождем через прохудившуюся крышу, и прежде, чем сын бабы Веры успел залатать прореху, доски перекорежило, и крышка стала плохо прилегать. Подпорченные доски пошли на ремонт курятника - бабе Вере жалко было сжигать в печке такое красивое дерево.
В последующие годы баба Вера стала постоянным клиентом ритуального агентства в райцентре. Ее там знали в лицо.
- У вас кто-то умер? - спрашивали участливо, - Или вы опять для себя?
Новым сотрудникам ветераны ритуального дела объясняли, что это всего лишь милая, совсем немного чокнутая старушка, которая коллекционирует гробы.
Баба Вера насмерть разругалась с соседями напротив. Они заняли для своего деда то место на кладбище, которое она присмотрела для себя. Помирились, впрочем, быстро.
- Ай, не откапывать же его теперь, - согласилась баба Вера и предупредила своих, что если они похоронят ее на той половине, где высокие клены, она их с того света проклянет.
- Там же тень, - объясняла она, - цветы на могиле расти не будут. И корни у них - во какие!
С последним гробом бабе Вере повезло. Он простоял в сенях пять лет целым и невредимым. Когда его хозяйке стукнуло девяносто, она сказала домочадцам за ужином:
- Мне пора.
После этого баба Вера пошла в сени, выкинула из гроба сложенные там рыболовные сети и вытащила его из угла.
Потом вернулась в комнату, повязала голову белым платком, улеглась на кровать и сообщила родным:
- Все, завтра я не встану. За мной придут.
- Ну-ну, - сказал сын.
- Ой, мама, - беспечно махнула рукой невестка.
И баба Вера осталась наедине со своими мыслями. Мысли почему-то были вовсе не подобающие случаю. Соседка Люська так и не вернула пятьдесят рублей, одолженные два месяца назад «до завтра». А невестку она забыла об этом предупредить.
Баба Вера успела передумать и про Люську, и про то, что баньку давно не мешало бы подправить, и про то, что без нее сын наверняка покрасит забор той красно-коричневой краской, которая ей так не нравилась, и про многое другое. А за ней все не приходили. Среди ночи она проголодалась. Поворочалась с боку на бок и решила:
- Не помирать же на пустой желудок, - прошлепала к холодильнику, нашла в нем оставшиеся от ужина котлеты и съела две штуки. Там же стояла и бутылка водки, припасенная на поминки. «Они-то себе еще купят, - подумала баба Вера, - А мне небось Там не нальют». Она открыла бутылку, нашарила на полке стопку, налила себе пятьдесят грамм и выпила. «Теперь-то уж усну, наверное»…
Проснулась баба Вера в раю. Светило солнце, приглушенное белыми шторками. За шторками качались силуэты мальв. Где-то беззаботно кудахтали райские птицы. Прямо перед бабой Верой находились райские врата, на них висели ситцевые занавески в синюю клетку. За вратами слышались шаги ангелов. Бабе Вере показалось, что ангелы обуты в кирзовые сапоги. Она задумалась было над этим фактом, но тут раздался страшный грохот, потянуло скипидаром и хриплый ангельский голос смачно выругался. В ту же секунду в комнату ввалился ангел, сильно напоминающий небритой рожей бабВериного сына, но только почему-то зеленый. Баба Вера немного удивилась - в ее представлении зелеными бывали только черти.
- Слышь, мать, - загремел зеленый ангел, - Ты уж или помирай давай, или дрова свои убери с дороги. Чуть шею себе не свернул.
Тут только баба Вера поняла, где она видела раньше и эти белые шторки с силуэтами мальв, и эту небритую физиономию. Но огорчиться, что за ней так и не пришли, она не успела, потому что сильно озаботилась судьбой «дров», о которых упомянул сын.
Гроб стоял там, где она его оставила, но был весь залит зеленой краской.
- Вот, - сказал сын, - ты его сюда выставила, я и споткнулся…
- Вам какой? Как в прошлый раз, или что-нибудь новенькое? - спросили в ритуальном агентстве.
В ожидании, когда за ней придут, баба Вера пролежала на кровати неделю. Она смотрела в потолок, молчала и старалась думать о благолепном. На восьмой день от долгого лежания у нее с непривычки заболели бока. Баба Вера неторопливо встала, натянула костюм, загодя заготовленный на похороны, и выбралась во двор. Там она уселась на лавочке, сложила руки на животе и снова попыталась настроиться на благостную волну. Помешали соседские куры, забравшиеся в палисадник. Пока баба Вера швыряла в них палкой, пока гнала, громко топая ногами, пока объяснялась с их хозяйкой, благостный настрой как-то сам собой прошел.
- Ладно, может быть, завтра получится, - подумала баба Вера.
В ожидании покоя и благодати она просидела на лавочке во дворе еще несколько дней. Потом подумала:
- А чего ж я просто так сижу-то? Пойти, что ль, огород поглядеть. Небось все сорняками заросло… Когда им за этим следить?!
Конечно, Бог все-таки прибрал к себе бабу Веру, - очень умело и деликатно, - но потом. Совсем потом, после того, как у нее в сенях один за другим сгнили еще два гроба.
С возрастом ты постоянно улыбаешься лишь от злости и в конец каждого дня, ты чувствуешь в души лишь уныние и при широкой улыбке на лице, в этот момент текут слезы.
бывает всё-таки приятно
увидеть бывшего в сети
узнать как он теперь несчастен
себя счастливой показать
Когда тебе вдруг станет скучно,
Ты знаешь, где меня найти.
Дождливым днём мы станем лучшим,
С грозой и солнцем впереди.
Худею… Третий час… Правая нога роет паркет.
- Пр-р! - осаждаю.
Упрямится.
- Мне б подразмяться, застоялась, затеклась.
Шлёпаю по ляжке.
- Пр-р, скаженная! Договаривались де, разгрузочный - никаких выгулов.
- Так мы ж только туда и назад! К кухне не шагу. Правда ведь? - толкает левую.
- Конечно! - вытягивается та. - То есть, разумеется.
- Ну, если так… но только по салону, не дальше!
- Ага! - сговорчиво кивают колени, и пружинно разгибаясь, начинают гарцевать.
- Пр-р, окаянные! Осади!.. Да, что ж такое-то? Кому говорю, осади?!
Но те на дыбы и галопом к кухне. Шлёп, шлёп по ступенькам…
- Стоять! - заваливаюсь. - Стоять, сказал! - и за перила рукой. А та, как взвизгнет:
- Произвол! Не позволю!
И бац - парализованная от плеча.
Опрокинулся я. Грохнулся. А ретивые всё несут, волокут позвонками по ступеням…
На равнину кафельную вырвались, и гой-да к холодильнику.
- Вороти! - извиваюсь. - Да вороти же!
Но они уже в холодную дверцу копытами.
- Рученьки, миленькие - шепчу, - не дайте сгинуть! Выгребайте! Вытаскивайте!..
А те и пальцем не шевелят. Ладонями кверху - бултых, будто рыбины дохлые.
И нос уж тут как тут. Ноздрями пляшет. Дух чесночный втягивает.
- Ну-ка, чего тут у нас? - лупятся глазки.
- Да, бросьте, - говорю, - эка невидаль. Подумаешь, - колбаска, да соляночка…
- Колбаска?! - немееет язык. - Соляночка?!
А слюна всё прибывает, прибывает.
- Разгрузочный ведь, сволочи! - всхлипываю.
Но кто меня слушает?
Зубы уже дверную резину жуют. Язык буравчиком втискивается.
- Му-м-ма-мля-му! - упираюсь. Но тут шея голову раскачала, да как лбом в ножную педаль - хрясь!
Распахнулся агрегат дьявольский, захихикал. Из разверзнутого чрева солянкой потянуло - аж глаза из орбит.
- Ну-ка, ну-ка! - лезут. - Поднимите нас повыше!
Услужливое туловище по полкам вьюном, и «хрум!» - зубами в колбасу…
- Тьфу! - сплёвываю, - тьфу!, но лишь сглатываю.
- Это ж холестерин! Закупорка!
А глотка уже булькает. Кишечник безумствует. Желудок, гад: «Вира помалу!» - вопит.
- Мозг! - кричу. - Это же яд! Образумь, ты же умный!
- Я-то - да, - соглашается, - но голодный.
И вдруг повелительно так: «А ну-ка яду мне!».
И такая тут загрузка началась.
Почаще улыбайся незнакомцам. Может, обломится чего. А знакомым улыбаться лишний раз незачем. Они только что-то неладное заподозрят.
Срочно необходимо найти цели, которые можно преследовать, не вставая с дивана))