Безумства празднества - источник повышения творческих возможностей.
Стишки ваяя в творческом угаре,
Себя я контролирую, бесспорно,
Иначе б я писал в стационаре,
А так я их пишу амбулаторно.
Сварил я рисовую кашку,
Чтоб наварить свою какашку.
Кашку поел эту, и право:
На всё насрать мне
Есть чем стало!..
Умный человек знает, что читать книги не нужно. Книжки нужно писать. Правда, до этого придётся пролистать много томов.
Писатель не всемогущий джин, а всего лишь раб лампы: мало того, что он вынужден постоянно приспосабливаться к форме, так еще и выполнять ожидания читателей.
Эстетика как основа искусства, ушла на дальний план. На первом же плане стоит абстрактная, бессознательная философия художников. Творческие люди создают свои творения не для людей, а для себя. Именно поэтому происходит разрыв между восприятиями художника и зрителя. Люди посещающие современные выставки, не могут понять, что хотел сказать автор, многие пишут свои унизительные записки с объяснениями, о том, что из себя представляет данная работа. Например: обыватель смотрит на работу, читая записку с аннотацией, и говорит: «ааа, так это цветок?» (встала в странную позу, чтобы увидеть цветок, и вторая повторяет за ней Только при этой позе они видят цветок). Отвечая ей: «да, я бы никогда в жизни не догадалась». И обиженный автор работы говорит им: «да вы ничего не понимаете в искусстве, я гений». И горько плачет. Даже множество профессиональных искусствоведов до конца не понимают многих художников, они лишь строят, какие-то личные предположения. И не все художники порой понимают, что они создали. Обыватель спрашивает у художника: «а что здесь изображено». Автор отвечает: «Не знаю, прикольно да».
…, господа буржуазные индивидуалисты, мы должны сказать вам, что ваши речи об абсолютной свободе одно лицемерие. В обществе, основанном на власти денег, в обществе, где нищенствуют массы трудящихся и тунеядствуют горстки богачей, не может быть «свободы» реальной и действительной. Свободны ли вы от вашего буржуазного издателя, господин писатель? от вашей буржуазной публики, которая требует от вас порнографии в романах и картинах, проституции в виде «дополнения» к «святому» сценическому искусству? Ведь эта абсолютная свобода есть буржуазная или анархическая фраза (ибо, как миросозерцание, анархизм есть вывернутая наизнанку буржуазность). Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Свобода буржуазного писателя, художника, актрисы есть лишь замаскированная (или лицемерно маскируемая) зависимость от денежного мешка, от подкупа, от содержания.
У всех Пегасы, как Пегасы, А моему. лишь бы поржать.
Мне кажется, мама, писателя начинают ценить только тогда, когда он уже умер. Вдруг все резко вспоминают, каким он был прекрасным человеком! Как талантливо излагал свои мысли! Как заглядывал людям прямо в душу! Но вот только пока писатель еще жив, никому он не нужен. Никто и не замечает даже, что он живой, что он трудится для читателя, ждет ответа, отклика…
- Понимаешь, какая штука, - Зоя нервно теребила нотную тетрадку и прятала глаза от Ивана. Он пытался поймать ее взгляд, заглянуть в душу, но никак не удавалось. - Понимаешь, у нас такая огромная страна. Бескрайняя! И здесь, чтобы пробиться в люди, нужно кроме таланта еще столько всего. Так много! Я могу как угодно долго заниматься и даже получать пятерки за пение и за сольфеджио, и по специальности тоже. Я вообще-то хорошо играю на фортепиано, даже очень хорошо! Но чтобы чего-то добиться, нужны связи, или деньги, или наглость, или и то, и другое, и третье тоже. А у меня нет этого. Нету и всё тут, и ничего не поделаешь с этим. У меня есть только моё пианино, мои пятерки, мое умение играть. Но таких девочек, которые умеют хорошо играть на пианино, в нашей стране тысячи. И на большой сцене будут выступать только те, у кого есть деньги и связи. Ну и еще те, у кого есть достаточно наглости и упорства. Понимаешь? Деньги, связи и упорство решают всё. А талант - это не достаточное условие. Если подумать, даже не необходимое. Так ради чего тогда учиться, заниматься, тратить свое время? Ничего у меня всё равно не получится. Понимаешь? Ничего…
Она всё сильнее теребила тетрадку, движения становились всё более резкими, голос срывался. В конце концов из-под очков закапали слезы. Зоя раздраженно стирала их с лица, но они капали снова и снова. Она зашмыгала носом, отвернулась от Ивана, укуталась в свой бежевый плащик и поджала коленки. Совсем маленькая еще, беззащитная. Сколько ей? Четырнадать? Шестнадцать? Русая коса, очки на носу, синее форменное платье под бежевым плащом. Из кармана торчит кремовый берет, а в руках - нотная тетрадка и футляр для очков. Тоненькая вся, как веточка. Потерянная какая-то, словно без стержня внутри.
Иван нашел ее возле моста. Поймал буквально в последний момент. Она чуть не сорвалась вниз. Говорит, случайно. Да, знаем мы такие случайности, проходили тысячу раз.
У Ивана был сегодня трудный день. Поймал прыгуна во Владивостоке. Разбудил спящую красавицу в Минске. Вовремя схватил за руку любительницу таблеток в Москве. Теперь вот эта шмыгающая носом мышка на мосту Петра Великого в Питере. А он уже так устал, ему бы сейчас покоя и тишины, хотя бы пару дней… Крылья болят от долгих перелетов, голова гудит. И ужасно хочется спать…
- А если б у тебя много денег было, чего бы ты стала добиваться?
Зоя повернулась к нему и удивленно посмотрела:
- А откуда бы они взялись, деньги эти?
- Да без разницы, откуда. Вот упали бы, с неба. Что бы ты делать с ними стала? Как бы стала пробиваться к большой сцене?
Она захлопала глазами. «Ресницы у нее какие длинные, красивые. Очки не идут ей совсем, делают миловидную мордашку какой-то слишком строгой. И уставшей.»
- Наверное, продюсера нашла какого-нибудь… Или, может, наняла бы учителей, чтобы еще лучше научиться играть.
- Но ты же и так играешь хорошо. И учителя в твоей музыкальной школе хорошие. Зачем тебе другие?
- Ну… я не знаю…
Она растерянно смотрела на него, и ему наконец удалось заглянуть ей в глаза. Хм, надо же. Сорвалась она и правда случайно. Вот только не понятно, зачем за перила вылезла? Любительница острых ощущений? Не похоже. Что за протест такой вдруг из нее прорвался и потащил ее бродить где не надо?
- Зоя…
- М?
- А ты вообще музыку любишь?
- В каком смысле?
- Да в самом что ни на есть прямом. Любишь ли ты играть на пианино? Нравится ли тебе?
- Ну… Я играю с детства, лет с пяти, у меня хорошо получается, и…
- Да я не про это спрашиваю. Уверен, что получается у тебя отлично. А удовольствие тебе это доставляет?
- Удовольствие?
- Ну да, да! Вот ты садишься за пианино, открываешь крышку - и что чувствуешь?
Зоя снова растерянно захлопала глазами. «Нет, ну надо же, какие ресницы! Дурацкие очки, скрывают такие красивые глаза…»
- Я чувствую… Чувствую, что надо сыграть хорошо.
- Это мысль, Зоя, а я тебя про чувство спрашиваю. Что ты ощущаешь? Покой, радость, волнение?
- Н-нет… Я просто… сосредотачиваюсь и играю. И всё.
- И тебе нравится то, что ты играешь? Тебе радостно от этого?
- Ну… Если учитель говорит, что я сыграла хорошо, то я довольна.
- А когда нет рядом учителя, когда ты играешь дома?
- Дома мама слушает, как я играю. И говорит, хорошо я сыграла или плохо.
- Ну, а если мамы нет дома? Предположим, мама ушла в магазин, а ты села играть.
Зоя вдруг заулыбалась и замотала головой.
- Когда мамы нет дома, я никогда не играю.
- Вот как… Любопытно. А что ты делаешь?
- Я рисую…
Как она это сказала… Губы изогнулись в непроизвольной улыбке. Такая светлая, чистая, удивительная улыбка. Щеки раскраснелись, как будто она говорила о чем-то стыдном.
- А что ты рисуешь, Зоя?
- Да всякое… Хочешь посмотреть?
- Спрашиваешь! Конечно, хочу!
Она утерла слезы и опять заулыбалась, торопливо развернула тетрадку, открыла ее с обратной стороны. И тут уже удивленно заморгал Иван: весь последний лист был изрисован крошечными узорами. Райские птицы, кошки, слоны, цветы и деревья, морские волны и солнечные лучи - всё переплеталось между собой в причудливой мандале, раскрашенной всеми цветами радуги.
- Это очень красиво…
Он действительно не мог оторвать от рисунка взгляд.
- Чем ты рисуешь?
- У меня есть набор цветных шариковых ручек. Мама купила мне, для школы, чтобы можно было выделять цветом названия параграфов в конспектах, ну и чертить всякие таблицы, схемы…
Зоя как будто извинялась за то, что у неё есть этот набор ручек.
- А ты еще что-то рисуешь, кроме мандал?
- Кроме чего?
- Вот такой рисунок в круге называется мандалой, ты не знала?
- Нет… Я просто рисую всё, что придет в голову, пока…
- Пока что?
- Ну… пока никто не видит…
- Ты скрываешь от всех, что умеешь рисовать?
- Маме не понравится это. Она скажет, что я трачу на ерунду то время, которое предназначено для занятий музыкой.
- Ты уверена в этом? Может, она скажет что-то совсем другое?
Зоя вздохнула.
- Я когда-то хотела заниматься танцами… Но мама сказала, что это мешает моей успеваемости в музыкальной школе. И я перестала ходить в студию. Думаю, с рисованием будет то же самое. Мне не хотелось бы, чтобы она отобрала у меня мои рисунки и ручки.
Она поспешно закрыла тетрадь и прижала ее к себе. «А девочка-то талантливая, - подумал Иван. - Вот только талант ее вовсе не в игре на фортепиано. Хотя и тут она многого достигла. Но ее истинное призвание - рисование. Это же очевидно. Вот что ей нравится!».
- Зоя, а что если бы у тебя было много-много денег и много-много цветных ручек, сколько угодно, целый огромный ящик ручек и самая лучшая на свете бумага. Что бы ты тогда сделала?
- О… Я бы много чего сделала…
Зоя совсем раскраснелась, словно загорелась изнутри. Она пару раз поправила сползающие с носа очки, а потом и вовсе сняла их, чтобы не мешали. Большие распахнутые глаза как будто стали еще больше и ярче.
- Ну я бы сделала свой журнал. Знаешь, там можно было бы писать о музыке, о жизни, обо всем на свете! И обязательно каждую статью оформила бы картинками. А еще там были бы раскраски. И для детей, и для взрослых. Еще я бы занималась благотворительностью. Я бы давала концерты в детских домах. И рисовала бы с детьми. Учила бы их раскрашивать картинки. Еще я бы нарисовала иллюстрации ко всем своим любимым сказкам. Бабушка читала мне в детстве много сказок, но картинок в книжке не было. И мне так хотелось нарисовать каждую-каждую сказку! Если бы у меня было много времени, я бы обязательно это сделала. И еще нарисовала бы иллюстрации к книжке, которую подарил мне недавно друг. Она о любви, о жизни…
- Зоя…
- М?
- Хочешь, мы прямо сейчас пойдем вон в тот канцелярский магазин, и я куплю тебе ящик цветных шариковых ручек и пачку самой лучшей бумаги?
Она вдруг замолчала, отвернулась, снова нацепила очки. Вздохнула.
- Нет, не нужно. Как я объясню это маме? И потом мне домой уже пора. Я задержалась, она будет ругаться.
- Я провожу тебя.
- Нет, спасибо, я добегу сама.
- Нет уж, я провожу. И прослежу, чтобы ты шла по тротуару.
- Мама не любит, когда я прихожу не одна.
- Ладно, хорошо. Иди.
- Спасибо, что не дал мне упасть.
- Не за что.
Зоя смущенно улыбнулась и побежала к дому. Иван незаметно шел за девочкой, не упуская ее из виду. Боялся, что она в задумчивости полезет через дорогу на красный или просто упадет где-нибудь. Но она добежала благополучно, поднялась на третий этаж, скинула ботинки в прихожей. Похоже, мама даже не заметила того, что дочь пришла на полчаса позже обычного.
Иван долго сидел на детской карусельке в соседнем парке. Смотрел, как закат опускается на город, как зажигаются огни в окнах. Потом окошки стали гаснуть, а на небе зажглись звезды. Санкт-Петербург погружался в сон. Наступало время, когда можно что-то изменить, достучаться до тех, кто не способен услышать голос судьбы в бодрствующем состоянии. Когда можно немножко помочь тем, кто плохо слышит и себя самого, и других.
Сначала Иван зашел в Зоин сон. Она спала крепко и с улыбкой на губах. Ей снилась картинная галерея, в которой были выставлены ее работы. Красивейшие мандалы, портреты разных людей, абстрактные изображения. «Надо же, какая у нее, оказывается, богатая фантазия!»
Потом Иван зашел посмотреть, что же снится Зоиной маме. Оказалось, ничего. Она, похоже, много работает и сильно устает. Видимо, она растит дочку одна, - в комнате, кроме нее, никого нет. Что ж… Пора показать ей кое-что красивое…
Иван аккуратно взял отрывок Зоиного сна со всеми картинами из галереи и перенес их в сон Зоиной мамы. Картины медленно поплыли перед ее глазами, поражая воображение буйством красок, точностью линий, красотой композиции. Сначала мама испуганно замерла, а потом великолепное зрелище захватило ее полностью. Она ходила от одной картины к другой, восхищенно рассматривала каждую деталь.
- Какая красота! - проговорила она во сне.
- Эти картины нарисованы очень талантливой художницей, и ее судьба зависит от вас, - сказал ей Иван. Больше ничего он сделать не мог. Здесь заканчивались его силы - он сегодня и так много работал, совсем выдохся. Он сделал всё, что смог.
Ах нет, еще не всё… Он тихонько перевернул Зоину тетрадь, которая лежала на кухне рядом с чашкой недопитого чая. И открыл на последней странице - там, где красовались птицы и цветы, слоны и кошки.
Утром Зоина мама проснулась отдохнувшей и в прекрасном расположении духа. Из кухни доносился аромат любимого кофе: кофемолка включилась автоматически. Женщина сладко потянулась и уселась в любимое кресло у окна. И тут ей на глаза попалась Зоина тетрадка.
- Что это?
Она удивленно перелистывала странички и рассматривала кошек и птиц, деревья и волны…
- Словно из моего сна. Боже мой, какая красота!
- Это просто я рисую, когда есть свободная минутка…
Зоя стояла на пороге кухни, в смешных тапочках на босу ногу и в клетчатой пижаме.
- Это ты нарисовала? - мама от восхищения забыла, как дышать.
- Да…
Зоя боялась, что мама сейчас будет говорить, что нельзя тратить время на такую ерунду. И что нужно усерднее заниматься музыкой. Но мама вдруг спросила:
- А чем это нарисовано?
- Это. ну, те ручки, помнишь? Ты мне купила, для конспектов…
- Ручки?
- Да, шариковые ручки…
Зоя сжалась в комочек. Вдруг сейчас мама заберет весь набор и скажет, что рисование отвлекает от музыки?
Но мама сказала:
- Собирайся, пей чай. Мы сейчас же идем в магазин покупать тебе целый ящик шариковых ручек. А еще кисточки, краски и целую кучу альбомов для рисования. И по дороге зайдем в оптику, вчера я видела там новые контактные линзы, их можно носить даже детям. А то иначе во время уроков рисования очки будут сползать на нос, это ужасно не удобно.
И тут на лице Зои появился легкий румянец и удивительная, самая красивая в мире улыбка.
Кто в роскоши живёт, а кто в жилье убогом -
Все ищут свой язык для разговора с Богом.
Готов ответить Он любому, кто услышит,
И с каждым говорить - то громко, то потише.
К одним придёт во сне, к другим прольётся песней,
А к третьим между строк в рассказе интересном.
Кто шепчет текст молитв, кто тишине внимает,
А Он любой язык прекрасно понимает.
Лишь сделай выбор свой и будь открытым: слушай!
И пусть спокойный свет согреет ум и душу.
Рисунок или сон, молитва или крик -
Ответ всегда придёт: лишь выбери язык.
Враг творчества - спокойная душа…
***
Податлива, мягка, красива,
Попавши в руки мастера она…
И превращается на круге в диво
Под действием на мастера вина…
Чем больше пьёт, тем больше восхищения
Своим творением из глины и фантазий.
И вот уснул. Проснулся в удивлении,
Увидев налеплЁнных безобразий.
К тому же, за то время, что он спал,
На глину солнышко вовсю смотрело
И мастер откровенно прозевал
Момент распада слепленного тела.
Проснулся, а творения уж нет.
Одни лишь ноги, руки, сиси… Что творится?!?
Смотря на этот, с глины, винегрет
Любой нашёл бы повод… похмелиться!
***
Мораль приходит время огласить:
Какой бы глина не была прекрасной,
Коль начал пить, не надо нам лепить -
Допей и спи, не мни ничё напрасно! ;)
Успех, подобен геморрою, чем больше сидишь за трудами, тем быстрее приходит.
Творчество творит,
Оно же разрушает.
Кто что натворит,
Он сам ещё не знает.