Нельзя вмешиваться в судьбу другого человека. Не надо «причинять добро». Причинение добра карается. Жалость - нарушение Воли Бога. Дайте человеку понять, помогите ему понять - почему это с ним случилось. Не надо ему помогать, решая за него его трудности. Он переживет. Человеку никогда не дается больше, чем он способен пережить.
Победа над собой, является самой большой победой и когда тебе это удаётся, ты невольно начинаешь самого себя уважать, это и делает тебя полководцем над собственной судьбой…
Победив обстоятельства, ты станешь полководцем собственной судьбы !
Мне нравятся все: в костюме быть… в толстом ли свитере…
Давно мечтаю пожить в Подмосковье и Питере
Встречаться с людьми, с которыми видеться хочется
И начисто вычеркнуть с жизни свое одиночество
Мне нравится музыка, чтобы мурашки по телу
Холодный расчет и виски бокал запотелый
И мчаться по трассам ночным со скоростью света
Чтоб ветер в ушах и дивные наши рассветы
Мне нравится все: падения, взлеты, тревоги
В кровь губы разбитые и косячок на дорогу
Любовь все сжигающая на пути будто пламя
Что рушит судьбу и даже характеры плавит
Мне нравится жить рискуя, куражась, потея
И чтоб не случилось, приятны любые затеи
А если обрыв вдруг- стремительно в небо взлетая
Признаться всем честно, что жизни до дна я не знаю.
ФАТАЛЬНЫЙ АВИАРЕЙС
После Первой мировой войны побежденная Германия возрождала авиацию. В 1919 году в Кенигсберге открылся аэродром Девау, в 1921-м - образовалось Русско-Германское общество воздушных сообщений «Дерулюфт», а уже через год стартовала международная авиалиния Москва-Кенигсберг. Первыми из тогдашних знаменитостей в наш город прилетели любители экстрима - Сергей Есенин и Айседора Дункан.
Танец над бездной
Они были обречены на любовь - прославленная американская танцовщица и народный поэт, пастушок Лель из Рязанской губернии. Айседора Дункан создала свою школу: возродила античный танец, преподав его публике в стиле модерн как «танец будущего». Но дама терпела крах в личной жизни. Беда одна не приходит: погибли маленькие сын и дочь, умер новорожденный ребенок. Ее мучили «гробовые» видения, и надо было заново учиться жить…
Мисс Дункан «заразилась» русской революцией и была приглашена в Москву для создания Школы танцев для одаренных детей. Она верила в «идеальное царство коммунизма», а символом ее искусства стала раскрепощенная женщина. Айседора танцевала босиком, в полупрозрачном хитоне, без лифа и трико. Это было ново, пикантно, и Большой театр просто взрывался овациями.
Заморскую диву пригласили на вечеринку. На Большой Садовой в доме 10 - том самом, где обитала нечистая сила в романе Булгакова «Мастер и Маргарита», отмечали день рождения Есенина…
В юности Сережину белокурую голову закружила революция, Лель мужал, а девы, жены и вдовицы сыпались в его лукошко, как спелые ягоды. Слегка бравируя своей «народностью», он покорил Москву, и светские львицы, графини и княгини отбивали друг у друга нового кумира. К 26 годам поэт трижды стал отцом и зачастую пропадал в кабаках. Не стала исключением и 44-летняя Айседора, которая, увидев его, просто потеряла голову.
…В тот вечер гостья под музыку «Интернационала» исполнила свой коронный танец с куском огненного шифона. «Богиня!», - прошептал Есенин и упал на колени. Она не говорила по-русски, а он знал по-английски только «сода-виски», но, как Иван-царевич, любил ловить таких жар-птиц! И они оба без оглядки бросились в любовный омут.
Советская элита делала «товарищу Дункан» дорогие подношения. Обнищалой Москве мозолила глаза роскошь «Дуньки-коммунистки»: особняк, слуги, шикарные авто. В ее доме обитала богема, а Есенин в хмельном угаре посылал «босоножку» ко всем чертям, швырял в нее сапогами и убегал из дому, чтобы назавтра плакать, уткнувшись ей в колени. Айседора все терпела и прощала. Однажды она надела кепи и пиджак Есенина и станцевала с розовым шарфом, как с «партнером», извивавшимся в ее руках. Затем грациозно сломала ему хребет, сдавила горло и «труп» распластала на ковре. А на сцене стала выступать под «Похоронный марш» Шопена. Поговаривали, что дело тут нечисто. Двое, как скованные одной цепью, тянули друг друга в пропасть. От этой пары веяло неотвратимостью катастрофы.
Точка невозврата
Дункан собиралась на гастроли за границу и брала с собой Есенина. Они зарегистрировались в загсе - для американской «полиции нравов», а свадебное путешествие решили совершить «по воздуху».
Утром 10 мая 1922 года на аэродроме имени Троцкого новобрачные сели в 6-местный аэроплан «фоккер». Есенин летел впервые и сильно волновался. Сердце теснили мрачные предчувствия, что этот полет станет началом конца для них обоих. Аэроплан держал курс на Кенигсберг, совершив посадки в Смоленске и Ковно. В 20−00 «фоккер» приземлился в Девау, о чем тогда и сообщил журнал «Театральная Москва».
Кенигсберг ликовал, встречая «икаров» советских и международных авиалиний, - море цветов, успех, шумиха, большая пресса! Накануне, 3 мая, первый регулярный рейс выполнил русский летчик Иван Воедило, и спецполеты стали совершаться дважды в неделю. А вояж Есенина и Айседоры Дункан был первым частным рейсом.
Кенигсберг в 20-е годы стал неким символом советско-германского сотрудничества в разных областях - отношений непростых, но тесных. Столица Восточной Пруссии «первому российскому поэту» распахнула дверь в Европу. Следующим пунктом был Берлин.
Во Франции, Италии, Бельгии и США Айседора выводит в свет своего гениального «Серьожу».
У него манеры денди, он часто меняет костюмы, пользуется духами, сильно пудрится, чтобы скрыть красноту лица, и завивает поседевшие волосы. Газета «Нью-Йорк Уорлд» писала: «Вошел муж мадам Дункан. Он выглядит мальчишкой, который был бы отличным полузащитником в любой футбольной команде…» Есенин чувствует себя ущемленным - он здесь только муж божественной Айседоры и «дурно пахнущий азиат». Его стихов никто не знает, а он не понимает западной жизни, цепенеет, задирает официоз и впадает в запои. «Пусть мы нищие, - пишет он из Америки, - пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа…». Это был надлом, после которого Есенин уже не смог оправиться…
В Париже «экстравагантного поэта» нашли висящим на люстре и успели спасти. Но алкоголь пробуждал в нем демонов. Он обворовал жену, сжег фотографии ее детей, пустился во все тяжкие и, подобно дикарю, крушил в отеле зеркала. Его с трудом усмирила полиция, а парижский доктор поставил диагноз: эпилепсия. Горемычная Айседора перевела мужа в психиатрическую больницу.
Сбывшийся прогноз
По Европе и Америке Есенин проехал, будто слепой, ничего не желая знать и видеть. На обратном пути из Кенигсберга, на первой российской станции он целовал землю и от радости перебил все окна в вагоне поезда. А вернувшись в Москву, уже не считал себя мужем Дункан - ушел, ничего не взяв. Отныне единственная любовь Есенина - его «черный человек». В стихах он заигрывает со смертью. И в четвертый раз становится отцом - влюбленная в него переводчица Надежда Вольпин родила сына. Сергей напился, по обыкновению устроил дебош и даже рвал и разбрасывал червонцы. Домой его отвезли без сознания, изо рта шла пена.
Айседоре от отчаяния не хотелось жить. Осенью 1924 года она улетела в Париж. Дива больше не завораживала зрителей и говорила: «Я вишу на конце веревки». Тем временем Есенина женит на себе внучка Льва Толстого Софья - чтобы «спасти». Но спасения нет. Он успеет написать гениальную поэму «Анна Снегина» - о времени и о себе. Начиналось все как пастораль: «страна березового ситца», свирель, овечки, Богородица. Зеленое Евангелие рощ и лугов… До поэта с опозданием доходит, куда несется «коммуной вздыбленная Русь».
К концу 1925 года решение «уйти» стало у Есенина маниакальным. Он ложился под поезд и выбрасывался из окна, от него прятали бритвы, а он резал вены куском стекла и пытался заколоть себя кухонным ножом. Софья устроила мужа в клинику профессора Ганнушкина.
Но больной сбежал в Ленинград, в номер «Англетера», где когда-то проживал с Айседорой.
28 декабря 30-летнего поэта нашли висящим на трубе парового отопления. «В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей», - строки его предсмертного стихотворения, написанного кровью. Накануне он жаловался, что в номере нет чернил.
«Помяни, чёртушко, Есенина кутьей из углей да омылков банных…», - напишет Николай Клюев в «Плаче о Есенине».
Его оплакивали многие, а Айседора, потеряв свою великую и трагическую любовь, искала смерти. В Ницце она едва не утопилась в море, но ее спасли. Для чего? Она вдруг поняла и оформила советское гражданство, чтобы остаток жизни провести в Москве и писать мемуары о Есенине. Еще и еще раз - материализовать, воскресить, удержать! Была начата первая страница воспоминаний…
14 сентября 1927 года, перед отъездом в Москву, госпожа Дункан села в машину, обмотав вокруг шеи свой любимый красный шарф, и крикнула: «Прощайте, друзья! Я иду к славе!» Автомобиль рванул с места, шарф одним концом попал в ось колеса и, резко затянувшись, сломал ей шею. Шарф пришлось разрезать, а толпа растерзала его на куски в жажде заполучить на счастье «веревку повешенного». В день похорон на одном из траурных венков была надпись: «От сердца России, оплакивающей Айседору».
Созданная Дункан Школа танцев для одаренных детей действовала в СССР до 1949 года. Общество «Дерулюфт», давшее начало истории советской гражданской авиации, распалось в 1937 году, а через девять лет не стало и Восточной Пруссии.
Прежде чем запрыгнуть на ходу в ПОЕЗД-СУДЬБУ, сначала
подумай, а В ТУ ЛИ СТОРОНУ, куда тебе надо, он едет.
[Ирина Zалетаева]
Покорись судьбе, и она найдет способ сделать так, чтобы ты перед ней не унижался.
Я не верю в судьбу
Жизнь кривая дорожка,
Раскололась на тысячи
Мелких кусочков.
Потеряла и смысл и цели
И фундамента камень,
Все что сделано было
Своими руками…
И не знал и не думал,
Что разрушится быстро,
Все что строилось долго,
Одною лишь мыслью.
Только время пришло…
Я опять разжигаю…
Сердца стылого пламень.
Собирать начинаю,
Я за камушком, камень.
Таинственный рыцарь
Давно, в стародавние те времена,
Когда каждый держался в седле.
Когда были привычными кровь
и война,
На нашей древней Земле.
Таинственный рыцарь на чёрном коне,
В доспехах таких же, как ночь.
Летел грозным демоном в сумрачной мгле,
Унося снисхождение прочь.
Ведь неведомы были ему с юных лет,
Ни страх, ни тревоги любви.
А сердце заполнили ярость и гнев,
Так угодные, богу войны.
Рыцарь жил и сражался,
опасность презрев,
А враги узнавали везде,
Его древний девиз и цветов
барельеф,
Что виднелись на тёмном щите.
Никогда воин, славы в боях не искал,
Но был, и не властен себе.
Никогда лица, он не открывал,
Так было угодно судьбе.
Измученный конь с хрипом
воздух хватал,
И копыта разбиты до боли.
А загадочный рыцарь, войну
проклинал,
Много в жизни, увидел он крови.
Коварное время, быстротечной
рекой
Приближало к последнему бою.
Не осталось надежды, что кто-
то другой,
Жизнь отдаст, ценой дорогою.
И, в последний раз в жестоком
бою,
Прозвучит голос верной трубы.
Унесёт рыцарь в вечность тайну
свою,
Так угодную, богу войны.
Видишь вон тот золотистый воздушный шар с тоненькой оболочкой?..
Да, да, именно тот, бледно мерцающий в связке толстокожих, матовых, разноцветных!
Знаешь ли ты, что судьба уже не раз пробовала его сдавить в крупных сильных ладонях?
Раздавить пытались и окружающие шары, но всякий раз - безуспешно.
Со временем самые давние цветные шарики из связки, не выдержав нагрузки, или просто от возраста, лопаются с оглушительным пугающим шумом.
…А шарик, собственно, и получился на производстве золотистым по той простой причине, что работница, ответственная за состав и толщину резины, случайно уронила в емкость с закрепителем каучука золотую серёжку.
Драгоценность расплавилась, и заплаканная женщина заранее обиделась на будущий шарик и все резиновое производство в целом.
Смешанное со слезами золото стало причиной появления пары десятков бракованных шаров. Работницу оштрафовали, а вторую золотую сережку она продала ломбарду в качестве лома.
Бракованные воздушные шарики реализовали довольно успешно, поскольку те обладали тонкой светящейся оболочкой и удивительным свойством не лопаться даже под самым сильным давлением.
Но, к сожалению, хозяева шаров недолго радовались покупкам:
через несколько часов шарики теряли свой блеск, потом начинали тихо и незаметно, без единого звука, уменьшаться в размерах.
Мятые коричневые кусочки резины уже к концу дня приходилось заменять новыми, толстокожими шарами диких расцветок. Если находился желающий выяснить причину столь короткой жизни золотых шаров, он удивлённо хмурился, говоря: «Никаких повреждений в шаре нет! Не понимаю, как это случилось, но из него просто вышел весь воздух!»
…Видишь вон тот золотистый воздушный шар?
Да, да, именно тот, бледно мерцающий в связке толстокожих, матовых, разноцветных?
Жить ему осталось несколько часов.
…боюсь что настанет время и я пойму что вернуть уже ничего нельзя… и начинать заново просто бессмысленно… бессмысленно потому что уже поздно, времени больше нет…
У нас с тобой разная жизнь, разная судьба, вот только любовь одна, одна на двоих.
Это, видно, судьба такая - вечно что-то другим должна.
Что ни день - марафон по краю.
Дочь, подруга, сестра, жена…
«Лучик солнца», «спаситель», «чудо», «слушай, Солнышко - выручай».
Я привыкла. Все лучше будет.
Проходи, я поставлю чай.
Я присяду на подлокотник, буду слушать почти до трех
Что «все принцы [а их же - сотни] выбирают себе дурех,
На работе - опять ни к черту, а за окнами - дождь и грязь»,
Чай в бокалы [шестой по счету] подливая не торопясь.
Осторожно давать подсказки - где ошибка, где верный шаг,
Что все принцы остались в сказке, здесь же чаще - Иван-дурак,
И ему-то - под стать дуреха, а не девочка-солнце-пай.
И что если вдруг станет плохо - выпей чаю и засыпай.
Утром будет намного лучше.
Ну, а если не так - звони.
Буду молча кивать и слушать, у меня же свободны дни.
Я ведь этих проблем не знаю, что такое - под дождь попасть?
Я всего-то хожу по краю, и мечтаю порой упасть…
Да, друзей оставлять негоже…
Только вот не могу понять
Отчего и когда я все же… всем успела так задолжать?
И бинтуя свои запястья, зажимая хрусталь в горсти,
Снова клею чужое счастье…
А свое не могу найти.
Когда целится
судьба прямо мне в сердце,
я спрошу только,
достаточно ли она
метка, чтоб сразу насмерть.
Мы все записаны у Бога,
И как бы не хитрили мы,
Все даты нашего рожденья
Как и кончин нам не даны.
И душу нашу Бог Всевышний
Ведёт по писаной судьбе
Чтоб мы искали исцеленья
Своей изорванной душе.
Когда предстанем мы пред Богом
На исчисление грехов,
Все пересчёты и зачёты
Положат на весы веков.
Наш скромный скарб Душа разложит,
По каждой чаше не кривя,
И нам воздаст Всевышней Боже,
За прегрешения сполна.