СЕРДЦЕ ЧУВСТВУЕТ! РАЗУМ ЗНАЕТ! ДУША КРИЧИТ"НЕПРАВДА!!!"
Я устала от того, что мы разные
дотянуться бы рукой до небес.
удиви меня подарком на праздники
напиши мне свое смс.
Когда ты любишь, все неправда, цитаты и афоризмы - это чушь. Есть только твоя любовь. Я бьюсь за нее до конца. Не отдам никому. Она моя. И я побеждаю, потому что - это моя жизнь!!!
Немного любит тот, кто любит меру,
Расчитывает каждый поцелуй,
Кто страсти пыл готов принять на веру,
Но не коснись, не требуй, не тоскуй.
Как осторожен то, кто мало любит,
Соизмеряет ласки и слова.
Пародия любви его осудит:
Он лжет любви и любит ли едва?
Любовь - вне меры: пламень вдохновенный
Охватит душу и сожжет дотла.
Но как измерить глубину Вселенной?
Но как зажечь потухшие тела?
Наша с тобой любовь как два котенка. ты мне отдал своего, а я тебе своего, но только они очень разные: «я всегда пытаюсь взять твоего котенка на руки приласкать, поиграть с ним заботится о нем, но он не дается убегает, царапается, шипит… мой же котенок напротив трется о твои ноги, просится на руки хочет что бы с ним играли, заботились о нем, но ты каждый раз когда он подходит отпинываешь его и берешь только тогда на руки когда тебе этого хочется…» мой котенок устал от такого обращения он хочет к хозяйке ((((
я без тебя могу, но не пойму зачем…
жаль что гордость иногда может быть сильней любви
от моего сердца остался лишь маленький кусочек и он принадлежит только мне…
Заря вставала над землёй, заря вставала.
Ворвалась серая чума, в наш дом ворвалась.
Фашизм без жалости шагал по всей планете.
Застыли люди от беды, притихли дети…
Зарниц всполохи вдалеке, не слышно грома.
Душа, предчувствуя беду, гнала из дома.
Толпились семьи во дворе, шептались тихо.
А в это время по Земле катилось лихо.
Война съедала всё вокруг, война съедала.
Земля рыдала по сынам, Земля рыдала.
На небе Ангелы во тьме в бессилье выли.
А трубы крематориев уже дымили…
Сжигали малышей, мужчин и женщин.
Могилы их мы никогда уже не сыщем.
Не забывайте люди то, как это было.
Чьим мужеством чуму в прах превратило…
Заря вставала над землёй, заря вставала.
Земля рыдала по сынам, земля рыдала…
убили ангела…
растерзанные крылья…
глаза, наверно, голубыми были…
и пальцы тонкие по клавишам однажды…
наверно, девочка… с веснушками…
неважно.
убили ангела. небесный колокольчик
затих.
а я из сердца выковыриваю
стих.
а есть ли сердце? сердце было
до-авуста, где ангела убила.
Почему я? Вовка… мой дорогой друг…(часть 4)
__________________________________________________
Была глубокая ночь… я открыла глаза… моя мама сидела рядом с моей кроватью на стуле и не сводила с меня глаз. Под кроватью, давая слабые отблески стояла настольная лампа. Благодаря ей в палате не было абсолютно темно. Полоска света падала и в коридор. Я смотрела на слабый отблеск на линолеуме коридора и видела еще одну такую же полосу света. Я знала откуда она - через палату точно так же сидит женщина над своим умирающим ребенком. Сидит уже много ночей подряд, так же, как и моя мать. Сидит не только ночами, но и днем. Не ест, не спит… только сидит и не сводит глаз со своего сына…
Мне было тяжело дышать… я не могла сама повернутся в постели. От постоянного лежания в одной позе тело затекло и не давало уснуть. А мама моя сидя рядом на стуле придремала. Она уже не первые сутки спит вот так вот урывками. Мне не хотелось ее будить, чтобы она перевернула меня… По этому просто тихонько лежала…
Я смотрела на полоску света из другой палаты и изо всех сил старалась прогнать из головы картину, которую увидела неделю назад…
Меня заносили в отделение на руках, но по пути в палату я увидела тетю Таню. «Вовка жив, жив! Ура!!!» - я знала, что раз мама моего друга Вовы тут, значит и он здесь, значит он еще жив. Ни смотря ни на что… Первым делом я попросила тетю Таню сказать Вовке, что я тут, чтоб он пришел, чтоб мы поговорили. Она потупила глаза и сказала:
- Вове плохо, он не сможет прийти.
- Хорошо, тогда я зайду к нему, можно? - Тетя Таня глянула на мою маму, потом на меня… что-то в ее взгляде было пугающее…
- Ира, я думаю, тебе не стоит этого видеть. Ты не понимаешь, Вове ОЧЕНЬ плохо.
- Ну, если его просто нельзя беспокоить, то тогда…
- Нет, его, наверное, уже невозможно побеспокоить… - на глазах тети Тани навернулись слезы.
Вместе с моей мамой они вышли. Я знала, что они пошли к Вове, мне так хотелось пойти с ними. Но я даже сесть сама не могла… Когда мама вернулась, я увидела что она плачет. «Тебе действительно лучше этого не видеть!» - все, что она успела мне сказать, прежде чем разрыдалась. А я по какой-то детской наивности все еще была убеждена, что ничего с Вовой страшного случиться не могло, что я могу с ним поговорить… Я уговорила маму отнести меня к Вовке…
На кровати лежало тело моего друга. Истощенное тело. На одном глазу наклеена повязка, большая, промокшая кровью и выпирающая вверх. Я уже знала, что глаза под той повязкой нет, его удалили из-за саркомы глазницы, надеясь спасти хотя бы жизнь Вовки. Второй глаз был открыт, зрачок смотрел в какую-то точку на потолке. Меня посадили рядом с Вовой, но он не повернул ко мне взгляд…
- Вовчик, привет! Как дела - я дотронулась до его руки, но он все так же смотрел куда-то в потолок.
- Иришь, он 2 недели назад сидел, смотрел вместе со всеми телевизор, а потом пришел в палату, пожаловался, что голова болит, прилег. Я пошла набрать воды, чтобы дать ему таблетку, а когда пришла, он уже вот так вот смотрел куда-то сквозь меня и не откликался - тетя Таня быстро вытерла слезы - Вовочка, ну посмотри, Ира к тебе пришла! Ну повернись сюда!
Но Вова не реагировал. Я смотрела на него с ужасом. Неужели это все, что осталось от моего друга, который смешил все отделение своими высказываниями. Например, когда я звала его играть с нами, а он докапывал последние 100 грамм ненавистной химии, он говорил: «Сейчас, прорыгаюсь и приду». Всегда такой веселый, смешливый… 4 года борьбы с саркомой глазницы без малейшего результата. Операция за операцией, но опухоль продолжала расти. Облучение - все равно растет. Химия за химией и в промежутках все равно операции чтобы убрать хотя бы ту часть опухоли, которая могла сдавить мозг. Последние 2 года борьба шла уже не за выздоровление, это было невозможно. Все лечение, все мучения через которые Вовка проходил, были лишь для того, чтобы выиграть у смерти еще пару месяцев. Я узнала об этом только сейчас, до этого я была уверена что вот закончится химия и Вовка, наконец, выйдет отсюда навсегда, что у него отрастут волосы, которых на голове не было все эти 4 года. Но все, о чем я мечтала, было утопией… опухоль проросла в мозг, Вова впал в кому. Его смерть - дело времени. Принять это было невозможно…
Тетя Таня вышла из палаты, а я все упорнее теребила Вовкину руку и просила: «Вова, посмотри на меня! Пожалуйста!!!». И вдруг взгляд повернулся ко мне. Совершенно осознанный взгляд!!! Я сжала его руку: «Вовчик, привет!!!». В ответ он немного согнул пальцы на руке, пытаясь сжать и мою руку. Он улыбнулся, сделал несколько движений губами, но слов не было слышно. «Вовка, все хорошо! Видишь, я снова здесь! Я игры с собой принесла, поправляйся и будем играть…». В ответ лицо его еще больше растянулось в улыбке, здоровый глаз часто-часто заморгал. Я сидела, что-то рассказывала ему, не отводя взгляда от его лица. В тот момент мне так хотелось верить, что все ошиблись, что кома у него была делом временным и что теперь все пойдет на поправку. Но вдруг Вовин взгляд судорожно ушел вверх, веко закрылось и задрожало. Когда глаз снова открылся, зрачок снова смотрел куда-то в потолок. Я наклонилась над ним, я теребила Вовину руку, я звала его. Но он больше не слышал меня…
С того дня прошла неделя. За это время Вова ни одного раза не пришел в себя, я была последней на кого он хоть как-то отреагировал… Он умирал… умирала и я. Не имея возможности даже сесть самой, я сутками напряженно прислушивалась к тому, что делается там, в Вовкиной палате. Я все еще верила в то, что он обманет смерть и в этот раз. По-другому просто не могло быть!
На улице уже серело, когда я забылась в тяжелом сне. Мне снилось, что я иду по зданию, напоминающему школу. Коридоры были пусты, но в классах были дети. Много детей… я шла, не зная, в какой мне зайти, когда увидела что мимо меня идет Вовчик. Я пошла за ним, решив для себя, что поскольку мне тут все не знакомо, то я зайду в тот же класс, что и Вова. Он открыл двери комнаты, там было много детей разного возраста. Я посмотрела на их лица и поняла, что это те, кто умер в гематологии. Хотя среди них были и те, кто, как я считала, еще жили (хотя как позже выяснилось, все они к той ночи уже погибли). Вовка уверено перешагнул порог…
- Вова, не иди туда, там все мертвые, а ты же еще живой!
- Ира, мне сказали идти сюда, здесь мое место. Вот, смотри - он протянул мне какую-то бумажку - Здесь ясно написано, что мне в этот класс.
- Тогда подожди, я с тобой!
- Покажи твой пропуск - я подала невесть откуда взявшуюся бумажку.
- Нет, тебе не сюда! Тебе надо идти дальше! - Вова вернул мне бумажку.
- Но почему? Я хочу с тобой, я не знаю что там дальше, я лучше тут останусь - я почему-то начала плакать.
- Нет, Ира… это не мы решаем куда идти… - и Вовка улыбнулся, помахал мне рукой и зашел в комнату…
Я проснулась… на душе было неспокойно. Что-то скоро произойдет, я это точно знала… С самого утра у Вовки дела не ладились… я видела что медсестры бегают к нему с кислородными подушками… видела капельницы, которые несли к нему в палату. А я… я задыхалась, с каждой минутой, с каждым часов все сильнее. Пока где-то после обеда задыхаясь, не потеряла сознание…
Когда я открыла глаза, надо мной склонился незнакомый мне человек с очень обеспокоенным лицом. Я хотела спросить, что случилось, но не могла говорить - к моему лицу была прижата маска, через которую толчками воздух нагнетали в мои легкие. Врач, сжимая рукой специальный мешок, делал мне искусственное дыхание. Я мотнула головой, но врач ласково улыбнулся мне и сказал: «Полежи немного так. Я помогаю тебе дышать, а твои мышцы в это время отдыхают. Потом тебе легче самой будет дышать». Я лежала и разглядывала все вокруг. На бейдже у мужчины я прочитала «отделение реанимации». Моя мама заглядывала в приоткрытую дверь, и по ее щекам текли слезы. Она отводила взгляд когда я смотрела на нее. Что-то произошло… я это чувствовала буквально физически. Врачи реанимации ушли, я слышала, как в коридоре они сказали заведующей отделением «еще бы чуть-чуть и девочка погибла бы».
Мама вернулась в палату… она старательно вытирала слезы. И глядя на нее, я почему-то очень ясно вспомнила, что прежде чем потерять сознание я успела услышать как тетя Таня в коридоре кричала «Девочки, помогите!!!». Внутри меня все похолодело, я глянула маме прямо в глаза и спросила «Как Вова?». В ответ мама мотнула головой и заплакала. Больше ничего не надо было говорить, я все поняла. Я не плакала… у меня не было для этого сил и душевных, и физических. Ледяным голосом я спросила: «Когда?». Мама как-то виновато глянула на меня и ответила: «Вам стало плохо почти одновременно. Вовчику буквально на пол минуты раньше. Ему вызвали реанимацию, но когда они пришли, ты уже не дышала. Врачи решили спасать тебя…» - больше мама не могла ничего сказать, рыдания душили ее. А я очень ясно вспомнила ночной сон и комнату, в которую я хотела зайти вслед за Вовкой, но он меня не пустил… «не мы решаем куда идти»… эти слова как нельзя лучше отражали то, что произошло. Не мы с Вовой решали, кому остаться жить, за нас этот выбор сделали реаниматологи. И я выжила… а Вова нет. Невыносимая боль пронзила меня изнутри, я заплакала и закричала «Почему я???». Мне было стыдно что выжила я, что Вову «списали», не дав даже шанса. У нас был один шанс на двоих, и его отдали мне. Почему?! Почему за мою жизнь пришлось платить жизнью Вовчика???
Позже я узнаю, что это не первый случай (и боюсь не последний) в отделении, когда реаниматологам приходится выбирать, кого из двоих детей спасать… как на войне. Один ребенок выживает, второй погибает. Пройдет очень много лет, но вопрос «Почему тогда выжила я, а не мой друг?» будет продолжать мучить меня…
Записная книжка (часть вторая)
- Наташа, здесь часто умирают? - я сидела рядом с девочкой 6 лет борющейся с лимфогранулематозом в ее палате отделения гематологии. У нее был 3 рецидив, спасти ее могла только пересадка костного мозга, которую в Украине тогда не делали…
- Смотри сюда! - Наташа достала из тумбочки толстую записную книжку. Она была уже порядком потрепанная - Я записывала сюда своих друзей, с которыми знакомилась в гематологиях разных больниц. Здесь все адреса с первого дня моей болезни.
Я взяла в руку записную книжку. Она была заполнена на две трети. Адресов было много, очень много… Но на первой странице все адреса были перечеркнутыми, и на второй, и на третей…
- Это… - я не могла продолжить…
- Да, это те, кого уже нету в живых. - Наташа взяла записник у меня из рук и быстро пролистала его. Я заметила, что абсолютное большинство записей было перечеркнуто.
- Как ты живешь с этим? - мне было невыносимо больно видеть такое немое свидетельство непомерной смертности детей от онкозаболеваний.
- Я живу благодаря этому! - Наташа постучала пальцем по одной записи… единственный адрес на 6 первых страницах, который не был перечеркнут. - Этот мальчик пережил 2 рецидива лейкоза, но уже 3 года у него все хорошо, он учится, радуется жизни. Я живу благодаря вере в то, что мне повезет так же, как ему и еще нескольким ребятам - она быстро пролистнула записник и ткнула пальцем в еще несколько неперечеркнутых адресов.
- Но ведь это единицы, остальные умирают!!! - я до этого разговора даже не представляла себе масштабов трагедии.
- Но если бы не было этих единиц, то бороться вообще б не стоило!
Ира, знаешь как хочется верить, что ты из числа тех, кому суждено победить болезнь? И знаешь как страшно хоть на мгновение представить, что твое имя в десятках таких вот записных книжек однажды вычеркнут…
В моей записной книжке Наташин адрес был вычеркнут ровно через 2 месяца после того разговора…
Я думала, что он внутри меня мой маленький, и он защищен…
О том, что ночую у него в барокамере, никто из врачей не знал. Не догадывался… Пускали меня медсестры. Первое время тоже уговаривали: «Ты -
молодая. Что ты надумала? Это уже не человек, а реактор. Сгорите вместе». Я,
как собачка, бегала за ними… Стояла часами под дверью. Просила-умоляла…
И тогда они: «Черт с тобой! Ты - ненормальная». Утром перед восьмью часами,
когда начинался врачебный обход, показывают через пленку: «Беги!». На час
сбегаю в гостиницу. А с девяти утра до девяти вечера у меня пропуск. Ноги у меня до колен посинели, распухли, настолько я уставала…
Пока я с ним… Этого не делали… Но, когда уходила, его
фотографировали… Одежды никакой. Голый. Одна легкая простыночка поверх. Я каждый день меняла эту простыночку, а к вечеру она вся в крови. Поднимаю
его, и у меня на руках остаются кусочки его кожи, прилипают. Прошу:
«Миленький! Помоги мне! Обопрись на руку, на локоть, сколько можешь, чтобы я тебе постель разгладила, не покинула наверху шва,
«. Любой шовчик -
это уже рана на нем. Я срезала себе ногти до крови, чтобы где-то его не зацепить. Никто из медсестер не мог подойти, прикоснуться, если что-нибудь
нужно, зовут меня. И они фотографировали… Говорили, для науки. А я бы их всех вытолкнула оттуда! Кричала бы! Била! Как они могут! Все мое… Все
любимое… Если бы я могла их туда не пустить! Если бы…
Выйду из палаты в коридор… И иду на стенку, на диван, потому что я их не вижу. Говорю дежурной медсестре: «Он умирает». - Она мне отвечает: «А что
ты хочешь? Он получил тысяча шестьсот рентген, а смертельная доза четыреста.
Ты сидишь возле реактора». Все мое… Все любимое.
Когда они все умерли, в больнице сделали ремонт… Стены скоблили,
взорвали паркет и вынесли… Столярку.
Дальше… Последнее… Помню вспышками… Обрыв…
Ночь сижу возле него на стульчике… В восемь утра: «Васенька, я пойду.
Я немножко отдохну». Откроет и закроет глаза - отпустил. Только дойду до гостиницы, до своей комнаты, лягу на пол, на кровати лежать не могла, так
все болело, как уже стучит санитарка: «Иди! Беги к нему! Зовет беспощадно!»
А в то утро Таня Кибенок так меня просила, молила: «Поедем со мной на кладбище. Я без тебя не смогу». В то утро хоронили Витю Кибенка и Володю
Правика… С Витей они были друзья… Мы дружили семьями… За день до взрыва вместе сфотографировались у нас в общежитии. Такие они наши мужья там
красивые! Веселые! Последний день нашей той жизни… Такие мы счастливые!
Вернулась с кладбища, быстренько звоню на пост медсестре: «Как он там?»
- «Пятнадцать минут назад умер». Как? Я всю ночь у него. Только на три часа
отлучилась! Стала у окна и кричала: «Почему? За что?» Смотрела на небо и кричала… На всю гостиницу… Ко мне боялись подойти… Опомнилась:
напоследок его увижу! Увижу! Скатилась с лестницы… Он лежал еще в барокамере, не увезли… Последние слова его: «Люся! Люсенька!» - «Только
отошла. Сейчас прибежит», - успокоила медсестра. Вздохнул и затих…
Уже я от него не оторвалась… Шла с ним до гроба… Хотя запомнила не сам гроб, а большой полиэтиленовый пакет… Этот пакет… В морге спросили:
«Хотите, мы покажем вам, во что его оденем». Хочу! Одели в парадную форму,
фуражку наверх на грудь положили. Обуть не обули, не подобрали обувь, потому
что ноги распухли… Парадную форму тоже разрезали, натянуть не могли,
целого тела уже не было… Все - рана… В больнице последние два дня…
Подниму его руку, а кость шатается, болтается кость, тело от нее отошло…
Кусочки легкого, кусочки печени шли через рот… Захлебывался своими
внутренностями… Обкручу руку бинтом и засуну ему в рот, все это из него
выгребаю… Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить…
Это все такое родное… Такое любимое… Ни один размер обуви невозможно
было натянуть… Положили в гроб босого…
На моих глазах… В парадной форме его засунули в целлофановый мешок и завязали… И этот мешок уже положили в деревянный гроб… А гроб еще одним
мешком обвязали… Целлофан прозрачный, но толстый, как клеенка… И уже все
это поместили в цинковый гроб… Втиснули… Одна фуражка наверху
осталась…
Съехались все… Его родители, мои родители… Купили в Москве черные
платки… Нас принимала чрезвычайная комиссия. И всем говорила одно и то же,
что отдать вам тела ваших мужей, ваших сыновей мы не можем, они очень
радиоактивные и будут похоронены на московском кладбище особым способом. В запаянных цинковых гробах, под бетонными плитками. И вы должны этот документ
подписать… Если кто-то возмущался, хотел увезти гроб на родину, его
убеждали, что они, мол, герои и теперь семье уже не принадлежат. Они уже
государственные люди… Принадлежат государству.
Сели в катафалк… Родственники и какие-то военные люди. Полковник с рацией… По рации передают: «Ждите наших приказаний! Ждите!» Два или три
часа колесили по Москве, по кольцевой дороге. Опять в Москву возвращаемся…
По рации: «На кладбище въезд не разрешаем. Кладбище атакуют иностранные
корреспонденты. Еще подождите». Родители молчат… Платок у мамы черный… Я чувствую, что теряю сознание. Со мной истерика: «Почему моего мужа надо
прятать? Он - кто? Убийца? Преступник? Уголовник? Кого мы хороним?» Мама:
«Тихо, тихо, дочечка». Гладит меня по голове… Полковник передает:
«Разрешите следовать на кладбище. С женой истерика». На кладбище нас
окружили солдаты… Шли под конвоем… И гроб несли… Никого не пустили…
Одни мы были… Засыпали моментально. «Быстро! Быстро!» - командовал офицер.
Даже не дали гроб обнять… И - сразу в автобусы… Все крадком…
Мгновенно купили и принесли обратные билеты… На следующий день. Все
время с нами был какой-то человек в штатском, с военной выправкой, не дал
даже выйти из гостиницы и купить еду в дорогу. Не дай Бог, чтобы мы с кем-нибудь заговорили, особенно я. Как будто я тогда могла говорить, я уже
даже плакать не могла. Дежурная, когда мы уходили, пересчитала все
полотенца, все простыни… Тут же их складывала в полиэтиленовый мешок.
Наверное, сожгли… За гостиницу мы сами заплатили… За четырнадцать
суток…
Клиника лучевой болезни - четырнадцать суток… За четырнадцать суток
человек умирает…
Дома я уснула. Зашла в дом и повалилась на кровать. Я спала трое
суток… Приехала «Скорая помощь». «Нет, - сказал врач, - она не умерла. Она
проснется. Это такой страшный сон».
Мне было двадцать три года…
Я помню сон… Приходит ко мне моя умершая бабушка, в той одежде, в которой мы ее похоронили. И наряжает елку. «Бабушка, почему у нас елка? Ведь
сейчас лето?» - «Так надо. Скоро твой Васенька ко мне придет». А он вырос
среди леса. Я помню сон. - Вася приходит в белом и зовет Наташу. Нашу
девочку, которую я еще не родила. Уже она большая. Подросла. Он подбрасывает
ее под потолок, и они смеются… А я смотрю на них и думаю, что счастье -
это так просто. Я сню… Мы бродим с ним по воде. Долго-долго идем…
Просил, наверное, чтобы я не плакала… Давал знак. Оттуда… Сверху…
(Затихает надолго.)
Через два месяца я приехала в Москву. С вокзала - на кладбище. К нему!
И там на кладбище у меня начались схватки… Только я с ним заговорила…
Вызвали «Скорую»… Рожала я у той же Ангелины Васильевны Гуськовой. Она
меня еще тогда предупредила: «Рожать приезжай к нам». На две недели раньше
срока родила…
Мне показали… Девочка… «Наташенька, - позвала я. - Папа назвал тебя
Наташенькой». На вид здоровый ребенок. Ручки, ножки… А у нее был цирроз
печени… В печени - двадцать восемь рентген… Врожденный порок сердца…
Через четыре часа сказали, что девочка умерла… И опять, что мы ее вам не отдадим! Как это не отдадите?! Это я ее вам не отдам! Вы хотите ее забрать
для науки, а я ненавижу вашу науку! Ненавижу! Она забрала у меня сначала
его, а теперь еще хочет… Не отдам! Я похороню ее сама. Рядом с ним…
(Молчит.)
Все не те слова вам говорю… Не такие… Нельзя мне кричать после
инсульта. И плакать нельзя. Потому и слова не такие… Но скажу… Еще никто
не знает… Когда я не отдала им мою девочку… Нашу девочку… Тогда они
принесли мне деревянную коробочку: «Она - там». Я посмотрела… Ее запеленали… Она в пеленочках… И тогда я заплакала: «Положите ее у его
ног. Скажите, что это наша Наташенька».
Там, на могилке не написано: Наташа Игнатенко… Там только его имя…
Она же была без имени, без ничего… Только душа… Душу я там и похоронила…
Я прихожу к ним всегда с двумя букетами: один - ему, второй - на уголок
кладу ей. Ползаю у могилы на коленках… Всегда на коленках… (Бессвязно).
Я ее убила… Я… Она… Спасла… Моя девочка меня спасла, она приняла
весь радиоудар на себя, стала как бы приемником этого удара. Такая
маленькая. Крохотулечка. (Задыхаясь) Она спасла… Но я любила их двоих…
Разве… Разве можно убить любовью? Такой любовью… Почему это рядом?
Любовь и смерть… Вместе… Кто мне объяснит? Ползаю у могилы на коленках… (Надолго затихает).
…В Киеве мне дали квартиру. В большом доме, где теперь живут все, кто
с атомной станции. Квартира большая, двухкомнатная, о какой мы с Васей
мечтали. А я сходила в ней с ума! В каждом углу, куда ни гляну - везде он…
Начала ремонт, лишь бы не сидеть, лишь бы забыться. И так два года… Сню
сон… Мы идем с ним, а он идет босиком… «Почему ты всегда необутый?» -
«Да потому, что у меня ничего нет». Пошла в церковь… Батюшка меня научил:
«Надо купить тапочки большого размера и положить кому-нибудь в гроб.
Написать записку - что это ему». Я так и сделала… Приехала в Москву и сразу - в церковь. В Москве я к нему ближе… Он там лежит, на Митинском
кладбище… Рассказываю служителю, что так и так, мне надо тапочки передать.
Спрашивает: «А ведомо тебе, как это делать надо?» Еще раз объяснил…
Как
раз внесли отпевать дедушку старого. Я подхожу к гробу, поднимаю накидочку и кладу туда тапочки. «А записку ты написала?» - «Да, написала, но не указала,
на каком кладбище он лежит». - «Там они все в одном мире. Найдут его».
У меня никакого желания к жизни не было. Ночью стою у окна, смотрю на небо: «Васенька, что мне делать? Я не хочу без тебя жить». Днем иду мимо
детского садика, стану и стою… Глядела бы и глядела на детей… Я сходила
с ума! И стала ночью просить: «Васенька, я рожу ребенка. Я уже боюсь быть
одна. Не выдержу дальше. Васенька!!» А в другой раз так попрошу: «Васенька,
мне не надо мужчины. Лучше тебя для меня нет. Я хочу ребеночка».
Мне было двадцать пять лет…
Я нашла мужчину… Я все ему открыла. Всю правду - что у меня одна
любовь, на всю жизнь… Я все ему открыла… Мы встречались, но я никогда
его в дом к себе не звала, в дом не могла… Там - Вася…
Работала я кондитером… Леплю торт, а слезы катятся… Я не плачу, а слезы катятся… Единственное, о чем девочек просила: «Не жалейте меня.
Будете жалеть, я уйду». Я хотела быть, как все…
Принесли мне Васин орден… Красного цвета… Я смотреть на него долго
не могла… Слезы катятся…
…Родила мальчика. Андрей… Андрейка… Подруги останавливали: «Тебе
нельзя рожать», и врачи пугали: «Ваш организм не выдержит». Потом… Потом
они сказали, что он будет без ручки… Без правой ручки… Аппарат
показывал… «Ну, и что? - думала я. - Научу писать его левой ручкой». А родился нормальный… красивый мальчик… Учится уже в школе, учится на одни
пятерки. Теперь у меня есть кто-то, кем я дышу и живу. Свет в моей жизни. Он прекрасно все понимает: «Мамочка, если я уеду к бабушке, на два дня, ты дышать сможешь?» Не смогу! Боюсь на день с ним разлучиться. Мы шли по улице… И я, чувствую, падаю… Тогда меня разбил первый инсульт… Там, на улице… «Мамочка, тебе водички дать». - «Нет, ты стой возле меня. Никуда не уходи». И хватанула его за руку. Дальше не помню… Открыла глаза в больнице… Но так его хватанула, что врачи еле разжали мои пальцы. У него
рука долго была синяя. Теперь выходим из дома: «Мамочка, только не хватай
меня за руку. Я никуда от тебя не уйду». Он тоже болеет: две недели в школе,
две дома с врачом. Вот так и живем. Боимся друг за друга. А в каждом углу
Вася. Его фотографии… Ночью с ним говорю и говорю… Бывает, меня во сне
попросит: «Покажи нашего ребеночка». Мы с Андрейкой приходим… А он приводит за руку дочку… Всегда с дочкой… Играет только с ней…
Так я и живу… Живу одновременно в реальном и нереальном мире. Не знаю, где мне лучше… (Встает. Подходит к окну). Нас тут много. Целая
улица, ее так и называют - чернобыльская. Всю свою жизнь эти люди на станции
проработали. Многие до сих пор ездят туда на вахту, теперь станцию
обслуживают вахтовым методом. Никто там не живет. У них тяжелые заболевания,
инвалидности, но работу свою не бросают, боятся даже подумать о том, что
реактор остановят. Где и кому они сегодня нужны в другом месте? Часто
умирают. Умирают мгновенно. Они умирают на ходу - шел и упал, уснул и не проснулся. Нес медсестре цветы и остановилось сердце. Они умирают, но их никто по-настоящему не расспросил. О том, что мы пережили… Что видели… О смерти люди не хотят слушать. О страшном…
Но я вам рассказывала о любви… Как я любила…
«Автор: Людмила Игнатенко, жена погибшего пожарника Василия Игнатенко
Прошло каких то 15часов, как ты уехал, а я УЖЕ не могу без тебя. Знаеш, на подушке еще остался твой запах. Целый день старалась занять себя какими то делами, чтоб не думать о тебе, но вошла в комнату и… Завтра надо будет идти на работу в очках. Я знала что люблю тебя, но только после того как ты уехал, поняла как сильно. Знаю, ты меня тоже очень любиш, но растояние делает нашу любовь невозможной.