Первое мое желание, когда я открываю по утрам глаза - соскочить с постели и задернуть шторы, чтобы солнце не било прямо в лицо. Всегда забываю сделать это с вечера.
Я упираюсь ладонями в матрас, подкидываю тело и…
Поворачиваюсь на бок, подтаскиваю поближе инвалидную коляску, ставлю ее на стопор и с трудом переваливаюсь на сидение, волоча за собой бесполезные, мертвые ноги.
Три года назад, вусмерть нажравшись в клубе на своем двадцатипятилетии, я не решился доверить бренное тело рвачам-таксистам и сел за руль любимой «Тойоты». Финишировал я через пару километров, а финишной лентой оказался парапет моста. Кого винить, кроме собственной непроходимой глупости?
- Жить будет, - сказал тогда хирург моему брату. - Но плохо.
Утвердившись в коляске, чтобы, не дай Бог, не соскользнуть и не опрокинуться, направляюсь в туалет. У нас стандартная, мать ее, двушка, в которой не развернуться, поэтому приходится быть очень осторожным. Как всегда, забываю про косяк и, как всегда, до крови обдираю об него костяшки пальцев левой руки.
В квартире ни одной двери, кроме входной и балконной - иначе мое нынешнее транспортное средство элементарно застрянет в проеме. Брат предлагал пользоваться уткой и судном - давно, когда я только вернулся из больницы домой - но я уперся, и теперь даже в нашем совмещенном санузле вместо двери пластиковая занавеска. Гостей, изредка бывающих у нас, это напрягает, а мы с Юркой привыкли.
То, на что у нормального человека уходит, максимум, четверть часа, у меня отнимает массу сил и времени. Поначалу я забывал блокировать колеса и несколько раз довольно сильно расшибался, когда проклятая коляска легко отъезжала в сторону, скидывая меня на кафельный пол. Сейчас я щелкаю стопором уже на автомате.
Умываться тоже неудобно - раковина слишком высоко, а из-за трубы стояка снизу к ней и не подъехать толком. Так что моюсь я над ванной, боком, пользуясь душем на гибком шланге.
Есть мне не очень хочется, я бы только кофе выпил, но Юрка будет ругаться, если обнаружит, что приготовленный им завтрак остался нетронутым в холодильнике.
Закончив все утренние дела, открываю балконную дверь настежь - благо, на улице лето - и закуриваю свою первую сигарету. Я могу выехать на балкон и позагорать, однако, существует пара веских «но», по которым я предпочитаю оставаться в комнате. Во-первых, у нас с братом последний, шестнадцатый этаж, над которым ни другого балкона, ни простейшего козырька. Налети внезапный дождь, и я тут же промокну до нитки. Во-вторых - и это главная причина - моя коляска может выехать наружу, но ни развернуться, ни заехать задом в комнату я не могу. Ждать до вечера, чтобы брат втащил меня в квартиру? Увольте, как-то раз я сдуру проторчал на балконе двенадцать часов кряду и экспериментировать таким образом с собственным здоровьем больше не намерен. Оно у меня и так не железное.
Моя настоящая жизнь начинается тогда, когда я включаю компьютер. В моей ситуации это единственный способ не свихнуться от одиночества и безделья. Юрке принадлежит довольно серьезный сайт, где публикуются начинающие драматурги и сценаристы. Вход туда «по пропускам», то есть исключительно по рекомендациям уже зарегистрированных авторов. Зато болталка при сайте открыта для всех желающих. А я - программер, модератор, ну и завсегдатай чата, само собой.
В чате у меня три персонажа, и никто не знает, что принадлежат они одному человеку. Клонирование у нас строго запрещено, но поскольку я Господь Бог этого мирка, я позволяю себе то, что другим заказано.
Моя первая ипостась - блондинка Леночка. Очаровательное существо, наивное до идиотизма. Она восторжена, влюбчива, любит поплакать по любому поводу. Ее абсолютная беззащитность перед жестоким миром заставляет мужскую часть чата выпячивать грудь и ощущать себя, как минимум, королями Артурами и сэрами Ланселотами.
Антипод Леночки - стерва Кристина. Леночку она ненавидит и обижает ее по любому поводу. Умна, цинична и безжалостна. У Кристины тоже есть свои поклонники в чате, которые, как правило, держутся в стороне во время скандалов двух девушек. И не потому, что им жалко блондинку - просто Леночкины рыцари задавят массой любого, кто поддержит стерву-Крыску. Робкая поддержка перепадает Кристине исключительно в привате.
Третий мой персонаж - Антоша. В него влюблена недобрая Крыска, его обожает идиотка Леночка. Но Антоше девичья любовь по барабану - он занят исключительно лицами мужского пола.
Эта троица поддерживает жизнь в чате. Вокруг них вспыхивают скандалы, о них расползаются сплетни, в среднем раз в два месяца они провоцируют смертоубийственные войны с виртуальным мордобоем. Тогда я, реальный модератор, вынужден вмешиваться в ситуацию, мной же и доведенную до абсурда. Как правило, использую я ее для того, чтобы убрать из чата некоторых одиозных личностей, которые приходят сюда не общаться, а портить жизнь другим. Это не обычные матерщинники или флудеры, которых я блокирую сразу, а мелкие пакостники, любители сколачивать «стаю единомышленников» для травли того или иного чатланина. Официальных поводов для блокировок в спокойное время они не дают, но в сварах с них слетают маски «приличных», и я с чистой совестью жму на кнопку.
Сегодня в чате… Так, сегодня в чате с утра пятеро. Пока - без меня. Пока я только наблюдаю за тем, как четверо мужичков пытаются пустить на стружку новенького. Новенький огрызается неплохо, я бы сказал - вполне профессионально. Чувствуется немалая школа. Ладно, оставим пока эту птицу в покое - надо посмотреть ночные логи. Как-никак, модераторы тоже живые люди, и им изредка требуется здоровый сон. Хотя бы шесть часов в сутки.
Ночью в чате никто не бузил, жалоб в модераторскую службу тоже нет, так что я возвращаюсь к происходящему в режиме реального времени. Новичок торчит в чате один. Интересно, каким образом ему удалось распугать присутствующих? А никак не удалось - рассосались по делам, оставив его скучать в чате. Поразмышляв, захожу сладкой идиоткой и здороваюсь. Заодно смотрю профайл собеседника. Ничего лишнего о себе новенький не написал. Только обязательные графы заполнил, свободные честно пропустил. Ну, у нас большинство так делает. Имя - Игорь. Возраст - двадцать пять лет. Город - Москва. Фотки нет.
У Леночки беседа с Игорем не клеится. Интеллект у юноши явно выше среднего, дурочка ему неинтересна. В качестве противоядия к сиропу блондинки отправляюсь в чат злобной Крыской. На глазах у изумленного гостя разворачиваю небольшую дамскую ссору. Игорь на нападки Кристины на Леночку не реагирует, хотя из чата не уходит. Моя сладкая дурочка несколько раз взывает о защите к «рыцарю», Крыска цинично предлагает поиздеваться на пару. Ноль эмоций у клиента. От групповичка он вежливо уклоняется.
Занятный парень этот Игорь. Ждет кого-то или просто делать нечего? Мне скучно ругаться с самим собой, и я выгоняю своих дам из чата. Выждав какое-то время, захожу в чат Антошей. И - оппаньки. Парень тут же проявляет интерес. И не просто интерес - зовет меня в приват, общей гостиной не доверяет.
Так-так-так. Ему обо мне «рассказали», и он как раз меня тут дожидался. Очень интересно - ловить тематического собеседника в общем чате, игнорируя специализированные? Геи в нашей болталке не задерживаются - им тут делать особенно нечего, мой Антоша - редкое исключение, он мне по работе нужен. Так что мое присутствие в чате худо-бедно оправдано. А вот Игорь почему заинтересовался именно мной, даже если ему кто-то что-то о моем персонаже рассказал? Дело тут явно не чисто.
По большому счету, сейчас мне в чате делать нечего. Народ в болталку подтягивается после обеда, ближе к вечеру. Ухожу, не прощаясь - обрыв связи, будем считать так.
Сегодня недельные обновления на основном сайте. Дело рутинное и нудное. Все бы ничего, но присланные сценарии и пьесы надо прочитать. Или просмотреть хотя бы по диагонали на предмет присутствия мата и всевозможных нарушений закона. Юркин сайт известен среди театральных и киношных режиссеров, они там постоянно пасутся, поэтому надо блюсти имидж. Авторам, чьи творения по каким-то причинам не публикуются, надо отписать и объяснить причины.
За два с половиной года, что я работаю на брата во всех возможных должностях - от программиста до цензора - я соорудил себе несколько шаблонов, по которым можно общаться с молодыми гениями без особого напряга, не утруждая мозги придумыванием вежливых отказов. Из трех пьес и двух сценариев я отказываю в публикации только одному автору, слишком уж увлекшемуся обсценной лексикой. Остальное вбиваю на сайт, сообщаю об обновлениях в новостях на главной странице и возвращаюсь в чат. Игорь мается там в одиночку. Делать ему нечего, что ли?
Cегодня совершенно нет настроения с кем-то общаться. Кроме того, я отсидел у компьютера часа четыре, и у меня немилосердно ломит спину. За окном натянуло тучи, где-то далеко погромыхивает - идет грозовой фронт. Да и пообедать уже не мешает.
После обеда тянет прилечь и подремать. За окном лупит дождь, около открытой балконной двери натекла небольшая лужица. Юрка будет ругаться, но закрывать балкон я не хочу - я люблю дождь, и запах мокрого воздуха, и отчаянный шум ливня. С кровати мне не видно ничего, кроме серого неба - наша многоэтажка торчит среди других домов, как средний палец из сжатого кулака, единственная на весь микрорайон. Тучи вспарывает молния, и немедленно прямо над крышей бухает гром - такое ощущение, что Камаз с булыжниками опрокинулся на гигантский железный лист. Ничего себе, погодка разгулялась. Интересно, Юрка взял зонтик?
Думая о брате, как и всегда, сворачиваю на привычную колею. Он старше меня на тридцать две минуты. Мы близнецы и совершенно не похожи. Юрке в нашем тандеме досталось многое - мозги, способности, рассудительность, целеустремленность, порядочность, чувство юмора. Мне - все остальное, то есть внешность и пофигизм. Я не хочу сказать, что брат некрасив, просто из нас двоих девушки всегда предпочитали меня. А я предпочитал парней, о чем знал только Юрка. Осуждал он меня или нет, я не знаю - брат никогда ни слова мне не сказал и не скажет.
Пока я лежал в больнице после аварии, Юрка выдержал жуткий бой дома и настоял на размене. В результате мы с ним живем в двушке на окраине города, а мать с отчимом уехали в однокомнатную в центре. Я понимаю, что порчу брату жизнь, потому что повис у него на шее стопудовой гирей, но сделать ничего не могу. Он и слышать не хочет о том, чтобы пристроить меня в какой-нибудь инвалидский приют, а я малодушно не настаиваю.
За три года все мои друзья-любовники-собутыльники отвалились пережравшими крови пиявками. Сначала кто-то из них звонил и даже заходил посидеть. Но я был не в том состоянии, чтобы поддерживать светский треп, и постепенно меня оставили в покое. Мой нынешний круг общения - только сетевые знакомые. Когда к брату заходят друзья, я тоже иногда присоединяюсь, но чаще предпочитаю сидеть в комнате. А девушки к нам совсем не заходят, и я не хочу думать, что тому причиной.
Мы с братом спим в одной постели. Тому, кто завопит об инцесте, я предложу прогуляться в ад, а то и подальше. Мне двадцать восемь лет, и если кто-то считает, что парализованные ноги отменяют все желания тела, то этот «кто-то» может отправляться в монастырь и принять постриг. Если я еще до сих пор не перевалился через перила нашего балкона, то это целиком и полностью заслуга Юрки, который пришел ко мне однажды вечером и сделал все то, чего я никогда уже не смогу получить от других.
Утром он сказал мне, что всегда будет рядом со мной. Меня пугает это самоотречение, я не знаю, что за ним скрывается. Я принадлежу своему брату - целиком и полностью. Я его безраздельная собственность, запертая в четырех стенах под крышей многоэтажного дома. У меня есть все, что недоступно многим в моем положении - дом, работа, секс, хорошие книги, забота родного человека. У меня только нет права изменить свою жизнь по своему желанию. Да я и не знаю, хочу ли этого. Человек слаб, а я не лучший представитель вида.
Мир, в котором я живу - иллюзия счастья, иллюзия семьи, иллюзия любви. Мне не в чем упрекнуть своего брата - в отношениях со мной он идеален настолько, что хочется выть. Это предупредительное совершенство временами заставляет меня чувствовать себя полным ничтожеством. Я ничем не заслужил этой любви, а он ни в чем не виноват, чтобы я его ненавидел.
Мир, в котором я живу - бесконечная череда дней, неотличимых друг от друга. Бесконечная череда ночей в кольце сильных родных рук.
И один-единственный вопрос, который я выкрикиваю день за днем в пустоту комнаты.
Господи, почему ты не убил меня сразу?
Акбар Мухаммад Саид
Глава 3
(1984 по 1988 годы)
У каждого живущего человека на земле своя судьба и предназначение. В случай, везение, удачу и стечение обстоятельств я давно перестал верить. Был твёрдо уверен в том, что меня кто - то или что - то ведёт всё время, или направляет моими нитями судьбы. Я стал внимательнее следить за происходящим со мною и вообще задумываться о своей жизни. Взлёты и падения были в моей карьере, их было так много, что я даже стал записывать все события в тетрадку, чтобы помнить о них и анализировать в свободное время. То есть я завёл дневник, в который записывал значимые, на мой взгляд, события дня. Кто - то или что - то всё время сопровождало меня. Вернее их всегда было двое. Один был как бы моим Ангелом хранителем и помогал мне, а вот второй вечно разрушал и портил мои планы! Если в самом начале моей карьеры я не обращал на это внимание, то теперь стал понимать и даже ощущать присутствие неких сил рядом. Оговорюсь сразу, с головой у меня всё в порядке. Не злоупотребляю спиртным, наркотиками НИКОГДА не баловался. Я иной… Мой кайф жизни был и есть в другом. Раз на мою долю выпало столько всего непонятного, видно у моего Создателя были на меня свои планы…
В самом начале моей карьеры в 1984 году произошел случай, который обсуждали не один год. А дело было так:
Ежегодно проводили КВН между ВУЗами. Наш ТПИРЯиЛ (Таджикский Педагогический Институт Русского Языка и Литературы) был в тройке лидеров. Я тоже участвовал в данном мероприятии, так как был студентом первого курса данного учебного заведения. Финал КВН проходил во Дворце Профсоюзов. С моими друзьями Юрой и Димой мы подготовили один музыкальный номер. Нужно особо отметить то, что Юра был Бухарским Евреем, а Дима был Немцем. Наш колоритный выход на репетиции за день до финала КВН произвёл фурор. Таджик, Еврей и Немец вышли скромненько так на сцену, и «отлабали» не слабо, скажу я вам. Юра подыгрывал мне на ситаре (струнный народный инструмент) а Дима на таблаке (ударный народный инструмент) Я сам играл на гитаре и пел. В день финала мы приехали заранее и ждали начала за кулисами. Все нервничали, но в воздухе царила тёплая и весёлая атмосфера. Когда объявили начало, команды должны были выйти на сцену. Наш ВУЗ выходил с неким подобием макета лошади. Голову лошади, как оказалось, нести было некому, и вдруг ко мне подбежала комсорг нашего института, выхватила гитару из моих рук, всучила голову лошади и стала требовать выйти на сцену. Я же, в ответ, выхватил из её рук мой инструмент, всучил ей обратно голову лошади, и отказался. Ни в какую не соглашался участвовать в открытии, так как изначально было оговорено моё выступление в финале. Как бы козырной туз, который мог решить исход «битвы» и за счёт зрительских симпатий получить дополнительные баллы. Видели бы вы её трясущиеся толстенные щеки. Она отковыляла гусыней от меня и начала шептаться с организаторами КВН.
-Тоже мне, звезда таджикской эстрады, прошипела она и бросила на меня такой уничтожающий взгляд, будто хотела испепелить.
Я «мило» улыбнулся, сделал некое подобие реверанса, и отвернулся от неё, так как не хотел портить своё настроение. Но… Настроение испортили не только мне, но и всем КВНщикам…
Когда настала очередь нашего ВУЗа представить музыкальный номер, меня и моих друзей не выпустили на сцену. Представляете? Меня попросту запретили выпускать на сцену! Мы проиграли. Позорно проиграли потому, что у нас не было музыкального номера! Это каким же мстительным гадом и ущербом нужно было быть, чтобы поступить так низко в угоду своему эго?! Ну не был я комсомольцем! Меня эта всеобщая мудистика выбешивала всегда! Я не хотел быть «рабом», чтобы мной управляли и заставляли пахать и выполнять «поручения»! Во мне не было ни капли стадного чувства! Но и эгоистом я не был, однозначно. После КВН, когда все стали расходиться, Юра предложил сыграть прямо в фойе. Я согласился. Мы снова сорвали шквал аплодисментов и к нам начали подходить ребята. Не только наши, но и соперники. Когда они узнали причину, по которой меня не выпустили на сцену, кто - то тихо выговорил:
-Оля, сука, толстая гусыня, Оля сука, мразь ты и скотина…
В начале один, потом второй, третий и за ними несколько десятков студентов стали выкрикивать данную «кричалку». Уже ничего и никого не боялись. На лицо была измена и злоупотребление «властью» Наши девчата в начале тихо, а потом уже в голос ревели в стороне. Парни матерились с остервенением. Столько труда, времени, сил и нервов было потрачено на этот финал, и нате вам. Атмосфера была накалена до предела. Виновница всего этого, комсорг, испарилась. Впервые мы увидели, как такие толстые и казалось бы неуклюжие люди могут передвигаться быстро. Ребята с Политехнического института, которые участвовали на финале КВН, оказались очень хорошими парнями. Они подошли к нам, и предложили выступить у них в политехе через пару дней. В актовом зале политеха мы выступили таки перед публикой, со сцены. Я впервые в жизни ощутил некую эйфорию и от того что я делаю, и от того, что это нравится окружающим. После концерта я впервые в своей карьере раздавал автографы…
Второй казус случился на хлопке. Нас, студентов второго курса загнали в Джилликульский район, в посёлок Гараути. Жили мы в здании клуба и кинотеатра. Лично я и мои ребята умудрились занять подсобку. Провели генеральную уборку, вынесли весь мусор, починили дверь, которая висела на одной петле и врезали замок. Подсобка состояла из двух смежных комнат. Обустроились замечательно. У нас был откидной стол, который я приспособил к стене с помощью цепи, который нашли во время уборки тут же в подсобке. Принцип был как в купейном вагоне. То есть столик держали цепи с двух сторон. Во время завтрака или ужина мы поднимали висящую столешницу и закрепляли цепи, после приёма пищи снова спускали, чтобы стол не занимал наше и так тесное пространство. Вечерами мы репетировали и готовились к концерту.
При клубе была группа, музыкальный коллектив, которым заведовал мужчина лет 30−32, а может и старше. Его бородка придавала ему вид мушкетёра, и потому мы его так и называли, «лабух» мушкетёр. Он играл на древнем органе. Инструменты были наверное ещё со времён юрского периода. Колонки издавали трепещущий и дребезжащий звук рванными и десятки раз клееными дифузорами. Микрофоны фонили, кабеля были короткими и жесткими, стоек - журавликов не было. Жуть, одним словом. И тут нам на выручку пришел местный парень, который увлекался техникой. У него мы нашли всё что нужно!!! Это было нечто! У чёрта на куличках нашелся чувачок, который смог нам помочь техникой и даже гитарами! Нашей радости не было предела. Он разбирался в электронике, и пока мы репетировали, колдовал над колонками в кинотеатре, над усилителями в аппаратной и вечно сновал то в аппаратную, то бежал к колонкам, и попутно подстраивал звук на микшере. Одним словом работа кипела. Те, кто дежурил и не собирал хлопок, были нашими первыми слушателями. Они убирались в зале кинотеатра и в фойе, где и ночевали наши сокурсники. Ходили между раскладушками, собирали мусор, мели и мыли полы, протирали пыль. В свободное время слушали нас и выполняли наши мелкие поручения. Очень нам помогали, скажу я вам.
В день концерта мы словно парили по воздуху от кайфа предстоящего выступления. Наш мастер «очумелые» ручки умудрился подключиться ко всей системе звука в кинотеатре. Теперь нас могли хорошо и отчётливо слышать даже на «камчатке» То есть в самых дальних рядах. Ведь в те годы не было мощной аппаратуры. Пределом мечтаний была аппаратура Vermona или Tesla. Одним словом в воздухе ощущался драйв от предстоящего концерта.
Ребята устали от изнуряющего труда на хлопковых полях. Буквально за неделю все поголовно превратились в негров, загорели и облазили носами. Руки были исколоты острыми концами «кураков» тонковолокнистого хлопка. Ненавидели мы сбор тонковолокнистого хлопка. Очень было не легко собирать его. Курак предательски колол кисти рук, царапал, да и сам хлопок доставался с трудом. Как бы нехотя. Особенно сильно страдали русские девчата. Наши местные были хоть как - то приспособлены к такой работе, а вот им доставалось не слабо. Я и мои друзья не редко помогали им. Втирали крема или мази, делали массаж пальцев, когда они приходили в нашу коморку вечерами послушать музыку или наши репетиции. Да и помогать пищащим бедненьким девчатам было по приколу. Мы ощущали себя мужчинами, в силе которых нуждаются наша нежная половина человечества. Никогда за все годы учёбы у нас не возникало конфликтов на национальной или религиозной почве. Ни единого раза!
Студенты готовились к праздничному вечеру. Все, поголовно, мылись, прихорашивались, доставали из чемоданов парадную одежду. Девчата «красились», делали укладки, помогали друг - другу конвейером. Они стояли в ряд или кольцом, и помогали соседке, та - другой и так по кругу. Одной накручивали бигуди, другой делали начёс или накладывали некое подобие макияжа, третьей ещё что - то. Было весело, атмосфера была, скажу я вам, ну просто замечательная. Пока я умывался, произошел наверное самый ржачный момент всех времён и народов. Меня окликнула девушка. Я поднял голову, глянул на неё, но не узнал.
-Акбар привет. Ты что, не узнал меня?
-Нет, ты кто? Я не мог узнать девушку. У неё всё лицо было не то опухшим, не то заплывшим. Оно напоминало мне мордашку откормленного поросёнка.
- Это я, Точи…
-Аффигеть! Что с тобой произошло? Что с твоим лицом?!
- Меня осы покусали. Целая стая.
Как мне потом рассказали, эта паразитка, вешала лапшу на уши бригадиру и вызывала его жалость вымышленным рассказом, будто она сирота, и что её единственный брат прям точная его копия. Ну прям близнец! А лопух бригадир пожалел её и как - то умудрился приписать ей много кг хлопка. Когда во время обеда Точи решила присесть к арыку и покушать, откуда не возьмись появились шершни и на глазах у всех стали её жалить в лицо. Так она была наказана за ложь, жестоко наказана, но несколько сотен студентов при её виде ржали в голос и покатывались со смеху, держась за животы. Сейчас Точи работает на Памире и возглавляет МЧС. Мы с ней общаемся и часто снова ржем, вспоминая хлопок. Бог не фрайер, он всё видит. Факт…
Прямо за клубом была кухня. Нас часто подкармливали наши друзья, которые заведовали данным блатным заведением. Повар Наргис была очень красивой девушкой. У них был роман с моим бассистом. Пара была, ну просто глаз не отведёшь. Вот Наргис нас частенько и баловала кусками жареного мяса. Она надрезала верхушку буханки хлеба, вынимала мякину, и этот хлебный контейнер заполняла мясной поджаркой с луком. Накрывала «крышку» и приносила нам особую буханку хлеба. Кормила нас, чтобы мы, как она говорила, не «окочурились» от голода. Этот её метод позже и я использовал, в армии. Он мне очень пригодился. Однажды, я таким образом удивил моих земляков и их сослуживцев. Рядом в стройбате, оказывается, служил мой земляк Сергей Гиндинов (Гиндик) Он жил от меня буквально в 300 - 400 метрах в Душанбе, да и учились мы с ним в одной школе. Сергей нашел меня случайно. Кто - то ему рассказал, что в авиаполке служат Таджики, и тем более из Душанбе. Его появление в столовой меня очень удивило и обрадовало. Угощал я другана пловом. У нас в меню еженедельно был плов, который я готовил на 700 солдат срочной службы в 400 литровых котлах. Когда Серёгу перебрасывали в другой город на новый объект, вот такой вот необычной буханкой хлеба я удивил его самого и его сослуживцев, с которыми он ехал в поезде. Когда Серёга достал буханку хлеба и хотел отрезать ломоть, из неё вывалились куски жареного мяса и лука… Серёга сейчас живёт в Нью- Йорке. Как - то раз он написал мне, опять же нашел случайно в соц. сети, и нахлынули армейские воспоминания. История с буханкой хлеба была притчей во языцех в строй - бате… О таком земляке мечтали многие солдатики…
К вечеру всё и вся гудело от нетерпения в предвкушении предстоящего концерта. Мы волновались и потели. Буквально за 15 минут до начала концерта к нам за кулисы пришли наши девчата и предложили припудрить нас. Ржач был неописуемый и такой громкий, что даже преподаватели повскакали со своих первых рядов и с удивлёнными лицами заглянули к нам, чтобы узнать причину нашего хохота. Ведь нас «пасли» неустанно «стукачи» на предмет пьянства, а причиной такого громкого смеха им могло показаться спиртное. Я оценил ситуацию и быстро сел на стул, а девчата начали меня пудрить. Блин, как - то не так я себя чувствовал. Это потом, через несколько лет, когда буду часто сниматься на ТВ, я пойму цену обычной пудре и гриму…
Наш мушкетёр откуда - то выкопал осветителя. Вот же ш кадр. Софиты и пушки были приведены в полную «боевую» готовность. Он сам гордо восседал за органом и ждал начала концерта. Свет приглушили, включились софиты, и пушка осветила центр сцены. Концерт начался…
Послышались первые вкрадчивые звуки органа, потом гитары и ритм задал на «кухне» барабанщик. Я начал петь. По началу, неуверенно и скованно, а потом чуть смелее, и когда все начали нам хлопать, забыл о неуверенности и ощутил себя в своей тарелке. Так как мы были начинающими музыкантами, у нас не было своих песен. И потому мы исполняли хиты Далера Назарова. Ныне метра Таджикской эстрады. Его песни знали все! Даже преподы нам подпевали, что уж тут говорить о студентах. Ребята и девчата пели с нами в унисон. Когда мы начали исполнять мега хит Чоки - чоки борон, к нам на сцену поднялась Гуля Тилабова, солистка танцевального ансамбля Зебо. Гуля училась в нашем институте. Так как она снималась в клипе этой песни и танец был поставлен Народной артисткой СССР Зебо Амин - заде, Гуля танцевала так, будто парила на сцене. Чёрт побери, я и мои ребята были в восторге. Концерт, который мы готовили более месяца с такими трудностями и в таких жутких условиях, был воистину фейерическим…
Всегда, везде, во все времена и у всех народов есть редкие дебилы. Вот таким вот, одним из ярчайших представителей данной флоры или фауны был наш местный божок. Проректор по учебной части и полевой декан Маджидов. Представьте себе ситуацию: идёт концерт, в первых рядах сидит весь педагогический состав ВУЗа, в зале аншлаг. К нам сбежались даже старшекурсники из соседних районов. Поют в унисон и студенты, и педагоги. И тут на сцену поднимается этот недоумок, попросту с корнем отрывает кабеля от микрофонов и колонок, кричит с пеной у рта и грозит нам трясущимися руками! Мало того, что это чучело испортило чужое оборудование, сорвало концерт, так оно ещё и оскорбляло всех присутствующих в зале! Тут уже выбесились все! Мат на мате в адрес горе препода слышались ото всюду! Дабы избежать расправы над этим придурком, со своего места встал самый авторитетный человек нашего института. Это был зав кафедрой физкультуры Нур Одинаевич. Чемпион по борьбе. Нура любили и уважали все без исключения. Его и боялись тоже. Он был непререкаемым авторитетом нашего ВУЗа по праву. Помогал студентам, договаривался с преподами, если у кого - то были задолженности. Если студента гнобил возомнивший себя божком препод, Нур вмешивался тут же и решал проблему. Мы любили его будто родного. Одним ударом кулака он мог снести дверь. Однажды он так угомонил одного пьяного неадеквата. После увиденного, ребята поняли силу Нура. С ним шутить ни кто не решался. Он реально мог поломать человека, но блин, был таким добрым и отзывчивым, что Нура прозвали Батей!
Нур встал, поднялся на сцену и выкрикнул:
- Всем тихо! Успокоились и по- тихому расходимся. Концерт окончен! Большое вам спасибо ребята, обратился он к нам, повернувшись. Я и мои коллеги получили огромное удовольствие. Спасибо. Вы молодцы. Собирайте аппаратуру, инструменты, и приходите на кухню, там вас ждёт праздничный ужин. Потом подошёл в Маджидову, который стоял бледный и трясущийся, взял его за локоть, и со словами:
- А ты иди со мной, увёл его от беды в полевой штаб педагогического состава.
После его выходки, Маджидову дали кликуху «мудак» Его ни кто и никогда не называл по имени и отчеству или по фамилии. Только «мудак» и не иначе. Что там было в штабе, что там говорил или делал Нур, мы не знаем. Но мудака убрали. И с хлопка, и чуть позже из института. Его поведение обсуждали все. И преподы, и студенты. Вместо мудака назначили замечательного человека. Галину Николаевну Тараносову, которая, в последствии, станет Ректором нашего института и будет опекать меня…
С приходом в наш институтский музыкальный коллектив нового участника, который оформился зав клубом, я тихо и без скандалов ретировался. Два медведя не живут в одной берлоге. Новый мой коллектив, который состоял из профи, это были мои друзья. Бывший диско клуб «Волна». Ныне группа «Парвин». Я успел поработать с ними недолго, ибо меня призвали в армию. После службы началось всё интересное и значимое в моём творчестве и музыкальной карьере в целом. Центр творческой молодёжи Таджикистана при ЦК, оказывается, наблюдали за нами плотно. После моей победы на республиканском конкурсе молодых исполнителей «Дебют молодых», мой Гран при не остался незамеченным. Нас было решено отправить на гастроли по странам средиземноморья. Представляете? Разом в дамки. 5 кап стран, концерты, путешествие, просто мечта любого советского гражданина. Что уж тут говорить о молодых артистах? С нами в делегации был пристроен танцевальный коллектив «Навруз» от университета. Наверное, для колорита, ибо наврузовцы танцевали в национальных костюмах и представляли все регионы республики. А ещё с нами под видом туриста был кэгэбэшник. Он всегда был словно нашей тенью. Как он умудрялся так тихо приходить и уходить, мы не понимали. Шпион блин, да и только. Описывать гастроли не стану, это тема для отдельного рассказа. Может быть, в другой раз…
Как только я вернулся в Душанбе, мне позвонили из института. Мне срочно нужно было появиться в деканате. Когда я приехал, меня прямо у входа встретил декан. Курбан Полтыкович был интересной личностью. Отличительной его чертой была шишка с грецкий орех на лысой голове. Над этой его шишкой студенты не редко в тихоря над ним пошучивали. Он напоминал сказочного персонажа, злодея. Очень глубоко посаженые глаза, пронизывающий взгляд, которого боялись все без исключения студенты, и тёмная кожа. Он реально напоминал африканца. С Курбаном Полтыковичем у меня были замечательные и отчасти дружеские отношения. В году эдак 2003 или 2004 он предложит мне должность проректора в нашем институте, но я откажусь…
Мы поговорили в деканате, я раздал зарубежные сувениры и присел с готовностью выслушать то, для чего меня, по сути, так срочно вызвали. Оказалось, что нужно было выступить перед студентами и рассказать про гастроли. Поделиться впечатлениями
В деканате был профорг Назар Чоршанбиевич. Замечательный человек, очень добрый, отзывчивый, жизнерадостный и порядочный. Уважал я его хотя бы за то, что он никогда не пользовался своим положением и не смотрел на студентов свысока. С ним мы обсудили некоторые вопросы, связанные с актовым залом, концертом и уборкой. Я попросил его организовать своевременно уборку. Были случаи, когда актовый зал начинали убирать чуть ли не за пол часа до мероприятия. Когда мы приехали в назначенный день за 2 часа до концерта, актовый зал не был убран. Мусор валялся то там, то тут. Зав клубом, которому поручили заняться актовым залом, попросту игнорировал поручение и не вышел на работу. Я пошел в деканат и застал там Назара Чоршанбиевича и посетовал на то, что в актовом зале не убрано. И тут ко мне обратилась женщина, которая недавно устроилась в наш институт со словами:
- А ты кто? Наш студент?
-Здравствуйте, да, я студент данного ВУЗа. А что?
- А ничего. Бегом взял в руки швабру и отодрай актовый зал, и доложи о проделанной работе в деканат. Задача ясна?
От удивления челюсть отвалилась у всех, кто находился в деканате. Назар Чоршанбиевич побледнел, покраснел, затрясся, а потом с трудом сдерживая себя произнёс:
- Ну зачем же вы так?! Вот зачем?! Эту проблему мы сейчас быстро решим, а Акбарджону есть чем заняться, кроме мытья полов…
Мдааа, я был взбешон не на шутку. Кипел! Мне не заподло было мыть полы, просто тон, и манера обращения меня так выбесили, что ей богу, я с трудом удержался, чтобы не наградить её парой крепких слов. Вернулся я в актовый зал нервным. Ребята поняли, что произошло что - то. Ко мне подошел наш ведущий концерта, тихо, вкрадчиво и деликатно выведал о случившемся, а потом достал коньяк из кожаного портфеля, налил 50 гр в рюмочку, которую достал оттуда же, и попросил выпить. Я выпил и немного успокоился. Забегая вперёд скажу, что женщина из деканата, которая нахамила мне, в зале сидела во втором ряду. Она бледнела, краснела, ей было неловко, но покинуть зал не могла, так как в зале находилось практически всё руководство ВУЗа. Бог с ней, не до неё мне было…
К 1988 году, у нас уже были американские гитары и вполне приличная звуковая аппаратура. На концертах мы использовали 3 полосную систему звука, общей мощностью в 1500 ватт. 2 японских и 1 американский синтезаторы, американские микрофоны. Что же касается светового оборудование, так этого добра было с избытком. Наследство от дискотечных времён. Актовый зал убрали за пару минут. По моей просьбе окна были зашторены как для просмотра кино. Ребята наладили звук и свет.
В первом ряду восседала королева нашего института. Красавица невиданной красы! Проректор по научной работе Профессор Мавлюда Наджмидиновна Абдуллаева. Когда она приезжала в институт на своей служебной «Волге», девчата ахали и охали. Она была нереально красивой женщиной. Леди! Каждый её жест, шаг, манера речи, голос, макияж, одежда выдавали в ней Королеву. Парни, увидев её, попросту теряли дар речи. Я не был исключением, чего уж греха таить, тоже был в неё влюблён. И теперь она сидела буквально в 4 метрах от меня. Ну блин, я попал, и попал не слабо…
По случаю такого грандиозного концерта частично были отменены занятия. Такое было впервые на моей памяти. В зале некуда было поставить ногу. Ох и оболдели же мои ребята, когда нам начали аплодировать такими шквальными аплодисментами, что просто закладывало уши. Цветов было очень много. Вся сцена была заставлена букетами! Парни начали с инструментальной мелодии. Повторный шквал аплодисментов был громче предыдущего. Меня объявили пафосно и с перечислением всех моих на тот момент регалий. Я вышел на сцену в концертном костюме. Особенностью моего костюма было то, что снимая один элемент, я как бы показывал уже совсем новый костюм. Это была заслуга закройщика театрального ателье Николая и художника - модельера Татьяны. Именно они помогли мне с моими костюмами, которые, отчасти, оставляли у зрителя неизгладимые впечатления и подчёркивали наше серьёзное отношение к искусству. Справа от сцены была комната, куда я время от времени спускался, и где я снимал один из элементов своего концертного костюма, или переодевался в другой. В итоге я оставался в национальной рубашке, в национальном вышитом золотыми нитями поясе и в чёрных атласных концертных брюках. Девчата мои, танцовщицы, сменили по 3−4 концертных костюма. Такое зрелище в нашем ВУЗе до нас никогда и ни кто не показывал. В полумраке зала по стене бегал луч от лазерной установки. Пушки и софиты мигали всеми цветами радуги. Внизу, прямо под сценой, на специальной стойке кружился зеркальный шар, который наполнял зал бликами и создавал праздничное настроение. Звук был словно с виниловой пластинки, который звучал из проигрывателя высшего класса и трёхполосной акустической системы…
Настал кульминационный момент. Мой финальный выход был полностью в национальной одежде. В древней одежде Таджиков. Я был одет в халат - чапан и повязан шелковым платком. На голове тюбетейка. Когда я поднялся в этом одеянии на сцену и запел песню моей Мамы «Ёр-ёр», первой начала аплодировать наша королева, Профессор Абдуллаева. После концерта меня попросили зайти к Абдуллаевой. В приёмной меня ждали. Секретарша тут же проводила меня в кабинет к Мавлюде Наджмидиновне, где мы с ней общались на тему сегодняшнего концерта. Я выслушал столько благодарностей за проведённый концерт, что гордость переполняла мою душу и сердце. С того самого дня, Мавлюда Наджмидиновна всегда поддерживала и помогала мне во всём. Эту же песню мне довелось исполнить на конкурсе Юрмала - 90 по Центральному Телевидению СССР, где я познакомился с Максимом Фадеевым. Ныне очень известным композитором и продюсером…
(фото с Гос
Акбар Мухаммад Саид
Глава 2
Наша беседа длилась уже несколько часов. И что странно, меня она не утомляла. У меня не возникало желания придумать причину и «смыться» Мне хотелось поговорить, послушать, задать вопрос, получить ответ, или ответить на вопрос
Вечерело. Мы поели снова, но теперь уже вместе, и шутили, будто старые друзья. У теть Азы, как я уже стал её называть, временами наступал ступор. Она смотрела на меня, и будто сквозь меня. Было такое чувство, что она видит что - то потустороннее. Отчасти меня это напрягало, и я ощущал дискомфорт. Потом её как бы «отпускало», и мы снова продолжали беседовать. Временами я осознавал, что наши отвлечённые беседы являются как бы разрядкой для моего мозга и психики. Вот честно, я начинал вспоминать курс по Психологии, который изучал увлечённо и с неким азартом. Преподавала мне курс психологии Русский педагог, Ленинградка. В нашем ВУЗе бОльшая часть педагогов были выходцами из Ленинграда и мы обучались по ЛФШ (Ленинградской фонологической школе)
- Акбар, обратилась ко мне теть Аза, у тебя в Роду ведь были необычные люди? Признайся.
-Да, были, ответил я. Мой Дедушка. Ходжи Саид Зур - Сильный. Его народ так прозвал за знания и силу. Он учился в Бухаре в одном медресе с самим домулло Садриддином Айни! А ещё Дедушка знал магию. Очень сильным магом был говорят. Есть много вымыслов конечно, но то, что Ходжи Саид был очень умным и грамотным человеком, факт неоспоримый. Я сам лично перед армией в 1986 году ездил на могилу Дедушки и возложил мраморную плиту. Обозначил его могилу. Наш фамильный склеп высоко в горах. Туда добираться очень долго и трудно. Даже вспоминать жутко, проговорил я, и мысленно вспомнил наше паломничество.
Особенно жутко было вспоминать пекло 50 в тени и все 60 градусов по Цельсию на открытой местности. И жажда, обезвоживание организма. Жуть одним словом. В кратце, я рассказал мою историю, и теть Аза снова будто вошла в ступор. Мне показалось, что она меня уже не слышит, и когда я замолчал, она встрепенулась и попросила продолжать. Ну блин, для моей психики за раз получить столько впечатлений было явным перебором, но я парнем был рисковым, и решил довести нашу беседу до конца, чем бы оно не закончилось…
- Знаешь, вымолвила она через какое - то время, мне многое тебе нужно сказать, но пока не знаю как начать.
- О чём теть Аза? Что сказать? Вы объясните толком, я снова вас не понимаю, выговорил я со смущением, а сам в душе ругал себя за непонимание.
-О тебе, о твоей судьбе, о твоей жизни. Обо многом. Про людей с кем тебе доведётся встретиться в этой жизни, про опасности, ошибки, неудачи. Я как в фильме сейчас вижу твою судьбу. Акбар, мой тебе совет, верь в себя всегда. Никогда не сдавайся. Твоя судьба не проста, она имеет взлёты и падения. Взлёты будут стремительными, и ты будешь парить высоко. Падения тоже будут, к сожалению. Но главное, в твоём пути будут короли. Иноземные и местные. Они тоже повлияют на твою судьбу. Особенно иноземный король…
- Короли? Это типа большие начальники что ли? Я был ошарашен, и снова мне показалось, что это некий бред. Какие нафик короли? Чушь какая - то.
- И начальники, и люди, которые на самом деле являются королями. Не завтра, может через несколько лет, но ты встретишься с такими людьми. Мда, такую странную судьбу я ещё не видела, проговорила она и замолчала.
- Теть Аза, я артист. Ну встречался я с депутатами, министрами… Бывал за рубежом. В Италии, Испании, Греции, Турции, на Мальте. Только не видел там королей, принцев или кардиналов. Вы мне ответьте, войну я переживу?
-Болван, с улыбкой ответила мне она, переживешь. И сыновья у тебя будут. Двое. А короли будут. Тебе путь предстоит. Не близкий. Очень далёкий. Вижу море и пустыню.
- А родные? Тоже переживут? Ни кто не погибнет? Какой путь? Куда? Зарубежные гастроли?
-В твоём роду в войну ни кто не погибнет. Помни, твоя сила в вере, промолвила она.
-Мне молиться нужно? Теть Аза, я человек современный. Ну не до молитв мне.
-Вера - она в Душе, в Сердце. Молиться можно и про себя. Главное помни мои слова. Твоя сила в Вере. Будь сильным, никогда не опускай руки и всегда борись. Жизнь такова, тем более теперь. Мы ещё встретимся с тобой и тогда я тебе расскажу ещё кое что. Потом, не сейчас. Тебе будет не легко, но твоя ноша будет тебе по плечу…
Такая масса информации, граничащая с мистикой от совершенно незнакомого мне человека, мягко говоря, удивляла и даже возмущала. Я не знал как реагировать на всё это. Не знал как воспринимать и что делать с ней. Мы поговорив ещё немного и я проводил её до остановки, посадил на автобус, который шел в сторону вокзала. Сам же весь под впечатлением от встречи поплёлся на другую сторону дороги. Мне нужно было ехать в противоположную сторону. О случившемся я никому не рассказывал, и грешным делом посчитал пустяком и хотел забыть. Но…
Прошел год после встречи. Не хочу описывать трудности, которые выпали на мою долю. Были и светлые моменты, счастливые. Однажды ко мне в гости приехала моя танцовщица Лариса. Она была профессионалкой высочайшего класса. Снималась в кино, в Таджик-фильме. Познакомились с Ларисой мы на свадьбе моего одноклассника Фархада, сына зам. Министра МВД полковника Абдурахманова. Эта чертовка так танцевала, что я, видавший не мало талантливых танцовщиц, пару раз от удивления даже забыл о песне и не вступил во время. Когда мы закончили замес и сели за свой стол, она сама подошла к нам, представилась и мы стали с ней общаться так, будто знаем друг - друга много лет. К нашему столу часто подходили гости и благодарили нас. Подходили и сотрудники МВД, и даже, как я узнал позже, 2 генерала КГБ. С одним из них через месяц мы встретились у Фархада дома, куда нас пригласил его Папа в гости…
В последствии Лариса работала со мной несколько лет и сводила с ума на концертах зрителей своими нарядами, пластикой, костюмами и конечно же талантом. Она приехала по какому - то делу, о котором лишь намекнула, когда звонила мне накануне. Я был дома со своей невестой Майей. До нашей свадьбы было ещё 2 года. Ларису она знала хорошо и они были близкими подругами. Как только приехала Лариса, по обыкновения ярко одетая в самые модные и дорогие наряды, начался стёб то в мой адрес, то в адрес Майи, или мы с невестой как бы на пару начинали стебать её, а она громко смеялась и отшучивалась в ответ. Странно, в её поведении ощущалась какая - то напряженность или тревога, хоть она и шутила, смеялась. Как только я хотел спросить её об этом, она сама меня попросила посекретничать…
-Акбарыч, дело есть, сказала она с некой, как мне показалось тревогой.
-Какое? Говори. С Папой всё в порядке? Как сын Виталик? Дома всё хорошо?
- Да всё нормально, все здоровы. Тебе нужно поехать со мной к одному человеку. Поедешь?
- К какому человеку? У тебя что, проблемы? Ты объясни в чём дело - то? Если проблемы, говори как есть. Нужны деньги? Или кто обидел? Может нужно спеть? Я от непонимания начинал нервничать.
-Нет, нет и нет. Просто поехали со мной. Попьём кофе и поговорим с одной женщиной.
- Лариса, кофе и у меня можно попить. Зачем для этого ехать к какой - то женщине?
- Это необычная женщина, и кофе у неё особый. Она гадает на кофейной гуще. Ты пьёшь кофе, переворачиваешь чашку, передаешь ей, а она смотрит, читает по гуще и говорит всё про тебя. Мне одной ехать жутко, но очень нужно! Вдруг в городе беспредельщики? Поедешь?
- Ну блин, а таинственности - то напустила, будто шпионка. Поехали, сказал я и мы начали собираться в путь…
На такси мы быстро доехали до вокзала, но свернули к складам. Справа от железнодорожного вокзала были огромные склады, куда разгружали товары с поездов. Вот к одному такому складу мы и подъехали прямо в воротам. Я расплатился с таксистом и пошел вслед за Майей и Ларисой, которые вошли в открытую дверь…
В небольшой коморке сидела женщина за столом. У меня появилось странное ощущение чего - то знакомого. Непонятное ощущение ожидания и тревоги. Когда я подошел ближе, Лариса представила нас женщине:
- Знакомьтесь теть Аза, это тот самый артист Акбар, о котором я вам рассказывала. А это его невеста Майя…
Если я вам скажу что охренел, верьте мне. Эта была та самая Цыганка теть Аза, с которой год назад мы познакомились и общались. Теперь - то я понял её слова, когда она мне говорила на последок, что мы ещё встретимся…
Наша встреча была странной снова. Теть Аза или делала вид, что не узнаёт меня, или так было нужно. И потому я как бы подыграл ей и не стал моим спутницам говорить о нашем знакомстве. Почему я и она так поступили, мне до сих пор не ясно. Я ожидал чего - то, но не мог понять чего. Даже теперь я не могу описать свои чувства. Что - то в ней было эдакое. И в ней самой, и в её голосе, манере, жестах, тембре, мелодичности и певучести голоса, в полумраке комнаты, в запахе и в тишине…
- Ну что, молодые люди, будем пить кофе? - спросила теть Аза и мы закивали утвердительно в ответ все разом.
Она заварила нам молотый кофе в небольшой турке, и разлила в маленькие чашки. Аромат наполнил комнату. Мне захотелось курить, но я не стал портить атмосферу табачным дымом. Первой выпила свой кофе Лариса и передала свою перевёрнутую чашку в блюдце теть Азе. Та долго смотрела на кофейную гущу и начала говорить. Я не стал слушать. Допил свой кофе, перевернул чашку так же, положил блюдце на свой стул и вышел покурить…
Меня позвала Лариса. Когда я вошел в каморку, теть Аза заканчивала беседу с Майей. В ожидании чего - то неизбежного, не понятного, добра или зла, я ждал как бы своей участи. Много чего я узнал в этот раз от Цыганки Азы. Это личное, и потому я не стану описывать то, о чём мне было предсказано. Когда мы закончили, встали и пошли к выходу. Я решил покурить, но не нащупал сигарет в кармане и вернулся в каморку. Теть Аза держала в руках мои сигареты. Она передала их мне со словами:
-Акбар, так было нужно. Не удивляйся. Хорошо?
- Хорошо, теть Аза. Но вы теперь мне наедине можете объяснить причину? Для чего мне и вам было скрывать наше знакомство?
-Но ведь и ты скрыл? Ты ведь ни кому не рассказывал о нашей встрече?
Я был снова в шоке. Наверное, у меня было глупое и удивлённое лицо, раз теть Аза улыбнулась, но тут же снова стала грустной.
- Акбар, я не хотела при Майе…
-Что не хотели при Майе? Вы о чём?
- Помнишь, год назад я говорила тебе, что позже расскажу тебе кое о чём?
- Ну конечно же помню. Вот прям как сейчас, слово в слово. Это профессиональное, я наизусть помню тексты сотен песен. Так о чём вы хотели мне сказать теть Аза?
- Акбар, прости меня, если можешь…
- Да за что мне вас прощать - то?
У тебя будут два сына… И дочь… Но дочь ты не увидишь… Я не смогла тебе сказать про это в прошлый раз. А потом жалела долго. Ты должен был знать, но ты был таким счастливым и окрылённым. И про ношу я намекнула. Она тебе по плечу. Такова твоя судьба. Прими смиренно…
Будто бетонная перегородка упала мне на голову. Мой мозг взорвался. Я смутно помню, как и чем закончилась наша беседа, как мы вернулись домой. Я хотел забыть всё это и никогда больше не вспоминать, и опять же, но… Всё что мне предсказала теть Аза, сбылось… От, А до Я…
Акбар Мухаммад Саид
(Предисловие)
Трудно сосчитать, сколько раз русло реки моей жизни менялось за мои пятьдесят лет. С каждым разом, наверное, я становился умнее, сильнее, выносливее и опытнее. Во всяком случае, жизненный опыт я приобретал и с избытком, факт неоспоримый. Но, чёрт меня побери, уж лучше бы я не был таким, а оставался обычным парнем! С раннего детства я часто попадал в передряги, так часто, что моя Мама порой смотрела долго и в упор, как бы в меня, и пыталась понять, что же я такое? Да я и сам, признаться, до сих пор не могу понять, кто я есть. Про свои приключения я уже рассказывал читателю в нескольких ранних произведениях, не буду повторять их. Хочу, как бы подытожить и рассказать об одной удивительной встрече, которая изменила меня и мою жизнь в корне. Речь пойдёт о Цыганке Азе, с которой пересеклись наши пути в самом начале гражданской войны в Таджикистане, в городе Душанбе зимой 1990 года…
Глава 1 - Встреча.
Я шел к рынку «Баракат"(базар им. Путовского, которого уже нет). Мой путь лежал через ЦУМ. Нужно было пройти метров 200−250, минуя Детский мир, чтобы дойти до базара. Рядом с Детским миром я обратил внимание на женщину в пёстрой одежде. На ней была юбка до земли, которая казалась из десяти метров ткани. Такой она была широкой и объёмной. Углублённый в свои мысли я тут же забыл о ней и продолжал свой путь, пока меня не окликнули:
- Сынок, погоди, не торопись. Давай поговорим?
Меня удивило данное обращение, ибо цыганки иначе пытаются завлечь своих потенциальных жертв, и потому остановился. Обернувшись, я увидел ту самую цыганку. Она была иной. Другой. Ни такой как все ранее увиденные мной цыганки, которые «разводили» гаданием на деньги. Что - то ёкнуло у меня в груди, и я решил, будь что будет…
Будучи музыкантом и исполнителем, я всегда обращал внимание на красивые голоса, тембр и интонации. Голос этой женщины будто шел из сердца. Он был тёплым, бархатным и обволакивал своей искренностью. Я стоял и ждал, она подошла, молча взяла мою руку, посмотрела на ладонь. Потом был долгий и пронизывающий взгляд в глаза и в лоб. Да - да, именно В лоб. У меня появилось ощущение, что меня читают. Будто книгу, или как бы мои мозги. Уши мои горели, поднялась температура, мне стало жарко, в голове роились мысли. Я молча ждал исхода этой немой беседы…
-Здравствуйте, произнёс я, когда наше молчание продлилось несколько минут, и я стал испытывать неловкость.
-Здравствуй. Поговори со мной, удели немного времени? Хорошо?
-Хорошо, ответил я, и предложил присесть за стол. У арыка шашлычник зазывал народ отведать шашлыка. Были накрыты столы и паренёк, помощник торговца, тут же принёс нам чайник чая и пару пиалок. Я разлил чай, предложил моей собеседнице, отхлебнул глоток и приготовился к беседе…
- Как твоё имя? Не бойся меня, мне не нужны твои деньги. Я хочу просто поговорить с тобой, сказала мне цыганка.
Я не боялся её, и не боялся быть в числе жертв, которых обирали не редко владеющие гипнозом цыгане. Дело было в том, что я не подвержен гипнозу. Мой Папа так же был не гипнотизируемым человеком. Однажды, его, долгие пол часа пытался усыпить знаменитый гипнотизёр, но тщетно. Повторный сеанс со мной тоже был безрезультатным, и потому я был уверен в том, что меня не «облапошат»
- Акбар моё имя, ответил я. А как вас зовут? Кто вы? Гадалка?
-Акбар, прошептала она. Тяжкое у тебя имя сынок. Очень трудная судьба твоя. Гадалка? Пусть так, улыбнулась она. Аза имя моё, но меня нарекли Надеждой люди.
-Так о чём мы будем говорить? Тема беседы какова? Моего младшего брата зовут Аъзам. Наверное, и ваше имя имеет такое же значение…
-Не торопись, ответила цыганка. Обо всём по порядку и по- немногу.
Паренёк принёс дымящийся шашлык, пару лепёшек и порезанный кольцами репчатый лук политый уксусом к шашлыку. Я предложил моей собеседнице угощение и сам начал есть с удовольствием кусочки печёного и ароматного мяса. Цыганка держала палочку шашлыка в руках, но не ела. Она смотрела снова в меня, в упор. Меня это смущало, я чуть не поперхнулся.
-Угощайтесь, что же вы не едите?
-Наслаждаюсь, ответила она.
-Чем? Запахом?
-Нет, ответила цыганка и засмеялась таким приятным смехом, что я и сам начал смеяться с набитым ртом. Наслаждаюсь и любуюсь тем, как ты ешь.
-Не понял. Что в этом такого необычного?
-Ты будто поглощаешь свет и радость из мрака и унылости, ответила она, а я чуть не подавился и подумал, не свела ли меня судьба с сумасшедшей?
-Ем как все, отшутился я и отхлебнул чая.
-Ни как все. Я ем, чтобы жить. Просто ем. Ты же ешь так, будто наполняешься силой. Пьешь так, будто в тебя вливается мудрость. Глаза твои, лоб, походка да и весь ты сам иной…
- Извините, но я не понимаю вас, правда. Объясните, если вам не трудно. А я поем, пошутил я и снова засмеялся.
- Есть у тебя время? Ты не торопишься? Наша беседа может затянуться.
-Есть, ответил я. Особо важных дел нет. Давайте уже поедим, а потом побеседуем.
Огромные чинары у арыка своими ветвями укрывали нас. В арыке журчала вода. Люди шли по своим делам, и казалось, что нет войны и беспорядков. Но в городе было неспокойно. Начались февральские события 1990 года, которые положили начало к долгой гражданской войне…
Но все кончается, и надо было опять чем-то заниматься.
Тут как-то случилось, что заболел помощник бурильщика и меня шеф попросил постоять вахты за него. Вроде как ни чего сложного, я ради разнообразия и согласился. Надо было приподнимать буровые трубы под захват элеватора, потом противоположный конец трубы направлять в резьбу предыдущей. Действительно ничего сложного, но через пару часов спину стало ощутимо ломить. К тому же трубы на солнцепеке были раскаленные и ладони болезненно горели, потом я уже старался их перехватывать тряпкой. Только когда уже стало совсем невыносимо, я сообразил, что сам то булила был в рукавицах, на мой вопрос он ухмыльнулся и кинул мне пару уже совсем рваных. К концу смены ладони все равно горели просто нестерпимо, видно было образовавшиеся волдыри. Кое-как дождавшись смены и дойдя до лагеря попытался охладить руки в воде, но все равно вечером на ладонях был один сплошной кровавый пузырь. Надо было бы конечно ответить этому шутиле, но с одной стороны понимал, что сам лоханулся, с другой, мне и кулаки то сжать невозможно было, какое уж там доказывать. Заработав себе, таким образом больничный, я полностью отдался во власть лени, хотя как оказалось в дальнейшем, копить силы было вовсе не лишним.
От безделья я нашел себе достойную забаву. Стал собирать в округе, кишащей всякой насекомой нечистью, экземпляры разных тварей, достойных по размеру и устраивал в стеклянной банке настоящие гладиаторские бои. Чаще всего это были пары: фаланга - скорпион, реже с тарантулом или шершенем, еще реже удавалось поймать «синежалку». Черно-синего жука сантиметра трех в размере с соответствующим жалом в заднице. Думать даже не хотелось, что бы было, вонзись оно в меня. Огромных фаланг, коричневато-желтых, мохнатых, размером с ладонь, я видел только здесь на юге, челюсти их были настолько мощны, что в секунду перекусывали спичку.
Но чаще всего побеждал скорпион, никогда не ждал когда ему дадут пинка, в драку вступал сразу же, обхватывая передними лапами жертву, нанося серию ударов хвостом с жалом. Но в случае синежалки, такое не прокатывало, так как хитин ее был достойной броней. И если у него хватало мозгов он просовывал крюк своего жала между пластинами брони до мягкого тела, и дальше исход уже был предрешен, правда завершал он свой коварный маневр, уже зачастую без головы
Изучив повадки и возможности каждой твари, по вечерам устраивал настоящее шоу со ставками на деньги, народ был азартный и иногда я на этом, даже зарабатывал.
Снабжение продуктами у нас было не ахти какое, да и готовила наша лахудра отстойно, поэтому при случае старались сами запастись чем можно: консервами, дынями, арбузами. Но тут как-то, про нас совсем забыли, то есть вообще никто ни с чем не приезжал. Сначала кончилась вода, стали отстаивать и кипятить техническую, но и она оставалась на дне бочки в виде коричневого киселя, потом и продукты закончились, даже сухарей больше не было, в кладовке оставался только лук. Наблюдать такой пофигизм со стороны начальства для моего мозга было очень вредным, у меня и так отсутствовали напрочь патриотические прививки. Выход был очевиден, собрать самое необходимое и покинуть это райское местечко.
Но как ни странно, покинули лагерь не все, наотрез отказался уходить старик канавщик. В начале он казался мне полным идиотом, я уже после понял почему он отказался. Пойти на эту авантюру, значило для него потерять и то что он заработал, и возможность будущего своего трудоустройства.
Сначала мы шли всей толпой, потом мы с Михой решили не топать по извилистой пыльной дороге, а срезать напрямую через горы. Как бы то ни было, путь предстоял нелегкий, по моим подсчетам километров тринадцать по пересеченной местности на адской жаре, с неполной фляжкой мутной, воняющей мазутой водой.
Часа через два мы приблизились к состоянию, когда окружающее вполне стало соответствовать атмосфере фильма «Белое солнце пустыни» еще через час уже не хотелось переговариваться, слова прилипали и оставались где-то во рту. Но наверное мы еще не успели достаточно нагрешить на этой земле, потому как неожиданно набрели на полуразрушенную кибитку, к счастью, оказавшейся обитаемой. Немолодой хозяин ее, молча издалека наблюдавший за нами, завел нас за призрачную изгородь двора и выкатил нам два огромных арбуза. Я могу поклясться чем угодно, но больше никогда в жизни я не ел более вкусного арбуза. Еще он принес большую косу с чакой, что-то вроде кислой густой сметаны, очень способствующей от обезвоживания. Насытившись и утолив жажду мы разомлели в тени, пробыв в этом состоянии счастья почти до самого вечера.
У меня изначально был план выйти не сразу к кишлаку, где находилась геологоразведочная база, а напрямую к реке, она была значительно ближе. И уже прямо по реке вплавь, сплавиться к кишлаку, тем самым сократив время топанья по пустыне, а заодно охладить разгоряченное тело. Дойдя до реки, немного передохнули, русло ее в этом месте было широким и неглубоким, вода от примеси глины была светло коричневого цвета. Течение было не настолько быстрым, чтобы представлять угрозу для жизни.
Как бы то ни было, мне пришлось еще долго убеждать и показывать Михе и Ане преимущества сплава по воде, прямо в одежде и обуви без каких либо дополнительных средств. Но скоро до них дошло и они вошли во вкус, при таком течении надо было лишь изредка отталкиваться ногами от дна и наслаждаться безмятежным плаванием. Температура воды была парной, поэтому плыть можно было сколь угодно долго.
Доплыв до кишлака, немного обсохнув, стали решать, куда податься дальше, было два реальных варианта: пойти на базу геологической партии и там ждать начальство из экспедиции. Или же, как предлагал Миха, пойти к его другу, работавшему здесь метеорологом на базе. Нет, был конечно и третий вариант, забить на все, сесть в автобус и свалить домой, но последствия этого акта, было трудно просчитать. Могло еще получиться и так, учитывая тупорылость начальства, что виноватыми во всем могли оказаться и мы сами. Времена были такие, студенты всегда оказывались абсолютно бесправными. Поэтому и решили, валить к Мишкиному дружбану, у него была рация, а Миха в лагере был по совместительству еще и радистом, поэтому мы могли не беспокоиться, что нас потеряют.
Войдя на метеобазу я поразился ее масштабам, собственно на базу то она и не очень то походила, если не считать нескольких антенн и специфического метеорологического скворечника. Большую часть площади занимал довольно ухоженный сад, посередине участка стоял большой деревянный дом. От него уходил вглубь большой виноградник на металлических опорах, служивший одновременно теневым покрывалом части двора. И конечно неизменный атрибут всех азиатских дворов - большой топчан.
Виднелись еще грядки огорода с помидорами и огурцами, была еще и живность по всей видимости, по крайней мере бегали куры. Я просто офигел от изумления, Юрка, так звали Мишкиного друга, жил здесь как халиф, в полном одиночестве, если не считать местного садовника предлагающегося ко всему этому хозяйству.
В доме, в большой комнате был кондиционер, в углу, огромной стопой возвышалась курпача, - своеобразные национальные матрацы. Был еще магнитофон катушечник с колонками, в общем трудно было вообразить, что еще могло потребоваться для полного счастья. Это был уже второй случай в моей жизни когда я завидовал метеорологам черной завистью.
Был у меня еще знакомый, работающий на метеостанции, располагавшейся на горном курорте Хаджи-Обигарм, выше которого на 800 метров, располагалась горнолыжная трасса, построенная любителями горнолыжниками. Туда я ездил кататься на лыжах и останавливался всегда у своего знакомого на станции, иногда с ночевкой. Иногда после напряженного дня, лежа в радоновой ванне курорта, он мог такое устроить, я с грустью сожалел, что не пошел учиться в соответствующий вуз.
В общем, нет смысла описывать, как весело мы проводили время на Юркиной фазенде, тем более через пару дней к нему нагрянула толпа друзей из города, затаренная под завязку винищем и жратвой, мы гудели там почти целую неделю, с ужасом ожидая, когда за нами приедут.
И это случилось! Ночью нас погрузили тепленьких и утром уже были в своем концлагере. Но мне оставалось потерпеть всего лишь неделю, после чего я был снова на свободе.
И вспоминая иногда все это, происходившее со мной, как кошмарный сон, я понимаю, что он был не лишен определенного драйва.
Вода, привозимая в лагерь, делилась на техническую, для буровых и питьевую. Но пить, разогретую до семидесяти градусов воду, было жестоко, поэтому использовали природный холодильник. У меня была особая фишка - офицерская фляжка в войлочном чехле, если ее намочить и подвесить в тени, вода за 5 минут охлаждалась чуть ли не до нуля, такова была скорость испарения.
На второй день я отправился на работу уже как бы со своими друзьями. Миха мне обрисовал задачу. Она походила на труд рабов египетских фараонов - в определенных точках скальных выходов надо было вырубать образцы пород в виде кубиков, размером 10 на 10 и 20 на 20 сантиметров. Это было очень непросто, вырубить из целого массива нужный кусок геологическим молотком, а потом еще и огранить его до нужных размеров. Часто бывало, что после часового пыхтения, образец разваливался по какой- то неведомой трещине, и все надо было начинать сначала.
Но собственно по времени никто нас не пинал в задницу, да и чем еще можно было занять себя здесь. Даже просто полежать на этом солнцепеке, без намека на какую либо тень, было невыносимо. Поэму мы и грызли скалы с затяжными перекурами. Анька маркировала образцы и пыталась их как-то описывать. Надо сказать, Миха мне сильно давал фору поначалу, заставляя меня злиться на себя, но со временем я начал потихоньку понимать природу трещин и использовать их, не прибегая к диким усилиям.
В конце дня мы стаскивали свои кубики к местам проезда машины, а раз в неделю приезжал грузовик с местным водилой и забирал их в лабораторию экспедиции.
Но однажды, собирая кубики в кузов, Миха так спокойно спросил меня, - А знаешь ли ты, куда он их по настоящему увозит? - я изобразил непонимание на своей физиономии. А он невозмутимо поведал мне, что этот дух, везет образцы вовсе не в лабораторию, а домой в кишлак, и что себе он уже построил дом из них, а теперь достраивает своему сыну. Не знаю, сколько я простоял с камнем в руке и отвисшей челюстью, потом закинул камень подальше в сай и ушел в лагерь.
Эта новость меня просто шокировала, я злился, но не знал толком на кого конкретно, то ли на водилу, то ли на эту убогую экспедицию, то ли на всю Родину в целом. Во мне было всегда обостренное чувство справедливости, поэтому на следующий день я сказал своему руководиле, что кирпичи, эти если они нужны ему, пусть он сам строгает этому ублюдку. Напрасно я ожидал от него каких либо эмоций, он спокойно мне заявил, что буду заниматься документированием канав, дело с кирпичами было закрыто.
Нет смысла расписывать насколько новое занятие было интересней прежнего, во всяком случае, смысла в нем было никак не больше. Вообще рыть что-либо в лесовых отложениях было делом весьма унылым, дело в том, что сыпучесть леса больше, чем песка и любое углубление в почве буквально через несколько часов наполовину осыпалось. Поэтому повозившись несколько дней в пыли и от души наматерившись с канавщиками, заставляя их выскребывать дно канав по несколько раз, я плюнул на это дело. Уютно устроившись в дальней палатке с журналом документации, я слегка напрягая свое воображение и красноречие, сочинял геологические опусы, стараясь не сильно повторяться. Более того, поднаторев, я стал вворачивать в тексты описания просто недопустимые обороты, типа: - «Невообразимо метаморфизованные известняки» или «Красочно мраморизованная порода». Меня абсолютно не мучили угрызения совести, более того я и Миху отговорил от излишнего патриотизма, в результате большую часть дня мы и отдыхающие буровики резались в интеллектуальные виды карточных игр. Это был не просто пофигизм, таким образом, как мне казалось, я мстил за свое унижение.
На удивление, в лагере оказалась раздолбанная, но работающая вертушка и куча затертых пластинок, среди которых обнаружил миньон с классной группой «Livin Blues» и диск «Boney М» с супер-хитом «Never Change Lovers in the Middle of the nigh «. И надо сказать, затерли мы их с Михой практически до дыр.
В общем жизнь как-то начала приобретать знакомые очертания и время вошло в нормальную струю. Однажды путешествуя с Михой по окрестным сопкам на порядочном отдалении от лагеря сели перекурить, при этом вели неспешный треп о бренности бытия. Миха при этом занимал свои руки и ноги тем, поджигая спичку и бросая ее в сухую траву, через мгновение тушил ботинком вспыхивающее как от пороха пламя. Наблюдая за ним, я заметил, что в какой-то момент он может не успеть потушить, но он продолжал невозмутимо заниматься опасным делом, еще более увеличивая паузу до тушения. Я думаю, мы оба внутренне понимали, чем должен был закончиться этот эксперимент, надо же было откуда-то получать адреналин. И момент, конечно наступил, огонь пошел по кругу и уже ни ноги ни спешно снятая одежда, ничто уже не могло остановить пламя, разрастающееся как в кино. Мы грязные и потные, стоя посередине черного круга, теперь уже могли только наблюдать, как круг этот разрастается с невероятной скоростью. Сердце колотилось, было страшно от предчувствия тех последствий, которые должны произойти, но было еще и чувство какого то дикого восторга, как у детей смотрящих на большой костер.
Хотя сухая трава и покрывала почти все пространство до горизонта, кроме конечно немногочисленных скальных гребешков. Пламя распространялось не равномерно. Ветер вносил существенные коррективы в направлении распространения, в тоже время, помогая пламени перебираться через естественные препятствия, будь то дороги или каменные гряды. К счастью ветер был не в направлении лагеря и мы поспешили побыстрей до него добраться, тем самым обеспечив себе хоть какое то алиби. Я без сомнения был убежден, что разборки последуют, с точки зрения природы, мы сделали благое дело, но что при этом могло сгореть относящееся к людям, трудно было и предположить. Быстренько умывшись на ближайшей буровой, постарались незаметно проникнуть в лагерь. Благо, что трава вокруг лагеря была почти вся вытоптана, поэтому примерно через час, когда пламя подошло к лагерю, не пришлось сильно усердствовать в тушении. К вечеру зрелище было грандиозным, картина глобальной катастрофы была налицо, во все стороны до горизонта все было черным, в воздухе летал пепел, и отчаянно пахло гарью, ко всему еще и горизонт со всех сторон светился заревом.
Все, кто был в лагере стояли на небольшом нетронутом пламенем островке, наблюдали в немом молчании этот апокалипсис, ночью картинка была еще более эффективной.
Всполохи на горизонте продолжались двое суток, на второй день приехала делегация, состоящая из ментов и гражданских, походили, посмотрели, потрещали и свалили. Выяснилось, что особых разрушений не произошло, сгорело несколько кошар, да и по мелочи всякое, но вот материальный ущерб местным колхозам был нанесен колоссальный. Оказалось, что баранам теперь жрать стало нечего, так как, то что сгорело и было ихним кормом, и естественно большую часть баранов пустят под нож. Но это обстоятельство, мало кого напрягало, так как все знали, что бараны принадлежали лишь одному баю, который как водилось тогда, путал свою собственность с колхозной.
Конечно, мы с Михой знали, что за глаза на нас тыкали пальцами, как на виновных, ну да плевать, предъявить то нам нечего было. Если Миху и колбасило маленько по этому поводу, то меня беспокоила другая сторона дела, местная природа и так-то не претендовала на изысканность, а теперь этот постапокалептический ландшафт еще больше ввергал в уныние.
Если это стихийное бедствие было рукотворным, то надо упомянуть еще о чисто природном катаклизме, который пришлось испытать. Так называемый «афганец» или пыльная буря, хотя бурей, в прямом смысле, это явление ни как нельзя было назвать.
В городе такое тоже наблюдалось, когда при полном штиле, вдруг накатывала мгла из мельчайшей пыли, создавая эффект слабого затмения. Явление, была проклятьем всех женщин, так как эта пыль проникала абсолютно везде, в любые закрытые помещения и оседала мохнатым ковриком на всякого рода полировках.
Так вот здесь этот «афганец» был очевидно в своем первородном виде, можно было наблюдать издали, как на тебя надвигалась сплошная, не имеющая высоты, темно серая, непроницаемая стена пыли. Это было жутковатое зрелище, особенно когда стена была уже близко, очень похожее явление в фильме «Мумия». Инстинктивно куда-то хотелось спрятаться, и это состояние беспомощности еще больше удручало. Когда накатило, рассмотреть что-либо можно было только в метре от себя, я было залез в вагончик, но наблюдать как десятки струек пыли, с потолка, с оконных переплетов засыпают все вокруг, было просто невыносимо. Оставалось только замотать рот и нос тряпкой и терпеливо ждать, когда эта хрень закончится, а продолжаться это могло и сутки, и двое, и трое.
Я ехал на раздолбанном старом зилке на первую профессиональную практику. Стояла жуткая жара, обычная для этих мест, равнинной части южного Таджикистана. В дырявой кабине было и того хуже, горячий воздух от двигателя через многочисленные дырки в обшивке обдувал с нескольких сторон. Но настроение все же было приподнятое - впереди ждали новые ощущения и впечатления. До этого тоже была практика, но она была с родной студентотой, а здесь предстояло окунуться в настоящую рабочую атмосферу с людьми, делающими настоящее дело, так мне по крайней мере думалось. Дорога предстояла долгая - от Душанбе до южных границ Таджикистана г. Шартуза, а там еще хрен его знает сколько по горам, до геологоразведочного лагеря, Южно - Таджикской геологоразведочной Экспедиции. ЮТГРЭ - звучало не очень круто, можно сказать даже уныло, по сравнению, например, с Памирской экспедицией, где занимались драг металлами, редкоземельем
Итак, я трясся в жарком самосвале, по разбитой дороге, периодически проверяя прочность крыши кабины своей головой. Предстояло проехать больше 150 километров до Шартуза. Водитель был национал, копченый такой мужик. Жарил без остановок, за исключением лишь, когда закипал радиатор. Воду коричневого цвета заливал он из придорожных арыков, откуда и сам прихлебывал. Несмотря на то, что через пару часов язык у меня превратился в печеньку, я так и не решился попробовать такой живительной влаги. Ехали молча, хотя водила и порывался несколько раз завести разговор, то ли о баранах, то ли о своих родственниках, во всяком случае, у меня это не вызвало сколько-нибудь существенного интереса. О пейзаже за окном нет смысла распространяться, потому, как всем известно, что юг Таджикистана - это одно большое хлопковое поле, менялись только названия колхозов, которые без особого разнообразия, представляли собой номера партийных съездов, перечисленные по порядку.
Уже к вечеру вареный, с избитой задницей, я вылез из машины в каком-то кишлаке, судя по двору и его обитателям, это было местоположение геологической партии. Побрезговав местной стряпни на достархане, поел чего-то у себя из рюкзака, чем явно не прибавил себе очков у местной публики - в основном шоферни и буровиков. Нахлебавшись уже чистой воды, чуть ли не до блевотины, я уснул на одном из многочисленных топчанов. Утром, позавтракав зеленым чаем с карамельками и поняв, что предстоящий день не представляет какого либо разнообразия, погрузился вместе с еще несколькими работягами в брезентовый кузов газончика.
Проехав кишлак, разрезанный пополам широкой, но мелкой рекой с водой похожей на какао мы, свернули на дорогу, ведущую по направлению к горам. Хотя назвать горами те возвышенности, в виде сопок, маячившие на горизонте, можно весьма условно. Через несколько километров хлопковые поля закончились, начались сопки, пейзаж резко поменялся, вместе с хлопком исчезла и какая ни была растительность, абсолютно ничего похожего на зелень невозможно было обнаружить. Трава, конечно, на сопках была когда-то, причем ровным покровом толщиной сантиметров десять, но она была насмерть высушена, земля, очевидно была сухой до самого ядра планеты. Высохшие ручьи в саях, на дне которых мертвенной белизной торчали выходы гипса, довершали сходство пейзажа с марсианским ландшафтом. И вся эта прелесть была на фоне веселого солнышка, поднимавшего температуру до сорока с плюсом.
Какое- то время мы ехали по каменистой дороге, все внимание было сосредоточено на том, чтобы поплотней прижать подпрыгивающую задницу к деревянной скамейке, но потом произошло нечто необычное - мы въехали в реку жидкой пыли. Это был натуральный лёс (очень тонкая глиноземистая порода).
Полколеса машины погрузились в тончайшую пыльную взвесь, при движении от колеса во все стороны расходились волны, такие же как и на воде. Сами же отложения лёса могли уходить на многие сотни метров в глубину, но машины на дороге протерли его сантиметров на сорок. Всю эту перемену можно было наблюдать лишь несколько секунд, потом наступил полный мрак. Поднявшаяся пыль заполнила собой все видимое пространство, на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно. Инстинктивно закрыв рукой нос, я все равно понимал, что вдыхал ощутимое количество этой дряни. Но самое паскудное было то, что я осязал ее своей кожей, эта гребаная пыль ручейками скатывалась за шиворот и прилипала к потному телу, при этом еще все время приходилось балансировать на невидимой скамейке.
Водила очевидно со всей дури давил на газ, пытаясь оторваться от пыльного стены, несущейся за машиной. До сих пор с содроганием вспоминаю те 15 км. сущего ада, хотелось крикнуть: - В жопу эту геологическую романтику! Пусть уж лучше штаны протирать где-нибудь в вонючей конторе. Но ближе к лагерю, после многочисленных развилок, дорога становилась уже и плотнее, пока, наконец, не превратилась в две еле заметные колеи и мы смоли разглядеть себя.
В машине был двух сантиметровый слой пыли. Рожи наши вряд ли кто смог бы опознать, пыль стекала и с волос и с одежды. Кое-как отряхнув себя, смог увидеть, что нас окружают все те же безжизненные сопки с редкими скалистыми выходами известняка. В лагерь прибыли уже к обеду, придурок водила, разогнавшись, резко с разворотом притормозил у появившихся палаток, тем самым создав облако пыли, поглотившее эти палатки со всем их содержимым. Он наверно искренне хотел произвести впечатление лихого парня, но кроме хорового мата и алюминиевой кружки, полетевшей в направлении кабины, большей реакции не последовало.
Когда пыль рассеялась, я смог полностью осмотреть лагерь. Вернее то жалкое подобие, что представляли собой пара покосившихся вагончиков по краям и несколько штук армейских палаток, выгоревших на солнце до состояния неестественной белизны, к тому же, изрядно обвисших и порванных. С противоположной стороны от вагончиков виднелась помятая пяти кубовая емкость, а посередине стояла желтая бочка с издевательской надписью КВАС. Прямо рядом с машиной я обнаружил признаки кухни. Безо всякого навеса из земли торчал большой казан, накрытый чем-то грязным и пыльным. Вернее, если б не обгорелые головешки, невозможно было и предположить, что эта яма с казаном и является очагом. Но в полном нокауте я был от публики, вылезшей из палаток и выстроившейся поглазеть, кто собственно нарушил их покой.
Толпа эта больше всего походила на кучу австралийских аборигенов. Естественно все были в нижнем белье, различной степени сохранности и чистоты, черный загар не давал ни какой возможности распознать признаки какой либо национальности. Вздыбленные от пыли волосы тоже не делали тоже особых различий. Но то, что представляла собой повариха, это был полный абзац! Немолодое существо женского пола в грязных трусах и лифчике (именно так, а не в купальнике!), с прической Анжелы Девис, правда с некоторым количеством соломы и еще хрен знает чего застрявшего там. С радостным оскалом это чучело с поварешкой в руке, смахнув часть пыли с крышки казана и приоткрыв какое- то коричневое варево, с неподражаемым радушием предложило нам подкрепиться с дороги. Боже, мои мозги, уже устав от этого кошмара, отчаянно сопротивлялись в понимании, что все только начинало. Очень не хотелось вылезать из машины, что бы ни быть здесь участником фильма ужаса. Но как бы то ни было, практика моя началась, отсчет пошел, время поползло, как в замедленной съемке.
Я познакомился со своим руководителем практики, он же и был начальником лагеря, это был угрюмый, доходной мужик лет пятидесяти, сухой, долговязый, с явным отпечатком многолетнего потребления. Видно было, что он никогда не раздевался на солнце, контрасты загара на его теле производили неприятное впечатление, и вообще от него явно не веяло позитивом. Было заметно, что общение со мной его тяготило. Неспеша показал мне достопримечательности лагеря: складской вагончик, примитивную радиостанцию в другом вагончике, источники жизненной влаги в бочках, разогретых чуть ли не до температуры кипения. Потом, познакомив меня с двумя техниками-геологами, при этом сказав, что работать я буду вместе с ними, удалился.
Знакомство с технорями для меня было пожалуй самым светлым пятном во всей этой сюрреалистичной картине - это были парень и девушка, примерно моего возраста, как оказалось муж и жена, звали их Миха и Аня. По выражению их лиц, было видно, что они тоже рады моему прибытию. Подумалось, - как же им наверно было трудно сохранить свой хрупкий мирок в этом аду. Миха был вполне компанейским парнем, так же как и я отслуживший армейку в недавнем прошлом, правда в отличии от меня служил на флоте, и это оказалось его единственным жизненным пунктиком.
В разговоре его постоянно сваливало на морскую тематику, Аня при этом его постоянно одергивала, причем, шуток на эту тему он как-то не воспринимал. Впоследствии узнав, что он второй раз перечитывает «Цусиму», я бросил всякие попытки подкалывать его на морскую тему.
В лагере были еще человек шесть буровиков, работающих на двух буровых. Публика кондовая и мутная, как потом оказалось, набранная из алкоты, то есть, которых уже никуда не берут, а им собственно и деваться было некуда. Квартир у них не было, вот и жарили они свои задницы под июльским солнышком за символическую плату. Было еще человека четыре канавщика из местных аборигенов, этим вообще все было по барабану, уровень их интеллекта остался на уровне мезозоя. Если б им сообщили, что началась ядерная война, они бы лишь поинтересовались, будет ли обед вовремя. Главным у них был настоящий аксакал, очень колоритная личность, чем-то похожий на старика Хоттабыча. По всей видимости, чтобы подчеркнуть свой авторитет, как бригадира, он частенько многозначительно произносил фразу «Масква-Андижаааан», сильно растягивая последнее слово. Наверное, своим древним умом он чувствовал некую красоту в этом словосочетании.
Включая повариху, о которой я уже упоминал, это был весь личный состав лагеря.
Разместиться поначалу я попытался в вагончике, так как в нем была настоящая кровать, но там на всем содержимом, плотным покрывалом лежала тончайшая пыль, миллиметров пять толщиной. К тому же, после пяти минут, проведенных там, я начал потеть как в сауне. Поэтому более благоразумным было расположиться в Михиной палатке, нижний полог палатки обычно задирался до уровня топчана, так что ветерок гуляющий по вершинам сопок хоть как-то помогал переносить жару.
Семен, как обычно, взял свою маленькое счастье на плечи, звали Счастье - Дарья-София-Фортуната, немножко странно, но именно так она представлялась, пока ей не исполнилось 15 лет. Двух других детей его звали Иннокентий и Даниил, но Счастье было одно.
Тогда Счастью Семена было всего 2 годика. Он носил ее на плечах, пока она не выросла до 12 лет, но все равно оперно пела: «пап, пап, пап, пап, пап, возьми меня на плечи» - эта ария была ее любимой и она пела ее иногда до 100 раз в день.
И ПАПА Семен, в то время красивый и стройный юноша, несмотря на присутствие в его теле иль организме 2 межпозвоночных грыж и отсутствие одного диска в позвоночнике, брал и нес свое Счастье.
Семен и его жена Эсфирь жили в Москве и решили выбраться в загород, приехали в предместье Звенигорода, посмотреть Древнейшую Церковь Успения, она была музеем и заодно подышать воздухом сосен и лиственниц и святости. Эта церковь была знаменита тем, что ее расписывал сам Великий Андрей Рублев, Высокие алтарные апсиды. Храм был построен по приказу Звенигородского князя Юрия, второго сына Дмитрия Донского. Собор был расписан Андреем Рублёвым - сохранилась небольшая часть росписи на столбах алтарной преграды. Рядом с собором в начале XX в. были найдены три иконы Рублёва (Звенигородский чин - сейчас в Третьяковской галерее), но для собора они по размерам не подходят. Древняя архитектура несколько искажена: дуги стёсаны, промежутки заложены кирпичём, и древнее позакомарное покрытие заменено на прямое четырёхскатное.
София прочно сидела на плечах Семена, и если Семен вдруг дурил, то она дергала его за уши, представляя, что она всадник, а Семен - мощный и красивый Жеребец. Проскакав несколько сот метров Семен с его женой Эсфирью и дочкой Дарьей-Софией-Фортунатой, оказались у Церкви Успения. Рядом со старой и древней святыней русского человечества, жил да был люд, были и сейчас есть небольшие сельские домики. Взяв за уши Семена, она вонзила острые шпоры в его бока и они помчались к ближнему дому.
Стояла и плясала осень, Огромный вал, охраняющтй древний городок от набегов вражеского населения злых руссичей и прочей человеческой сути, был покрыт огромными липами, соснами и это создавало осенью впечатление чего-то волшебного.
Даша остановила своего жеребца около яблони, обронившей свои вкусные и сочные плоды на земь. Эсфирь подняла яблоко и дала его Фортунате, та взяла его и стала понемногу подгрызать и вкушать вкус своими сочными зубками, яблоко оказалось волшебным, внутри него было сахарная внутренность, от которой нельзя было оторваться, видимо Дарья знала в 2 года английскую пословицу: «кто яблоко в день съедает, у доктора не бывает». Шли мы так часа 1−2 и вдруг произошло ужасное - яблоко упало. Дарья-София-Фортуната заплакала и не могла успокоиться почти целый час, пока мы не дошли до ближайшего места и помыли ей это яблоко - все встало на свои места. Может она знала, что Адам и Ева, ослушавшись воли Бога, вкусили плода с Древа познания и зла. Согласно наиболее распространённому мнению, этим плодом было яблоко, однако существуют мнения, что это были другие плоды. Несмотря на то, что плод, которым Змей искусил Еву в райском саду, в Библиине назван, яблоко было первым плодом, на который пал выбор позднейших толкователей Священного писания.
Вспоминая это событие в своей жизни, уже юрист - Дарья-София-Фортуната, немножко покачиваясь в кресле, попивая зеленый чай ООЛОНГ в самом дорогом ресторане Москвы, думала о том, что яблоко было и правда слишком вкусное, чтобы его терять, как мы теряем иногда то, что не ценим, а потом не находим.
2013 09 14
Иногда просыпаешься под впечатлением яркого сна, и не дает покоя мысль
- Боже, ну почему во сне так все просто, а в жизни столько всяких условностей, столько всяких непонятных преград и надо проходить каждый раз сквозь них, затрачивая кучу душевных сил. А на самом деле протяни руку, вот оно, совсем рядом, потрогай его, улыбнись ему и живи счастливо.
С другой стороны, если подумать, то в нашей жизни самым ценным является не то, что мы попробовали, надкусили и чем-то насладились, а наоборот тот кусочек, который был всегда желанным и до которого мы так и не смогли дотянуться.
В универ я поступил на заочное, не было мест для русских на дневное отделение. Приходилось сидеть на лекциях со взрослыми дядьками и тетьками. Но было человека три таких же как и я, после школьной скамьи. И среди них была девчонка просто неописуемой красоты, хотя планка оценки у меня в то время, стояла довольно высоко. Как бы то ни было, башню мне снесло сразу. Какие там лекции, все пролетало мимо, ходил как ушибленный и спать толком не мог. Долгое время я посмотреть-то в ее сторону боялся, а когда смог, заметил, что и она искоса поглядывает на меня, тут я вообще чуть не расплавился. Установочные лекции заканчивались и надо было срочно что-то предпринимать, голова просто гудела от немыслимых комбинаций. Помог как всегда случай, на одном из зачетов, пришлось сесть с ней за одну парту, и тут уж было не отвертеться - после сдачи я провожал ее домой. Потом были свидания теплыми южными ночами, походы в кино, разговоры о современной музыке, к которой мы оба были неравнодушны. Но меня так и не покидала робость в отношениях. Ее присутствие на меня действовало иногда вдохновляюще, я мог шутить, смеяться.
А иногда наступал полный ступор и я ничего не мог с собой поделать. Я будто чувствовал ее недосягаемость. В один из вечеров она, ничего не объясняя, предложила расстаться. Конечно, меня это повергло в шок. Много дней я был как убитый, ситуацию изменила повестка в армию. Такая жизненная перемена помогла как-то вылечиться.
Первые полгода я провел в учебке, это была образцовая часть, порядки были строгие, но и вольности много было, дедовщина отсутствовала и пресекалась на корню. Были строгие сержанты, некоторых потом даже зауважали, были увольнительные, умудрился даже познакомиться с девчонкой. По взаимной договоренности она приходила в часть и представлялась моей сестрой, а мне в связи с этим давали внеочередную увольнительную.
А потом я сделал глупость - написал своему другу о своем житие-бытие, а заодно и красочно описал нашего командира взвода - туповатого прапорщика. Из нас готовили ГСМ-щиков для авиационных частей, ему по случаю довелось преподавать нам химию, в которой он был абсолютный лох. Это было очень весело, когда он пытался с умным видом читать без разбора учебник химии за 8 класс. Солдаты были в курсе, что письма в части проверяются и поэтому старались кидать их в городские ящики. Но, несмотря на это, в один из вечеров меня вызвали к командиру взвода, у него на столе лежало мое письмо, где красным карандашом было
подчеркнуто все, что было о нем. На его вопросительный взгляд, что мне было объяснять? Сказал - Что думал, то и написал. КГБ-шники тогда не дремали.
Результат не заставил себя долго ждать, при распределении в боевые части, попал в самый анус. Было такое жуткое место под Иркутском - «Могоча», про дедовщину этой части ходили легенды.
И действительно там был сущий ад! У молодых солдат был вид загнанных собак, поход в столовую был просто фильмом ужасов. Подразделение доходило до столовой строем, потом по команде, как обезумевшая стая, врывалась в здание. На обеденных столах, иногда кроме бачка с клестерообразным месивом (называемым «пука») и буханки неразрезанного хлеба, больше ничего не было. То есть ни ложек, ни кружек, или же присутствовали частично. И это надо было видеть,
когда солдаты, а не заключенные, лезли голыми руками или доставшимся куском хлеба в бачки с варевом. В углу столовой вальяжно сидели «деды», с хохотом наблюдая за этим цирком, кто-то из них, вошедший в раж, кидал в толпу полный бачек со словами - Жрите суки! Вечером в казарме можно было наблюдать спектакль, под названием «полеты». Человек десять молодых ползали под двухъярусными кроватями, на нижних, из которых, были старослужащие. В момент, когда под кроватью пролазил очередной бедолага, «дед» подпрыгивал на кровати и проволочным каркасом
ударял солдата. Изображая тем самым, по сценарию, «заправку». Во втором акте двое «молодых», нагнувшись, разгонялись с обоих концов казармы навстречу друг другу. В точке соприкосновения, по сценарию, они должны были врезаться лбами. И не дай бог, если кому-то из дедов покажется, что удар был слабым. Действие повторялось.
Нас, вновь прибывших полугодков, до окончательного распределения пока не трогали. И мне крупно повезло, меня не оставили в этом аду, а отправили транспортным самолетом в Монголию, где я при перелете чуть было не отморозил ноги, сидя весь перелет на железной скамейке при
температуре -50. В авиационном полку, располагавшимся неподалеку от Улан-Батора, дедовщина, конечно, тоже была, но не в таком диком виде. Единственной невезухой было то, что мое отделение ГСМ-щимков напрочь состояло из старослужащих. И следующие полгода меня ожидало
помимо веселой жизни, отсутствие нормального общения. Сама часть находилась посреди пустыни Гоби, окружавшая ее рваная колючая проволока, очевидно, служила лишь обозначением границы самой территории части. Топать можно было в любую сторону, вряд ли кто помешал бы. И некоторые топали, умудрялись переходить границу и отлавливали их уже дома.
В один из тоскливых вечеров я получил письмо. Оно было от НЕЕ! Во мне все перемешалось: удивление, радость, какое -то неверие, что это реальность, а не сон. Она писала, что нашла каким- то образом мою маму, и взяла у нее мой адрес. Что просит прощение за тот срыв, который случился с ней, а за одно прислала свою шикарную фотографию, взятую, будто с обложки западного журнала. Потом мы писали друг другу длинные письма, в которых самым интимным было упоминание лишь о том, что мы скучаем друг без друга. Слово «любовь» было лишь в контексте обсуждения французских романов, которыми мы зачитывались. Служба моя сразу стала чем-то второстепенным. Меня мало, что могло огорчить в этот период. Единственной тяготой был подсчет дней, оставшихся до дембеля.
И он пришел - этот майский день, день который по праву можно считать одним из самых счастливых дней моей жизни. Под звуки «славянки» я покидал этот богом забытый кусок земли, а впереди ждали волнующие события. Это была настоящая эйфория.
Дома нас снова ждали встречи, она очень модно одевалась, приходилось и мне подтягиваться. Нам обоим нравилось прогуливаться по аллеям, и наблюдать, как на нас оглядывались прохожие.
Иногда бегали на дискотеки, она показала мне характерные танцевальные движения, к счастью, я был способный ученик, и мы очень эффектно смотрелись на танцевальных площадках. Но на студенческую стипендию не сильно разгуляешься, как-то я чуть было не сгорел со стыда, кода не хватило денег расплатиться за заказ в баре. Несмотря на кажущуюся легкость отношений, меня каждый раз бросало в жар от случайных прикосновений. Внутренне я все равно чувствовал, что она для меня недосягаема, и это заставляло задумываться о грустном, как в прочем, наверно, и ее. Наши встречи становились все реже, не от желания, а от какой- то безысходности. Когда они прекратились вообще, на душе было совсем скверно и тоскливо.
За весь период нашего общения мы даже ни разу не поцеловались. Я очень долгое время не мог ее забыть. Встречаясь с другими девчонками, всегда приходилось сравнивать, и это сильно отравляло жизнь.
Но постепенно все ушло, осталось лишь что-то теплое, слегка грустное, к которому очень приятно иногда прикасаться. Я так больше и не встречал ее никогда.
Это была первая любовь, во всем ее великолепии.
Когда появился Интернет и соцсети, я делал безуспешную попытку ее разыскать. Но нашла опять она, из далекой Америки, войдя на страничку и тихонько спросив - Вы не помните меня?
Больше она не проронила ни слова, просто иногда заходит и все. В начале я не мог понять, а теперь дошло - А к чему слова?
Рыжее счастье по имени Рая
Раз, два, три, сто пятнадцать, тысяча… Минуты летели с невыразимой скоростью вдаль. Олег сидел в своем любимом кресле напротив яркой картины, которую ему подарил друг, погибший в Чечне. На ней изображена женщина. Девушка. Рыжая, роскошная, с тоннами веснушек на круглом лице. Невеста Ивана. Про их любовь - страстную и бессовестную (так судачили долго в их мелком городке Ревякино) ходили легенды. Иван и Рая. Два неразлучных лебедя. Пожениться они не успели. Иван пошел воевать. Как горевала рыжая его спутница! От слез выжимались простыни и подушки. Подруги заставляли насильно есть пельмени и чистить окна, дабы их веселая Раечка не впала в жестокую депрессию.
Он ушел ненадолго куда-то.
Покурить иль воды принести?
Наша новая скромная дата
избавляет весну от тоски.
Я сижу и зову тебя гостем,
потому что привыкнуть боюсь.
Не зовет, не покинет, не спросит.
Я, бесспорно, приду и влюблюсь.
Иван был художником от Бога. До Раи он рисовал исключительно кошек. Черных, белых, серых, с мышами и воробьями, толстых и худых. Но всегда бесконечно очаровательных. Свою любовь к пушистым ласкушам он перенял от деда. Воина с большой буквы. Но, встретив Раю Соколову, забыл про кошачье хобби. Каждую неделю на стенах его дома появлялись новые портреты возлюбленной. Родители пугались мании сына, соседи крутили у виска. И только бабка Ивановна смеялась от души и желала молодым слать всех лесом, да чаще целоваться. Рая и Иван никого и не слушали. Не до того было. Любовь и нежность - вот все, что занимало их сердца и души. До поры и до времени. А время, увы, бездарно и жестоко. По отношению к любящим и любимым особо. Почему? Философы всех времен и народов до сих пор ищут верный ответ.
Иван умер спустя год ухода на войну. Грязная пуля попала в сердце. Вздохнуть он смог только с именем любимой и с ним же уйти туда, где возможно снова увидит невесту. Но только сверху. С небес.
Перед уходом на войну, Иван успел отдать картину любимой Олегу - лучшему и единственному другу со странными словами: «Отдай ей, прошу. Если что случится, будь рядом. Но только рядом. Олежка. Рядом…». Он, Олег, тогда и не придал значения странным словам. Иван всегда отличался сентиментальностью. Впрочем, как и все творческие люди. Картину он, конечно, забрал. Повесил в гостевой. И забыл. Известие о смерти друга, потом жестокая болезнь Раи надолго потрясла Ревякино. Пытаясь покончить с собою, девушка повредила позвоночник. Газеты, сплетни, слезы родителей и осуждение несведущих. Все это, как ком, навалилось на плечи бедной Раечки. Олегу нравилась она. Всегда. Но друг - закон. А законы он чтил свято.
Две весны сменились еще двумя веснами. Пепел прошлого почернел, и цветы запахли ароматнее. Рыжая девушка с картины лукаво улыбалась статному блондину в синем костюме. Завтра они женятся. Не будет никого. Он, она и бабка Ивановна, которая всегда от души желала счастья молодым. А счастье - оно непростое, но такое хрупкое.
Я люблю тебя за это:
лучики в глазах, звезды,
давай улетим до рассвета туда,
где еще не поздно?
Пора бы понять мир грешный,
он будет еще сложнее.
Целую тебя сердечно,
Целую тебя сильнее.
Ольга Тиманова, Нижний Новгород
Акрам Сафин, проводив домочадцев кого в школу, кого на работу, только было удобно расположился за печатной машинкой на кухне, собираясь выдать очередную собкоровскую статью для областной газеты - заварил чайку покрепче, пододвинул пепельницу и закурил, рассеянно пролистывая испещренный записями свой корреспондентский блокнот, как раздался телефонный звонок. Акрам подумал, что пока он пишет, телефон надо бы отключить. Но на этот звонок решил ответить.
- Вы Акрам Бариевич Сафин? - отрывисто спросил какой-то мужчина.
- Да, - ответил Акрам.
- Вас беспокоит начальник исправительного учреждения (далее последовали казахская фамилия и имя, звание). Вы не могли бы подъехать к нам?
Акрам знал этого человека. Его неофициально звали Хозяином колонии, в которой вот уже три с лишним года сидел отец Акрама, Бари Сафин.
- Конечно, подъеду, - торопливо сказал Акрам. - А что случилось?
А зажатая в его руке сигарета уже начала предательски подпрыгивать и в ушах Акрама зашумело. Он понял, что так просто сам начальник колонии ему не стал бы звонить - они не были знакомы, хотя и знали о существовании друг друга. Хозяин, несомненно, читал областную газету, в которой практически из номера в номер шли заметки, статьи за подписью Акрама Сафина. А про Хозяина Акраму рассказывал отец во время нечастых личных свиданий. Рассказывал уважительно, так как обитатели зоны подполковника почитали - он хоть и строг был, но справедлив и честен.
- Подъезжайте, мы вас ждем, - настойчиво сказал начальник колонии. - Прямо сегодня и подъезжайте.
* * *
Городок, в котором собкорил на областную газету Акрам Сафин, недавний завсельхозотделом выходящей здесь же районной газеты «Вперед», был знаменит на всю страну своими гигантскими угольными разрезами, в которых открытым способом добывался гигантскими же количествами плохонький бурый уголь, и гигантскими, почти полукилометровой высоты, дымовыми трубами двух ГРЭС, в которых и сжигался этот уголь, а вырабатываемые миллионы и миллионы киловатт-часов электричества перегонялись по тысячекилометровым ЛЭП в города Казахстана и России. Строились еще две такие же огромные электростанции, разрабатывались новые разрезы, быстро рос и городок Э., возникший на окраине первого угольного разреза в первые послевоенные годы. Тогда же образовалась и эта колония, ставшая знаменитой тем, что здесь отбывал свой срок известный писатель-диссидент Солженицын. Сидельцы этой колонии тоже принимали участие в строительстве Э., объявленного Всесоюзной ударной комсомольской стройкой. Зеки с энтузиазмом трудились в разрезах, на возведении городского ДК, обнесенного огромным забором с колючей проволокой и специальной проволочной сеткой, препятствующей перебросам на территорию стройплощадки несанкционированных «дачек». Перебросы эти делались так: к электроду приматывался изолентой пакетик с сигаретами, а то и анашой, деньгами, с малявами и пр., и электрод этот с силой забрасывался на территорию ДК через высокую проволочную сетку. До места долетали не все дачки, многие электроды зависали на сетке, и она выглядела как сохнущий на кольях большущий замусоренный рыбацкий невод.
Когда отец Акрама попал на зону, ДК был уже выстроен, заграждение вокруг него сняли и в городе по утрам перестали появляться зеленые «Уралы» с наглухо закрытыми брезентовыми тентами кузовами, вывозящие зеков на стройплощадку. Но без работы заключенные не оставались. Они пахали в каких-то других местах ударной комсомольской стройки и внутри самой зоны. Бари Сафин работал в столярном цехе подсобником, таскал к станкам доски, оттаскивал готовую продукцию: какие-то скамьи, шкафы, ящики. У него не было специальности, которая облегчила бы ему жизнь на зоне. Когда-то он был молотобойцем в сельской кузне, но здесь кузницы не было. Потом он работал скотником в дойном гурте. Пока не угодил вот сюда, на зону.
* * *
После звонка Хозяина Акрам тут же бросил едва начатую статью, оделся и отправился на автобусную остановку. Зона, в которой сидел отец, притулилась на окраине города, совсем рядом с пропастью первого угольного разреза, с которого и началась славная история городка Э.
До зоны можно было добраться на обычном автобусном маршруте. Был последний день февраля, причем, повторяющийся лишь раз в четыре года, то есть двадцать девятое число. На улице стояла промозглая сырая погода, дул влажный ветер, машины проносились мимо автобусной остановки, разбрызгивая жидкую снежную кашицу. И на душе у Акрама было также ненастно.
Он уже был почти уверен, что с отцом случилось что-то непоправимое, о чем Хозяин не хотел говорить ему по телефону. Хотя, может, просто покалечился на работе? Или втюхался по старой памяти в драку и получил заточку в бок? А много ли надо шестидесятидвухлетнему старику? Впрочем, отец у Акрама, хоть и невысокого росточка и сухощавой комплекции, был довольно крепким мужичком, и сладить с ним в случае чего было не так-то просто.
Вкалывая еще на кузне, он накачал себе довольно внушительные мускулы. От его крепко сбитой фигуры, набыченной головы с «ленинской» лысиной, сухого красного лица с колючими серо-зелеными глазами под кустистыми рыжими бровями и крупным, перебитым в какой-то давней драке носом веяло скрытой угрозой. Особенно когда Бари был выпившим.
А это дело он, увы, любил. И насколько бывал весел и доброжелателен по трезвости, настолько же становился угрюм и придирчив, драчлив по пьяни. Такого его опасались все. Во-первых, он неожиданно мог «взять на калган» любого, кто ему почему-то не понравился. И тот, кто получал сокрушительный удар его полированной лысины в подбородок или в грудь, обычно терял сознание и отлетал на пару метров.
А мог долбануть и тем, что у него в этот момент обнаруживалось под рукой. Однажды Акрам, когда был еще совсем пацаном, стал свидетелем того, как отец надел на голову своему соседу Василию Кубышеву, с которым они до этого мирно выпивали, самовар с кипятком. Вот так вот сидели, пили, пили, вдруг о чем-то заспорили. Потом отец, как это обычно водилось за ним, стал скрежетать зубами и без конца с угрозой спрашивать у визави о чем-то непонятном: «Ты по боту боташь? Ты по боту боташь?»
Лишь повзрослев и перечитав кучу литературы, Акрам понял, о чем тогда отец допытывался у своего соседа. Он хотел его спросить: «Ты по фене ботаешь?». То есть, имеет ли Василий Кубышев какое-то отношение к уголовной среде. Но по пьяни перепутал слова и спрашивал так, как спрашивал). А сосед Василий, рослый, на полголовы выше отца мужик, лишь криво ухмылялся сырым распаренным лицом и периодически «посылал» отца.
И в один из таких моментов Бари привстал с места, схватил принесенный за пять минут до этого горячий самовар за ручки и с размаху опустил его на голову своего оппонента. Раздался дикий рев. Отец и сам ошпарился - кипяток попал ему на ноги, но каково было Василию! Хорошо еще, что основная масса горячей воды вылилась все же ему не на голову, а за шиворот, на спину.
На шум прибежала жена соседа, местная фельдшерица. Мгновенно все оценив, она метнулась обратно к себе домой через дорогу, и принесла какие-то мази, порошки, которыми присыпала и смазала красную, покрывшуюся волдырями спину охающего мужа.
А через пять минут отец и ошпаренный им, весь перебинтованный сосед уже помирились и, обнявшись, с пьяным всепрощающим плачем возили друг друга по лицам мокрыми губами и снова пили водку. Все попытки жен развести побратавшихся мужиков по своим кроватям завершались полным крахом: те дружно посылали их по известному адресу. А когда кончилась выпивка - снова послали за водкой…
(продолжение следует)
Это было теплым весенним днем, именно того периода весны, когда на улицах еще случалось наблюдать небольшие дожди. А листва на деревьях была девственно зеленого цвета, еще не успев покрыться махровым слоем пыли. Возможно под действием весенней эйфории, а может еще по какой причине, я с друзьями, сочканув очередной раз с лекций, гулял по солнечному городу. Компания наша была чисто мужская, дружная, прошедшая через огни и воды студенческой жизни. Некий дисбаланс, правда, вносил своим слегка угрюмым видом Гриша - неизменный попутчик всяких мероприятий, предполагающих веселое настроение дополнить долей спиртного. Все знали эту его особенность, и то, что денег у него практически никогда не было. Но зато его нюх на всякого рода злачные заведения, где можно было отовариться благородным напитком, редко когда подводил.
В общем, мы топали вдоль широкого проспекта. Ближайшей целью было купить пару бутылок «сухача» и найти местечко, где можно было скоротать часа полтора свободного времени. Полусухое вино «Варзоб» считалась элитным студенческим пойлом и представляла собой довольно приятное на вкус вино. Собственно из-за этого была в большом дефиците.
Настроение было хорошее. Мы то и дело цеплялись шутками до проходивших мимо девушек. Отоварившись винищем, мы оказались рядом с зоопарком. Мысль завернуть в него родилась сразу в нескольких головах. Зоопарк был построен с размахом, так что укромных тенистых местечек там было предостаточно.
Весело и шумно отдохнув, нам захотелось поглазеть на зверушек. У клетки с медведем произошла небольшая неприятность. Кто-то решил подразнить косолапого веткой, медведь, наверно, был не в духе и врезав лапой по своей посудине с водой, окатил нас не совсем чистой жидкостью. Впрочем, нас это не сильно огорчило.
Понаблюдав рядом за неподвижной мордой бегемота, одиноко торчавшей из бассейна с зеленоватой водой, собрались было идти дальше. Но тут бегемот, непонятно из каких побуждений, разинул свою огромную пасть и замер в этом нелепом оскале. Особых эмоций эта демонстрация у нас не вызвала, и мы собрались было идти к следующей клетке, но событие, которое произошло дальше повергло нас в ступор. Остановившись и отвесив челюсти не хуже чем у бегемота, мы наблюдали в изумлении, как Гриша все это время быв совершенно безучастным, пытался попасть недокуренным бычком в пасть бегемота. Но не попав, и очевидно, расстроившись, выхватил из ближайшего бордюра кирпич и очень метко, на сей раз, послал его в пасть животного.
Трудно сказать какие чувства испытал бегемот, но наверно очень оскорбился, потому как захлопнув пасть с кирпичом, он скрылся под водой. Оценив ситуацию и поняв, что здоровью бегемота весьма вероятно был нанесен урон, а помочь ему мы были не в состоянии, единственно верным, было быстренько сделать ноги.
Воспользовавшись ситуацией, что в будний день народу в зоопарке практически не было, мы быстренько оказались у выхода. Наезжать на Гришу было делом бесполезным, да и комизм ситуации не располагал к отрицательным эмоциям. Можно было не сомневаться, что ржачка на факе по этому поводу, будет грандиозной.
Он украл у Неё сердце и подарил в ответ душу. Так и живут теперь. Бездушный - с огромным сердцем, что вмещает в себя два.
Бессердечная - окутаная чужой душой как плащом. И у них было все о чем они мечтали. Только у них не было друг друга!
Короче - вводное слово, как правило, увеличивающее рассказ в два раза.
Счастье в минус шесть
Письма жгутся в камине. Зима.
В наступившем ни снов, ни иллюзий.
Ты пришел. И я тоже пришла.
Пусть посмотрят и дьявол, и люди…
Ковер на стене напоминал новую планету: узоры были дорогами и деревьями, кресты - звездами новой эпохи. Ира протерла очки. Близорукость мешала, но и помогала. Дома, когда не хотелось видеть ни мужа, ни детей - она снимала свое богатство на минус шесть и шла читать. Поднося близко-близко к глазам очередной роман о любви, женщина умела между букв разглядеть нечто большее: боль писателя, чувства. Но не только его. Но и свои. Каждый раз, находя что-то похожее между собой и героиней, Ирина застывала. Глаза - бездонные, коричнево-золотистые, становились стеклянными. Словно в море шторм бушевало ее Я. Говорят, о прошлом не сожалеют. Люди придумали глупо-утешительную пословицу - «время лечит». Возможно. Но только физически. А духовно? Духовно оно завершает только некие этапы пустой или полноценной жизни.
Ровно неделю назад, стоя на балконе, Ирина увидела, как из магазина напротив с большим букетом каких-то невероятных цветов вышел Роман. Не узнать его она не могла. Вечная шляпа, усы, высоченный рост под метр восемьдесят пять. И очки в толстой оправе. Она всегда снимала их, когда целовала Ромку в губы. Усы щекотали ее щеки и нос. Он тоже смеялся, но более сдержанно. Их союз умилял и раздражал почти всех одновременно. Ирина - бесшабашная блондинка с кучей интересов от мотоциклов до кукол. Он - эстет и культуролог. Старше ее на двенадцать лет. Хотя во времена их яркого романа возраст был всего лишь сухими цифрами на осеннем окне. Дождь всегда смывал их, так как пылкие объятия усмирят кого угодно.
Она любила посиделки в кафе, Роман обожал филармонию и Штрауса. Но их тандем был взаимодополняем и лиричен, ярок и тих, страстен и нежен.
А потом - будто с ног на голову - известие о его отъезде в Германию. Далее - женитьба. Долгие месяцы стресса и оглушительной душевной боли. Замуж она вышла. Но, как догадался бы даже дворник Ильич, назло и ради зла. Муж Ирины Васильевой был ей под стать. Такой же компанейский и радужный, азартный, веселый. Но тут и есть самая соль жизни. Ее непонятливость и разхлябанность. Ирину стало не узнать. Вместо яркой и светской блондинки, она превратилась в тихую и робкую Ирину Павловну. Вечерами - вязание. В выходные - филармония и поход с детьми в музей. Через тринадцать лет брака муж отдалился настолько, что и очки с плюсом и минусом стали не в помощь.
Отказалась?
Тогда получи:
дом с камином,
алмазы, брильянты.
«А от счастья найдутся ключи?»
«Поищи за стеной, за сервантом».
«Если ты не смогла, кто же смог
так обидеть и душу, и тело?
Ты прости, я бываю строг.
Ты же любишь. Все в этом
дело!»
Вина, словно острый нож, резала ее все годы разлуки с тем, кто был несуразен для целого мира, и был целым миром для нее. Злость на того, кто предал и оставил. Но не верила Ирина в байку родни, что Роман смог просто так взять и жениться на даме, которую ни разу не целовал так (а она уверена, что не мог!), как ее. И вот сейчас она стояла в очках на минус шесть перед цветочным магазином и вдыхала томно-приторный аромат. Корица, лаванда, роза, фиалка… Кружится голова. Кружится планета.
- Здравствуй, Ириша, - раздался за спиной до судорог родной голос.
Она обернулась. Резко. Тихо. Будто боялась спугнуть, как зашуганного котенка, свое незримое, но такое близкое счастье.
Роман стоял перед ней в темной шляпе. Высокий. Родной.
- Привет, мой Париж, - голос даже не дрогнул. Волнение парализовало все ее нутро.
- Не забыла? - мужчина задорно улыбнулся и взял ее за руку. - А руки у тебя по-прежнему холодные, как ветер в декабре. Может, кофе?
- С карамельками?
- Да. После долгого расставания сладкое просто необходимо, Ириша. И я не только о конфетах…
Я любил всегда. Верь. Судьбы
нами пишутся. Где перо?
Все угасло. А то, что будет
ты поверь мне, не все равно.
Я тебя не оставлю больше
в мире, где так немного тайн.
Без тебя даже сахар горше,
без тебя мне и жизнь не Рай.
Ольга Тиманова, Нижний Новгород