Беречь себя необходимо, пока есть хоть одно живое существо, которому вы нужны. В блокадном Ленинграде работала врач, Эсфирь Львовна. И выдавала кормящим женщинам, истощенным и черным от голода, соевое молоко. Полстакана. И сурово следила, чтобы женщины выпили это молоко при ней. Потому что все они пытались перелить молочко в баночку; для младенца. И дистрофичная, с трещиной в черепе после бомбежки, Эсфирь Львовна говорила: «Если вы не выпьете молочко, вы умрете. И ваш ребенок будет ползать в темной и холодной квартире рядом с вами. И тоже погибнет. Пейте, чтобы спасти своего ребенка!». И заставляла пить. Чтобы сберечь себя.
И поэтому - берегите себя, хотя иногда эти слова звучат дико и странно. Как себя убережешь от злых людей, несправедливости, обременительных просьб, житейских бурь? И надо быть добрым, и всем помогать. Только ваш ребенок никому будет не нужен, если что плохое с вами случится. И близкие люди останутся без вас, и им будет очень плохо. А если нет никого, кому вы нужны - вы мне нужны. Раз я пишу каждый день, а вы - читаете.
И заведите себе кого-нибудь, кому вы будете больше всего на свете нужны. И пейте молочко. Гуляйте на свежем воздухе. «Плюйте» на врагов. Иногда можно даже в них плюнуть, если это - фашисты. Ездите на курорты и покупайте себе красивые вещи, чтобы себя порадовать и дольше прожить. Оставаясь здоровыми и веселыми. И помогайте другим людям беречь себя. Этому так трудно научить, если человек не умеет, и привык жить для других. И умирать за других. Только умирать-то и не надо - как они без вас? Так что - берегите себя. И других, конечно, тоже. Особенно - своих близких и любимых…
Мой снежный ангел, в городе моём
Такая ночь, что вымерзает слово.
Пока луна восходит в золотом,
Пока река ложится в бирюзовом,
Я никуда отсюда не уйду.
Черна тоска, но дух над нею светел.
Рождает небо первую звезду,
Соединяя грех и добродетель,
Соединяя зарево и тьму,
Соединяя вечность и мгновенье.
И мы стоим, готовы ко всему,
И сходит снег на нас благословеньем.
И постепенно подходишь к такому жизненному этапу, когда не хочется никаких страстей, драм, заломленных в тоске рук и заплаканных глаз. Хочется радости, простого такого, земного, счастья с человеком, который тебя понимает и которого понимаешь ты. Не надо уже никаких зависимостей с наркотическими ломками и эйфориями, качелями, бросающими тебя от дикой ненависти до такой же дикой страсти и, как следствие, поломанной психикой. Но зато нужна крепкая рука человека, надёжного, как контрольный выстрел, в котором не усомнишься ни на миг, который тебя не променяет ни за что и никогда потому, что однажды сделал свой окончательный выбор и этот выбор- ты.
У маленькой Ляли большое горе -
Отец не купил айпод.
Родитель за это теперь в игноре
Примерно на целый год.
У предков, наверно, с деньгами туго,
Но как без айпода жить?!
И Лялечка плачет, забившись в угол,
Подальше от зла и лжи.
Оттуда под хныканье, охи-вздохи
Ведется прямой эфир -
Как давит на психику нежной крохи
Жестокий враждебный мир…
***
И маленький Санька придавлен миром,
Не кончится странный сон -
Лежит на ладошке
Кусочек сыра…
С батяниных
Похорон.
Предновогодняя истерика скоро зазвенит в воздухе фальцетом. Возьмёт самую высокую ноту - и что-нибудь обязательно разобьётся. Ёлочно-подарочная суетень выходит на финишную прямую. И чем ближе так называемый Новый год, тем медленнее хочется жить. И вещи, которых хочется больше всего, - чем проще, тем недостижимей. Вроде чего-то совсем простого требуется - деревянного, каменного. В противовес всему искусственному хочется настоящего: ухоженных деревянных рам, покрашенного масляной краской широкого подоконника, на подоконнике - яблок, айвы; белёного потолка и ничем не покрытых дышащих стен; во дворе - качелей; тишины, а не затишья; чтобы рядом кто-то пел ребёнку: «Видишь, сияет звездочка, месяц плывет на лодочке…» Чтоб скрипели половицы, как в рассказах Паустовского, живого огня, потрескивания, огоньков вдалеке - чтобы мерцали, но не приближались. Кота хочется - независимого, который гуляет сам по себе и всё-таки остаётся при мне. Хочется ледяной корочки на воде - в ведре, в сенях. По ней стучишь, а она скрипит и трескается красивой ломаной линией. А потом пить эту воду прямо из ведра. И этого чувства хочется, как когда едешь с горочки, неважно на чём, и прямо - уух! Хочется начать относиться к рыбе и мясу по-первобытному, как к еде и добыче, а не как к братьям нашим меньшим… И не задаваться вопросами бытия и небытия, а читать ответы в вечных книгах и нисколько в них не сомневаться. Хочется все знать точно. Как детей воспитывать, как пироги печь. И делать это неторопливо, спокойно и с достоинством. Услышать, например, такие слова: «я всегда буду любить тебя». И спокойно и с достоинством в них поверить. Всегда значит всегда. Вообще не знать, что бывает по-другому. И быть как в песне «Ой мороз, мороз», где «у него женаааа, ой ревнивая». Или хотя бы уметь делать вид. Хочется мороза, снега, чтоб закуклиться в нем, умереть, уснуть и видеть сны, быть может? А на стекле чтобы - кружки и стрелы, а в комнатах звук механических часов. Ну и конечно, чтоб падали два башмачка со стуком на пол, и воск слезами с ночника… на платье капал. Для этого нужно что-то нематериальное, вроде рождественского чуда. Вроде маховика, чтобы он снизил скорость течения времени и вместил вечность в каждую мою минуту. Вообще, я опасаюсь думать о вечности, но просто это слово тоже подморожено… - его ведь собирал Кай из кубиков льда у ног Снежной королевы. Всё-таки Новый год…
В далеких годах ходили мы по горам.
Ну как по горам. Не столько по горам, сколько по пещерам.
Пещеры это не то, что в Афоне. Дорожки. Перила. Подсветка. Музычка.
Пещеры это грязища! Пот. Холод. Колоссальные нагрузки.
Это непроходимые шкуродеры где, порой, приходится голову плющить, чтоб прошла.
Короче - романтика еще та.
Зато и драйв не хуже чем у альпиниста.
У нас в группе были два брата из ларца. Здоровый Вася-качок, бывший спортсмен тяжелоатлет (фамилия изменена) и его худенький друг Олежка (назовем его так). Оба фельдшеры со скорой. Обоим лет по 19−20.
Специфика покорения пещер - нужно нести много веса. Очень много.
По этой причине экономится каждый грамм.
Не фигурально каждый грамм. А реально. (зубные щетки без ручек, на всю группу один тюбик пасты и тот неполный, кружки и посуда не берутся - все изготавливается из консервных банок уже на месте
По этой причине Олежка и Вася из одежды взяли только пещерные комбинезоны. И ВСЕ.
В них в поезде и в дороге. В них же в пещерах и в грязь и в шкурник. В них же спустились мы с самому синему морю (шучу. Черному).
Вокруг май. Солнышко. Праздный южный курортный городок. Чистота и порядок. И тут мы. В берцах. Грязных… натурально ГРЯЗНЫХ комбезах спустились с гор.
Вечерело. В парке народу мало. Мы присматриваем место для ночлега.
Забрались чертезнает куда. В какие-то кусты и кущеря, куда не ступала нога нормального человека.
И вдруг крик со стороны ведомственного пляжа - «Мальчики!!! Помогите!!! Моему мужу плохо!!!»
Глядим. На волнорезе лежит тело весьма синего цвета, с признаками недавней жизни, но в состоянии уже покинувшего этот бренный мир.
Я не медик. И по наивности хотел было кинуться искать телефон или хотя бы милицию с собакой.
Вася, своей здоровенной ручищей поймал меня за плечо - «Ну что ты суетишься??? Даме нужна скорая помощь. Скорая уже здесь» (напомню, оба друга - фельдшеры на скорой)
Перемахнув в одно касание через ДВУХМЕТРОВЫЙ забор Вася и Олежка в своих РЕАЛЬНО ГРЯЗНЫХ КОМБЕНИЗОНАХ и берцах вальяжной походкой подходят к бренному телу (немало напугав жену покойного - ибо вид у них был натурально страшный).
- Васек! Глянь! Мужик кони двинул.
- Ну и чё? Ты чё трупов чтоль не видел? Чё делать-то будем?
- Чё-чё. Это не наша смена. Не наш раён. не наш город - давай отпустим мужика.
- Да ты погляди как его жена убивается. Жалко ее. Давай чиста по приколу прокачаем бедолагу.
- Ну разве что для прикола.
А далее я увидал как работают профессионалы реаниматологи. Это было великолепно!
Через 40 секунд (!) мужик уже отхаркивался. (асфиксия рвотными массами. Астма. Зашел в холодное море и все)
А еще через пару минут порозовел. А еще через 5−7 минут прибежали санитары из близлежащего санатория и скорая и со словами - «мальчики уходите от сюда, здесь ничего интересного» просто напросто выставили всех нас за территорию ведомственного пляжа.
На следующий день Вася с Олежкой, вальяжно сидя на курортной лавочке все в тех же пещерных комбезах и берцах добродушно возмущались -
- Не ну Вы видели! Идите отсюда «мальчики».
А у самих халаты грязные.
Если кто ходит в церковь и видит там на иконах ангелов - не верьте. Ангелы не всегда летают. И не всегда у них белые одежды и крылья.
Иногда ангелы-хранители ходят в берцах, в пещерных комбинезонах и обладают весьма специфичным юмором.
И вот ты голову кладешь на чьи-то тёплые колени,
но, гильотины холодней, затылком чувствуешь финал,
от человека человек осенним сумраком болеет,
ты никогда его не знал, он никогда тебя не знал,
и выясняется, что ты к нему приходишь как проситель,
и выясняется, что он хотел бы, но вопрос цены,
его беззвучные «прости», твои напрасные «спасите»…
Любовь - глагол. И никогда ей не бывать ничем иным.
Я пока что здесь, я пока что еще живая,
Если хочешь меня узнать - узнавай сейчас,
Как я черный хлеб октября дождем запиваю,
Как сплетаю свирель души из подручных ласк.
Как я вместо картин на стене повесила песни,
Подвела к ним свет, и теперь каждый звук - как блик,
Каждый звук велик, каждый звук на стене двухместен -
Нам с тобой приют, на двоих один черновик.
Все прошу, молю: будь сейчас, хоть на час, со мною,
А сама стою со щеками цвета рябин,
Потому что боюсь остаться опять одной,
Потому что боюсь не успеть тебя долюбить.
Все прошу и жду, что ты сердцем раздвинешь осень,
Хоть она уже замерзает, уже тяжела,
Потому что боюсь, что никто никогда не спросит
То тепло-родное: «расскажи мне, как ты жила,
расскажи, как живешь сейчас, как ты в окна смотришь,
что болит глубоко в сумасшедших твоих глазах?»
Я пока что здесь, я живу и бегу от горя,
Если хочешь меня узнать, то сейчас узнай!
Я пока что здесь, я здесь! Я жива, распета!
Если хочешь меня узнать, приходи домой,
До того, как я стану летящей в небе кометой,
До того, как я стану падающей звездой.
Неровным, размыкающимся строем,
В мир неисповедимой тишины
Уходит поколение героев,
Уходит поколение войны.
Не сетуя, по выдоху, по вдоху,
Слабеющей лучиною горя,
От нас уходит целая эпоха,
Вместившая войну и лагеря.
Но если жизнь на небе всё же есть -
Там всё готово к званому обеду,
Там ждут последних, чтобы вместе сесть
И выпить за великую Победу.
И там, где всем навеки хватит места,
Где незачем и не с кем воевать,
Отцов увидят дети наконец-то,
А вдовы станут жёнами опять.
Обнимутся солдаты и матросы -
Медаль, звеня, ударит о медаль.
И будут петь Шульженко и Утёсов,
А Шостакович сядет за рояль.
И где-то там в рубахе деревенской,
Как на портрете - и плечист, и юн, -
Сидит мой дед, пропавший под Смоленском,
И обнимает бабушку мою.
Её - того родного человека,
Что, в смерть не веря, в стареньком дому
Ждала его, ждала его полвека,
Не отдавая сердце никому.
Идут солдаты в небо тропкой узкой
И будто входят в свой родимый дом:
- А ну-ка, где тут первый Белорусский,
Ну, где тут мой гвардейский батальон?
И тут же, сразу - всё порасспросили:
- Ну, что у нас? Какой теперь расклад?
А к ним прильнут: - Ну, как она, Россия?
А к ним прильнут: - Ну, как она, Москва?
Рассядутся за длинными столами,
И разольётся песня, как река,
Аж колыхнётся боевое знамя!
Но это будет после, а пока…
Задумавшись, в не тягостном молчанье,
На облако присев, как на топчан,
Дымят махрой и ждут однополчане
Оставшихся своих однополчан.
Вот солнце по небу скатилось,
Сегодня вернуться не сможет.
Но ты еще спать не ложилась,
Есть мысли, что снова тревожат.
И в этот обыденный вечер,
Так хочешь тепла и уюта,
Зажечь разноцветные свечи,
Забыв обо всем на минуту.
С горячим какао под пледом,
Сидеть в уголке на диване,
Под теплым и ласковым светом
В своей прибывая нирване.
И рядом иметь человека,
Которым была бы согрета.
Пусть чуть холоднее какао,
Но все же теплее пледа…))
Я буду тебя ждать. Пока весь мир
Бежит на свет, не различая света.
Пока все спят в обносках тех квартир,
Что пеленают душу по макету
Тоски и скуки, муки и доски,
Прибитой к изголовию свободы,
Что превращают мысли в адрески,
Но адресатов нет. И нет исхода.
Я буду тебя ждать, пока война,
Война в душе становится вдруг зримой,
И как всегда - до жизни голодна,
И просит жертв, и стелет оземь дымом.
Пока возможность видеть мир, как есть,
Горчит во рту, бинтуя тело в старость,
И пришивает крылья, как протез,
К тому, что от судьбы моей осталось.
Я буду ждать. Услышишь - приходи.
Я буду ждать до точки, до могилы,
Пока не смоет дождь мои следы.
Я буду ждать. Тебя. Пока есть силы.
Дни всё короче. Пространство всё прозрачней…
Кажется, любой предмет теперь можно пройти насквозь. Свет такой пронзительный и почти ирреальный, как на снимках Рариндры Пракарсы.
Кроны больших деревьев всё больше становится похожими на лоскутное одеяло. Чувствуешь, как и тебя осень латает - так же надёжно, легко и почти безболезненно.
Палитра меняется неспешно, осторожными мазками. Чуть больше резкости и контраста, чуть мягче и приглушённее тона.
Замечаешь, что даже сны становятся цвета сепии.
Сумерки густеют незаметно, как черничное варенье на медленном огне. Проснёшься ночью, сядешь в постели, и кажется, что тьма вот-вот выдавит стёкла, вольётся в комнату, и ты утонешь в ней, словно в чернилах…
Простые вещи уже не выходят из моды: мятный чай, запах яблочной шарлотки, вкус спелого инжира, утренний поцелуй, вечерняя прохлада…
Жизнь, ничего, кроме жизни.
Лето уходит быстро, не оглядываясь, как сбежавший любовник, как предрассветный сон. Вот оно завернуло за угол, вот мелькнуло в конце улицы, отразилось в зеркальных витринах, обдало последним теплом…
Я пью свой утренний кофе и думаю о том, что в этой красоте увядания нет никакого трагизма, никакого отчаяния. Только свет и печаль, свет и печаль…
В этом распадающемся пазле ещё можно различить самые яркие картинки сезона, самые радостные, самые памятные. Но время уже прошлось по ним своими тонкими ножницами, отсекло лишнее, разделило случайное, наметило контуры будущего внутреннего гербария…
Усталость иной раз кажется неодолимой. Случаются дни, когда не хочется вставать с постели. Любое усилие даётся с трудом. Предательская слабость, как репетиция будущих холодов: мягкий плед, горячее питьё, легкомысленное кино. Все атрибуты глубокой осени. Мы входим в неё осторожно, по щиколотку, по колено, по пояс. Скоро город накроют затяжные дожди, и мы поплывём, большие неповоротливые рыбы, каждый к своему персональному северному полюсу. Сил нам и благоразумия…
На границе усталого детства, где жар-птицы сбиваются в стаю,
Сумасбродная девочка-осень неразборчиво пишет роман.
По бумаге вальсируют строки, с волшебством осторожно срастаясь,
В суете нарывавшую нежность раздавая почти задарма…
А сентябрь, как случайный прохожий в неприметном пальтишке со шлицей,
Быстрым шагом идет через площадь, у парадной на миг замерев,
Чтоб остались на мокром пороге золотые подкидыши-листья…
Светлым шепотом молится дождик… Дегустируют два сомелье
Скороспелые теплые капли, подставляя настырные горсти…
И пускай мы немного взрослее, чем хотелось бы нам, и пускай
На границе усталого детства мы всего лишь случайные гости…
Видишь, первые белые нити невзначай поползли от виска…
Это вовсе не страшно, поверь мне, это даже нисколько не грустно…
Да, капризная линия жизни чуть сильнее ладонь надсекла…
На границе усталого детства нас с тобой обнимает до хруста
Опрометчиво теплая осень, набросавшая несколько глав…
Земля - единственный храм Человека, чтобы в нём не происходило, как бы тяжело и противно не было, сколько бы грязи и невежества в нём не было, кем бы тебя ни называли и чем бы тебя не кормили, в чём бы не убеждали, сколько бы лжи и ненависти в нём не обитало, какие бы монстры и страхи в нем не находились, что бы в нём не продавалось и как бы не обесценивались святыни - будь Человеком и не забывай где ты. А по поводу многочисленных «Зачем? Почему…» У каждого на то свои причины.
… Я тихо шепчу свою молитву за близких и смотрю, сквозь еле уловимый дым, то ли кадила, то ли благовоний, на волшебное мерцание небесных свечей и лампадок…
Разрешите мне зайти с козырей,
разрешите мне уйти с молотка
и остаться возле Ваших дверей
не навечно, а хотя бы пока.
Я пытался отыскать в речке брод,
но - глубокая повсюду вода…
Мой знакомый от ворот поворот
по старинке не ведет никуда.
Все дорожки у меня - темный лес;
седина на волосах, словно мел…
Я в игольное ушко не пролез,
и расширить я его не сумел.
Сам собой во всех грехах уличён,
все заряды исстреляв в «молоко»,
я ведь, в общем, не прошу ни о чём -
лишь бы быть от Вас не так далеко.
И чем дальше - тем больнее тоска,
тем безверие сильней и острей…
Разрешите мне уйти с молотка.
Разрешите мне зайти с козырей.