- Михаил. Можно просто Миша, - представился Сергеев. Лицом к лицу мы виделись впервые.
Помню, каким он был год назад: не красавец, конечно, но хоть на человека был похож. Теперь многое изменилось. Время, проведённое за решёткой, ему на пользу не пошло. Щёки впали, плечи ссутулились, костяшки на пальцах сбились. А, самое главное, глаза. Искорка в них, что ли, погасла.
Мы сели за стол. Конвоир косо поглядывал нас - его присутствие было обязательным, иначе мне не удалось бы поговорить с Сергеевым. А поговорить было о чём.
Примерно два года назад восемнадцатилетний мажор на «Тойоте», изрядно накидавшись вискарём накануне, снёс двоих людей. Снёс насмерть. Женщину и трёхлетнюю девочку. Жену и дочь Сергеева. Был суд: адвокат усердствовал, прокурор не мешал, судья пару раз щёлкнул молоточком - условные четыре года. Потом была апелляция, ещё одна, и ещё, но первое решение оставалось неизменным, и мажор остался на свободе. Впрочем, ненадолго. Нашли его застреленным на пороге собственной квартиры, которую ему на совершеннолетие подарил щедрый папа. Сергеев даже отпираться не пытался. Те, кто его задерживал, говорили, что дверь квартиры Сергеева была открыта, а сам хозяин тихо пил на кухне водку. На столе лежал пистолет. И опять был суд. Восемь лет.
Когда Сергеев выйдет, ему будет тридцать два года. Это, конечно, если выйдет ещё.
Помню, как меня удивило спокойствие, с которым Сергеев выслушал свой приговор.
Вот и сейчас я предполагал увидеть отчаявшегося человека, но нет. Сергеев смотрел на меня уверенно. Только глаза. Глаза без искорки.
- Считаете ли вы вынесенный вам приговор справедливым? - спросил я.
- А чего нет-то? - улыбнулся одними губами Сергеев. - Я всё-таки человека убил. От шести до пятнадцати. Это мне повезло ещё.
- Ну, этому же предшествовали особые события.
- Особые события? - задумался Сергеев. - Это ж закон, какие тут особые события могут быть? Нарушил закон, добро пожаловать в камеру.
- Но ведь до этого Пискарёва, Ваню Пискарёва ну…, - я немного замялся, но от меня не укрылось, что Сергеев отвёл на секунду взгляд, когда я назвал фамилию человека, который погубил его семью. - Его приговор вы считаете справедливым?
- Так потому я и здесь, что как раз его приговор я справедливым не посчитал. Какой же то приговор? Так, шутка какая-то.
- Думаете, отмазался он от суда?
- От суда - да, - жёстко ответил Сергеев.
- А от вас, стало быть, нет? - я пристально посмотрел в его глаза. Глаза без искорки.
Сергеев промолчал.
- Можно? - медленно потянулся он к пачке сигарет, специально выложенную мной на стол.
- Конечно, угощайтесь.
- Спасибо.
Я помог прикурить ему.
- Некоторые люди, - начинает Сергеев. - Нарушив закон, пытаются откупиться от суда, избежать правосудия. Они думают, что закон - их главная проблема. Они не понимают, что закон на их стороне. Закон призван защитить их от самосуда. Не пытался бы этот пацан отмазаться, получил бы свой срок, я бы смирился. Беды бы моей это не решило, родных бы моих не вернуло, но я бы смирился. Такова жизнь. Но Пискарёв решил отказаться от услуг правосудия, тем самым оставив за мной право самому решать меру его наказания. Я забрал его жизнь. По-моему, это справедливо.
- Тогда зачем вы взяли деньги? - спросил я.
- Деньги? - вздрогнул Сергеев. - Какие деньги?
- Деньги, которые передал вам Пискарёв-старший, отец Вани, вы зачем взяли?
- Так вы про это знаете? - удивлённо посмотрел на меня Сергеев.
Я знал, но никак, ни взглядом, ни жестом, не ответил на его вопрос. Впрочем, Сергеев, кажется, и так всё понял. Он минуту-другую заинтересованно рассматривал меня, моё лицо, а я смотрел на него, смотрел, как его взгляд снова наполняется радостью. Жизнью, что ли.
- А я на эти деньги, - произнёс, наконец, Сергеев. - Пистолет купил.
Сказав это, он растянул губы в широкой улыбке. Глаза его немного увлажнились и заблестели. Спустя секунду он начал смеяться, а спустя другую - вовсю хохотал. Конвоир увёл Сергеева, но даже из коридора до меня доносился его смех.
Я всё так же сидел за столом в комнате свиданий и думал о том, каким причудливым способом я погубил собственного сына. Вложил оружие в руки его убийцы. Но даже не это главное. Сергеев сделал то, что я должен был сам сделать давным-давно - наказал Ваню. И наказал меня.
Вчера в аптеке украли целый ящик «Виагры». У грабителя особая примета…
Крайняя бедность народа почти всегда бывает преступлением его вождей.
Проступок должен быть предтечей преступленья:
Кто может правило нарушить без зазренья,
Нарушит и закон, когда придет пора.
Свои ступени есть у зла, как у добра.
чем больше законов и постановлений,
тем больше разбойников и преступлений!
Брат с сестрой собирались уже встать из-за стола, как вдруг раздался
стук в дверь.
- Войдите, - сказал епископ.
Дверь открылась. Необычная группа возбужденных людей появилась на пороге. Три человека держали за шиворот четвертого. Трое были жандармы, четвертый - Жан Вальжан.
Жандармский унтер-офицер, по-видимому, главный из трех жандармов,
остановился в дверях. Затем вошел в комнату и, подойдя к епископу, отдал ему честь по-военному.
- Ваше преосвященство… - начал он.
При этих словах Жан Вальжан, стоявший с угрюмым и подавленным видом, в изумлении поднял голову.
- Преосвященство! - прошептал он. - Значит, это не простой священник…
- Молчать! - сказал жандарм. - Перед тобой его преосвященство епископ.
Между тем монсеньор Бьенвеню пошел к ним навстречу с той быстротой, какую только позволял его преклонный возраст.
- Ах, это вы! - воскликнул он, обращаясь к Жану Вальжану. - Очень рад вас видеть. Но послушайте, ведь я вам отдал и подсвечники. Они тоже серебряные, как и все остальное, и вы вполне можете получить за них франков двести. Почему же вы не захватили их вместе с вашими приборами?
Жан Вальжан широко раскрыл глаза и взглянул на почтенного епископа с таким выражением, которое не мог бы передать человеческий язык.
- Ваше преосвященство, - сказал жандармский унтер-офицер, - так значит, то, что нам сказал этот человек, - правда? Он бежал нам навстречу. У него был такой вид, словно он спасался от погони. На всякий случай мы задержали его. При нем оказалось это серебро.
- И он вам сказал, - улыбаясь, прервал епископ, - что это серебро ему подарил старичок священник, в доме которого он провел ночь? Понимаю, понимаю. А вы привели его сюда? Это недоразумение.
- В таком случае, мы можем отпустить его? - спросил унтер-офицер.
- Разумеется, - ответил епископ. Жандармы выпустили Жана Вальжана, тот невольно попятился
- Это правда, что меня отпускают? - произнес он почти невнятно, словно во сне.
- Ну да, отпускают, не слышишь, что ли? - ответил один из жандармов.
- Друг мой! - сказал епископ. - Не забудьте перед уходом захватить ваши подсвечники. Вот они.
Он подошел к камину, взял подсвечники и протянул их Жану Вальжану. Обе женщины смотрели, не говоря ни слова, не делая ни одного движения, не бросая ни одного взгляда, которые могли бы помешать епископу.
Жан Вальжан дрожал всем телом. Машинально, с растерянным видом, он взял в руки два подсвечника.
- А теперь, - сказал епископ, - идите с миром. Между прочим, мой друг, когда вы придете ко мне в следующий раз, вам не к чему идти через сад. Вы всегда можете входить и выходить через парадную дверь. Она запирается только на щеколду, и днем и ночью.
Затем он обернулся к жандармам:
- Господа! Вы можете идти.
Жандармы вышли.
Казалось, Жан Вальжан вот-вот потеряет сознание.
Епископ подошел к нему и сказал тихим голосом:
- Не забывайте, никогда не забывайте, что вы обещали мне употребить это
серебро на то, чтобы сделаться честным человеком.
Жана Вальжана, не помнившего, чтобы он что-нибудь обещал, охватило смятение. Епископ произнес эти слова, как-то особенно подчеркнув их. И торжественно продолжал:
- Жан Вальжан, брат мой! Вы более не принадлежите злу, вы принадлежите добру. Я покупаю у вас вашу душу. Я отнимаю ее у черных мыслей и духа тьмы и передаю ее Богу.
День был весенний, и приятно было посидеть на воздухе. Мой добрый учитель выбрал столик у самого откоса, и мы обедали под веселый плеск воды, рассекаемой веслами перевозчиков. Мягкий благодатный ветерок обдавал нас своими легкоструйными волнами, и мы блаженствовали, сидя под открытым небом. Только что мы приступили к жареным пескарям, как вдруг где-то поблизости послышался шум толпы и конский топот, и мы невольно обернулись. Догадавшись, что привлекло наше внимание, какой-то чернявый старичок, обедавший за соседним столиком, сказал нам, предупредительно улыбаясь:
- Ничего особенного, господа! Просто везут вешать одну служанку за то, что она стащила у своей хозяйки кружевной чепец.
Не успел он это сказать, как мы действительно увидали тележку, с двумя конными стражниками по бокам, а на задке тележки - довольно красивую девушку с помертвевшим лицом и сильно выпяченной вперед грудью, оттого, что руки ее были связаны за спиной. Она быстро проехала мимо, но у меня на всю жизнь осталось перед глазами это побелевшее лицо и этот взгляд, который уже ничего не видел.
- Да, господа, - снова заговорил чернявый старичок, - это служанка госпожи советницы Жосс, ей вздумалось покрасоваться у Рампоно перед своим любовником, вот она и стащила у своей хозяйки чепец из алансонского кружева, а потом сбежала, совершив эту кражу. Ну, ее скоро поймали в каком-то доме на мосту Менял, и она тут же во всем и призналась, так что ее недолго пытали, всего какой-нибудь час или два. И я вам говорю, господа, то, что мне хорошо известно, потому как я состою в должности судебного пристава в той самой палате, где ее судили.
Чернявый старичок занялся своей сосиской, - нельзя же было допустить, чтобы она остыла! - а потом снова заговорил:
- Сейчас она уже, должно быть, взошла на помост, а минут зтак через пять, коли не раньше, мошенница отдаст богу душу. Бывают висельники, с которыми палачу совсем не приходится возиться: накинут им петлю на шею, они тут же и кончатся. Но есть и такие, которые, вот уж можно правду сказать, живут жизнью висельника и бьются как одержимые. Больше всех бесновался, помню, один священник, которого в прошлом году повесили за подделку королевской подписи на лотерейном билете. Минут двадцать, коли не больше, он плясал как карп на удочке.
Хе-хе! - усмехнулся он, - скромный был человек этот аббат, его не прельщала честь получить епархию на том свете. Я видел, как его стаскивали с тележки. Он так плакал и отбивался, что, наконец, палач не выдержал и сказал ему: «Полно, господин аббат, будет вам ребячиться!» А смешнее всего то, что сам же палач его сперва за духовника принял, - потому что везли его еще с одним мошенником, - так что конвойный офицер еле-еле разубедил палача. Вот ведь какая забавная история, не правда ли, сударь?
- Нет, сударь, - отвечал мой добрый учитель, роняя на тарелку маленькую рыбку, которую он уже было поднес к губам, - я не вижу здесь ничего забавного. Как я подумаю, что эта цветущая девушка сейчас расстается с жизнью, у меня пропадает охота есть пескарей и любоваться ясным небом, которое мне только что улыбалось.
Ташкент. Конец восьмидесятых. Советский Союз ещё не рухнул, но перестройка уже широко шагает по стране. Старый город. Восточный базар с его неповторимым колоритом. Ясный погожий весенний день, мы с папой выходим с базара с полными авоськами, о чём-то оживленно и весело беседуя. И вдруг, немного в стороне от нас - истошный женский крик: «Люди!!! Да помогите же кто-нибудь!!! Они же его сейчас убьют!!!» Обернувшись, мы с папой увидели жуткую картину.
Шагах в десяти от нас на асфальте лежал человек. Он сжался в комок и старался уворачиваться от града сыпавшихся на него ударов. Человек пять или шесть, окружив его, били ногами, пинали по животу, по голове, по спине. Мужчина пытался что-то промычать, но удары сыпались один за другим. Лицо и одежда его были в крови. Вокруг стояли люди, и реагировали на это зрелище по-разному.
- Так его, так его! - выкрикивали одни. - Впредь неповадно будет!
- Прекратите же! - вопили женщины, - ведь убьёте!!!
- Да что же это такое делается!!! Убивааааююют!!!
- Милиция!!! Позовите же кто-нибудь милицию!!!
- А что он натворил? За что его так?
- Лепёшку, говорят, украл с прилавка, за руку поймали.
- А не надо воровать! Попросить надо! Попросил бы - так дали бы.
- Поделом ему, вору!!!
Мой папа, бросив авоськи как есть прямо на землю и, громко матерясь по-узбекски, бросился оттаскивать рассвирепевших экзекуторов от несчастного воришки. К нему присоединилось ещё несколько человек из зевак, до того момента с интересом наблюдавших за этим действом. И тут уже закричала я и, вбежав в стоящую поблизости будку телефона-автомата, стала лихорадочно набирать ноль-два. Руки тряслись, я ревела, смогла назвать только место происшествия и сказать «драка». Наряд приехал быстро, благо участок был неподалеку.
Похитителя лепёшек увезла «скорая», сказали, что жить будет, но опоздай они ещё хоть минут на двадцать…
«Вершителей правосудия» увезли в кутузку…
А мы с папой, собрав в свои авоськи рассыпавшиеся фрукты и овощи, отправились домой. Всю дорогу мы молчали… Аромат свежих лепёшек уже почему-то не возбуждал аппетит…
Мягкие наказания порождают жестокие преступления.
Между нарушением и преступлением, нередко - всего несколько букв закона.
…Подсыпала милому в девять вечера снотворное, чтобы спокойно посидеть в «Одноклассниках»… Свет отключили… Вот сижу и думаю: наверное - это кара небесная…
Не преступление любить и влюбляться, преступление - жить в браке без любви, потому что без любви брак обесценивается, это ложь партнеров друг другу.
Попирая совесть, человек наступает на горло своему будущему.
А вам не приходило в голову, что в городе так много преступников, потому что вы просите со всех них подписку о невыезде?